Текст книги "Шерли"

Каролина всмотрелась в зеркальце и подумала, что определенное сходство все же имеется. За последний месяц она сильно изменилась: румянец поблек, под глазами залегли темные круги, вид у нее стал подавленный – в общем, она больше не выглядела ни хорошенькой, ни свеженькой как прежде. Каролина намекнула об этом Фанни, от которой прямого ответа не добилась. Та лишь заметила, что в ее-то годы небольшая худоба еще ничего не значит, скоро она поправится и будет такой же упитанной и цветущей, как всегда. Успокоив хозяйку, Фанни с необычайным усердием принялась кутать ее в теплые шали и платки, пока Каролина едва не задохнулась под их весом и не воспротивилась дальнейшим попыткам уберечь ее от холода.

Каролина нанесла визиты обеим женщинам, причем начала с мисс Манн, поскольку эта задача представлялась ей исключительно непростой. Дело в том, что мисс Манн была особой малосимпатичной. До сего дня Каролина неизменно утверждала, что терпеть ее не может, и не раз присоединялась к своему кузену Роберту, насмехавшемуся над ее странностями. Мур не часто ударялся в сарказм, особенно если речь заходила о ком-то ниже или слабее его, но раз или два присутствовал при визитах мисс Манн к его сестре и вынес из них массу впечатлений. Нередко, выходя в сад, где кузина возилась с его любимыми цветами, Мур стоял рядом и наблюдал за ней, забавы ради сравнивая юную девушку, изящную и привлекательную, с увядшей старухой, озлобленной и одинокой, иногда принимался шутливо передразнивать язвительные рассуждения старой девы. Однажды Каролина не выдержала, подняла голову от буйно разросшегося плюща, который привязывала к опоре, и воскликнула:

– Ах, Роберт, до чего же ты не любишь старых дев! Ведь я тоже могла бы попасть тебе на зубок, будь я старой девой.

– Ты – старая дева?! Интересное замечание, особенно для столь ярких и прелестно очерченных губ. Впрочем, я могу представить тебя лет в сорок, скромно одетую, бледную и увядшую, но все с тем же гордым профилем, белоснежным лбом и ласковыми глазами. Думаю, голосок тоже останется прежним, ведь у тебя совсем иной тембр, чем у мисс Манн – обладательницы голоса грубого и зычного. Мужайся! Даже в пятьдесят ты будешь весьма хороша.

– Роберт, мисс Манн не дано было выбирать ни голос, ни внешность.

– Природа создала ее в том же настроении, в каком придумала шиповник и боярышник, хотя для некоторых женщин она приберегает майские утренние часы, когда одаривает светом и росой хрупкую примулу или нежную лилию на зеленом лугу.

Войдя в маленькую гостиную мисс Манн, Каролина обнаружила хозяйку, как и всегда, в идеальной чистоте и уюте (кстати, едва ли старым девам можно поставить в заслугу то, что в их жилищах неизменно царит полный порядок) – пыли нет ни на полированной мебели, ни на ковре, в вазе на столике – свежие цветы, в камине горит огонь. Сама хозяйка сидит с натянутым видом, чопорно поджав губы, и вяжет – ее любимое занятие, поскольку не требует особых усилий. На вошедшую Каролину она едва глядит, ведь избегать проявления эмоций – едва ли не главная цель жизни мисс Манн. Она настраивала себя на подобный лад с самого утра и уже почти достигла состояния апатичной безмятежности, когда раздался стук в дверь и свел на нет ее усилия. Поэтому Каролине она вовсе не обрадовалась и приняла ее сдержанно, даже немного сурово, и как только гостья присела, вперила в нее пристальный взгляд.

Не каждый выдержит подобное испытание с честью. Однажды Роберт Мур ему подвергся, и с тех пор всякий раз вспоминал с содроганием, сравнивая взгляд мисс Манн со взглядом горгоны Медузы. С тех пор, утверждал Роберт, плоть его уже не та – в ее тканях явно присутствует камень. Подвергнувшись пристальному вниманию старой девы, он поспешно ретировался, после чего поспешил в дом приходского священника и поразил кузину странным видом и просьбой поскорее расцеловать его по-родственному, чтобы компенсировать нанесенный ущерб.

Несомненно, для представительницы слабого пола мисс Манн обладает грозным взглядом. Глаза с огромными белками у нее навыкате и смотрят не мигая, словно к черепу припаяны два стальных шарика. Когда она начинает говорить сухим, монотонным голосом, лишенным малейших модуляций, кажется, будто к вам обращается каменный истукан. Но это лишь плод воображения, видимость. Зловещий облик мисс Манн ничуть не более отражает ее душу, чем мнимая ангельская доброта сотен красавиц. Женщина она честная и добродетельная, свой тяжкий долг, от которого с испуганным отвращением шарахнулись бы прекрасные и сладкоречивые дамы, исполняет безропотно. На одинокую долю ее выпало наблюдать за картинами человеческих страданий, жертвовать собой целиком и полностью, не жалея ни времени, ни средств, ни здоровья ради тех, кто отплатил ей черной неблагодарностью, и теперь ее главная – и практически единственная – вина заключается в том, что она слишком критично настроена по отношению к роду людскому.

Действительно, мисс Манн имела склонность осуждать людские слабости. Каролина не просидела и пяти минут, прикованная к месту взглядом горгоны Медузы, как та начала беспощадно критиковать семейства, живущие по соседству. Хозяйка приступила к делу совершенно хладнокровно и решительно, словно хирург, рассекающий скальпелем безжизненный труп. Она не проводила различий между своими знакомыми, и доставалось всем: хороших качеств мисс Манн не видела почти ни в ком. Если ее слушательница осмеливалась вставлять робкие замечания, то она отметала их с презрением. Однако, несмотря на безжалостное препарирование людских слабостей, мисс Манн вовсе не любила сплетни и никогда не распространяла сведений, губительных для чьей-либо репутации. На подобные критические разборы ее толкал скверный характер, а сердце-то у нее было доброе.

Сделав такое открытие, Каролина пожалела, что прежде позволяла себе судить старую деву несправедливо, и принялась разговаривать с ней ласково, только сочувствие ее выражалось не в словах, а в голосе. Одиночество хозяйки заставило гостью взглянуть в новом свете и на ее характер, и на уродство – бледное увядшее лицо без единой кровинки, исхудавшее тело. Каролина пожалела женщину, на долю которой выпало столько невзгод, и в ее взгляде отразилось сочувствие. Сострадательная нежность делает красивое лицо еще прекраснее, и мисс Манн не могла этого не заметить. Привыкнув сталкиваться с холодностью и насмешками в свой адрес, она сразу оценила неподдельный интерес гостьи и откликнулась на него всем сердцем. Говорить о своих делах мисс Манн не привыкла, ведь это никого не интересовало, но сегодня она изменила своему принципу и растрогала юную гостью до слез, поскольку ее жизненная повесть заключала в себе сплошные страдания, болезни и невзгоды. Неудивительно, что она напоминала ходячий труп, выглядела непреклонной и никогда не улыбалась, старалась избегать волнений, сохранять выдержку и самообладание. Узнав печальные подробности, Каролина поняла, что мисс Манн скорее достойна восхищения, чем осуждения.

Читатель! Прежде чем обвинять кого-нибудь в мрачности и необщительности, причины которых тебе неизвестны, подумай о том, что наверняка в этом повинна глубокая рана, тщательно скрываемая и оттого весьма болезненная.

Мисс Манн почувствовала, что ее отчасти понимают, и пожелала объясниться до конца, ведь какими бы старыми, невзрачными, робкими, несчастными, страдающими мы ни были, пока в наших сердцах теплится хотя бы искра жизни, они сохраняют бледный, едва тлеющий уголек надежды на то, что нас оценят и полюбят. Бывает, что страдальцам долгое время не выпадает ни крохи людского милосердия, но Провидение их помнит и, когда они едва живы от голода и жажды, когда человечество давно позабыло умирающего обитателя ветхого жилища, оно обращает поток манны небесной на ссохшиеся губы, которым земная пища уже не годна. Евангельские обетования, коим мы внимаем в дни благоденствия равнодушно, на одре болезни становятся для нас утешением, и мы чувствуем, что милосердный Господь заботится обо всех покинутых. Мы взываем к любящему состраданию Иисуса и получаем его; гаснущий взор, зрящий за пределы времени, находит в вечности и друга, и прибежище.

Мисс Манн, поощряемая безмолвным вниманием слушательницы, продолжала вспоминать обстоятельства своего прошлого. Она говорила правдиво, просто и сдержанно: не имела склонности ни хвастаться, ни преувеличивать. Каролина узнала, что старая дева когда-то была преданной дочерью и сестрой, без устали ухаживала за близкими на их смертном ложе, а впоследствии переключилась и на других страждущих, что сильно сказалось на ее собственном здоровье. Для одного своего несчастного родственника она стала единственной опорой в его грешной жизни, и только ей удавалось не дать ему окончательно скатиться в пропасть…

Мисс Хелстоун осталась на весь вечер, решив отложить второй визит на другой день, и когда наконец покинула мисс Манн, то пообещала себе прощать ей любые недостатки, не оставлять одну надолго и непременно приходить раз в неделю, от всего сердца даруя ей хотя бы немного привязанности и уважения. В тот момент она искренне верила, что способна и на то, и на другое.

Вернувшись домой Каролина объявила Фанни, что очень рада прогулке и чувствует себя гораздо лучше. На следующий день она не преминула навестить мисс Эйнли. Жизненные обстоятельства и жилище этой леди были стесненнее и скромнее, чем у мисс Манн, однако чистоту пожилая леди поддерживала исключительную, причем обходилась без служанки, не считая редкой помощи жившей по соседству девушки.

Мисс Эйнли была и беднее, и невзрачнее, чем другая старая дева. Вероятно, в юности она слыла дурнушкой, ведь теперь, к пятидесяти годам, стала совсем отталкивающей. При первом знакомстве с ней лишь исключительно благонравные люди способны были побороть в себе отвращение и не отвернуться от нее, не дав волю предрассудкам. К тому же мисс Эйнли держалась чопорно и одевалась как типичная старая дева.

Каролину она встретила церемонно, хотя и приветливо, и мисс Хелстоун сразу простила ее. Она-то знала, что под крахмальным платком в груди бьется щедрое и доброе сердце, что не являлась тайной для всей округи – по крайней мере, ее женской половины. Никто не смел и слова дурного о ней сказать за исключением озорных юных джентльменов или циничных старых, потешавшихся над ее уродством.

Вскоре Каролина вполне освоилась в крошечной гостиной. Радушная хозяйка забрала у нее шаль и шляпку, усадила в самое удобное кресло, поближе к камину. Юная дева и пожилая женщина сразу увлеклись дружеской беседой, и Каролина неожиданно ощутила живительное влияние благостного, бескорыстного и чуткого ума хозяйки. Мисс Эйнли никогда не говорила о себе, только о других. Их недостатки она обходила молчанием, сосредоточиваясь на нуждах, какие пыталась удовлетворить, и на страданиях, которые пыталась уменьшить. Она была женщиной глубоко религиозной – иные называют таких святыми и частенько цитировала Священное Писание, за что насмешники, не умеющие судить о других по делам их и не пытающиеся вникнуть в смысл сказанного, нещадно ее передразнивали. Напрасно они и им подобные так утруждаются. Искренность не бывает несуразной, она заслуживает уважения. Истина, религиозная или нравственная, высказанная красноречиво, тщательно подобранными словами или нет, должна быть воспринята с надлежащей почтительностью. Пусть же те, кто не способен отличить лицемерие от искренности, не смеются вообще никогда, иначе рискуют угодить в скверную ситуацию, развеселившись в неподобающем месте, и впасть в нечестивость, думая, будто блистают остроумием!

О добрых делах мисс Эйнли Каролина слышала вовсе не из ее собственных уст – о них говорила вся округа. Бедняки Брайрфилда часто обсуждали ее благодеяния. Мисс Эйнли не подавала им милостыню – для этого она была слишком бедна (хотя и стесняла себя во всем, чтобы вносить необходимую лепту), – а помогала делами, как истинная сестра милосердия; задача более трудная, чем у дам-благотворительниц, жертвующих денежные средства. Мисс Эйнли ухаживала за хворыми и не боялась никаких недугов. Нянчилась с больными, от которых отказывались даже сиделки. Всегда держалась спокойно и уравновешенно, с неизменной скромностью и добротой.

За свою душевную щедрость мисс Эйнли не получала никакого воздаяния в этой жизни. Многие бедняки настолько привыкли к ее услугам, что даже не утруждали себя благодарностью. Богачи же, слыша о них, стыдливо умолкали, потому что прекрасно понимали разницу между ее жертвой и их собственной. Впрочем, ее глубоко уважали многие дамы, но свою дружбу ей дарил только один джентльмен – мистер Холл, приходской священник Наннели. Он утверждал, и весьма справедливо, что из всех людей, каких ему доводилось встречать, именно мисс Эйнли жила строго по евангельским заповедям. Читатель не считает, будто я приукрашиваю характер мисс Эйнли и даю волю воображению! Нет. Оригинал моего портрета взят из реальной жизни.

Мисс Хелстоун пристально изучала открывшиеся ей ум и сердце. Особого интеллекта в своей хозяйке она не обнаружила – старая дева отличалась лишь здравомыслием, – зато нашла в ней столько доброты, практичности, кротости, спокойствия, правдивости, что невольно преклонилась перед ее достоинствами. Что значит любовь к природе, чувство прекрасного, душевная пылкость и прочие нелепости по сравнению со способностью к сопереживанию и деятельной помощи этой милосердной женщины? Не более чем красивые проявления эгоистичных радостей; Каролина тут же ощутила их никчемность.

И в то же время она с огорчением осознала, что жизнь, которая принесла счастье мисс Эйнли, ее саму не устроит. Какой бы ни была эта жизнь целомудренной и деятельной, в глубине души Каролина понимала, что она ужасна – ведь в ней нет места любви, лишь сплошное одиночество! Несомненно, ко всему нужна привычка – практичности и умению угождать можно научиться. Пестовать свои тайные горести, предаваться пустым воспоминаниям, растрачивать юность в мучительных томлениях и апатии – недостойно, как, впрочем, и стариться, изнывая от безделья.

«Я возьмусь за себя и постараюсь быть мудрой, если быть хорошей у меня не получается», – решила Каролина.

Она принялась расспрашивать мисс Эйнли, чем ей помочь. Та обрадовалась и назвала несколько бедных семей в Брайрфилде, которые неплохо бы навестить, и еще дала поручения подсобить с рукоделием многодетным матерям, не слишком умелым в шитье.

Каролина отправилась домой, составила план и решила неукоснительно его придерживаться. Часть времени она выделила на учебу, часть – на добрые дела под руководством мисс Эйнли. Оставшиеся часы она намеревалась посвятить физическим упражнениям, чтобы не осталось ни минутки на лихорадочные раздумья, погубившие ее воскресный вечер.

Справедливости ради следует отметить, что свой план Каролина исполняла добросовестно и упорно. Сначала ей пришлось непросто, потом тоже легче не стало, зато план помог ей справиться с душевной болью, заставил не бездельничать и не предаваться печали. Порой унылая жизнь Каролины озарялась вспышками радости, когда добрые дела и помощь другим людям затмевали собственные страдания.

И все же я должна сказать правду. Эти усилия не принесли ни здоровья телу, ни покоя духу Каролины. Она растрачивала себя по пустякам, становилась грустнее и бледнее, а память неустанно повторяла имя Роберта Мура; плач о минувшем звенел в ее ушах, порой переходя в тоскливый вопль; разбитое сердце ныло в груди – в общем, она чахла и чувствовала себя совершенно беспомощной. Зима теснила цветущую весну юности Каролины, земли души ее овевали ледяные ветры, сковывая холодом и погружая в пучину безвременья сокровища духа.

Глава 11. Филдхед

Однако Каролина не собиралась сдаваться. В сердце ее дремала врожденная сила, которую она не преминула призвать. Одиночество, отсутствие свидетелей, советчиков и утешителей заставляет людей бороться до последнего, не рассчитывая ни на поддержку, ни на жалость других.

Именно в подобных обстоятельствах и очутилась мисс Хелстоун. Страдания были ее единственным стимулом, ощутимым и острым, пробуждавшим в ней моральные силы. Настроившись на победу над душевной болью, она постаралась сделать все от себя зависящее, чтобы одолеть ее. Никогда прежде Каролина не развивала столь кипучую деятельность ни в работе, ни в учебе. Она часами гуляла при любой погоде, в одиночестве преодолевая большие расстояния. День за днем возвращалась домой вечером бледная и измученная, и все же недостаточно уставшая: едва сбросив шаль и шляпку, вместо отдыха принималась метаться по своей комнатке. Иногда Каролина не садилась до тех пор, пока буквально не падала с ног. Все это делалось для того, чтобы спокойно спать по ночам, однако, увы, не помогало: она ворочалась в постели или сидела у изголовья кровати в темноте, словно позабыв о необходимости отдыха. Часто бедняжка плакала от нестерпимой безысходности, не в силах бороться дальше и становясь беспомощной как дитя.

В такие моменты Каролину терзали искусы. Измученное сердце внушало ей написать Роберту и рассказать, как она несчастна из-за разлуки с ним и Гортензией, как ей страшно, что он лишит ее своей дружбы (не любви) и совсем позабудет свою кузину, и слезно молить, чтобы он вспоминал о ней хотя бы иногда и писал ей письма. Пару подобных посланий Каролина даже записала, но так и не отправила из чувства стыда и благодаря остаткам здравого смысла.

Вскоре Каролина поняла, что продолжаться так больше не может и нужно менять свою жизнь, иначе сердце и разум не выдержат. Ей отчаянно хотелось покинуть Брайрфилд и уехать куда-нибудь подальше. И еще в глубине души она надеялась найти свою мать, хотя отчасти и страшилась этого: вдруг та не сможет ее полюбить, когда узнает поближе? Достойный повод для колебаний и опасений. Дядюшка отзывался о невестке со скрытой неприязнью. Старая служанка, недолго жившая при миссис Джеймс Хелстоун в начале ее замужества, всегда говорила о бывшей хозяйке весьма сдержанно, порой называя странной и добавляя, что никогда ее не понимала. На сердце дочери эти суждения действовали как ледяной душ и заставляли усомниться в том, что она сможет полюбить такую мать.

У Каролины имелся еще один план, чье исполнение наверняка принесло бы облегчение: стать гувернанткой, если уж больше она ни на что не способна. К этому ее подвел один случай, придавший ей смелости для разговора с дядюшкой.

Длинные поздние прогулки Каролины проходили, как я уже заметила, в местах уединенных, но где бы ни бродила – будь то пустошь под Стилбро или солнечные луга Наннели, – домой она неизменно возвращалась через лощину. Вниз спускалась редко, зато наведывалась в сумерках к краю ущелья с тем же постоянством, с каким над вершинами холмов появлялись звезды. Каролина усаживалась на приступок возле изгороди под кустом старого боярышника и смотрела на дом у лощины, на фабрику, на свежую зелень сада, на спокойные глубокие воды пруда у плотины. Также отсюда было видно знакомое окно в конторе, в котором в определенный час вспыхивал неожиданно яркий свет. Ради этого света Каролина и приходила сюда в любую погоду: в ясные ночи лампа горела ярко, в дождливые – едва мерцала в пелене дождя.

Иной раз окно оставалось темным, и тогда Каролина знала, что Роберт в отъезде, и уходила печальная вдвойне; горящая же лампа поднимала ей настроение, будто ее свет дарил ей некую надежду. Если в окне мелькала тень, сердце Каролины замирало от восторга. Ведь это был Роберт! Она возвращалась домой умиротворенная, бережно храня в памяти милый образ: голос кузена звучал в ее ушах громче, улыбка его сияла ярче; все эти воспоминания служили приятным доказательством того, что, если им доведется встретиться, Роберт непременно обрадуется и заключит ее в объятия, как поступал всегда при их прежних встречах. Хотя в такие ночи Каролина все так же заливалась слезами, они казались уже не столь горькими, и подушка, на которую они падали, была чуть мягче, и голова, прижатая к подушке, болела меньше.

Кратчайший путь от лощины к дому священника лежал мимо уже знакомого нам особняка – того самого, под чьими покинутыми стенами проходил Мэлоун однажды ночью, описанной в первой главе этой книги, – старого нежилого поместья Филдхед. Хозяева покинули его лет десять назад, но он не развалился и был вполне пригоден для проживания благодаря мистеру Йорку, следившему за домом, и садовнику с женой, которые жили там и присматривали за парком.

Даже если оставить в стороне архитектурные достоинства здания, Филдхед представлял собой поместье весьма живописное: поросший мхом серый камень, старинные решетчатые окна, большое крыльцо, стены, крыша, трубы дымоходов выдержаны в пастельных тонах и перемежаются пятнами сепии, создаваемыми игрой света и тени. Прекрасные раскидистые деревья позади дома, величественный кедр на лужайке перед ним, гранитные вазы на стене вокруг парка, резная арка ворот – все здесь удовлетворило бы самый тонкий художественный вкус.

Однажды теплым майским вечером, проходя мимо поместья незадолго до восхода луны, Каролина размышляла о том, что, несмотря на усталость, ей вовсе не хочется домой, где ждет лишь тернистое ложе и тоскливая ночь. Присев на бархатную лужайку возле ворот, она задумчиво смотрела сквозь раскидистый кедр на стоявший неподалеку особняк. Ночь выдалась спокойная, росистая, безоблачная; обращенные на запад фронтоны крыш играли янтарными отблесками заката, за домом чернели дубы, кедр казался еще чернее. Из-под густых ветвей пробивался проблеск темно-синего неба невероятной чистоты. Полная луна печально и кротко взирала на сидевшую под сумрачной кроной девушку.

Вечер был столь же печально-прекрасен, как и виды Каролины на будущее. Ей хотелось счастья, покоя, и она задавалась вопросом: неужели Провидение не сжалится над ней и не дарует ей помощь или хотя бы утешение. Вспомнились счастливые встречи влюбленных, воспетые в старинных балладах, и она подумала, каким блаженством обернулась бы неожиданная встреча с Робертом. Каролина гадала, где он может находиться сейчас. Не в лощине – за весь вечер лампа так и не зажглась. Она спрашивала себя, суждено ли им с Робертом когда-нибудь снова увидеться и поговорить. Внезапно дверь над каменным крыльцом отворилась, и вышли два джентльмена: один пожилой и седовласый, другой помоложе, темноволосый и высокий. Они пересекли лужайку и покинули парк через калитку в стене. Каролина смотрела им вслед, пока они не скрылись в полях, перейдя дорогу и воспользовавшись перелазом через изгородь. Это был Роберт Мур со своим другом мистером Йорком. Никто из них не заметил Каролину.

Видение длилось миг, и все же сердце Каролины забилось быстрее, душа пришла в смятение. Прежде она пребывала в унынии, теперь же погрузилась в полное отчаяние.

– О, если бы только Роберт был один! Если бы он меня увидел! – вскричала Каролина. – Он бы непременно сказал мне хоть что-нибудь! Ведь он любит меня, хотя бы чуточку! В его глазах я могла бы прочитать утешение, а теперь все пропало! Ни ветер, ни тень облака не проскользнули бы мимо столь же безмолвно и бесплодно, как он. Небеса надо мной жестоко посмеялись!

Так она и отправилась домой, изнемогая от тоски и разочарования.

На следующее утро, спустившись к завтраку бледная и несчастная, будто ей довелось повстречаться с призраком, Каролина спросила у дядюшки:

– Вы не будете возражать, дядя, если я стану искать места гувернантки?

Мистер Хелстоун имел о прошлых и нынешних злоключениях племянницы не больше представлений, чем стол, на котором сейчас стояла его чашка кофе, и потому просто ушам не поверил.

– Что за блажь? – возмутился он. – Ты стала жертвой злых чар?

– Мне плохо, и я нуждаюсь в переменах, – ответила Каролина.

Он пристально осмотрел ее и убедился, что племянница сильно изменилась. Незаметно для него цветущая роза скукожилась и поблекла до скромного подснежника: лицо утратило румянец, плоть усохла, и теперь племянница сидела перед ним поникшая, бледная и худая. Если бы не ласковые карие глаза, изящные черты лица и густые каштановые волосы, ее больше нельзя было бы назвать даже хорошенькой.

– В чем дело? – воскликнул мистер Хелстоун. – Что с тобой случилось? Ты захворала?

Каролина промолчала, лишь глаза наполнились слезами, и дрогнули бледные губы.

– Искать места гувернантки? Какая из тебя гувернантка? Что ты с собой сотворила? Выглядишь плохо.

– Мне станет хорошо, если уеду подальше.

– Женщин не понять! Вечно от них одни сюрпризы, и все неприятные. Сегодня она здоровая, веселая, румяная как вишенка и круглая как яблочко, а завтра похожа на сухую былинку, бледную и надломленную. В чем же причина? Она хорошо питается, гуляет, живет в прекрасном доме, наряжается. Казалось бы, чего еще для счастья нужно? Так нет же, вместо того чтобы цвести и пахнуть, сидит перед тобой худая и несчастная бедняжка с глазами на мокром месте. И возникает вопрос: что с ней делать? Похоже, придется послать за доктором.

– Не нужен мне доктор, дядя. Он не поможет. Я просто хочу сменить обстановку.

– Что ж, если это каприз, я готов удовлетворить его. Надо отправить тебя на воды! Расходы меня не волнуют, и пусть с тобой поедет Фанни.

– Дядя, в будущем мне все равно придется заняться делом, ведь приданого-то у меня нет. Лучше начать прямо сейчас!

– Каролина, ты не станешь гувернанткой, пока я жив! Я не потерплю, чтобы люди судачили у меня за спиной.

– Чем позднее начинаешь, дядя, тем сложнее и мучительнее бывает потом. Я хочу приучить себя к зависимому положению, прежде чем привыкну к свободе и праздности.

– Перестань меня мучить, Каролина! Я намерен обеспечить твое будущее и давно собирался это сделать. Я куплю тебе ренту. Господи! Мне всего пятьдесят пять, и здоровье у меня отменное! У нас достаточно времени, чтобы накопить денег и принять надлежащие меры. Перестань изводить себя! Ты поэтому такая встревоженная?

– Нет, дядя, просто мне необходимы перемены.

Мистер Хелстоун расхохотался:

– Вот они, женщины! Перемены! Перемены! Вечно у вас причуды да прихоти! Что ж, типично для слабого пола.

– Это вовсе не прихоть и не причуда, дядя.

– Что же тогда?

– С каждым днем я становлюсь все слабее. Думаю, нужно больше работать.

– Замечательно! Она слабеет, и поэтому ей нужно заняться тяжким трудом – clair comme le jour[62]62
  Это ясно как день (фр.).


[Закрыть], как сказал бы твой Мур, будь он неладен! Вот тебе пара гиней, отправляйся в Клифбридж и купи себе новое платье. Ну же, не тревожься. Разве нет бальзама в Галааде?[63]63
  Восходит к библейскому (Книга пророка Иеремии, 8:22). Галаадский бальзам считался лучшим средством для исцеления ран.


[Закрыть]

– Дядя, лучше бы ты был не таким щедрым, а более…

– Каким?

Каролина едва не сказала «душевным», но вовремя спохватилась. Дядюшка был не сторонник подобных нежностей и только посмеялся бы над ней. Не дождавшись ответа, он усмехнулся:

– Вот видишь, ты сама не знаешь, чего хочешь!

– Я хочу стать гувернанткой.

– Чушь! Слышать не желаю! Хватит с меня женских прихотей. Завтракать я закончил, звони служанке. Выбрось эти фантазии из головы и беги погуляй, развлекись как-нибудь.

«Как же? В куклы, что ли, поиграть?» – пробормотала себе под нос Каролина, покинув столовую.

Прошла неделя или две; ни физическое, ни душевное самочувствие Каролины ничуть не изменились. Если бы ее организм был склонен к чахотке или брюшному тифу, при подобном настрое эти заболевания непременно развились бы и раньше времени свели ее в могилу. От неразделенной любви или горя никто не умирает, однако порой этому весьма способствует наследственная предрасположенность в сочетании с сильными страстями. Люди, от природы крепкие, от них страдают, сокрушаются, теряют бодрость и красоту, но выживают. Глядя на их бледность и худобу, иные думают, что скоро те слягут и безвременно уйдут из мира здоровых и счастливых. Они ошибаются. Страдальцы продолжают жить и, хотя не могут потом вернуть ни свою молодость, ни веселость, рано или поздно вновь обретают силу и душевное равновесие. Прихваченный мартовским ветром яблоневый цвет увянет, зато к ноябрю превратится в чуть пожухлое яблочко: пережив последние весенние заморозки, выдержит и первый зимний морозец.

Перемены в облике мисс Хелстоун заметили все, и многие опасались, что она скоро умрет. Сама Каролина так не думала. Она вовсе не чувствовала, что находится при смерти, у нее ничего не болело. Аппетит снизился, и причина была ей известна: слишком много плакала по ночам. Силы пришли в упадок, и объяснение тому имелось: ее мучила бессонница и тревожные, кошмарные сны. Каролина верила, что в далеком будущем страданиям непременно наступит конец, и тогда она снова станет спокойной, хотя счастливой вряд ли.

Тем временем дядюшка настаивал на том, чтобы племянница чаще ходила в гости, принимая приглашения соседей. Каролина от них постоянно уклонялась, поскольку не чувствовала себя в силах веселиться на публике, к тому же знала, что на нее смотрят скорее с любопытством, чем с сочувствием. Пожилые дамы раздавали ей непрошеные советы, рекомендуя всевозможные патентованные средства, молодые смотрели с пониманием, которого она страшилась. Их взгляды свидетельствовали о том, что они знают о ее «разочаровании», как это принято называть, только не вполне уверены, кто именно был предметом ее надежд.

Заурядные молодые леди бывают столь же безжалостными, как и заурядные молодые джентльмены, – они ничуть не менее суетны и эгоистичны, и тому, кто страдает сердцем, лучше их избегать. Они презирают тоску и несчастье, относясь к ним как к каре Божьей. Любовь для них означает лишь удачно выстроенную интригу и, как следствие, хорошую партию, разочарование – крушение надежды на выгодный брак. Они уверены, что остальные думают и чувствуют так же, и привыкли судить всех по себе.

Все это знала Каролина благодаря природному чутью и наблюдениям. Из-за своей бледности и худобы она теперь старалась как можно реже попадаться этим людям на глаза. Живя практически в полном уединении, она совсем перестала получать вести о том, что происходит по соседству.

Однажды утром, когда Каролина сидела и без всякого удовольствия выписывала маслом букетик полевых цветов, собранных у изгороди на склоне лощины, в гостиную вошел дядюшка и произнес:

– Милая моя, вечно ты сидишь с палитрой, книгой или вышивкой! Кстати, не прикладываешь ли ты кисточку к губам, когда рисуешь?

– Бывает, дядя.

– Вот в чем причина твоей хвори! Краски ядовиты, в них содержится и белый, и красный свинец, и медь, и гуммигут, и еще штук двадцать прочих ядов! Убирай их поскорее и надевай шляпку. Мы с тобой идем в гости!

– Мы?

В голосе Каролины прозвучало удивление. Она не привыкла бывать в гостях вдвоем с дядюшкой. Она ни разу никуда с ним не ездила и не ходила.