Текст книги "Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»"

Красивый страус-самец, вспугнутый крайними всадниками, попытался было убежать в сторону, но гаучосы преследовали его сломя голову, управляя лошадьми с необыкновенным искусством и кружа бола над головой. Наконец передний всадник кинул их в цель, и в то же мгновение страус покатился по земле, барахтаясь в ремнях, плотно обвивших его ноги.

В этой равнине водятся три вида птиц, напоминающих куропаток; два из них ростом с самку фазана. Их исконный враг – маленькая красивая лисица; она встречается здесь необыкновенно часто: в течение дня мы видели не меньше сорока или пятидесяти этих лисичек. Обыкновенно они попадались близ своих нор, но тем не менее нашим собакам удалось поймать одну из них.

Возвращаясь к посту, мы встретили двух человек из нашей компании, которые охотились отдельно. Они убили пуму и нашли страусовое гнездо с двадцатью семью яйцами. Каждое из них, говорят, равняется по весу одиннадцати куриным яйцам; следовательно, из одного этого гнезда мы получили количество пищи, равное 297 куриным яйцам.

14 сентября. – Так как солдаты, пришедшие накануне с ближайшего поста, собирались вернуться домой, а с ними нас было уже пять человек, причем все были вооружены, то я решил не дожидаться обещанного отряда. Мой хозяин, лейтенант, убедительно просил меня остаться. Он был всё время чрезвычайно любезен – не только кормил меня, но даже давал мне своих собственных лошадей. Мне захотелось его чем-нибудь отблагодарить. Я спросил проводника, можно ли это сделать; но тот ответил, что никак нельзя и что мне непременно скажут: «У нас хватает корма даже собакам, а для христианской души найдется и подавно». Да не подумают читатели, что чин лейтенанта служил препятствием к получению с меня платы. Нет, тут действовал только закон гостеприимства, распространенный во всей стране, как это может засвидетельствовать каждый путешественник.

Проскакав несколько миль, мы очутились в низкой болотистой местности, которая тянется миль на восемьдесят к северу до Сиерры Тапальгуэн. В некоторых местах виднелись прекрасные влажные равнины, покрытые травой; в других почва была черная, мягкая и торфянистая. Здесь много озер, широких, но мелких, и большие заросли тростника.

Вечером мы не без труда отыскали сухое место для ночлега.

15 сентября. – Встали рано утром и вскоре проехали мимо поста, где индейцы недавно убили пятерых солдат, офицеру же нанесли восемнадцать ран копьями.

К полудню после усиленной езды мы добрались до пятого поста и здесь должны были переночевать, так как не достали лошадей. Ввиду того, что это самый опасный и открытый пункт на всей линии, то солдат здесь 21 человек. К закату солнца все они вернулись с охоты и принесли семь оленей, трех страусов, много броненосцев и куропаток. Здесь существует обыкновение, проезжая по равнине, зажигать на ней траву – это называется пускать пал; поэтому по ночам горизонт иногда в нескольких местах сразу бывает освещен ярким заревом. Так было и на этот раз. Делается это отчасти для того, чтобы сбивать с пути бродящих кругом индейцев, но главным образом для того, чтобы иметь на следующий год хорошие пастбища.

Ранчо этого поста не могло похвалиться даже крышей; это был всего-навсего плетень из стеблей чертополоха, предназначенный для защиты от степного ветра. Стоял он на берегу большого мелкого озера, на котором было множество диких птиц; из них наибольшего внимания заслуживал лебедь с черной шеей.

Ржанки встречаются здесь большими стаями. Их напрасно называют неуклюжими; когда они точно на ходулях бродят по мелкой воде – любимое место этих птиц, – они совсем не кажутся неуклюжими. Эти птицы, собравшись вместе, поднимают крик, очень похожий на лай, который свора маленьких собак поднимает во время охоты. Просыпаясь ночью, я не раз был поражен этим отдаленным звуком.

Теру-теро тоже нарушает тишину ночи своим криком; за этот крик он и получил свое имя. По виду и нраву птица эта очень похожа на нашего чибиса; но на крыльях у нее острые шпоры вроде тех, какие бывают на ногах у петуха. Когда едешь верхом по зеленой равнине, теру-теро не отстают от тебя ни на минуту; они, кажется, ненавидят людей, и, по-моему, сами вполне достойны ненависти за свой резкий, неумолкаемый и однообразный крик. Для охотника они нестерпимы, потому что предупреждают своим криком всех других птиц и животных о его приближении. Но путешественнику они, может быть, и приносят пользу, остерегая его от полуночных разбойников. В период высиживания яиц теру-теро, как и наш чибис, отвлекает от своего гнезда собак и других врагов, притворяясь раненым или подшибленным. Яйца этой птицы считаются большим лакомством.

16 сентября. – Добрались до седьмого поста у подошвы Сиерры Тапальгуэн. Местность всё время ровная, трава грубая, грунт мягкий, торфяной. Жилье здесь очень опрятное: столбы и перегородки состоят из дюжины сухих стеблей чертополоха, связанных кожаными ремнями; на эти столбы, напоминающие ионические колонны, опирается тростниковая крыша; стены тоже из тростника.

Мне рассказывали, что в прошедшую ночь здесь выпал град величиной с маленькое яблоко и чрезвычайно частый; он падал с такой силой, что побил множество диких животных. Я бы не поверил этому, если бы сам отчасти не был тому свидетелем. Один из солдат нашел тринадцать мертвых оленей, и я сам видел их только что снятые шкуры; через несколько минут после нашего приезда другой солдат принес еще семь шкур. Я очень хорошо знаю, что один человек без помощи собак не может набить семь оленей даже за целую неделю.

Охотники говорили, что видели не меньше пятнадцати мертвых страусов (часть одного из них мы съели за обедом) и что, кроме того, по полю бегает много страусов, ослепших на один глаз. Множество маленьких птиц – уток, соколов и куропаток – было убито. Я видел одну куропатку, на спине у которой было черное пятно, как бы от удара камнем. Град почти совсем разломал плетень вокруг одной из хижин. Рассказывавший мне все эти подробности высунулся было во время града из окна, но получил тотчас сильный удар в голову, и теперь ходит с повязкой. Говорят, что гроза разразилась на небольшом пространстве: мы с нашего ночлега видели густое облако и молнию в этой стороне. Удивительно, что град мог убить таких сильных животных, как олени; но я уверен, на основании приведенных мною доказательств, что слышанные нами рассказы не были преувеличенными.

Я очень рад, что вероятность этого события подтверждается сочинением одного иезуита. Описывая местность, расположенную гораздо севернее здешней, он говорит, что там выпал однажды град такой крупный, что убил много домашнего скота; индейцы с тех пор назвали то место Лялеграйкавалка, что значит маленькие белые штучки. Мне говорили очевидцы, что в 1831 году в Индии разразилась буря с таким сильным градом, что погибло множество крупных птиц и жестоко пострадал домашний скот. Градины там были плоские; одна имела десять дюймов в окружности, а другая весила две унции. Они избороздили песчаную дорогу, как картечью, и пробили в оконных стеклах круглые отверстия.

Кончив наш обед, состоявший из мяса убитых градом животных, мы переехали через Сиерру Тапальгуэн – низкую цепь холмов всего в несколько сот футов вышиной, которая тянется от мыса Корриентес. Горная порода состоит здесь из чистого кварца; далее к востоку, судя по рассказам, она гранитная. Холмы здесь весьма замечательной формы; они представляют собой ряды плоских террас, окруженных низкими, отвесными утесами. Один из холмов, получивший название «Корраль», имеет, как говорят, от двух до трех миль в поперечнике и окружен отвесными утесами в тридцать или сорок футов вышиной; эти утесы прерываются только в одном месте, образуя как бы вход в эту ограду. Рассказывают, будто индейцы загоняют туда табуны диких лошадей и, чтобы удержать их там, караулят только у входа. Мне говорили, что Корраль состоит из камня белого цвета, который дает искры.

Мы добрались до поста на Рио Тапальгуэн, когда уже совсем стемнело. За ужином я из разговора собеседников заключил, что нам подали самое любимое здешнее кушанье – теленка, вынутого из чрева матери еще до рождения, – и эта мысль привела меня в ужас, но потом оказалось, что это была пума: мясо у нее очень белое и вкусом напоминает телятину. Когда-то смеялись над тем, будто бы «львиное мясо очень ценится, потому что по вкусу, цвету и запаху похоже на телятину». Что касается пумы, то это именно так. О вкусе же ягуара гаучосы расходятся в мнениях, но кошку единодушно признают отличным кушаньем.

17 сентября. – Мы отправились по течению Рио Тапальгуэн через плодородную местность к девятому посту. Самый Тапальгуэн, то есть город Тапальгуэн, если только можно назвать его городом, стоит на совершенно гладком месте, тут нет ни одного настоящего дома, есть только маленькие тольдо – хижины индейцев. Здесь жили семейства дружественных племен, сражавшихся под предводительством генерала Росаса. Мы встречали и обгоняли много молодых индианок, сидевших по двое, по трое на одной лошади; они были поразительно красивы. Кроме тольдо, в городе было три дома или ранчо; в одном жил комендант, а в двух других испанцы, владельцы маленьких лавок.

Здесь можно было купить сухарей. Несколько дней я ничего не ел, кроме мяса; не могу сказать, чтобы мясо мне не нравилось, но думаю, что я переносил его только благодаря усиленному движению. Я слыхал, что в Англии больные, посаженные на мясную диету, с большим трудом выносили ее даже в тех случаях, когда от этого зависела их жизнь. Между тем гаучосы в пампасах по целым месяцам не едят ничего, кроме говядины. Но нужно заметить, что они поглощают в то же время огромное количество жира, в котором меньше животных частей, и очень не любят сухого мяса. Один путешественник тоже заметил, что если питаться долгое время мясом без жира, то потребность в жире становится такой сильной, что люди могут съедать его очень много или даже пить жидкое масло без тошноты. Это, по-моему, любопытный физиологический факт.

Гаучосы, подобно плотоядным животным, могли долго обходиться без еды. Вероятно, это зависит от мясной пищи. Мне говорили, что в Тандиле один отряд войска в продолжение трех дней добровольно преследовал партию индейцев по таким местам, где не найти было ни воды, ни пищи.

В лавках мы видели много изделий: попон, поясов и шнурков, сделанных индейскими женщинами. Узоры на них очень красивые и яркие. Шнурки делаются здесь так хорошо, что один английский купец из Буэнос Айреса принимал их за английские до тех пор, пока не рассмотрел, что кисточки у них перевязаны сплющенными жилами.

18 сентября. – Мы проехали огромное расстояние. Близ двенадцатого поста, лежащего в двадцати милях от Рио Саладо, мы увидели первую ферму, где были белые женщины. Дальше нам пришлось много миль ехать по местности, залитой водой. Вода доходила нашим лошадям до колен. Подобрав стремена и сев по-арабски, со скрюченными ногами, мы умудрились остаться сухими. Было почти темно, когда мы приехали к Саладо; мы увидели глубокую реку, шириной почти в сорок ярдов; однако летом ложе ее почти совсем высыхает, и остающаяся вода солона, как морская.

Мы ночевали в одной из больших ферм генерала Росаса. Она была укреплена и занимала такое большое пространство, что в темноте мне показалось, будто я подъезжаю к городу или крепости. Утром мы увидели огромные стада домашних животных; эта ферма Росаса занимает семьдесят четыре квадратных лье. Прежде здесь работало до трехсот человек, которые заодно отражали и нападения индейцев.

19 сентября. – Проезжали через Гвардиа дель Монте. Это красивый, разбросанный городок со множеством садов, полных персиков и айвы. Равнина напоминает окрестности Буэнос Айреса; трава низкая и ярко-зеленая, кое-где испещренная полосами клевера и чертополоха и изрытая норками вискашей.

Меня поразила резкая перемена общего вида местности по другую сторону Рио Саладо. На противоположном берегу росла трава жесткая и грубая, а этот берег покрывал ковер превосходного дерна. Я объяснил себе эту перемену свойствами почвы. Однако местные жители уверили меня в другом. В Банда Ориенталь существует такое же разительное отличие между населенными окрестностями Монтевидео и ненаселенными саваннами колонии. Оказывается, что и тут и там перемена в характере растительности объясняется исключительно тем, что стада домашних животных удобряют луга, на которых они пасутся. Совершенно то же замечено в прериях Северной Америки, где грубая трава в пять или шесть футов вышины превращается в обыкновенный луг, когда на нее выгоняют домашний скот.

Около Гвардиа проходит южная граница распространения двух европейских растений, сделавшихся здесь чрезвычайно обыкновенными. Укроп в изобилии покрывает края канав в окрестностях Буэнос Айреса, Монтевидео и других городов. Но кардон распространен еще гораздо дальше; он встречается в этих широтах по всему материку, по обеим сторонам Кордильер. Я видел его в глухих местах Чили, Энтре Риос и Банда Ориенталь. В Банда Ориенталь целые сотни квадратных миль сплошь покрыты зарослями этих колючих растений, так что ни люди, ни животные не могут пройти через них. На холмистых равнинах, где встречаются эти огромные заросли, ничего не растет, кроме кардона. Пока растение это не было завезено сюда, здесь, вероятно, как и в других местах, росла густая трава. Я не знаю другого примера, где бы привозное растение до такой степени вытеснило туземные. Я уже сказал, что не видал кардона к югу от Саладо; но очень вероятно, что по мере того, как страна будет заселяться, растение это перейдет и сюда. Гигантский чертополох пампасов, с пестрыми листьями, встречается и южнее. Я находил его даже в долине Суасе.

Немногие страны подвергались таким замечательным изменениям, каким подвергалась Ла Плата с 1535 года, когда в ней появились первые поселенцы с семьюдесятью двумя лошадьми. Бесчисленные стада лошадей, рогатого скота и овец не только изменили весь характер растительности, но почти вовсе вытеснили гуанако, оленя и страуса. Много произошло и других перемен: одичавшая свинья, вероятно, во многих местах заменила пекари; стаи одичавших собак воют по лесистым берегам уединенных ручьев, а домашняя кошка, превратившаяся в большое и свирепое животное, приютилась на скалистых холмах. Кто-то справедливо заметил, что число грифов значительно увеличилось с тех пор, как появились домашние животные. Кроме кардона и укропа, здесь прижились и многие другие растения. Так, острова близ устьев Параны густо одеты персиковыми и апельсиновыми деревьями, выросшими из тех семян, которые занесла туда река.

В Гвардиа мы переменили лошадей и снова тронулись в путь. Целый день мы ехали по роскошной зеленой равнине, на которой нам встречались многочисленные стада, да изредка виднелась какая-нибудь уединенная ферма. Вечером шел проливной дождь. Мы подъехали к станции; но хозяин ее сказал, что если у нас нет законных паспортов, то мы можем отправляться дальше, – здесь так много разбойников, что никому нельзя верить. Однако, когда он прочел мой паспорт, начинавшийся следующими словами: «Е1 Naturalista Don Carlos», то его любезность и почтительность сделались столь же безграничны, сколь велико было прежде недоверие. Я подозреваю, что ни он, ни его соотечественники не имели ни малейшего понятия о том, что такое натуралист, но это нисколько не умалило титула.

20 сентября. – В полдень мы приехали в Буэнос Айрес. Предместья города крайне привлекательны благодаря живым изгородям из агавы и рощам оливковых, персиковых и ивовых деревьев, только что распустивших свои свежие, зеленые листья.

Город очень велик и принадлежит, кажется, к числу самых правильно распланированных городов в мире. Улицы все пересекаются под прямым углом, так что дома размещаются на правильных четырехугольниках одинаковой величины, которые называются квадрас. Дома тоже представляют собой четырехугольники, внутри пустые, и все окна открываются в чистый маленький двор. Дома здесь обычно одноэтажные, с плоскими крышами, на которых летом жители собираются посидеть. В центре города находится площадь, на ней помещаются присутственные места, крепость, собор и т. д. Архитектура зданий производит приятное общее впечатление; но если рассматривать их по отдельности, ни одно не покажется красивым.

Большой корраль, где держат крупный рогатый скот, заслуживает особенного внимания. Я видел, как из этой ограды выводят животных. Хотя это и удивительно, но лошадь оказывается сильнее быка. Всадник, накинувший свое лассо быку на рога, может вести его, куда захочет. Сначала бык изо всех сил роет землю ногами и бросается в сторону, тщетно пытаясь противостоять насилию, но лошадь, чтобы выдержать напор, делает крутой поворот и стоит так твердо, что бык чуть не валится с ног. Впрочем, в этой борьбе играет роль не одна только сила; подпруга у лошади специально рассчитана на то, что бык будет ее сильно натягивать.

Когда быка приведут к месту, где его должны заколоть, матадор прежде всего осторожно перерезывает ему подколенные жилы. Вскоре затем раздается предсмертный рев – звук, выражающий самую жестокую муку. Я часто слышал издали этот рев и тогда знал, что борьба приближается к концу. Зрелище это ужасно и возмутительно: вся земля устлана костями, а лошади и всадники все перепачканы запекшейся кровью.

Глава седьмая
От Буэнос Айреса до Санта Фе

Поездка в Санта Фе. – Заросли чертополоха. – Нравы вискаши. – Маленькая сова. – Соленые ручьи. – Равнины. – Мастодонт. – Санта Фе. – Перемена ландшафта. – Геология. – Зуб исчезнувшего вида лошади. – Ископаемые и современные четвероногие Северной и Южной Америки. – Действие продолжительной засухи. – Парана. – Нравы ягуара. – Ножеклюв. – Зимородок, попугай и ножехвост. – Революция.

27 сентября. – Вечером я поехал в Санта Фе. Санта Фе лежит почти в трехстах английских милях от Буэнос Айреса, на берегах Параны. После дождей дороги в окрестностях города были в очень плохом состоянии. Я никогда не поверил бы, что волы могут протащить по ним телегу. Правда, она и тащилась по миле в час; да и то впереди ехал человек и показывал места, удобные для проезда. Волы были страшно измучены. На пути к Мендосе мы обогнали ряд повозок и стадо быков. Повозки здесь очень длинные, узкие, переплетенные тростником. Они имеют только по два колеса, диаметром в десять футов. Каждую повозку тащат шесть волов, которых погоняют палкой. Палка эта по крайней мере футов в двадцать длиной. Для первой пары волов имеется, кроме того, палка меньших размеров, а для средней – остроконечная короткая палка, прикрепленная к первой. Всё сооружение можно с непривычки принять за какое-то военное орудие.

28 сентября. – Мы проезжали маленький городок Луксан, где через реку перекинут деревянный мост – сооружение необыкновенное в этих местах. Проезжали также через Ареко. Фермы стоят здесь далеко одна от другой, потому что в этих местах мало лугов, удобных для пастбищ, – кругом видны только заросли горького клевера или гигантского чертополоха.

В эту пору года чертополох достигал только двух третей своей нормальной вышины, но в некоторых местах уже доходил до спины лошади; зато в других он еще даже не начинал расти, и там почва была голой и пыльной, как на большой дороге. Зелень зарослей была очень яркого цвета, а самые заросли напоминали крохотный, разбросанный островками лес. Когда чертополох достигает полного роста, огромные заросли становятся непроходимыми; правда, между ними вьются тропинки, но до того перепутанные, что образуют своего рода лабиринт. Они хорошо известны только разбойникам, которые в это время года живут в зарослях и по ночам совершенно безнаказанно выходят на грабеж. Как-то я спросил:

– Много ли теперь разбойников?

Мне ответили:

– Чертополох еще не вырос.

В зарослях чертополоха водятся только вискаша и ее приятельница – маленькая сова.

Вискаша немного похожа на большого кролика, но у нее длинный хвост и более крупные зубы. На задних ногах у вискаши, как и у агути, только по три пальца. За последние три или четыре года шкуры этих животных начали посылать в Англию, где ценится их мех. К югу вискаша встречается до Рио Негро под 14° ю. ш., но не дальше. Животное это не может, подобно агути, жить в пустынных равнинах Патагонии, усеянных гравием; оно ищет глинистой или песчаной почвы, покрытой хоть какой-нибудь растительностью. Вместе с тем вискаши никогда не встречались на восток от реки Уругвай, хотя равнины этой области вполне отвечают их нравам. Очевидно, река Уругвай оказалась непреодолимым препятствием для переселения вискашей, хотя через более широкую реку Парану они переселились и очень часто встречаются в Энтре Риос – в области, лежащей между этими двумя большими реками.

В окрестностях Буэнос Айреса их великое множество. Самое любимое их убежище – те части равнины, которые полгода подряд покрыты зарослями гигантского чертополоха без всякой примеси других растений. Гаучосы уверяют, что вискаши питаются кореньями. Это кажется вероятным, если судить по необыкновенной силе зубов вискашей и по характеру тех мест, в которые они заходят. По вечерам вискаши выходят из своих нор и спокойно сидят на задних лапках у входа в свои жилища. В это время они очень смирные; если мимо них проезжает человек верхом на лошади, они только пресерьезно его рассматривают. Бегают вискаши очень неловко; спасаясь от опасности, они поднимают хвост и становятся похожими на огромных крыс. Это сходство придают вискашам их короткие ноги. Мясо вискашей нежное и вкусное, но редко употребляется в пищу.

Вискаша имеет странное обыкновение тащить всякую твердую вещь ко входу в свою нору: вокруг каждой группы нор всегда лежит множество бычьих костей, камешков, бурьяна, затвердевших комьев земли, сухого навоза. Всё это собрано в неправильную и часто очень большую кучу, которая могла бы наполнить целую тачку. Мне рассказывали, будто один человек, ехавший верхом в темную ночь, потерял часы; утром он вернулся и, осматривая по порядку все норы вискашей, расположенные по краю дороги, очень скоро нашел пропажу.

Привычка тащить всякую завалявшуюся вещь к своей норе, вероятно, стоит зверькам немалых хлопот. Для чего они это делают – не знаю, но нет сомнения, что какая-нибудь причина должна быть; из туземцев никто не мог дать мне на этот счет никаких объяснений. Ясно одно: вискаши делают это не для защиты, потому что куча всегда лежит перед входом в нору (вход направляется в почву несколько наклонно).

Эту странную привычку вискашей напоминают, кажется, только нравы замечательной австралийской птицы, которая называется пятнистый воротниковый шалашник. Эта птица делает себе из веток красивую беседку, а потом начинает таскать туда разные раковины, косточки, птичьи перья; при этом она выбирает только самые яркие. М-р Гоулд, орнитолог, описавший эти факты, сообщил мне, что когда у туземцев пропадает какая-нибудь твердая вещь, они ищут ее в беседках шалашника, и он сам видел, как таким образом была найдена пропавшая курительная трубка.

Маленькая сова, о которой я уже не раз говорил, живет на равнинах Буэнос Айреса в норах вискашей, а в Банда Ориенталь устраивает себе особое жилище. Днем и в особенности вечером этих птиц можно видеть повсюду; они сидят по большей части парами на буграх возле своих нор. Если их испугать, они прячутся в нору или испускают резкий, звонкий крик, как-то особенно плавно пролетают на небольшое расстояние и потом, обернувшись, пристально смотрят на врага. Иногда вечером можно слышать их гуканье.

В желудках двух сов, вскрытых мною, я нашел остатки мышей, а раз сам видел, как сова убила и унесла с собой маленькую змею. Говорят, что змеи – их обычная дневная пища. Вообще же пища, употребляемая совами, очень разнообразна. У одного вида совы, убитой на архипелаге Чонос, желудок был наполнен довольно крупными крабами. В Индии, говорят, тоже живут совы, употребляющие в пищу крабов, а также и рыб.

Вечером мы переправились через Рио Аресифе на простом пароме, сделанном из связанных друг с другом бочек, и ночевали на почтовой станции.

7 октября. – Мы выехали при свете луны и к восходу солнца были у берегов Рио Терсеро. Эту реку называют также Саладильо, и она в самом деле заслуживает такого названия, потому что вода в ней солоноватая. Я провел здесь большую часть дня, разыскивая ископаемые кости. Кроме превосходно сохранившегося зуба токсодона и нескольких других разрозненных костей, я нашел один возле другого два гигантских скелета, рельефно выдававшихся из отвесных скал Параны. Но они так истлели от времени, что я мог сохранить лишь небольшой обломок одного из громадных коренных зубов; но и этого было уже достаточно, чтобы определить, что скелеты принадлежали мастодонтам, вероятно, того же вида, который некогда во множестве населял Кордильеры в Верхнем Перу. Перевозчики, переправлявшие меня в челноке, говорили, что они давно заметили тут эти кости и не раз ломали себе головы над тем, как они сюда попали. Так как им непременно хотелось составить на этот счет какую-нибудь теорию, они в конце концов пришли к заключению, что мастодонт, подобно вискаше, рыл норы в земле.

Вечером мы проехали еще одну станцию и переправились через Монхе, другой соленый ручей, несущий в своей воде осадки, вымытые из почвы пампасов.

2 октября. – Мы проехали Корунду, одно из самых красивых селений, какое я когда-либо видел. Главным украшением его были роскошные сады.

От этого места до Санта Фе дорога не совсем безопасна. Западная часть северных берегов Параны не населена, и потому индейцы часто спускаются сюда и подстерегают путешественников. Характер страны облегчает им эту задачу; вместо покрытой травой равнины здесь лесистая, поросшая низкими и колючими мимозами местность. Мы проехали мимо нескольких разграбленных и заброшенных домов, а также мимо индейца, повешенного на дереве. Это был даже не труп, а скелет, обтянутый высохшей кожей, – зрелище, доставившее немало удовольствия моим проводникам.

Утром мы добрались до Санта Фе. Меня удивила заметная перемена в климате, тем более неожиданная, что расстояние от этого города до Буэнос Айреса не более трех градусов широты. Перемена эта проявлялась во всем: в одежде жителей, в оттенках их кожи, в заметно увеличившихся размерах деревьев омбу, во множестве новых видов растений и, главное, птиц. В течение одного часа я заметил до полудюжины птиц, никогда не виданных мною в Буэнос Айресе. Зная, что между этими двумя областями нет никаких естественных границ и что характер местности и тут и там почти одинаков, я никак не мог ожидать такой разительной перемены.

3 и 4 октября. – Эти два дня я пролежал в постели с головной болью. Добродушная старая женщина, которая ухаживала за мною, предлагала мне много оригинальных лекарств. Обыкновенно здесь в таких случаях прикладывают к вискам по листу апельсинного дерева или по куску черного пластыря. Но еще более распространенное средство – это боб: боб разрезают пополам, мочат обе половинки и прикладывают к вискам; боб сразу приклеивается. Снимать бобы или пластырь нельзя ни в коем случае; они должны отпасть сами. Часто видишь человека с такими «мушками» на голове, и если его спросить, что с ним, он пресерьезно отвечает: «Третьего дня у меня болела голова». Некоторые употребляемые здесь лечебные средства слишком отвратительны, чтобы их описывать. Одно из самых отвратительных состоит в том, что двух щенков со вскрытыми животами привязывают по обеим сторонам сломанной руки или ноги. Маленьких голых собак очень часто кладут спать к ногам больных.

Санта Фе – тихий и чистый городок. Любимое занятие губернатора этого городка – охота за индейцами; незадолго до нашего приезда он убил сорок восемь человек, а детей распродал, получив по три или по четыре фунта стерлингов за каждого.

5 октября. – Мы переплыли через Парану в Санта Фе Бахаду, город, лежащий на противоположном берегу. Переезд занял несколько часов, потому что река состоит здесь из лабиринта рукавов, отделенных друг от друга низкими лесистыми островами.

Бахада – столица провинции Энтре Риос. В 1825 году в городе было 6000 жителей, а в провинции 30 000; несмотря на такую малочисленность населения, ни одна область не выстрадала так много от кровавых и отчаянных революций, как эта. Зато жители гордятся здесь тем, что участвуют в выборах, имеют правительство, министров, постоянное войско, губернаторов. Не удивительно после этого, что у них было так много революций! Когда-нибудь Энтре Риос будет одной из самых богатых провинций Ла Платы. Почва здесь плодородна и разнообразна, а огромные реки Уругвай и Парана, представляя удобнейшие пути сообщения, превращают эту область почти что в остров.

Я провел здесь пять дней, занимаясь изучением чрезвычайно интересного геологического строения окружающей местности. У подошвы скал лежат слои, в которых находятся зубы акул и раковины исчезнувших видов морских моллюсков. Слои эти кверху переходят в затвердевший мергель, а еще далее в красную глинистую почву пампасов с известковыми конкрециями и костями наземных четвероногих. Вертикальный разрез самым ясным образом говорит, что здесь был некогда обширный залив чистой соленой воды, который мало-помалу превратился в ложе мутного эстуария, куда река заносила плывшие по ней трупы животных.

В Пунта Горда (в Банда Ориенталь) я обнаружил разновидность осадочных отложений пампы, образованных эстуарием; их известняк содержал много таких же вымерших морских моллюсков; это указывает либо на изменение русла прежних рек, либо, что более вероятно, на колебания уровня древнего эстуария. Профессор Эренберг, рассмотревший по моей просьбе образчик красной земли, взятой из нижних слоев, возле самых скелетов мастодонтов, нашел в них много инфузорий морских и пресноводных. А господин А. д’Орбиньи нашел на берегах Параны, на высоте ста футов, большие слои раковин эстуарных моллюсков, живущих теперь на сто миль ниже, ближе к морю. Я нашел сходные с этими раковины, но на меньшей высоте, на берегах Уругвая; это показывает, что непосредственно перед тем, как пампа поднялась и стала сушей, ее покрывала солоноватая вода. Ниже Буэнос Айреса встречаются приподнятые слои морских раковин тех видов, которые живут и теперь. Это тоже показывает, что поднятие пампы произошло в недавний период.

В осадочных слоях пампы в окрестности Бахады я нашел костный панцирь огромного животного, сходного с броненосцами. Панцирь этот напоминал большой котел. Я нашел также зубы токсодона и мастодонта и один зуб лошади.