Текст книги "Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»"

Глава четвертая
От Рио Негро до Байа Бланка

Рио Негро. – Нападения индейцев. – Соляные озера. – Фламинго. – От Рио Негро до Колорадо. – Священное дерево. – Патагонский заяц. – Индейские семьи. – Генерал Росас. – Путешествие в Байа Бланка. – Негр-лейтенант. – Байа Бланка. – Соляные налеты. – Пунта Альта. – Вонючка.

24 июля 1833 года «Бигль» отплыл из Мальдонадо, и 3 августа бросил якорь близ устья Рио Негро. Это – главная река на всем протяжении между Магеллановым проливом и Ла Платой. Она впадает в море приблизительно на триста миль к югу от устьев Ла Платы. Около пятидесяти лет тому назад, при прежнем испанском владычестве, здесь находилась небольшая колония; и до сих пор это самое южное (41° южной широты) место на восточном берегу Америки, населенное цивилизованными людьми.

Местность около устьев реки имеет донельзя печальный вид. С юга тянется длинный ряд отвесных утесов, раскрывающий геологический разрез страны. Все слои состоят из песчаника, но один состоит из пемзы; чтобы попасть сюда с Анд, голыши из пемзы должны были быть перенесены на 400 миль. На поверхности этих утесов лежит слой гравия, который тянется во все стороны и на равнине. Растительность очень бедна, а те кустарники, которые всё же встречаются, все вооружены грозными шипами и как будто предостерегают путника от этих негостеприимных мест.

Колония лежит на восемнадцать миль вверх по реке. Дорога идет у подошвы наклонного утеса, составляющего северную границу большой долины, в которой протекает Рио Негро. По дороге мы видели развалины нескольких прекрасных ферм, не так давно разрушенных индейцами. Эти фермы выдержали немало натисков. Об одном из них очень живо рассказал мне очевидец.

Жители были вовремя предупреждены о готовящемся нападении: они успели загнать весь домашний скот и лошадей в ограду и установили несколько пушек. Индейцы были из племени аракуанцев, из южной части Чили; их было несколько сот вполне дисциплинированных воинов. Сначала они показались двумя отрядами на соседнем холме; потом сошли с лошадей и, сбросив с себя меховые плащи, совершенно нагие пошли в атаку. Единственное оружие индейца составляет длинная бамбуковая палка, украшенная страусовыми перьями и оканчивающаяся острым наконечником. Такое оружие они называют чусо. Мой рассказчик с ужасом вспоминал, как они размахивали этими чусо, приближаясь к ферме.

Когда индейцы окружили лагерь, их кацик, Пинчейра, закричал осажденным, чтобы те сдавались, или он их всех перережет. В ответ на это раздался ружейный залп. Индейцы подошли к ограде, но, к своему удивлению, нашли, что бревна скреплены не кожаными ремнями, а железными гвоздями и что разрезать их ножами невозможно. Это спасло осажденным жизнь.

Много раненых индейцев было унесено товарищами, и наконец, когда один из предводителей также был ранен, они затрубили в рог, – это послужило сигналом к отступлению. Они вернулись к своим лошадям и, по-видимому, держали военный совет. То была минута мучительного ожидания для испанцев. Все боевые запасы их, за исключением нескольких патронов, были истрачены. Вдруг индейцы вскочили на лошадей и ускакали.

Другое нападение было отражено еще быстрее. Тут у пушки стоял хладнокровный француз; он выждал, пока индейцы приблизились, и дал по ним залп картечью. Он положил сразу тридцать девять человек, и, разумеется, подобный выстрел обратил в бегство всех остальных.

Город называется Эль Кармен, или Патагонес. Он построен на склоне утеса, обращенного к реке. Многие дома даже высечены в песчанике. Река имеет двести или триста ярдов в ширину; она глубокая и быстрая. Множество островов с растущими на них ивами и плоскими мысами, выдающимися один за другим по всей северной окраине широкой зеленой долины, кажутся живописными при ярком освещении солнца. Жителей всего несколько сот человек. Среди них много чистокровных индейцев; на окраине города стоят тольдо – индейские хижины, принадлежащие племени кацика Люкани. Местное начальство снабжает этих индейцев пищей, отдавая им старых лошадей, а деньги, очень небольшие, они выручают, выделывая конскую сбрую. Эти индейцы считаются цивилизованными.

Однажды я поехал верхом к большому соляному озеру в пятнадцати милях от города. Зимой оно действительно похоже на мелкое озеро соляного рассола, но летом превращается в сухой и ровный слой белой, как снег, соли. Слой этот около краев имеет четыре или пять дюймов толщины, а к середине постепенно утолщается. Озеро тянется на две с половиною мили в длину и на одну милю в ширину. По соседству находятся другие озера, гораздо больших размеров, и соляное дно там имеет два или три фута толщины даже зимой, когда оно лежит под водою. Среди побуревшей и печальной равнины такое большое, ровное и ослепительно-белое пространство кажется поразительным.

Из этих озер ежегодно собирается очень много соли; я видел тут огромные кучи в несколько сот тонн весом, приготовленные к отправке. Для Патагонеса время работ на соляных озерах заменяет время жатвы, потому что от сбора соли зависит благосостояние всего города. Почти всё население переселяется тогда на берег реки и занимается погрузкой соли на телеги, запряженные буйволами. Соль кристаллизуется большими кубами и замечательно чиста. Странно, что она сохраняет мясо хуже, чем морская соль с островов Зеленого мыса; один купец в Буэнос Айресе говорил мне, что считает ее на пятьдесят процентов хуже морской. Поэтому сюда постоянно привозят соль с островов Зеленого мыса и смешивают ее со здешней озерной. Чрезвычайная чистота патагонской соли, то есть отсутствие в ней посторонних веществ, находимых во всякой морской соли, – вот единственная причина, которой можно объяснить ее недостатки. Такое объяснение кажется очень странным, однако оно еще недавно подтвердилось тем доказанным фактом, что для сохранения сыра лучше всего употреблять такую соль, в которой находится как можно больше легко растворимых хлористых соединений.

Озеро окаймлено полосой ила, в этом иле лежит много крупных кристаллов гипса, а на его поверхности рассеяны кристаллы сернокислого натра. Гаучосы называют гипс «отцом соли», а натрий «матерью соли» и говорят, что гипс и натрий встречаются у берегов соляных озер тогда, когда вода начинает испаряться. Ил имеет черный цвет и противный запах. Сначала я не мог понять, чем именно вызван этот запах, но потом увидел, что пена, которую ветер прибивает к берегу, такая зеленая, как если бы она была окрашена нитчатками. Мне очень хотелось захватить с собою этого зеленого вещества, но не удалось. На небольшом расстоянии некоторые части озера кажутся красноватыми, что происходит, вероятно, от присутствия каких-нибудь низших организмов. Ил во многих местах усеян множеством кольчатых червей. Удивительно, как могут какие бы то ни было организмы существовать в этом густом рассоле и ползать между кристаллами сернокислого натра и извести! Что делается с этими червями в течение длинного лета, когда вся поверхность превращается в твердый слой соли?

Около озера живут и плодятся фламинго. На севере Чили, во всей Патагонии и на островах Галаппагос я встречал этих птиц везде, где только есть соляные озера. Они ходили по илу, отыскивая корм; вероятно, они питаются теми червями, которые роются в грязи, а черви, в свою очередь, питаются инфузориями и нитчатками.

Таким образом, в этих соляных озерах мы находим особый, замкнутый мир, живущий своей отдельной, приспособленной именно к таким внутренним соляным озерам жизнью.

Говорят, что в соляных озерах Лимингтона в бесчисленных количествах встречается маленькое ракообразное[4]4
  Удивительно, до какой степени сходны между собою во всем, что относится к соляным озерам, Патагония и Сибирь. [Дарвин включает в Сибирь Прикаспийскую низменность, о соляных озерах которой он дальше и говорит.] По-видимому, обе страны только в недавнее время поднялись над уровнем океана. В обеих соляные озера занимают мелкие углубления равнин; в обеих грязь на берегах черная и вонючая; под слоем обыкновенной соли в обеих встречается сернокислый натр, не вполне окристаллизованный, и сернокислая магнезия; наконец, в обеих странах грязный песок смешан с кристаллами гипса. В соляных озерах Сибири также живут маленькие ракообразные, и фламинго также водятся на их берегах. Так как эти, по-видимому, маловажные обстоятельства встречаются в двух отдаленных материках, то мы можем с уверенностью сказать, что они – необходимое следствие одних и тех же причин. (Прим. Дарвина.)


[Закрыть]; но оно водится только в таких местах, где рассол вследствие испарения воды становится очень густым. Действительно, можно сказать, что нет на земле места, которое было бы необитаемо! И в соляных озерах, и в подземных водах, скрытых под вулканами, и в горячих минеральных ключах, и на всем пространстве глубокого океана, и в высших слоях атмосферы, и, наконец, даже на поверхности вечных снегов – везде встречаем мы органические существа!

К северу от Рио Негро, между рекой и заселенной местностью близ Буэнос Айреса, испанцы имеют только одну, и то недавно основанную, небольшую колонию. От нее до Буэнос Айреса по прямой линии около пятисот английских миль. Кочующие племена конных индейцев, всегда занимавших большую часть страны, в последнее время немало тревожили пограничные фермы. Поэтому власти Буэнос Айреса решили истребить индейцев и с этой целью снарядили недавно армию под командой генерала Росаса.

Армия стоит теперь на берегах Колорадо, реки, протекающей на восемьдесят миль к северу от Рио Негро. Генерал Росас, выйдя из Буэнос Айреса, прошел прямо через неисследованные до тех пор равнины, очистил страну от индейцев и, чтобы обеспечить постоянное сообщение со столицей, расставил в нескольких местах конные пикеты. Так как «Биглю» предстояло зайти в Байа Бланка, то я решился ехать туда сухим путем и даже проехать вплоть до Буэнос Айреса через пикеты или посты.

11 августа. – В этом путешествии мне сопутствовали м-р Гаррис, англичанин, живущий в Патагонесе, проводник и пять гаучосов, ехавших в армию по собственным делам. От Колорадо нас отделяло восемьдесят миль, и так как мы ехали не торопясь, то пробыли в дороге два с половиною дня.

На всем этом протяжении страну иначе нельзя назвать, как пустыней. Только в двух маленьких ключах можно найти воду; она считается пресной, но мне, даже в это дождливое время года, она показалась соленой. Летом эта дорога должна быть просто мучительной, она и теперь порядком нас утомила. Везде страна имеет тот же пустынный вид; на сухой, покрытой гравием почве растет засохшая желтая трава и попадаются низкие, колючие кустарники.

Невдалеке от первого ручья мы увидели знаменитое дерево, которое индейцы чтут как алтарь божества Уаллиху. Дерево это стоит на высоком месте и видно издалека. Как только индейцы любого племени завидят его, они громкими возгласами выражают свое благоговение перед Уаллиху. Самое дерево низко, очень ветвисто и усеяно иглами; у корня его диаметр доходит до трех футов. Стоит оно совершенно одиноко, и это было, пожалуй, первое дерево, которое мы увидели в здешних местах. В ту пору была зима, и листьев на дереве не было; вместо листьев его украшали бесчисленные приношения: сигары, хлеб, мясо, куски ткани. Самые бедные индейцы, за неимением лучшего, выдергивают нитки из своих плащей и привязывают их к дереву. Более богатые, обыкновенно, льют водку в предназначенное для этого отверстие, а также курят, пуская сигарный дым кверху, и думают, что доставляют этим своему Уаллиху величайшее наслаждение. К довершению всего, дерево окружено побелевшими костями принесенных в жертву лошадей. Все индейцы без различия пола и возраста делают приношения; они надеются, что за это лошади их никогда не будут уставать, а сами они будут во всем иметь удачу. Гаучо, от которого я узнал всё это, говорил, что в мирное время он сам бывал свидетелем жертвоприношений и вместе со своими товарищами, обыкновенно, выжидал ухода индейцев, чтобы стащить с дерева дары Уаллиху.

Гаучосы думают, что индейцы считают божеством самое дерево, но мне кажется, что они считают дерево только престолом божества. Единственное объяснение, которое я могу придумать этому верованию, заключается в том, что дерево служит путеводным знаком в опасном переходе.

Мы остановились на ночлег в шести лье от священного дерева. Рысьи глаза гаучосов высмотрели вдали какую-то горемычную корову; они тотчас поскакали за нею, в несколько минут изловили арканом и закололи. Таким образом у нас оказалось всё необходимое для лагерной жизни: пастбище для лошадей, вода (хотя и из мутной лужи), мясо и дрова. Гаучосы торжествовали при виде такой роскоши, и мы скоро принялись за несчастную корову.

Это была первая ночь, которую я провел под открытым небом, с седельной попоной вместо постели. Есть своего рода прелесть в независимой жизни гаучоса – в любом месте и в любую минуту он может расседлать лошадь и сказать: «Вот тут я переночую». Мертвая тишина равнины, сторожевые собаки и гаучосы, расположившиеся по-цыгански вокруг костра, – всё это так глубоко врезалось в мою память, что я никогда в жизни не забуду этой ночи.

На следующий день характер местности оставался всё тот же. Здесь очень мало птиц или каких бы то ни было животных. Только случайно можно встретить оленя или гуанако (дикую ламу); зато агути попадается здесь на каждом шагу. Он заменяет тут нашего зайца. Однако между ними есть некоторые существенные различия; так например, у агути на задних ногах только по три пальца. Кроме того, он больше зайца почти вдвое и весит до двадцати или двадцати пяти фунтов.

Агути – настоящий житель пустыни, и в этой местности нередко встречаешь двух или трех таких зверьков, быстро скачущих один за другим по прямой линии через пустынную равнину. К северу они встречаются до Сиерры Тапальгуэн, где равнина почти сразу становится более влажной и зеленой; южная граница распространения агути лежит между Порт Дезире и Сан Хулиан, где страна носит тот же характер. Замечательно, что теперь агути не заходят на юг далее Сан Хулиана, а капитан Вуд, путешествовавший в 1670 году, пишет, что именно там их было очень много. Какие причины могли изменить границы географического распространения подобного животного в такой обширной, безлюдной и редко посещаемой стране? Судя по количеству экземпляров агути, которое капитану Вуду удалось убить в Порт Дезире за один только день, нужно думать, что и здесь они в то время были гораздо многочисленнее, чем теперь.

Там, где водится вискаша, агути пользуются ее норами, но там, где, как в Байа Бланка, вискашей нет, агути принуждены сами рыть себе жилище. То же можно сказать и о маленькой сове пампасов, которую постоянно можно видеть стоящей на страже у входа в нору вискаши. В Банда Ориенталь, где нет вискашей, сова должна сама выдалбливать себе норку.

По мере нашего приближения к Рио Колорадо вид местности изменялся. Вскоре мы достигли зеленой равнины, которая своими цветами, высоким клевером и маленькими совами напоминала пампасы. Мы прошли также через топкое обширное болото, которое летом высыхает и покрывается коркой разных солей, отчего и получило неправильное название селитряного. На поверхности болота росли низенькие сочные растения, такие же, какие растут на морском берегу.

Колорадо в том месте, где мы через нее переправлялись, имеет только около шести ярдов ширины, но в других местах река вдвое шире. Течет она очень извилисто; ее русло окаймлено ивами и зарослями тростника. Расстояние до устья по прямой линии считается в двадцать семь миль, а водою не меньше семидесяти пяти. Когда мы переправлялись в лодке, нас задержали огромные табуны кобыл, плывших по реке в глубь страны вслед за отрядом войска. Я не видывал ничего смешнее этого множества голов, которые торчали из воды, повернутые все в одну сторону, с навостренными ушами и раздутыми, храпящими ноздрями; право, они были похожи на огромную стаю каких-то земноводных животных.

Во время похода конина служит солдатам единственной пищей. Это удивительно облегчает движение войск, тем более что в этих равнинах лошади в состоянии совершать изумительно длинные переходы: меня уверяли, что ненавьюченная лошадь может много дней сряду делать по сотне миль в день.

Лагерь генерала Росаса стоял у самой реки. Он представлял собою четырехугольник, образованный телегами, пушечными лафетами, соломенными шалашами. Войско почти всё было конным; я думаю, что еще никогда на свете не было собрано вместе столько отвратительных, разбойничьих физиономий. Вся армия была какой-то смешанной породы – не то негры, не то индейцы, не то испанцы. Не знаю почему, но люди столь пестрого происхождения редко имеют благовидную внешность.

Я пошел к секретарю показать ему паспорт. Он снял с меня допрос самым важным и таинственным тоном. К счастью, у меня было рекомендательное письмо от властей Буэнос Айреса к коменданту Патагонеса. Это письмо отнесли к генералу Росасу, который прислал мне самый любезный ответ, после чего и секретарь преисполнился любезности.

Мы расположились в ранчо, или хижине, забавного старика-испанца, ходившего с Наполеоном в Россию.

Два дня мы стояли у Колорадо. Делать мне было нечего, потому что местность кругом болотистая и летом (то есть в декабре), когда на Кордильерах тает снег, река заливает всё это болото. Я развлекался тем, что наблюдал, как индейские семейства приходят покупать разную мелочь в ранчо, где мы жили. У генерала Росаса были между индейцами союзники, и число их, как полагали, простиралось до шестисот человек. Все они были породисты, высоки и красивы; но позже, на Огненной Земле, я видел, как эта самая раса может быть обезображена недостатком одежды и пищи. Некоторые писатели, определяя первоначальные человеческие расы, разделяли этих индейцев на два класса; но это совершенно неверно.

Многих молодых женщин можно было назвать красавицами. Их волосы, хотя и жесткие, но черные и блестящие, были заплетены в две косы и спускались до пояса. Цвет лица свежий, румяный, глаза блестящие, ноги и руки маленькие и чрезвычайно изящные. На ногах, а иногда и вокруг талии они носят широкие ожерелья из голубых бус. Некоторые из семейных групп были удивительно живописны. Часто приезжала мать с одной или двумя дочерьми верхом, все вместе на одной лошади. Женщины сидят на лошади по-мужски, только очень высоко поднимают колени. Эта привычка происходит, может быть, оттого, что в путешествиях они сидят, обыкновенно, на навьюченных лошадях.

Обязанность женщин – навьючивать и расседлывать лошадей, устраивать на ночь шалаши, одним словом, каку всех дикарей, быть услужливыми и полезными рабынями. Мужчины сражаются, охотятся, ухаживают за лошадьми и делают сбрую. Одно из главных их домашних занятий состоит в том, чтобы приготовлять камни для бола, то есть колотить их один о другой до тех пор, пока они не сделаются круглыми. Этим важным орудием индеец ловит дичь, а также свою лошадь, гуляющую на свободе по равнине. Сражаясь, он прежде всего старается повалить лошадь противника своими бола и запутанного таким образом врага убивает копьем (чусо). Если бола обовьется только вокруг тела или шеи животного, то оно часто убегает вместе с ним. Так как округление камней требует обыкновенно двух дней работы, то обделкою их занимаются почти все.

Многие из мужчин и женщин мажут себе лицо красной краской, но здесь я ни разу не видел тех поперечных полосок, которыми так часто украшают себя жители Огненной Земли. Индейцы особенно гордятся серебряными вещами. У одного кацика я видел серебряные шпоры, серебряные стремена, серебряную рукоятку ножа и серебряный мундштук; уздечка же и поводья были из проволоки, не толще бечевки; вид горячего коня, послушного столь легкой узде, придавал всаднику особое изящество.

Генерал Росас выразил желание видеть меня, – обстоятельство, которому я впоследствии был очень благодарен. Генерал Росас – человек с сильным характером и пользующийся огромным влиянием. Я слышал, что он владеет большими пространствами земли и имеет до трехсот тысяч голов скота. Хозяйство в его поместьях образцовое; хлеба у него родится гораздо больше, чем в других имениях. Слава о нем пошла именно с того времени, как он завел какие-то особые законы на своих фермах и так хорошо обучил несколько сот человек своих рабочих, что они могут отразить любое нападение индейцев.

Много ходит рассказов о чрезвычайной строгости, соблюдаемой при исполнении предписаний генерала Росаса. Так, например, он постановил, чтобы по воскресеньям никто не смел иметь при себе ножа, иначе виновный будет заключен в колодки. Закон этот был издан потому, что по праздникам всего больше пьют и играют, а, следовательно, чаще всего происходят ссоры, которые принимают печальный оборот, если есть под рукою нож. Раз в воскресенье к генералу приехал губернатор, и Росас, встречая его, забыл вынуть из-за пояса нож. Дворецкий заметил это и напомнил генералу о законе. Тогда генерал объявил губернатору, что весьма сожалеет, но принужден идти в колодки и не может исполнять роль хозяина до тех пор, пока его не освободят. Немного погодя дворецкий освободил генерала, но, как только его выпустили, Росас заявил дворецкому:

– Теперь ты нарушил закон, ступай же на мое место в колодки.

Подобные поступки приводят в восторг гаучосов, очень ревниво относящихся к вопросам равенства и собственного достоинства.

Генерал Росас отличный наездник, а это качество имеет немалое значение в стране, где войско выбирает себе военачальника следующим образом: в корраль загоняют табун невыезженных лошадей и потом выпускают их через калитку; над калиткой устроена перекладина. С перекладины надо вскочить на стремительно выбегающего коня и не только проехать на нем без седла и узды, но привести обратно к калитке. Тот, кто в состоянии проделать это, и объявляется генералом. Следовательно, начальником здешнего войска мог стать только выдержавший такое испытание наездник, и надо согласиться, что это войско нуждается именно в таком генерале: генерал Росас эту штуку проделал.

Таким-то образом, а также приноравливаясь к одежде и нравам гаучосов, Росас приобрел в стране безграничную популярность, а вместе с ней деспотическую власть. Знакомый английский купец уверял меня, что один убийца на вопрос, что побудило его к преступлению, отвечал:

– Этот человек непочтительно отзывался о генерале Росасе, за это я и убил его.

Через неделю убийца был освобожден.

В разговоре генерал Росас увлекающийся, но умный и серьезный человек. Серьезность свою он доводит до крайности. Один из его шутов (подобно феодальным баронам, генерал держит двух шутов) рассказывал следующий случай:

– Однажды мне очень захотелось послушать музыку; и я приходил раза два или три просить об этом генерала; первый раз он сказал: «Убирайся, я занят». Я опять пришел; он сказал: «Если придешь еще раз, я тебя накажу». Я попросил в третий раз, и генерал засмеялся. Я опрометью бросился вон из палатки, но уже было поздно: он приказал двум солдатам схватить меня и привязать к столбам. Всеми святыми умолял я его освободить меня, но это не помогло; когда генерал засмеется, то уж не щадит ни умных, ни дураков.

Бедный весельчак, кажется, с величайшим ужасом вспоминал о перенесенном наказании. Оно в самом деле очень тяжело; четыре столба врыты в землю; человека растягивают между ними за руки и за ноги, и в таком положении оставляют на несколько часов. По-видимому, идея этого наказания лежит в самом обыкновенном способе высушивания кож.

Мое свидание с генералом обошлось без улыбок; я получил и паспорт, и подорожную, всё это было сделано с величайшей готовностью и любезностью.

Утром мы отправились в Байа Бланка, и в два дня добрались до места.

Выехав из лагеря, мы проехали мимо индейских хижин – тольдо. Эти хижины круглы, как хлебные печи, и покрыты кожами. У входа в каждую хижину было воткнуто в землю по острому копью. Хижины были расположены отдельными группами, каждая принадлежала племени особого кацика.

Мы ехали много миль вдоль по долине Колорадо. Берега реки, по-видимому, плодородны; полагают, что на них хорошо будут всходить хлебные растения. Повернув к северу от Колорадо, мы вскоре увидели местность, совершенно непохожую на равнины южной стороны реки. Правда, почва всё еще казалась сухою и тощею, но на ней появились различные растения; травы, хотя и бурой и засохшей, стало гораздо больше, а колючие кустарники начали встречаться всё реже и реже. Скоро они и вовсе исчезли, и перед нами открылась обнаженная равнина без единого кустика.

Тут начинается обширный глинисто-известковый нанос, который тянется по всему протяжению пампасов и покрывает гранитные скалы Банда Ориенталь. От Магелланова пролива до Колорадо, на расстоянии около восьмисот миль, страна покрыта мелкими голышами; голыши здесь большею частью из порфира. К северу от Колорадо слой этот постепенно утончается, и голыши становятся чрезвычайно мелкими; там-то и кончается характерная растительность Патагонии.

Проехав около двадцати пяти миль, мы достигли широкого пояса песчаных дюн, которые тянулись на восток и на запад, насколько мог видеть глаз. Эти песчаные холмы, лежащие на слое глины, задерживают воду и дают ей возможность собираться в маленьких углублениях, образуя нечто вроде прудов. Таким образом они обеспечивают запасы пресной воды, имеющие огромную цену в этой сухой стране. Обыкновенно нам и в голову не приходит, какое важное значение имеют возвышения и понижения почвы. Те два жалких ключа, которые встречаются на пути между Рио Негро и Колорадо, произошли от самых незначительных неровностей грунта, и, не будь их, здесь нельзя было бы достать и капли воды. Цепь песчаных холмов имеет около восьми миль в ширину. Вероятно, в отдаленные времена это был берег большого эстуария, по ложу которого теперь течет Колорадо. Трудно воздержаться от подобных предположений в стране, где поминутно встречаешь несомненные доказательства весьма недавнего поднятия почвы.

Переехав через песчаную полосу, мы вечером добрались до одного из постов, и так как лошади паслись довольно далеко, то решились переночевать здесь.

Дом стоял у подошвы пригорка. Пригорок был от ста до двухсот футов вышиною, что очень редко в этих местах. Пост этот находился под командой лейтенанта-негра, родом из Африки. Нужно отдать ему справедливость: от Колорадо до Буэнос Айреса не было ни одного такого чистенького и аккуратного жилья, как его ранчо. У него была отдельная комнатка для приезжих и двор для лошадей, огороженный прутьями и тростником; вокруг дома вырыта была канава на случай нападения. Конечно, если бы на ранчо в самом деле напали индейцы, эта канава оказалась бы плохой защитой, но, по-видимому, для человека было важно самое сознание того, что он дорого продаст свою жизнь. Незадолго до нашего приезда здесь проезжала ночью партия индейцев, и заметь они только этот пост, нашему черному приятелю и его четырем солдатам было бы несдобровать. Я отроду не встречал человека более вежливого и предупредительного, чем этот негр; тем больше меня стесняло и печалила то, что он ни за что не хотел сесть при нас и есть вместе с нами.

Утром мы очень рано послали за лошадьми и весело поскакали дальше. Мы проехали Кабеса дель Буэй, как называли в старину начало обширного болота, которое тянется от Байа Бланка. Здесь мы снова переменили лошадей и проехали несколько миль по трясинам и солончакам.

Переменив лошадей в последний раз, мы снова принялись месить соленую грязь. Лошадь моя упала, и я выкупался в черной тине, что очень неприятно, когда не имеешь с собою запасного платья. За несколько миль от форта мы встретили человека, который сказал нам, что стреляли из большой пушки; это означало, что индейцы близко. Немедленно мы оставили дорогу и поехали по краю болота – самое лучшее средство спастись от погони. Так мы добрались до стен форта и очень обрадовались, узнав, что тревога была напрасной – индейцы оказались союзниками, ехавшими присоединиться к войску генерала Росаса.

Байа Бланка едва заслуживает названия деревни. Несколько домов и бараков для солдат окружены рвом и укреплены стеною. Это место заселено очень недавно (в 1828 году) и пока что развивается туго. Власти Буэнос Айреса поступили несправедливо, заняв его насильно, вместо того чтобы следовать разумному примеру испанских вице-королей, которые покупали у индейцев землю вокруг прежних поселений на Рио Негро. В результате пришлось обороняться и возводить укрепления; домов построено мало, возделанной земли за пределами крепостных стен почти нет. Даже домашний скот не огражден от нападения индейцев, если он пасется далеко от крепости.

Так как гавань, в которой «Бигль» намеревался бросить якорь, находилась на расстоянии двадцати пяти миль, то я попросил у коменданта дать мне проводника и лошадей и поехал узнать, не пришел ли мой корабль.

Сначала мы ехали по зеленой равнине, по берегу маленького ручья, но вскоре очутились в степи, представлявшей собою пески и солончаковые болота. В некоторых местах разросся кустарник, а в других те сочные растения, которые встречаются только в местах, богатых солью. В этой унылой местности всё же попадалось много страусов, оленей, агути и броненосцев. Проводник рассказывал, что два месяца тому назад он едва выбрался отсюда живым. Вот как это было.

Он с двумя товарищами отправился на охоту неподалеку от этого места. Неожиданно им попалась навстречу партия индейцев, которые погнались за ними и вскоре убили обоих его спутников. Ноги его собственной лошади также были уже опутаны ремнями бола, но он соскочил с седла и ножом перерезал их. При этом он должен был укрываться за лошадью и, бегая вокруг нее, получил две тяжелые раны, которые нанесли ему индейцы своими чусо. Несмотря на всё это, он успел снова вскочить в седло и ускакать от их длинных копий. Индейцы гнались за ним почти до самых стен крепости.

С этого дня был отдан приказ не отлучаться от укрепления. Выезжая оттуда, я этого не знал и с удивлением смотрел, как мой проводник внимательно следил глазами за оленем, которого, по-видимому, кто-то вспугнул вдалеке.

Узнав, что «Бигль» еще не пришел, мы поехали обратно; но лошади вскоре начали уставать, и это заставило нас ночевать под открытым небом. Утром нам удалось поймать броненосца; хотя броненосец, зажаренный в своем панцире, великолепное блюдо, для двух голодных людей такой завтрак оказался недостаточно сытным.

В том месте, где мы остановились на ночлег, почва покрыта коркой из сернокислого натра, и, следовательно, тут вовсе нет воды. Всё же несколько мелких грызунов умудряются жить даже и здесь, а маленький туку-туко в продолжение по крайней мере половины ночи тихонько похрюкивал под самой моей головой. Лошади у нас были довольно плохие, и так как они долго не пили, то утром очень скоро выбились из сил. Мы вынуждены были идти пешком. Около полудня наши собаки поймали козленка. Мы его изжарили, и я немного поел, но это вызвало страшную жажду. Как назло, незадолго перед тем шел дождь, и по дороге беспрестанно попадались лужи воды, довольно чистой, но совершенно негодной для питья. Я оставался без воды не более двадцати часов и только часть этого времени провел под горячим солнцем, но жажда совершенно измучила меня. Я не могу представить себе, как может прожить человек два или три дня при таких условиях; в то же время мой проводник не страдал нисколько и удивлялся, что один день лишений мог так сильно на меня подействовать.