Текст книги "Макулатура"

Чарльз Буковски
Макулатура

Посвящается плохой литературе

1

Я сидел в своем кабинете, аренда кончилась, и Маккелви уже начал процедуру выселения. Стояла адская жара, кондиционер не работал. По моему столу ползла муха. Я протянул руку и ладонью выключил ее из игры. Вытер руку о штанину, и тут зазвонил телефон. Я взял трубку.

– Да?

– Селина читали? – спросил женский голос.

Он звучал чувственно. У меня давно никого не было. Годы.

– Селин, – сказал я. – Хмм.

– Я разыскиваю Селина, – сказала она. – Он мне нужен.

Такой чувственный голос, меня прямо разбирало.

– Селин? – сказал я. – Дайте мне какие-нибудь сведения. Поговорите со мной, леди. Не молчите…

– Застегнитесь, – сказала она.

Я посмотрел на брюки.

– Как вы узнали? – спросил я.

– Неважно. Мне нужен Селин.

– Он умер.

– Нет. Найдите мне его. Он мне нужен.

– А если я найду только кости?

– Нет, дурак, он жив!

– Где?

– В Голливуде. Я слышала, что он крутится возле книжного магазина Реда Колдовски.

– Так почему вы сами его не найдете?

– Во-первых, я должна быть уверена, что это в самом деле Селин. Я должна знать это наверняка.

– Но почему вы обратились ко мне? В городе сотни детективов.

– Вас рекомендовал Джон Бартон.

– А-а, Бартон, ну да. Послушайте. Мне нужен какой-нибудь аванс. И я должен встретиться с вами лично.

– Буду у вас через несколько минут, – сказала она.

Она повесила трубку. Я застегнул ширинку. И ждал.

2

Она вошла.

То есть я хочу сказать – это просто нечестно. Платье обтягивало ее так, что чуть не лопалось по швам. Перебирает с шоколадками. А каблуки такие высокие, что смахивают на ходульки. Она шла как пьяный калека, ковыляла по комнате. Головокружительная роскошь тела.

– Садитесь, леди, – сказал я.

Она села и закинула ногу на ногу, черт-те куда, чуть не вышибла мне глаз.

– Приятно видеть вас, леди, – сказал я.

– Пожалуйста, перестаньте пялиться. Ничего для себя нового вы не увидите.

– Тут вы не правы, леди. Можно узнать ваше имя?

– Леди Смерть.

– Леди Смерть? Вы из цирка? Из кино?

– Нет.

– Место рождения?

– Это несущественно.

– Год рождения?

– Не пытайтесь острить…

– Просто хочу получить какие-то сведения…

Я как-то смешался, стал глядеть ей на ноги. Ноги для меня – первое дело. Это первое, что я увидел, когда родился. Но тогда я пытался вылезти. С тех пор я стремлюсь в обратную сторону, но без большого успеха. Она щелкнула пальцами.

– Эй, очнитесь!

– А? – Я поднял глаза.

– Речь о Селине. Помните?

– Ну конечно.

Я разогнул скрепку и концом показал на нее.

– Хорошо бы чек в оплату за услуги.

– Конечно. – Она улыбнулась. – Сколько вы берете?

– Шесть долларов в час.

Она вынула чековую книжку, что-то нацарапала там, вырвала чек и кинула мне. Он спланировал на стол. Я поднял его. Двести сорок долларов. Таких денег я не видел с тех пор, как угадал в экспрессе в Голливудском парке в 1988 году.

– Спасибо, леди…

– …Смерть, – сказала она.

– Да, – сказал я. – А теперь чуть-чуть подробнее об этом так называемом Селине. Вы что-то говорили про книжный магазин?

– Он околачивался в магазине Реда, листал книжки… спрашивал о Фолкнере, о Карсон Маккалерс, о Чарльзе Мэнсоне…

– Околачивается в книжном магазине? Хм.

– Да, – сказала она, – вы знаете Реда. Любит выгонять людей из магазина. Можете истратить там тысячу долларов, потом задержитесь на лишнюю минуту-другую, и Ред скажет: «А не убраться ли тебе к чертям?» Ред хороший человек, но с приветом. Короче говоря, он все время вышвыривает Селина. Селин идет в бар Муссо и сидит там грустный. Через день-два приходит снова, и все повторяется.

– Селин умер. Селин и Хемингуэй умерли тридцать два года назад. Один и, через день – другой.

– Я знаю о Хемингуэе. Хемингуэй у меня.

– Вы уверены, что это был Хемингуэй?

– Ода.

– Так почему вы не уверены, что Селин в самом деле Селин?

– Не знаю. Какой-то у меня с ним затор. Никогда такого не было. Может, я слишком долго в этом бизнесе. И вот пришла к вам. Бартон вас хвалит.

– И вы полагаете, что настоящий Селин жив? Он вам нужен?

– Ужасно, малыш.

– Билейн. Ник Билейн.

– Хорошо, Билейн. Мне нужна определенность. Что это в самом деле Селин, а не какой-то недоделанный хотень. Слишком много их развелось.

– Мне ли не знать.

– Так приступайте. Мне нужен лучший писатель Франции. Я долго ждала.

Она встала и вышла вон. Никогда в жизни я не видел такого зада. Не поддается описанию. Не поддается ничему. Не мешайте мне сейчас. Я хочу о нем подумать.

3

На другой день я отменил свое выступление перед Торговой палатой в Палм-Спрингсе.

Шел дождь. Потолок протекал. Дождь капал сквозь потолок – плям, плям, плям, и плям, и плям, плям, плям, плям, и плям, и плям, плям, и плям, и плям, и плям, плям, плям, плям…

Я согревался с помощью сакэ. Но как согревался? До нуля градусов. Вот мне пятьдесят пять лет, а у меня нет горшка, чтобы подставить под капель. Отец предупреждал меня: кончишь тем, что будешь спускать в кулак. На чьем-нибудь чужом крылечке в Арканзасе. Ну, время еще есть. Автобусы туда отправляются каждый день. Только у меня от них запор, и там всегда храпит какой-нибудь старпер с вонючей бородой. Пожалуй, лучше заняться делом Селина.

Селин ли Селин или кто-нибудь еще? Иногда мне казалось, что не знаю даже, кто я такой. Ладно, я Ники Билейн. Но это не точно. Кто-нибудь заорет: «Эй, Гарри! Гарри Мартел!» И я, скорее всего, откликнусь: «Да, в чем дело?» В смысле – я могу быть кем угодно, какая разница? Что в имени тебе моем?

Жизнь – странная штука, правда? В бейсбольную команду меня всегда включали последним – знали, что могу запулить их паршивый мяч к чертовой матери в Денвер. Завистливые хорьки!

Я был талантлив, и сейчас талантлив. Иногда я смотрел на свои руки и видел, что мог стать великим пианистом или еще кем-нибудь. И чем же занимались мои руки? Чесали яйца, выписывали чеки, завязывали шнурки, спускали воду в унитазе и т. д. Прошляпил я свои руки. И мозги.

Я сидел под дождем.

Зазвонил телефон. Я вытер его насухо просроченным извещением из Налогового управления, поднял трубку.

– Ник Билейн, – сказал я. Или я Гарри Мартел?

– Это Джон Бартон, – раздалось в трубке.

– Да, вы меня рекомендовали, спасибо.

– Я наблюдал за вами. У вас есть талант. Немного не отшлифованный, но в этом его прелесть.

– Приятно слышать. Дела идут плохо.

– Я наблюдал за вами. Все наладится, надо только потерпеть.

– Да. Чем могу служить, мистер Бартон?

– Я пытаюсь разыскать Красного Воробья.

– Красного Воробья? Что еще за птица?

– Я уверен, что он существует. Просто надо его найти, я хочу, чтобы вы его нашли.

– Ниточки какие-нибудь есть?

– Нет-нет, но я уверен, что Красный Воробей где-то там.

– У этого Воробья есть имя, или как?

– В каком смысле?

– В смысле – имя. Ну, Генри или Абнер. Или Селин?

– Нет, это просто Красный Воробей, и я не сомневаюсь, что вы можете его найти. Я в вас верю.

– Это будет стоить вам, мистер Бартон.

– Если найдете Красного Воробья, я буду платить вам сто долларов в месяц до конца жизни.

– Хмм… Слушайте, а может, дадите все вперед – чохом?

– Нет, Ник, вы спустите их на бегах.

– Хорошо, мистер Бартон, дайте мне ваш номер телефона, и я этим займусь.

Бартон дал мне номер телефона и сказал:

– Я очень на вас надеюсь, Билейн.

И повесил трубку.

Так, дела пошли на лад. Но потолок протекал еще сильнее. Я стряхнул с себя несколько капель, врезал сакэ, скрутил сигаретку, зажег, вдохнул и закашлялся от дыма. Потом надел мой коричневый котелок, включил автоответчик, медленно подошел к двери, открыл ее… Там стоял Маккелви. У него была широченная грудь и плечи, словно подбитые ватой.

– Твоя аренда кончилась, гнида! – рявкнул он. – Выметайся отсюда в жопу!

Тут я обратил внимание на его брюхо. Оно напоминало мягкую гору дерьма, и кулак мой утонул в ней. Маккелви согнулся пополам, я встретил его лицо коленом. Он упал, откатился в сторону. Отвратное зрелище. Я подошел, вытащил его бумажник. Фотографии детей в порнографических позах.

«Не убить ли его», – подумал я. Но вместо этого взял его кредитную карточку «Золотая виза», пнул его в зад и спустился на лифте.

Решил пойти в магазин Реда пешком. Когда я на машине, меня вечно штрафуют за неправильную парковку, а платные стоянки мне не по карману.

Я шел к Реду в угнетенном настроении. Человек рождается, чтобы умереть. Что это значит? Болтаешься и ждешь. Ждешь маршрута А. Августовским вечером ждешь пару больших грудей в гостиничном номере Лас-Вегаса. Ждешь, когда заговорит рыба. Когда свистнет рак. Болтаешься.

Ред был на месте.

– Тебе повезло, – сказал он, – разминулся с этим пьяницей Чинаски. Приходил тут, хвастался своей новой серией марок.

– Это ладно, – сказали. – У тебя есть подписанный экземпляр «Когда я умирала» Фолкнера?

– Конечно.

– Сколько стоит?

– Две тысячи восемьсот долларов.

– Я подумаю…

– Прошу прощения, – сказал Ред.

Он повернулся к человеку, листавшему первое издание «Домой возврата нет»:

– Пожалуйста, поставьте книгу в шкаф и убирайтесь к чертовой матери!

Это был хрупкий человечек, весь согнутый. И одет в какой-то желтый резиновый костюм.

Он поставил книгу в шкаф и прошел мимо нас к двери; глаза у него были на мокром месте. А дождь на улице перестал. Желтый резиновый костюм был ни к чему.

Ред посмотрел на меня.

– Можешь представить, некоторые из них приходят сюда, облизывая мороженое!

– Могу представить себе кое-что похуже.

Тут я заметил, что в магазине еще кто-то есть.

Он стоял в глубине. Я, кажется, узнал его по фотографиям. Селин. Селин?

Я медленно подошел к нему. Совсем близко. Уже мог разглядеть, что он читает. Томас Манн. «Волшебная гора».

Он увидел меня.

– У этого парня проблема, – сказал он, подняв книгу.

– Какая же? – спросил я.

– Он считает скуку Искусством.

Он поставил книгу на полку и стоял передо мной, похожий на Селина…

Я посмотрел на него.

– Это поразительно, – сказал я.

– Что?

– Я думал, вы умерли, – сказал я.

Он посмотрел на меня.

– Я думал, что вы тоже умерли, – сказал он.

Мы стояли и смотрели друг на друга.

Потом я услышал Реда.

– ЭЙ, ТЫ! – заорал он. – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

Нас было только двое.

– Кому из нас убираться? – спросил я.

– ТОМУ, КОТОРЫЙ ПОХОЖ НА СЕЛИНА! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

– Но почему? – спросил я.

– Я СРАЗУ ВИЖУ, КОГДА ОНИ НЕ СОБИРАЮТСЯ ПОКУПАТЬ!

Селин, или кто он там, направился к выходу. Я за ним.

Он пошел к бульвару, остановился у газетного киоска.

Сколько помню, этот киоск стоял там всегда. Я вспомнил, как двадцать или тридцать лет назад подцепил там трех проституток. Я отвел их всех к себе домой, и одна дрочила моей собаке. Им это казалось забавным. Они были пьяные и на колесах.

Потом одна проститутка пошла в ванную, упала там, разбила голову об унитаз и все вокруг залила кровью. Я подтирал за ней большими мокрыми полотенцами. Потом уложил ее в постель, посидел с остальными, и наконец они ушли. Та, что в постели, пробыла еще четыре дня и четыре ночи, выпила все мое пиво и без конца говорила о своих двух детях в восточном Канзас-Сити.

А этот человек – Селин (?) – стоял у киоска и читал журнал. Подойдя ближе, я разглядел, что это «Ньюйоркер». Селин (?) положил его на место и посмотрел на меня.

– У них только одна проблема.

– Какая?

– Они просто не умеют писать. Ни один из них.

Мимо проезжало пустое такси.

– ЭИ, ТАКСИ! – крикнул Селин.

Такси притормозило, он подскочил к машине, задняя дверь открылась, и он влез.

– Эй! – закричал я. – Я ХОТЕЛ У ВАС СПРОСИТЬ!

Такси промчалось к Голливудскому бульвару. Селин высунулся из окна, показал мне средний палец. И уехал.

Первый раз за десятки лет я повстречал в этих местах такси – то есть незанятое, без пассажира.

Ну, дождь перестал, но тоска не проходила. К тому же стало прохладно, и пахло так, как будто кто-то мокрый испортил воздух.

Я втянул голову в плечи и отправился к Муссо.

У меня была кредитная карточка «Золотая виза». Я был жив. И кажется, даже стал ощущать себя Ники Билейном. Я стал напевать мотивчик Эрика Коутса:

 
Ад таков, каким ты его устроишь.
 

4

Я посмотрел в словаре Вебстера. Селин, 1891–1961. На дворе 1993-й. Если он жив, значит, ему сто два года. Неудивительно, что ЛЕДИ СМЕРТЬ его разыскивает.

А тот, в книжном магазине, выглядел на сорок – пятьдесят. Ну ясно. Он не Селин. Или же он придумал, как победить процесс старения. Взять кинозвезд: они снимают кожу с зада и приживляют к лицу. На заду кожа морщится позже всего. Последние годы они дохаживают с ягодицами вместо лиц. Пошел бы на это Селин? Кому охота дожить до ста двух лет? Только дураку. И с чего бы Селину захотелось жить так долго? Все это – какое-то сумасшествие. Леди Смерть сумасшедшая. Я сумасшедший. Пилоты авиалайнеров сумасшедшие. Никогда не смотри на пилота. Поднимайся на борт и заказывай выпивку.

Я понаблюдал, как трахаются две мухи, и решил позвонить Леди Смерти. Расстегнул ширинку и ждал ответа.

– Алло, – послышался ее голос.

– Ммм, – сказал я.

– Что? А, это вы, Билейн. Как продвигается дело?

– Селин мертв. Он родился в тысяча восемьсот девяносто первом году.

– Статистика мне известна, Билейн. Слушайте, я знаю, что он жив… где-то… И в книжном магазине мог быть он. Вы что-нибудь выяснили? Он мне нужен. Очень нужен.

– Ммм… – сказал я.

– Застегнитесь.

– А?

– Дурак, я сказала – застегнись.

– А?.. Сейчас…

– Я должна определенно знать, есть он или нет его. Я вам сказала: у меня с ним не клеится. Психологический тормоз. Бартон рекомендовал вас, сказал, что вы один из лучших.

– А, да, кстати, я как раз сейчас работаю на Бартона, пытаюсь разыскать Красного Воробья. Что вы об этом думаете?

– Слушайте, Билейн, распутайте историю с Селином. И я вам скажу, где Красный Воробей.

– В самом деле, леди? О, я бы для вас что угодно сделал!

– Ну, например?

– Ну, убил бы моего любимого таракана, выпорол бы ремнем мать, если бы она была здесь…

– Хватит молоть! Я начинаю думать, что Бартон меня разыграл. Беритесь-ка лучше за дело. Или вы распутаете историю с Селином, или я за вами приду.

– Одну минутку, леди.

Трубка у меня в руке молчала. Я положил ее на рычаг. Ох. За мной-то она явится без всяких тормозов.

Меня ждала работа.

Я поискал глазами: нет ли где мухи, чтобы убить.

Дверь распахнулась, на пороге стояли Маккелви и большая слабоумная куча дерьма. Маккелви посмотрел на меня и кивнул на кучу.

– Это Томми.

Томми смотрел на меня мутными глазками.

– Очень приятно, – сказал он.

Маккелви улыбнулся мне жуткой улыбкой.

– Так вот, Билейн, Томми здесь с одной целью, и эта цель – медленно превратить вас в лепешку кровавого куриного говна. Так, Томми?

– Угу, – сказал Томми.

По виду он весил килограммов сто семьдесят. Ну, состричь на нем шерсть – будет этак сто шестьдесят. Я любезно улыбнулся ему.

– Слушай, Томми, ты ведь меня не знаешь, правда?

– Угу.

– Так зачем тебе меня бить?

– Потому что мистер Маккелви так велел.

– Томми, а если мистер Маккелви велит тебе выпить твое пи-пи, ты выпьешь?

– Ты не путай моего парня! – сказал Маккелви.

– Томми, а если мистер Маккелви велит тебе съесть мамино ка-ка, ты съешь мамино ка-ка?

– А?

– Заткнись, Билейн, здесь разговариваю я!

Он повернулся к Томми.

– А ну-ка, разорви мне этого типа, как старую газету, разорви его в клочья и пусти к чертям по ветру, понял?

– Я понял, мистер Маккелви.

– Ну так чего ты ждешь, последней розы лета?

Томми шагнул ко мне. Я вынул из ящика стола «люгер» и навел на исполинскую тушу.

– Стой, Томас, или сейчас тут будет больше красного, чем на всех футболках стенфордской команды!

– Э, – сказал мистер Маккелви, – откуда у тебя эта штука?

– Сыщик без машинки все равно что кот с презервативом. Или часы без стрелок.

– Билейн, – сказал Маккелви, – ты чушь порешь.

– Мне уже говорили. А теперь скажи своему парню «тпру», или я проделаю в нем такое окошко, что арбуз пройдет!

– Томми, – сказал Маккелви, – отойди назад и встань передо мной.

Томми повиновался. Теперь надо было решить, что с ними делать. Это было непросто. В Оксфорде мне стипендию не платили. Биологию я проспал и в математике не отличался. Но до сих пор умудрялся остаться в живых.

Кажется.

А пока что я сдал себе некоего туза из некоей заряженной колоды. Ход был за мной. Сейчас или никогда. Приближался сентябрь. Вороны держали совет. Солнце исходило кровью.

– А ну-ка, Томми, – сказал я, – на четвереньки! Живо!

Он посмотрел на меня так, как будто не очень хорошо слышал.

Я холодно улыбнулся ему и щелкнул предохранителем.

Томми был глуп, но не окончательно.

Он упал на четвереньки, встряхнув весь шестой этаж, как землетрясение в 5,9 балла. Мой фальшивый Дали упал на пол. Тот, что с подтаявшими часами.

Глыбясь как Большой каньон, Томми глядел на меня снизу.

– А теперь, Томми, – сказал я, – ты будешь слоном, а Маккелви будет погонщиком!

– А? – сказал Томми.

Я посмотрел на Маккелви.

– Давай-давай! Залезай!

– Билейн, ты спятил?

– Как знать? Безумие относительно. Кто определяет норму?

– Я не знаю, – сказал Маккелви.

– Залезай давай!

– Ладно, ладно. Но у меня никогда не было таких неприятностей с должниками.

– Залезай, жопа!

Маккелви вскарабкался на Томми. Но свесить ноги ему было трудно. Он чуть вдоль не разорвался.

– Хорошо, – сказал я. – Теперь, Томми, ты слон, и ты повезешь Маккелви по коридору к лифту. Приступай!

Томми пополз из кабинета.

– Билейн, – сказал Маккелви, – я тебе отплачу. Клянусь лобком моей матери!

– Залупись еще раз, Маккелви, и я заткну твой член в мусоропровод!

Я открыл дверь, и Томми со своим погонщиком уполз из кабинета.

Он пополз по коридору, а я, засовывая «люгер» в карман пиджака, нащупал там что-то – скомканный листок. Я вынул его. Мои письменные ответы на экзамене, когда я пересдавал на водительские права. Все исчеркано красным. Я провалился.

Я бросил бумажку за спину и последовал за моими друзьями.

Мы подошли к лифту, и я нажал кнопку.

Я стоял, напевая мотивчик из «Кармен».

И вдруг вспомнил, как давным-давно прочел в газете о смерти Джимми Фоккса в номере какой-то загаженной гостиницы. Такой бейсболист – и умер среди клопов.

Подошел лифт. Дверь открылась, и я дал Томми пинка. Он вполз в кабину со своим наездником. Там стояли трое, читали газеты.

Продолжали читать. Кабина пошла вниз.

Я спустился по лестнице. Во мне было пятнадцать килограммов лишнего веса. Надо было сгонять.

Я насчитал сто семьдесят шесть ступенек и очутился на первом этаже. Остановился у табачного киоска, купил сигару и «Программу бегов». Лифт приближался.

На улице я решительно окунулся в смог. Глаза у меня были голубые, а туфли старые, и никто меня не любил. Но меня ждала работа.

Меня, Ники Билейна, частного сыщика.

5

К сожалению, в этот день меня занесло на бега, а вечером я напился. Но времени зря не терял, я мыслил, анализировал факты. Все были у меня в руках. В любую минуту головоломка могла решиться. Это точно.

6

На другой день я рискнул вернуться в кабинет. В конце концов, какой же ты сыщик без кабинета?

Я открыл дверь – и кого же я вижу за своим столом? Не Селина. Не Красного Воробья. Маккелви. Он улыбнулся мне приторной фальшивой улыбкой.

– Доброе утро, Билейн, как они качаются?

– Почему ты спрашиваешь? Хочешь взглянуть?

– Нет, спасибо.

Потом он почесал свои и зевнул.

– Ну, Ники, мой мальчик, твоя аренда оплачена на год вперед каким-то таинственным благодетелем.

Леди Смерть с тобой играет, раздался голос у меня в голове.

– Кто-нибудь из знакомых? – спросил я.

– Я честью моей матери поклялся никому не говорить.

– Честью твоей матери? Она гусиных шеек перетрогала больше, чем любая птичница!

Маккелви встал из-за стола.

– Спокойно, – сказал я ему. – Если не хочешь очутиться в помойном ведре.

– Мне не нравится, что ты проезжаешься по моей матери.

– А что такого? Полгорода на ней проехалось.

Маккелви вышел из-за стола мне навстречу.

– Еще шаг, – сказал я, – и твоя голова будет дышать тебе в очко.

Он остановился. Когда меня заведут, я страшен.

– Ладно, – сказал я, – давай подробнее. Этот благодетель… он женщина, или как?

– Да. Да. В жизни не видел такой красотки!

Глаза у него замаслились, впрочем, они всегда были масленые.

– Ну же, Мак, подробней, говори дальше…

– Не могу. Я обещал. Честью матери.

– Тьфу ты, – сказал я. – Ладно. Убирайся, помещение оплачено.

Маккелви зашаркал к двери. Потом оглянулся на меня через левое плечо.

– Хорошо, – сказал он, – только ты тут не пачкай. Никаких вечеринок, никаких карт, никакой фигни. У тебя еще год.

Он подошел к двери, открыл ее, закрыл ее и был таков.

7

Итак, я опять у себя в кабинете.

Пора за работу. Я взял телефон и набрал моего букмекера.

– Тони, «Пицца на дом», – ответил он, – к вашим услугам.

Я назвал ему свое кодовое имя.

– Это мистер Кончина.

– Билейн, – сказал он, – за тобой четыреста семьдесят пять долларов, ставку у тебя не приму. Сперва расплатись с долгом.

– Я поставлю двадцать пять, и они привезут мне полкуска. А проиграю, – все отдам, клянусь честью мамы.

– Билейн, за твоей мамой двести тридцать долларов.

– Да? А у твоей бородавки на жопе!

– Что? Послушай, Билейн, ты был?..

– Нет, нет. Это был другой. Он сказал мне.

– Тогда ладно.

– Ладно, запиши: двадцать пять на Белую Бабочку в шестом заезде.

– Принято. Желаю удачи. А то она, кажется, тебя забыла.

Я повесил трубку. Гадство. Человек рождается, чтобы сражаться за каждый дюйм земли. Рождается, чтобы сражаться, рождается, чтобы умереть.

Я подумал над этим. И подумал над этим.

Потом откинулся в кресле, хорошенько затянулся и выдул почти идеальное кольцо.