Текст книги "Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»"

Так как есть много доказательств тому, что во времена Колумба в Америке не было лошадей, я очень заинтересовался найденным лошадиным зубом и употребил все старания к тому, чтобы выяснить, попал ли он в землю одновременно с другими остатками. В то время я еще не знал, что в Байа Бланка среди ископаемых костей был найден лошадиный зуб, скрытый в основной породе, не знал я и того, что остатки вымерших лошадей часто встречаются в Северной Америке. Мистер Лайель привез недавно из Соединенных Штатов лошадиный зуб, имеющий характерную особенность, а именно легкий своеобразный изгиб; такого изгиба палеонтологи не могли найти ни у одного из видов лошади, как современных, так и ископаемых, пока не сравнили этот североамериканский зуб с моим южноамериканским: у него оказалась та же особенность.

Совершенно поразителен в истории млекопитающих тот факт, что в Южной Америке существовала некогда туземная лошадь, которая исчезла и спустя много веков была заменена бесчисленными стадами других лошадей, происшедших от нескольких экземпляров, завезенных сюда испанскими колонистами.

То, что в Южной Америке существовали ископаемая лошадь, мастодонт, быть может, слон и жвачное животное с полыми рогами, найденное в бразильских пещерах, чрезвычайно интересно в связи с географическим распространением животных. Если мы разделим современную Америку по линии, проходящей не через Панамский перешеек, а повыше в южной части Мексики (под 20° с. ш.), там, где обширное плоскогорье образует препятствие для переселения видов, то получим две зоологические области – северную и южную, которые сильно отличаются одна от другой.

Для Южной Америки характерны: особые семейства грызунов и особые семейства обезьян, ламы, пекари, тапиры, опоссумы, несколько родов неполнозубых – ленивцы, муравьеды и броненосцы. Для Северной Америки – множество ей одной свойственных грызунов и четыре рода полорогих жвачных (бык, овца, коза и антилопа); из этой большой группы в Южной Америке не встречается ни одного вида.

Когда-то прежде, но, впрочем, тогда, когда уже существовали почти все современные моллюски, в Северной Америке, кроме полорогих жвачных, водились: слон, мастодонт, лошадь и три рода неполнозубых – мегатерий, мегалоникс и милодон. Почти в тот же самый период мастодонт, лошадь, полорогое жвачное, те же три вида неполнозубых жили и в Южной Америке. Отсюда ясно, что в сравнительно недавний геологический период Северная и Южная Америки стояли ближе друг к другу по характеру своих наземных обитателей, чем теперь.

В те времена, когда Америка, и главным образом Северная Америка, была населена слонами, мастодонтами, лошадьми и полорогими жвачными, ее зоология была гораздо ближе к умеренным частям Европы и Азии, чем теперь. Остатки этих животных были найдены по обеим сторонам Берингова пролива и в равнинах Сибири, поэтому надо думать, что в северо-западной части Северной Америки Старый Свет когда-то соединялся с Новым. Весьма вероятно, что североамериканские слоны, мастодонты, лошади и полорогие жвачные переселились из Сибири в Северную Америку по полосе земли, которая была на том месте, где сейчас Берингов пролив; а из Северной Америки они перешли в Южную через Вест-Индию, которая некогда была частью материка, а сейчас представляет собой мелкие острова; в Южной Америке они в продолжение некоторого времени смешивались с местными видами и, наконец, исчезли.

Период с 1827 по 1830 год называется здесь «gran seco», то есть великая засуха. В это время выпадало так мало дождя, что погибли все растения, даже чертополох; ручьи совершенно высохли, и вся страна покрылась толстым слоем пыли. Засуха особенно свирепствовала в северной части провинции Буэнос Айреса и в южной части Санта Фе. Множество птиц, диких зверей, рогатого скота и лошадей погибло тогда от недостатка пищи и воды. Один местный житель рассказывал мне, что к колодцу, вырытому на его дворе, приходили олени[8]8
  В «Путешествии» капитана Оуэна есть любопытный рассказ о том, что случилось однажды в Бенгуеле (на западном берегу Африки) во время засухи:
  «Недавно большое стадо слонов, стремясь пробраться к колодцам, проникло в город, – нигде в окрестностях нельзя было найти ни капли воды. Жители собрались толпой; произошла отчаянная борьба, и хотя слонов в конце концов прогнали, они всё же успели убить одного человека и ранили очень многих».
  А ведь говорят, что в этом городе около трех тысяч жителей!
  Д-р Малькольмсон рассказывал мне, что в Индии, во время засухи дикие звери входили в лагерные палатки и раз заяц пил из чашки, которую поднес ему адъютант полка. (Прим. Дарвина.)


[Закрыть], а в поле куропатки так ослабели, что даже не могли улетать от охотников. По самому умеренному расчету, в одной провинции Буэнос Айреса пало до миллиона голов рогатого скота. У одного помещика в Сан Педро было в начале засухи 20 000 голов скота, а под конец не осталось ни одного животного.

Сан Педро лежит в центре чудесной местности и в настоящее время изобилует животными, но под конец великой засухи туда на судах подвозили скот для пропитания жителей. Гонимые голодом и жаждой животные убегали из ферм и, направляясь к югу, скоплялись в некоторых местах в таком количестве, что из Буэнос Айреса была выслана специальная комиссия для разбирательства возникших по этому поводу споров между владельцами скота.

Сэр Уудбайн Периш рассказывал мне еще об одном любопытном поводе к тяжбам: от продолжительной засухи на земле в некоторых местах накопилось столько пыли, что поземельные межи были совершенно сглажены, и помещики не могли разобрать границ своих владений.

Я слышал от очевидца, что скот тысячами бросался в Парану; истомленный голодом, он не имел сил пробраться по болотистым берегам и тонул. (Рукав реки, протекающий у Сан Педро, был так запружен гниющими трупами, что, по словам одного капитана, по реке невозможно было плыть из-за страшного зловония.) Нет сомнения, что таким образом погибли в реке сотни тысяч животных; их гниющие трупы течение уносило вниз, и многие из них, вероятно, погрузились на дно устья Ла Платы. В маленьких речках вода сделалась чрезвычайно соленой, и это также вызвало гибель многих животных, – они погибали, напившись этой воды.

Один путешественник сам видел, как дикие лошади с яростью бросались в болото, опрокидывая и давя друг друга; он видел по крайней мере тысячу трупов диких лошадей, погибших таким образом. Я заметил, что в пампасах дно маленьких речек устлано брекчией из костей, но этот слой образовался, вероятно, постепенно, а не как результат единовременной гибели большого числа животных.

Вслед за засухой 1827–1830 годов последовал период сильных дождей, вызвавших большие наводнения. Поэтому вполне вероятно, что многие тысячи скелетов были занесены наносами на следующий же год. Что подумал бы геолог при виде такого огромного скопления костей животных всевозможных видов и возрастов, погребенных в толстом слое земли? Не приписал ли бы он это явление скорее действию потопа, прошедшего по всей поверхности материка, чем обычному порядку вещей?[9]9
  По-видимому, эти засухи повторяются более или менее периодически. Мне называли годы нескольких других засух, которые были отделены друг от друга промежутками около пятнадцати лет. (Прим. Дарвина.)


[Закрыть]

12 октября. – Я собирался продолжать мою экскурсию, но нездоровье заставило меня вернуться на баландре – одномачтовом судне вместимостью около ста тонн, которое шло в Буэнос Айрес.

Так как погода была плохая, мы рано утром притянулись канатом к росшему на одном из островов дереву. На Паране вообще очень много островов; они то исчезают, то появляются вновь. На памяти капитана судна исчезло много больших островов и образовалось много новых, которые уже начали покрываться растительностью. Острова эти состоят из тонкого илистого песка.

Когда мы плыли мимо этих мест, острова возвышались над уровнем реки примерно на четыре фута, но во время периодических разливов Параны они скрываются под водой.

На этих островах растут многочисленные ивы и некоторые другие деревья; они так густо переплетены различными ползучими растениями, что кажется, будто попадаешь в настоящие джунгли. В таких зарослях водятся обыкновенно водосвинки и ягуары. Страх, внушаемый ягуарами, отбивает всякую охоту пробираться сквозь эти леса. Я шел по острову не долее пяти минут, как уже завидел свежие следы, несомненно принадлежавшие ягуару. Конечно, я тотчас же вернулся. Эти следы встречаются тут на каждом острове, и если во время прежних моих экскурсий разговор постоянно шел о следах индейцев, то здесь только и слышишь, что о следах тигров.

По-видимому, любимое местопребывание ягуаров – лесистые берега больших рек; но я слышал, что к югу от реки Ла Плата они живут в прибрежных тростниках возле озер; так или иначе, вода необходима для их существования. Обычная пища ягуаров – водосвинки; поэтому здесь и говорят: там, где много водосвинок, ягуар не так уж страшен.

Фолкнер уверяет, что много ягуаров водится на южной стороне устья Ла Платы; по его словам, они питаются почти только рыбой. То же самое я не раз слышал и от других. Тем не менее на Паране ягуары растерзали не одного дровосека и даже забирались ночью на корабли. В Бахаде и теперь еще живет человек, который, влезая как-то раз из реки на корабль, был в темноте схвачен притаившимся на палубе ягуаром. Человек этот спасся, но поплатился одной рукой.

Ягуары всего опаснее тогда, когда разлив гонит их с островов. Мне рассказывали, что несколько лет тому назад в Санта Фе громадный ягуар забрался в церковь; два патера были растерзаны один за другим; третий пришел посмотреть, что стало с его товарищами, и чуть было тоже не погиб. Зверя убили, выстрелив с угла здания, для чего разобрали часть крыши.

Ягуары производят опустошения и среди рогатого скота и среди лошадей. Говорят, что они убивают добычу, переламывая животному шею. Если зверя отгоняют от трупа, то он очень редко к нему возвращается.

Гаучосы говорят, что по ночам ягуара сильно беспокоят лисицы, которые с тявканьем бегают за ним. Любопытно, что в восточной Индии шакалы так же неизменно сопровождают тигра. Ягуар – животное беспокойное: он ревет по целым ночам, особенно перед дурной погодой.

Однажды во время охоты на берегах Уругвая мне показали деревья, о которые ягуары точат свои когти. Спереди эти деревья совершенно гладкие, как будто они отполированы грудью животных, а по обеим сторонам идут глубокие царапины или, вернее, желобки, каждый около ярда длиною. Эти царапины никогда не бывают одинаковой свежести, туземцы осматривают такие деревья, чтобы узнать, нет ли поблизости ягуаров.

Эта привычка ягуара очень похожа на привычку нашей домашней кошки, которая, как мы каждый день можем наблюдать, вытянув лапки и выпустив когти, царапает ножки стульев, и я даже знаю случай, когда в одном фруктовом саду Англии от кошачьих когтей пострадало много молодых деревьев. Вероятно, такая же привычка свойственна и пуме: в Патагонии я не раз видел на твердой и голой почве такие глубокие борозды, каких никакое другое животное не могло бы вырыть. Мне кажется, что привычка эта объясняется тем, что животное обрывает расщепившиеся кончики когтей, а не точит их, как говорят гаучосы.

Убить ягуара нетрудно; его загоняют собаками на дерево и пристреливают.

Дурная погода продержала нас на нашей стоянке два дня. Единственным развлечением была ловля рыбы к обеду: рыба попадалась разнообразная и очень вкусная. На наши удочки нередко клевала сомовая рыба – армада. Рыба эта замечательна тем, что когда ее поймают на крючок, она издает резкий скребущий звук. На ее грудном и спинном плавниках находится твердая игла, которой она крепко захватывает попавшийся предмет, например, плоскую часть весла или удочку.

Вечер был совершенно тропический; термометр стоял на 26°. Множество светляков летало кругом, и сильно надоедали москиты. Я выставил руку, и она тотчас почернела от насевших на нее насекомых; по крайней мере, пятьдесят штук жадно сосало мою кровь.

15 октября. – Мы тронулись в путь и быстро поплыли вниз по течению. Почему-то капитан нашего бота опасался дурной погоды и перед заходом солнца вошел в узкий рукав реки; я же сел в лодку и поехал вверх по этому рукаву. Это была очень узкая, извилистая и глубокая речка. По обоим берегам тянулась стена деревьев высотой в тридцать или сорок футов; деревья были густо переплетены ползучими растениями.

Здесь я видел замечательную птицу, называемую ножеклювом. У этой птицы короткие перепончатопалые ноги, длинные заостренные крылья и сплюснутый клюв. Сплюснут он не сверху, как, например, у утки, но с боков, так что он такой же плоский и упругий, как нож из слоновой кости, которым режут бумагу. Нижняя створка клюва на полтора дюйма длиннее верхней, тогда как обыкновенно бывает наоборот.

В окрестностях Мальдонадо, на озере, которое почти пересохло и потому кишело множеством мелкой рыбы, я видел много ножеклювов, быстро летавших взад и вперед над самой поверхностью воды. Клюв их был широко раскрыт, и нижняя челюсть наполовину погружена в воду. Касаясь на лету поверхности воды, они бороздили ее, и так как озеро было совершенно спокойно, то каждая птица оставляла узкий след на его зеркальной поверхности. Часто ножеклювы необыкновенно быстро поворачиваются на лету и своей выступающей нижней челюстью проворно подхватывают маленькую рыбку; они придерживают ее верхней, более короткой половиной клюва, который очень похож на ножницы. Когда ножеклюв ловит рыбу, он остается сухим, потому что у него очень длинные перья.

Иногда, поднимаясь над поверхностью воды, ножеклювы начинают лететь стремительным, неправильным и быстрым полетом; в это время они испускают громкие, резкие крики. Хвост ножеклюва как руль направляет неправильный полет птицы.

По берегам Параны ножеклювы часто встречаются далеко внутри страны; говорят, что они остаются там в продолжение всего года и выводят на болотах птенцов. Днем они сидят стаями на зеленых равнинах неподалеку от воды.

Как-то поздно вечером, в то время как мы стояли в одном из рукавов между островами Параны, над рекой внезапно появился ножеклюв. Вода была совершенно спокойна, и со дна поднималось множество рыбок. Птица долго металась над узким протоком, задевая крыльями почерневшую от приближающейся ночи воду.

В Монтевидео я заметил, что днем ножеклювы большими стаями сидят на грязевых отмелях у входа в гавань, а по вечерам отправляются в море. Поэтому я заключаю, что ножеклюв предпочитает охотиться по ночам, когда низшие животные подымаются к поверхности моря.

Г-н Лесон рассказывает, что сам видел, как на отмелях чилийского берега эти птицы клювами отрывали зарывшиеся в песок раковины. Однако я не думаю, чтобы это было характерно для ножеклювов, так как у них слабый клюв, сильно выдающаяся вперед нижняя челюсть, короткие ноги и длинные крылья.

Когда мы плыли вниз по Паране, я видел еще только трех птиц, о которых стоит упомянуть. Одна из них – маленький зимородок; хвост у него более длинный, чем у европейского вида, и потому он никогда не сидит так прямо, как наш. Полет его тоже не похож на полет нашего зимородка, который летит, точно стрела; полет здешнего зимородка вялый и волнистый, как у птиц с мягкими клювами. Птичка эта издает глухой звук, похожий на звук двух камешков, ударяющихся друг о друга.

Вторая птица – это маленький зеленый попугай с серой грудью; он чаще всего гнездится на высоких островных деревьях. Гнезда этих птичек поставлены так тесно друг подле друга, что кажется, будто на ветки навалена большая куча прутиков. Эти попугаи всегда живут обществами. Они опустошают хлебные поля, и мне говорили, что близ колонии в течение одного года было убито чуть ли не 2500 таких попугаев.

Третья птица – ножехвост, – так называют ее испанцы. Однако ее хвост скорее напоминает вилы, потому что он оканчивается двумя длинными перьями. Ножехвост очень часто встречается около Буэнос Айреса. Он почти всегда сидит на дереве около жилья; поохотившись недолго за насекомыми, он неизменно возвращается на прежнее место. Эта птица делает в воздухе очень быстрые повороты; во время поворота она раскрывает и закрывает свой хвост то в горизонтальном, то в боковом, то даже в вертикальном направлении совершенно как ножницы.

16 октября. – Немного ниже Росарио западный берег Параны окаймлен отвесными скалами, которые тянутся очень далеко и кончаются за Сан Николасом. Поэтому берега Параны похожи здесь на морское побережье.

Вода в Паране мутная потому, что берега ее сложены из очень мягкой породы. Уругвай, который течет по гранитному ложу, несравненно чище Параны. В том месте, где эти реки сливаются, то есть при начале Ла Платы, можно даже издали отличить красные воды Уругвая от черной воды Ла Платы.

Вечером подул ветер, который не понравился капитану, и мы, по обыкновению, сейчас же стали на якорь. На следующий день ветер был хотя и попутный, но довольно сильный, и наш капитан даже не подумал сниматься с якоря.

В Бахаде мне его отрекомендовали как человека, привыкшего к неудачам; и действительно, в пути он с удивительным терпением относился ко всяким задержкам. Это был старый испанец, уже давно поселившийся в этой стране. Он уверял меня, что очень любит и ценит англичан, но в то же время упорно настаивал на том, что в битве при Трафальгаре англичане победили только потому, что все испанские офицеры были подкуплены и что из всех участников сражения только один совершил истинно молодецкий поступок, а именно испанский адмирал. Меня чрезвычайно поразило, что этому человеку было приятнее, чтобы я считал его собратьев отъявленными изменниками, нежели усомнился в их искусстве или храбрости!

18 и 19 октября. – Мы медленно продолжали спускаться по величественной реке; течение нам почти не помогало. В пути мы не встретили почти никаких судов. Здесь добровольно отвергают один из лучших даров природы – реку, по которой свободно могут ходить корабли!

20 октября. – Достигнув устья Параны, я высадился на берег в Лас Кончас. Из Лас Кончас я собирался верхом поехать в Буэнос Айрес, куда мне хотелось попасть как можно скорее. Однако, выйдя на берег, я с величайшим удивлением узнал, что нахожусь в плену. В мое отсутствие здесь успела вспыхнуть революция, и во всех портах было объявлено эмбарго.

Возвратиться на судно было невозможно, а о том, чтобы ехать сухим путем, тоже не могло быть и речи. После долгого совещания с комендантом я получил пропуск к генералу Ролору, который командовал войсками по эту сторону столицы.

Утром я верхом отправился в лагерь. Генерал, офицеры и солдаты показались мне большими негодяями; я думаю, они и на самом деле были таковы. Этот генерал, который сейчас руководил восстанием, ровно за день до того, как оставить город, по собственной воле пошел к губернатору и, приложив руку к сердцу, поклялся, что останется ему верен до конца. Мне он сказал, что в городе строгое осадное положение и что не в его власти что-либо для меня сделать; единственное, что он может, – это дать мне паспорт на проезд к главному начальнику инсургентов в Кильмесе. Предстояло сделать порядочный крюк и объехать город; лошадей мы достали с величайшим трудом.

В лагере меня приняли вежливо, но сказали, что не могут позволить мне въехать в город. Это меня очень встревожило; я боялся, что «Бигль» уйдет из устья Ла Платы. К счастью, я случайно упомянул в разговоре о той любезности, с которой беседовал со мною генерал Росас у Рио Колорадо; немедленно мои дела приняли другой оборот. Правда, мне не могут дать паспорта, но, если я соглашусь расстаться с проводником и лошадьми, меня немедленно пропустят через цепь! Я, конечно, был рад и этому.

Я выехал в сопровождении офицера, который должен был распорядиться, чтобы меня не задержали на мосту. По дороге на расстоянии целого лье не было ни души. Потом я встретил отряд солдат, которые удовольствовались тем, что с важностью осмотрели мой старый паспорт, и, наконец, к великой моей радости, я очутился в городе.

По-видимому, эта революция вспыхнула без всяких серьезных оснований. Но в государстве, где в течение девяти месяцев (от февраля до октября 1820 года) перебывало пятнадцать правителей, хотя по конституции каждый правитель избирается на три года, было бы в высшей степени безрассудно требовать серьезных оснований для вспышки недовольства.

Глава восьмая
Банда Ориенталь и Патагония

Поездка в Колонна дель Сакрамиенто. – Как в этих местах подсчитывают домашний скот. – Замечательная порода быков. – Продырявленные голыши. – Овчарки. – Укротитель лошадей. – Гаучосы-наездники. – Нравы жителей. – Рио Плата. – Скопление бабочек. – Пауки-воздухоплаватели. – Фосфоресценция моря. – Порт Дезире. – Гуанако. – Порт Сан Хулиан. – Геология Патагонии. – Ископаемые остатки гигантского животного. – Постоянство типов организации. – Изменения в фауне Америки. – Причины вымирания.

В городе меня задержали почти на две недели, и я был чрезвычайно рад, когда вырвался из него на почтовом корабле, шедшем в Монтевидео. Жить в осажденном городе всегда неприятно; здесь же вдобавок приходилось опасаться и тех разбойников, которые находились внутри города. Страшнее всех были часовые: у них было оружие, и они занимали официальное положение, а потому могли грабить с полным сознанием своего права.

Наш переезд был очень продолжительным и скучным. На карте Ла Плата имеет вид великолепного эстуария, на деле она далеко непривлекательна. Ее обширные воды грязны, и в них нет ни тени величия или красоты. В определенное время дня с палубы были видны оба берега реки; они очень низменны. Приехав в Монтевидео, я узнал, что «Бигль» еще не уходит из гавани, и потому тотчас собрался в маленькую поездку до этой части Банда Ориенталь.

Всё, что я говорил о местности, окружающей Мальдонадо, вполне приложимо и к окрестностям Монтевидео; разница только в том, что за исключением Зеленой горы высотой в 450 футов, от которой и вся местность получила свое название, страна здесь еще более плоская. Волнистых зеленых холмов тут очень немного; зато в окрестностях города есть несколько возвышений, покрытых агавами, кактусами и укропом.

14 ноября. – Мы выехали из Монтевидео после полудня. Я собирался поехать на северный берег Ла Платы, а оттуда по Уругваю в местечко Мерседес на Рио Негро (одной из многочисленных южноамериканских рек, носящих это название); из Мерседес я хотел вернуться прямо в Монтевидео.

Мы ночевали в доме моего проводника и утром поднялись очень рано, чтобы проехать как можно больше, но наши намерения не осуществились: все реки были в разливе. Пришлось переправляться на лодках через реки Канелонес, Санта Лусия и Сан Хосе, на что мы потеряли немало времени.

В прежнюю поездку я переезжал через Лусию около ее устья, и меня очень удивляло, что наши лошади, вовсе неприученные к плаванию, необычайно легко переплыли эту реку, шириной по крайней мере в шестьсот ярдов. Я даже говорил об этом в Монтевидео, и мне рассказывали, что однажды по Ла Плате ехали циркачи со своими лошадьми; судно, на котором они ехали, затонуло, и одна из лошадей проплыла до берега целых семь миль! В эту мою поездку я с удовольствием наблюдал, как ловко один гаучо заставлял плыть свою упрямую лошадь. Он разделся, вскочил ей на спину и ехал верхом, пока она доставала ногами дно. Затем, соскочив с лошади, гаучо схватил ее за хвост и каждый раз, как она пыталась повернуть, брызгал ей в морду водой, заставляя плыть вперед. Едва только лошадь успела коснуться ногами дна, как гаучо уже твердо сидел на ней, держа узду в руках, и таким образом выехал на берег. Нагой человек на неоседланной лошади – замечательно красивое зрелище; я не представлял себе раньше, насколько эти два животных приспособлены друг к другу.

Оказывается, что хвост лошади иногда бывает очень полезным придатком: один раз я переезжал через реку в лодке с четырьмя товарищами, и, сидя в лодке, мы так же крепко держались за хвост тащившей нас лошади, как тот гаучо. Если человек должен переплыть широкую реку вместе с лошадью, то ему лучше всего одной рукой схватиться за седельную луку или гриву, а другой – грести.

На следующий день мы остановились и ночевали на станции Куфре. Вечером туда приехал почтальон. Он опоздал на целый день из-за разлива Рио Росарио. Но это опоздание не имело большого значения, потому что, хотя он и проехал через несколько главных городов Банда Ориенталь, в его сумке находилось всего только два письма. Вид из дома был очарователен: волнистая зеленая поверхность с далеким отблеском Ла Платы.

Любопытно, что на этот раз Банда Ориенталь представляется мне совершенно иной, чем в первый приезд. Помню, что тогда она мне казалась чрезвычайно плоской; но теперь, после того, как я проехал через пампасы, я сам удивляюсь тому, что мог назвать ее плоской. По всей местности тянутся рядами холмы, и хотя холмы сами по себе невысоки, но, по сравнению с равнинами Санта Фе, они кажутся настоящими горами. Из-за неровностей почвы здесь множество маленьких ручьев, и луга покрыты роскошной зеленью.

17 ноября. – Мы переехали Росарио, глубокую и быструю реку, и в полдень добрались до Колонна дель Сакрамиенто. Двадцать лье сделали мы по местности, которая покрыта прекрасной травой, но почти не видели ни людей, ни скота.

Колонна дель Сакрамиенто построен на каменистом мысе, почти как Монтевидео. Он хорошо укреплен, но в бразильскую войну сильно пострадали и укрепления и город. Неправильные улицы этого старинного города, окружающие его рощи апельсинных и персиковых деревьев, всё это придает ему много прелести. Любопытную развалину представляет собой церковь, которая во время войны служила пороховым складом.

В одну из тех страшных гроз, которые так часто разражаются над Ла Платой, в эту набитую порохом церковь ударила молния. В результате две трети городских зданий были стерты с лица земли, остальные превратились в удивительный памятник, который воздвигли себе соединенные разрушительные силы молнии и пороха.

18 ноября. – Я отправился с моим хозяином в его имение в Арройо де Сан Хуан. Вечером мы на лошадях объехали кругом фермы; она занимала два с половиной квадратных лье и лежала в местности, которую здесь называют rincon, что по-испански означает угол; эта местность потому получила такое название, что с одной стороны ее прикрывает Ла Плата, а с двух других – ручьи, через которые нельзя перебраться. В этом «углу» находится прекрасная гавань для небольших судов и растет много мелких деревьев, которые переправляются в Буэнос Айрес на топливо. На этой превосходной ферме было 3000 голов рогатого скота, но прокормиться могло и в три и в четыре раза больше; кроме того, было 800 лошадей, в том числе 150 выезженных, и 600 овец.

Почти все хозяйственные хлопоты на фермах сводятся к тому, чтобы два раза в неделю загонять скот в одно место, приручать его и пересчитывать. Легко представить себе, что это не так-то просто, когда имеешь дело с десятью или пятнадцатью тысячами голов! Выручает привычка рогатого скота собираться в небольшие стада от сорока до сотни голов. Каждое такое стадо распознается по особо отмеченному животному, и таким образом высчитывается общая сумма голов.

В бурную ночь весь скот обыкновенно перемешивается, но по утрам опять разделяется на те же неизменные стада. Следовательно, животные отличают своих товарищей среди десяти тысяч голов.

В этой провинции я два раза видел быков очень странной породы, их называют здесь ньята (niata). Судя по их внешнему виду, они занимают среди прочего рогатого скота то место, какое наши мопсы или бульдоги занимают среди собак. Лоб у ньяты низкий и широкий, конец носа несколько приподнят, а верхняя губа сильно отогнута назад; нижняя челюсть выдается вперед, выступая за пределы верхней, так что зубы всегда видны. Ноздри расположены высоко и очень открыты; глаза навыкате. На ходу ньяты опускают голову, сидящую на короткой шее. Задние ноги быков всегда длиннее передних, но у ньяты эта особенность выражена ярче, чем у других пород. Обнаженные зубы, укороченные головы и открытые ноздри придают ньятам очень смешное, самоуверенное и донельзя надменное выражение.

После моего возвращения, я, благодаря любезности моего друга капитана Селивана, добыл череп одного из этих быков и передал его в Хирургическую коллегию. Дон Ф. Мунис из Луксана любезно собрал для меня все сведения, касающиеся этой породы. На основании его данных можно предположить, что лет восемьдесят или девяносто тому назад этих быков было здесь очень мало, и их держали в Буэнос Айресе как редкость. По всеобщему мнению, эта порода получена от индейцев, живущих на юг от Ла Платы, где она является самой обыкновенной. Те быки, которые разведены в провинциях, близких к Ла Плате, до сих пор не сделались совершенно ручными. Своей дикостью ньяты значительно превосходят обыкновенный рогатый скот, а корова, если ее беспокоят или даже слишком часто ходят к ней, покидает своего первого теленка. Любопытно, что почти такое же уклонение от нормального строения, какое мы видим в породе ньята, представляет, как сообщил мне доктор Фолкнер, и сиватерий – вымерший вид огромного жвачного Индии. Порода очень постоянна; бык и корова ньята непременно производят совершенно подобного себе теленка, а бык ньята с обыкновенной коровой и обыкновенный бык с коровой ньята дают среднюю породу, в которой всё же признаки ньята выражены более резко.

Когда трава достаточно высока, ньяты захватывают пищу языком и нёбом точно так, как это делает обыкновенный скот; но во время засухи, когда погибает столько животных, порода ньята страдает больше всех и могла бы погибнуть, если бы на нее не обращали особенного внимания. Обыкновенный рогатый скот и лошади могут кормиться, обрывая ветки деревьев и тростник губами, но ньяты не могут этого делать, потому что у них не сходятся губы. Оттого-то ньяты и погибают раньше других.

Из этого поразительного факта видно, до какой степени мы не умеем судить о тех обыденных обстоятельствах, которые лишь в течение долгого времени приводят к малочисленности или исчезновению вида.

19 ноября. – Проехав через долину Лас Вакас, мы утром отправились на длинный речной мыс, называемый Пунта Горда. По дороге пробовали отыскать ягуара. Мы видели много свежих следов и ходили к тем деревьям, где, как принято говорить, ягуары точат когти, но нам так и не удалось спугнуть зверя.

В Пунта Горда Уругвай становится широкой, величественной рекой. Вода в нем прозрачная, течение быстрое. Уругвай в этом месте гораздо красивее Параны. С противоположного берега несколько рукавов Параны впадают в Уругвай, и при солнечном свете легко отличить цвет воды одной реки от цвета воды другой.

Вечером мы снова пустились в путь по направлению к Мерседесу на Рио Негре.

Уже приближалась ночь, когда мы подъехали к какой-то ферме и попросили ночлега. Это была большая ферма в десять квадратных лье. Владелец ее был одним из самых богатых людей в стране, имением же управлял его племянник, и в гостях у него находился в то время капитан армии, бежавший за день перед тем из Буэнос Айреса.

Беседы этих людей, занимавших столь видное положение, казались довольно забавными. Как и все здесь, они очень удивились, услыхав, что земля это шар, и никак не хотели поверить, что если просверлить в ней достаточно глубокую скважину, то скважина пройдет насквозь и выйдет на противоположной стороне этого шара. Однако они слыхали про такую страну, где шесть месяцев в году бывает светло, а шесть месяцев темно и где живут люди очень высокие и худые! Они очень интересовались тем, какие в Англии лошади и рогатый скот и сколько они там стоят. Но, узнав, что мы не ловим животных при помощи лассо, они воскликнули: