Текст книги "Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»"

Два дня спустя я снова поехал в гавань. Когда мы были уже недалеко от цели, мой спутник, всё тот же проводник, высмотрел трех охотившихся всадников. Он слез с лошади и, пристально посмотрев, сказал:

– Посадка у них не христианская… К тому же из крепости никто не смеет выйти!

Всадники съехались вместе и также слезли с лошадей. Потом один из них снова вскочил в седло и скрылся за холмом. Тогда мой спутник сказал:

– Теперь и нам надо сесть на лошадей. Заряжайте свой пистолет, – а сам при этом осмотрел свою саблю.

Я спросил:

– Это индейцы?

– Quien sabe? (А кто же их знает?) Но если их не больше трех, то это пустяки.

Мне вдруг пришло в голову, что ускакавший всадник поехал за товарищами. Я сказал об этом проводнику, и получил в ответ равнодушное «Quien sabe?» Между тем он ни на минуту не отрывал глаз от далекого горизонта. Его необыкновенное спокойствие показалось мне совсем неуместным; я спросил, отчего мы не возвращаемся, и был весьма поражен ответом:

– Мы и возвращаемся, но так, чтобы проехать возле болота: тогда мы будем гнать лошадей, пока их будут держать ноги. А потом придется довериться собственным. Так что опасности нет никакой.

Это звучало не так уж убедительно, и я уговаривал проводника ехать скорее. Но он ответил:

– Нельзя, пока они не погонят своих лошадей.

Когда неровность местности скрывала нас, мы пускались в галоп, но на открытом месте продолжали ехать шагом. Наконец мы достигли лощины и, повернув влево, быстро поскакали к подножию холма. Проводник дал мне подержать свою лошадь, велел собакам лечь на землю, а сам на четвереньках пополз в разведку. Прошло несколько минут, как вдруг он разразился хохотом и воскликнул:

– Mugeres! (Женщины!)

В самом деле, он узнал жену и родственницу майора, которые ехали за страусовыми яйцами.

Я описал этот случай потому, что мой проводник вел себя так, как если бы за нами действительно гнались индейцы. Когда мы убедились в своей ошибке, спутник мой начал приводить тысячи доказательств тому, что это никак не могли быть индейцы; однако в минуту страха ни один из этих доводов не пришел ему в голову. Затем мы преспокойно доехали до плоского мыса, называемого Пунта Альта, откуда можно было видеть почти всю обширную гавань Байа Бланка.

Обширная поверхность воды изборождена здесь большими отмелями грязи; жители называют их «рачьи садки», потому что на них живет множество мелких крабов. Грязь такая жидкая, что по отмелям невозможно сделать даже несколько шагов. Здесь растут высокие тростники, но во время прилива видны только их верхушки. Раз, катаясь на лодке, мы так запутались в этих тростниках, что едва выбрались. Ничего не было видно, кроме плоских отмелей грязи; день был не совсем ясный, и преломление лучей было очень резким, – как говорят моряки, «всё повысилось». Тростники казались кустами, повисшими в воздухе без всякой поддержки; вода казалась грязной отмелью, грязные отмели – водою.

Мы провели ночь в Пунта Альта, и я начал искать кости ископаемых; мыс этот – настоящее кладбище всяких вымерших чудовищ.

Вечер был тихий и ясный, на невзрачных грязных отмелях сидели чайки; на унылых песчаных холмах – одинокие грифы.

Утром, на обратном пути, мы напали на совершенно свежий след пумы, но самого зверя мы не нашли. Видели мы также еще несколько вонючек, иначе называемых сорильо. Эти отвратительные животные вовсе не редкость в здешних краях. С виду вонючка похожа на хорька, но немного больше и толще его. Зная свою силу, она бродит днем по открытой равнине и не боится ни людей, ни собак. Собаку можно натравить на сорильо, но она тотчас теряет всю свою храбрость, как только зверек выпустит несколько капель жидкости, потому что жидкость эта ударяет в нос и вызывает сильную тошноту. Вещь, хоть раз запачканная ею, становится негодною навсегда. Запах вонючки можно слышать на расстоянии целой мили; когда ветер дул с берега, мы его слышали на палубе «Бигля». Достоверно известно, что все животные убегают от вонючки, добровольно уступая ей свое место.

Глава пятая
Байа Бланка

Байа Бланка. – Геология. – Громадные вымершие млекопитающие. – Их недавнее исчезновение. – Долговечность видов. – Для крупных животных не нужна роскошная растительность. – Южная Африка. – Ископаемые животные Сибири. – Два вида страуса. – Повадки печника. – Броненосцы. – Ядовитая змея, жаба, ящерица. – Зимняя спячка животных. – Морское перо. – Войны с индейцами. – Древний наконечник стрелы.

«Бигль» пришел в Байа Бланка 24 августа и неделю спустя отправился к Ла Плате. С согласия капитана Фиц Роя, я остался здесь, чтобы ехать в Буэнос Айрес сухим путем. Приведу некоторые наблюдения, сделанные мною во время этого путешествия, а также и прежде, когда «Бигль» занимался исследованием гавани.

Равнина на расстоянии нескольких миль от берега состояла частью из красной глины, а частью из пород мергеля, чрезвычайно богатого известью. Ближе к берегу встречаются слои, образованные из обломков верхней равнины, а также из грязи, гравия и песка, выброшенных морем во время медленного поднятия суши. Явными признаками этого поднятия служат слои существующих и теперь раковин и круглые голыши пемзы, рассыпанные по всей стране. В Пунта Альта имеется разрез одной из этих недавно образовавшихся площадок, замечательный по количеству и необыкновенному характеру погребенных в нем остатков громадных животных. Здесь я приведу лишь самое краткое их описание.

Во-первых, назову мегатерия – животное, на громадные размеры которого указывает даже его название. Во-вторых, мегало-никса – тоже огромное животное, близкое к первому. В-третьих, близкого к ним же сцелидотерия, скелет которого мне удалось собрать почти полностью. Ростом сцелидотерий был с носорога; строением черепа он сходен с капским муравьедом, но в других отношениях он приближается к броненосцам. Затем следует милодон – ископаемое, очень близкое к только что описанным, но меньших размеров. В-пятых, еще одно огромное млекопитающее из неполнозубых. В-шестых, большое животное с покровом из костяных пластинок, очень похожим на панцирь броненосца. В-седьмых, исчезнувший вид лошади, речь о котором еще будет впереди. В-восьмых, зуб толстокожего, вероятно, родственного макраухении, этому огромному животному, шея у которого длиннее, чем у верблюда; о нем я тоже буду говорить дальше. Наконец, токсодон, чуть ли не самое странное изо всех когда-либо открытых животных: по величине он равняется слону или мегатерию, но строение его зубов указывает на близкое родство с грызунами – отрядом, к которому в настоящее время принадлежат самые мелкие млекопитающие; кроме того, многие особенности приближают токсодона к толстокожим, а если судить по положению его глаз, ноздрей и ушей, то нужно думать, что это было водное животное. Разве неудивительно, что в одном ископаемом соединены те признаки, которые в настоящее время не только не встречаются вместе, но даже служат отличием между разными самостоятельными отрядами?!

Остатки этих девяти огромных млекопитающих и много других отдельных костей были вырыты на берегу на участке в двести квадратных ярдов. Весьма замечательно, что столько различных видов найдено в одном месте; это показывает, как разнообразны и многочисленны были древние обитатели этой страны. Миль за тридцать от Пунта Альта в утесе из красной земли я нашел несколько обломков костей, некоторые из них были довольно велики. Среди этих обломков оказались зубы грызуна, чрезвычайно сходные как по форме, так и по величине с зубами водосвинки, нравы которой описаны выше; поэтому я полагаю, что это зубы водяного животного. Была там еще часть черепа какого-то животного, очень похожего на туку-туко, но всё же принадлежащего к другому виду. Красная земля, подобная почве пампасов и сохранившая в себе все эти остатки, заключает большое количество пресноводных организмов; из этого можно заключить, что здешняя почва нанесена из устьев реки.

В Пунта Альта ископаемые остатки были погребены в таких слоях гравия и красноватой грязи, какие море до наших дней наносит на неглубокие отмели. В этих же самых слоях я нашел двадцать три вида раковин, причем все они оказались принадлежащими к ныне живущим видам, обстоятельство, которое заставляет геолога отнести эти скопления к самому концу третичного периода. Вместе с тем все найденные мною кости сцелидотерия вплоть до коленной чашки лежали в том порядке, в каком они расположены в полном скелете, а прекрасно сохранившийся панцирь животного, подобного броненосцу, лежал рядом с костями его ноги. Это, в свою очередь, указывает на то, что все найденные мною кости были соединены свежими связками в то время как их вместе с ракушками занесло гравием. Дальше из этого можно заключить, что тогда, когда море уже населяли современные обитатели, описанные мною чудовища еще бродили по земле. Какое блестящее доказательство тому выдвинутому Лайелем закону, что виды млекопитающих не так долговечны, как виды низших животных!

Огромные размеры костей мегатероидов, то есть мегатерия, мегалоникса, сцелидотерия и милодона, в самом деле поразительны. Для натуралистов их образ жизни долго оставался загадкой, но сейчас этот вопрос остроумно разрешен. Простое устройство зубов показывает, что эти животные питались растениями, вероятно, листьями и молодыми побегами. Их тяжелые туловища и большие, сильные, кривые когти очень плохо приспособлены к быстрому передвижению; многие из лучших натуралистов полагали даже, что эти животные, подобно ленивцам, к которым они довольно близки, питались древесной листвою, лазали по деревьям. Смелая, чтобы не сказать – нелепая, мысль!

Трудно предположить, чтобы даже в самые древние времена существовали деревья с такими крепкими ветвями, которые могли бы выдержать тяжесть животного величиной со слона. Гораздо более вероятно, что эти гиганты не лазали по деревьям, а притягивали к себе ветки и обрывали побеги, с которых обгладывали листья. При таком образе жизни чудовищная ширина и тяжесть задних частей тела шла животному не на вред, а на пользу. Он сразу перестает казаться неуклюжим. Подобный массивному треножнику, милодон крепко стоял на земле, опираясь на громадный хвост и плоские ступни. В таком положении он свободно мог пустить в ход всю силу своих передних лап и длинных когтей. Но и крепкие же должны были быть у дерева корни, чтобы выдержать такой напор! Кроме того, милодон имел длинный, вытягивающийся язык, как язык жирафа, который, пользуясь этим удивительным даром природы и своей длинной шеей, свободно достает себе пищу. Здесь уместно будет привести замечание одного натуралиста об абиссинском слоне: когда слон этот не может достать хоботом до веток, он долбит клыками ствол дерева и валит его на землю.

Слои, в которых заключались упомянутые ископаемые остатки, возвышаются во время прилива только на пятнадцать или двадцать футов над уровнем моря. Из этого можно заключить, что с тех пор, как здесь жили эти громадные млекопитающие, страна поднялась лишь очень незначительно, а стало быть, и общий характер ее почти не изменился, в противном случае пришлось бы предположить, что между периодами поднятия был период опускания, на что нет никаких указаний.

Какая же растительность была здесь в прошедшие времена? Так же ли бедна и бесплодна была страна, как теперь?

Так как найденные здесь моллюски принадлежат к видам, живущим и поныне, я сначала склонялся к мысли, что прежняя растительность была похожа на теперешнюю; однако подобное соображение было ошибочным, потому что эти же моллюски живут и у пышных берегов Бразилии; основываясь на характере морских животных, нельзя определять свойства наземных животных. Тем не менее тот факт, что на равнинах, расстилающихся вокруг Байа Бланка, водилось много громадных млекопитающих, по-моему, вовсе еще не доказывает, что эти равнины были когда-либо покрыты роскошной растительностью. Я не сомневаюсь в том, что бесплодные окрестности Рио Негро, где лишь местами растут колючие деревца, могли поддерживать существование многочисленных крупных млекопитающих.

Принято думать, что для крупных животных необходима роскошная растительность. Но я, не колеблясь, скажу, что это мнение совершенно неверно и извратило взгляд геологов на многое в истории древнего мира. Вероятно, этот предрассудок установился благодаря чудесам Индии и Индийских островов, где каждый представляет себе стада слонов, великоленные леса и непроницаемые джунгли связанными в одно целое. А ведь вместе с тем в любом описании путешествия по южной Африке всё время идет речь либо о пустынном характере страны, либо о большом числе населяющих ее крупных животных. То же самое явствует из любого почти рисунка, изображающего внутреннюю Африку. Я вполне уяснил себе это тогда, когда, воспользовавшись тем, что «Бигль» стоял в Капштате, я на несколько дней уехал внутрь страны.

Эндрью Смит, который во главе своих предприимчивых товарищей недавно перешел тропик Козерога, писал мне, что, ознакомившись с южной частью Африки, нельзя сомневаться в бесплодности всей страны. Правда, на южном и юго-восточном берегах попадается лес, но, как правило, путешественник по целым дням проезжает через открытые равнины с бедной и редкой растительностью. Трудно учесть сравнительное плодородие разных стран, но можно сказать с уверенностью, что на определенном пространстве земли в Англии можно найти чуть не в десять раз больше растений, чем на таком же пространстве земли во внутренней части южной Африки.

Для того чтобы дать представление о том, насколько мало растительности в центральных частях южной Африки, достаточно будет сказать, что запряженные буйволами телеги свободно разъезжают там по всем направлениям, за исключением разве морского побережья, и лишь очень редко путь их преграждает кустарник; да и тот можно вырубить меньше чем в полчаса.

А теперь обратимся к животным, населяющим эти обширные пустыни. Оказывается, их количество очень велико, и размеры каждой особи громадны. Назову носорога, бегемота, жирафа, кафрского буйвола, равного по величине нашему взрослому быку; уступающего ему по размерам оленебыка, два вида зебры и кваггу, два вида гну и, наконец, несколько видов антилоп.

Итак, количество видов очень велико. Но можно предположить, что каждый вид имеет очень мало представителей. Однако благодаря любезности д-ра Смита я могу доказать противное.

Д-р Смит сообщает мне, что когда он под 24° южной широты ехал в запряженной волами телеге, он в течение одного дня, почти не удаляясь от дороги, видел от ста до ста пятидесяти носорогов, принадлежавших к трем видам, и стадо жирафов примерно в сто голов; слоны не попадались ему навстречу, но и они нередки в этих местах. В предшествующую ночь его товарищи убили восемь бегемотов и видели в реке еще очень многих. В той же реке были и крокодилы.

Конечно, встретить зараз столько громадных животных можно не каждый день. Но и этот исключительный случай доказывает, как многочисленны обитатели тех мест. Д-р Смит так описывает местность, по которой он проезжал в тот день: «Местность была покрыта реденькой травой; изредка попадались кустарники, фута в четыре вышиною, и еще реже встречались мимозовые деревья». Телеги путешественников беспрепятственно ехали почти по прямой линии.

Кроме этих крупных животных всякий, кто сколько-нибудь знаком с Капской колонией, читал о стадах антилоп, которые можно сравнить по многочисленности только со стаями перелетных птиц. Да и количество львов, пантер, гиен и всяких хищных птиц красноречиво говорит об изобилии мелких четвероногих, которые служат им пищей; в один вечер было насчитано семь львов, бродивших вокруг лагеря д-ра Смита. Этот замечательный натуралист был прав, говоря, что в южной Африке ежедневно происходят ужасные кровопролития!

Признаюсь, меня немало удивляет, как такое количество животных может находить себе средства к жизни в стране, производящей так мало пищи. Крупные четвероногие проходят огромные пространства в поисках пищи. Пища эта состоит главным образом из молодого кустарника, который в малом объеме содержит много питательных веществ. К тому же, по словам д-ра Смита, в тех краях растения вырастают очень быстро: стоит только уничтожить один росток, как его немедленно заменяет новый. Можно почти с уверенностью сказать, что наши понятия о количестве пищи, необходимой для крупных четвероногих, значительно преувеличены. Для примера можно привести верблюда. Животное это никак нельзя назвать маленьким, а между тем оно с незапамятных времен считается эмблемою пустыни.

Мнение, будто в тех местах, где водятся большие животные, должна быть роскошная растительность, безусловно ошибочно. Путешественник Берчелл говорит, что при первом знакомстве с Бразилией его больше всего поразила роскошь южноамериканской растительности по сравнению с южноафриканской, а также совершенное отсутствие в Бразилии крупных четвероногих. В своих «Путешествиях» он говорит, что было бы очень любопытно сравнить относительный вес равного числа крупнейших травоядных четвероногих в обеих странах. Если с одной стороны взять африканского слона, бегемота, жирафа, кафрского буйвола, оленебыка, три, а может быть, и пять видов носорога, а с другой – два вида американского тапира, гуанако, три вида оленей, вигонь, пекари, водосвинку (чтобы дополнить счет, нужно было бы выбрать одну из обезьян) и потом поставить рядом эти две группы, то, конечно, трудно себе представить что-нибудь более не соответствующее по величине[5]5
  Слон, убитый в Эксетер Чендж, весил до пяти с половиной тонн (его взвешивали но частям). Говорят, что самка слона весит на одну тонну меньше. Примем средний вес взрослого слона в пять тонн. Бегемот, которого прислали в Англию разрезанным на куски, весил, как я слышал, три с половиною тонны, для круглого счета скажем три. Основываясь на этих числах, можно принять вес каждого из пяти носорогов в три с половиною тонны, вес жирафа в одну тонну, кафрского буйвола и оленебыка по полтонны. Это дает среднюю цифру в 2,7 тонны для каждого из крупных травоядных животных южной Африки. А для Южной Америки имеем 1200 ф. в обоих тапирах, 550 ф. в гуанако и вигони, 500 ф. в трех оленях, 300 ф. в водосвинке, пекари и в одной обезьяне. Средняя цифра всего 250 ф., и я думаю, что она все-таки еще преувеличена. Итак, отношение между средним весом десяти самых больших животных обоих материков равняется 6043: 250, или 24:1. (Прим. Дарвина.)


[Закрыть].

После сказанного остается признать, что в противоположность установившемуся мнению для млекопитающих не существует тесного отношения между размерами животного и количеством растительности в той стране, где оно живет[6]6
  Представим себе, что с лица земли исчезли все китообразные; и вот какой-нибудь натуралист находит остов гренландского кита. Придет ли ему в голову, что крошечные разнообразные моллюски, живущие в холодных морях крайнего севера, могли поддерживать жизнь в таком громадном теле? (Прим. Дарвина.)


[Закрыть].

Вот почему, строя различные предположения о характере европейской растительности в третичный период – период, который мы, основываясь на различных ископаемых остатках, населяем громадным количеством громадных животных, – не следует увлекаться картинами необычайного плодородия, а помнить о той пустыне, которая окружает современных нам гигантов на мысе Доброй Надежды.

Известно, что в крайних пределах Северной Америки, там, где на глубине нескольких футов земля круглый год остается мерзлой, всё же находят леса, состоящие из высоких и толстых деревьев. Точно так же и в Сибири мы видим березу, ель, осину и лиственницу под такой широтой (64°), где средняя температура воздуха стоит ниже точки замерзания и где земля промерзает до такой степени, что трупы погребенных в ней древних животных прекрасно сохраняются. Этого количества растительности должно было хватить большим млекопитающим последних третичных периодов, и, стало быть, они могли жить в большей части северной Европы и Азии на тех самых местах, где теперь находят их остатки. Я говорю о количестве, а не о характере растительности, необходимой для существования этих животных. Происшедшие в стране физические перемены, исчезновение многих животных с лица земли – всё это позволяет предполагать, что и виды растений тоже подверглись изменениям.

Должен прибавить, что, говоря о сохранившихся во льду животных, я имел в виду только сибирских животных. Твердое убеждение в необходимости богатой тропической растительности для поддержания жизни крупных животных и возможность согласовать это требование с близостью постоянного замерзания вызвали множество теорий о внезапных изменениях климата и разрушительных катастрофах – теорий, которые должны были объяснить наличие ископаемых остатков. Я не хочу утверждать, будто климат не изменился с того времени, когда жили эти, ныне погребенные во льду животные. Но хочу доказать, что если принимать во внимание одно только количество пищи, то древние носороги даже и теперь могли бы пастись в степях центральной Сибири точно так же, как ныне живущие слоны и носороги пасутся в каррах южной Африки.

Перехожу к описанию нравов некоторых из наиболее интересных птиц, живущих в пустынных равнинах северной Патагонии. Начну с самой большой из них – с южноамериканского страуса. В общих чертах нравы страусов известны каждому. Питаются они травой и кореньями; но в Байа Бланка я однажды видел, как три или четыре страуса спускались во время отлива к широким грязевым отмелям, чтобы, как уверяют гаучосы, поесть мелкой рыбы.

Страусы крайне осторожны, дики, любят уединение и бегают очень легко и быстро; однако гаучосы и индейцы без труда ловят их своими бола. Если всадники обступят страуса полукругом, то птица теряется и не знает, куда бежать. Вообще же страусы предпочитают бежать против ветра, но, трогаясь с места, непременно распускают крылья и, как корабль, мчатся на всех парусах. Раз в жаркую и ясную погоду я видел, как несколько страусов присели в высоком тростнике и прятались там, пока я не подошел к ним совершенно близко.

Не всем, кажется, известно, что страус охотно плавает, но некоторые путешественники сообщали, что в заливе Сан Блае и в Порт Вальдес в Патагонии им не раз приходилось видеть, как эти птицы переплывали с острова на остров. Иногда страусы бросались в воду, спасаясь от преследования, когда их пригоняли к мысу, иногда же по собственной охоте, когда их никто не пугал, они переплывали расстояние около двухсот ярдов. Плавают они очень медленно, причем на поверхности видна только незначительная часть их тела, а шея вытянута вперед. Два раза я сам видел нескольких страусов, переплывающих реку Санта Крус в том месте, где течение быстро, а ширина около четырехсот ярдов.

Местные жители очень легко, даже издали, отличают самца страуса от самки. У самца цвет перьев темнее[7]7
  Один гаучо уверял меня, что ему раз случилось видеть страуса-альбиноса, белого, как снег. (Прим. Дарвина.)


[Закрыть], он больше ростом, и голова у него толще. Страусы издают странный низкий свистящий звук; когда я в первый раз услыхал его, мне показалось, что это голос какого-то дикого зверя.

Во время нашего пребывания в Байа Бланка, в сентябре и октябре, по всей равнине было разбросано множество яиц. Обычно яйца лежат или поодиночке, и в этих случаях птицы их не высиживают, или же они сложены вместе в мелкие ямы, заменяющие собой гнезда. Из четырех виденных мною гнезд в трех лежало по двадцать два яйца, а в четвертом двадцать семь. За один день я нашел шестьдесят четыре яйца; из них сорок четыре лежали в гнездах, а остальные двадцать были разбросаны по степи.

Гаучосы единодушно утверждают, что высиживает яйца только самец и что он же водит потом некоторое время детей. Сидя в гнезде, самец плотно прилегает к земле. Однажды я чуть не наехал на одного страуса. Уверяют, что в это время он становится свирепым и даже опасным; рассказывают даже, будто он нападает на всадника и старается его ударить. Человек, говоривший это, показывал мне старика, который однажды был сильно напуган преследовавшим его страусом. Берчелл в своем «Путешествии по южной Африке» пишет: «Когда я однажды убил самца с грязными перьями, то готтентоты сказали мне, что эта птица сидела на яйцах». Я знаю также, что самец эму в зоологическом саду берет на себя все заботы по высиживанию птенцов. Очевидно, это черта, свойственная всему семейству.

Гаучосы также единогласно уверяют, что несколько самок кладут яйца в одно и то же гнездо. Некоторые даже утверждали, что среди белого дня видели, как четыре или пять самок приходили к одному и тому же гнезду. Могу прибавить, что то же рассказывают и об африканских страусах. Хотя это с первого взгляда и кажется странным, но такая привычка может быть объяснена очень просто. В одном гнезде случается находить от двадцати до сорока, даже до пятидесяти штук яиц, а по слухам, их число доходит иногда до семидесяти или восьмидесяти. Конечно, это число очень велико по сравнению с общим числом птиц, значит, можно с большой вероятностью предположить, что каждая самка кладет их очень много, но в течение длинного периода времени. Одна прирученная самка снесла семнадцать яиц, по одному через каждые три дня. Если бы ей пришлось самой высиживать их, то, пока она снесла бы последнее яйцо, первые испортились бы.

Я говорил уже о большом количестве яиц, разбросанных по равнине; в один день я нашел их до двадцати штук. Странно, что так много яиц пропадает даром. Не оттого ли, что нескольким самкам трудно соединиться вместе или найти самца, который взял бы на себя труд высиживания? Очевидно, самкам необходимо соединяться для того, чтобы яйца не оставались разбросанными на таких больших расстояниях, что самцу трудно собрать их в одно гнездо. Некоторые натуралисты думают, что страусы разбрасывают свои яйца, чтобы ими могли питаться молодые птицы. Едва ли это верно; по крайней мере в Америке я почти всегда находил такие яйца целыми.

В мое пребывание у Рио Негро, в северной Патагонии, я часто слыхал от гаучосов об одной очень редкой птице, которую они называли авеструс петиза. Они говорили, что ростом она меньше страуса, но крайне на него похожа. По словам гаучосов, птица эта темная, с пятнами, ноги у нее гораздо короче, чем у страуса, и не такие голые. Те немногие, которым случалось видеть обеих птиц, уверяли, что их можно отличить друг от друга на большом расстоянии. Яйца этого меньшего вида, кажется, больше известны, чем сами птицы; яйца их почти такой же величины, как у обыкновенного страуса, но несколько другой формы и с легким голубым оттенком. В равнинах, окаймляющих Рио Негро, этот вид считается редким, но на один или полтора градуса южнее он встречается довольно часто.

Однажды в Порт Дезире, в Патагонии (48° ю. ш.), один из наших офицеров убил страуса; я посмотрел на него и, совершенно забыв рассказы о петиза, подумал что это молодой экземпляр обыкновенного здешнего страуса. Его изжарили и съели прежде, чем я опомнился. К счастью, уцелели голова, шея, ноги, крылья, несколько больших перьев и часть шкурки. С помощью этих остатков я мог восстановить почти совершенно полный экземпляр, который стоит теперь в музее Зоологического общества. М-р Гоулд, описывая этот новый вид, сделал мне честь, назвав его моим именем.

В долине Байа Бланка очень распространена замечательная маленькая птичка, тинохорус, по виду и по нравам одинаково похожая на двух очень различных между собою птиц – на бекаса и на перепелку. Тинохорус встречается по всей южной части Южной Америки, где есть бесплодные равнины или открытые, сухие луга. Парами или маленькими стаями он попадается в таких пустынных местах, где едва ли может жить какое-нибудь другое животное. Увидав приближающегося человека, тинохорус так плотно приседает к земле, что его трудно заметить. Отыскивая пищу, он медленно ходит, растопыривая ноги. Эти птицы вечно купаются в придорожной пыли и в песке и постоянно держатся одних и тех же мест. Летают они как куропатки, стаями.

По всем этим особенностям, по мускулистому желудку, приспособленному к растительной пище, по кривому клюву и мясистым ноздрям, наконец, по коротким ногам и по их форме эта птичка приближается к перепелке. Но на лету ее вид совершенно изменяется; длинные, острые крылья, непохожие на крылья отряда куриных, неправильный полет и жалобный крик, который птица испускает, поднимаясь в воздух, – всё это напоминает бекаса. На нашем корабле охотники единодушно прозвали ее короткоклювым бекасом.

Тинохорус находится в близком родстве и с некоторыми другими южноамериканскими птицами. Два вида тинохоруса почти всеми своими повадками напоминают горных тетеревов; один живет на Огненной Земле, повыше границы распространения лесов, а второй – тотчас под снежной линией Кордильер, в центральных областях Чили. Другая птица, очень близкого рода, живет в антарктическом поясе, питается морскими водорослями и раковинами, остающимися на скалах после отлива, и хотя не принадлежит к лапчатоногим птицам, часто встречается далеко в море. Это маленькое семейство птиц, стоящее в столь разнообразной связи с другими семействами, ставит в тупик натуралиста-систематика, но зато может служить иллюстрацией того великого плана, по которому в прошедшее и настоящее время возникали все живые существа.

Упомяну еще род фурнарий; он представлен здесь несколькими видами маленьких птиц, которые держатся на земле и живут в открытых сухих местах. По строению они не похожи ни на одну европейскую птицу. Орнитологи, как правило, причисляли их к лазящим, хотя они решительно во всех отношениях противоположны этому отряду.

Лучше других известен в Ла Плате тот вид, который туземцы называют печником, а испанцы – домостроителем (казара). Гнездо, по форме которого птица получила свое название, помещается всегда на самых открытых местах, например, на верхушке столба, на голой скале или на кактусе. Оно построено из грязи и соломинок и имеет крепкие, толстые стенки. Форма его действительно напоминает печку или сплюснутый улей. Отверстие большое, в виде свода, и прямо против него, внутри гнезда, находится перегородка, доходящая почти до крышки и представляющая как бы сени перед входом в настоящее гнездо.

Другой вид фурнарий несколько мельче первого, но похож на печника красноватым оттенком перьев, особенным, резким, неоднократно повторяющимся криком и, наконец, странной манерой передвигаться скачками. На основании этого сходства испанцы называют эту птичку казарита (то есть маленький домостроитель), хотя устройство гнезда у нее совершенно иное. Казарита устраивает свое жилище на дне узкого цилиндрического углубления, которое, как говорят, идет горизонтально почти на шесть футов под землею. Многие из сельских жителей говорили мне, что в детстве они не раз пытались выкопать гнездо казариты, но им почти никогда не удавалось дойти до конца хода. Птичка выбирает небольшое возвышение в твердом песчаном грунте или вал около дороги или ручья.

Здесь (в Байа Бланка) стены вокруг домов построены из отвердевшей грязи, и я заметил, что в стене, окружавшей двор дома, в котором я жил, во многих местах были пробуравлены круглые отверстия. Когда я спросил, для чего сделаны эти дыры, хозяин стал горько жаловаться на маленькую казариту. Действительно, я сам вскоре увидел, что несколько птичек трудились над стеною. Забавно, что у них совершенно отсутствовало представление о толщине; хотя птички то и дело перелетали через стенку и, казалось бы, могли изучить ее во всех подробностях, они продолжали ее долбить, очевидно, думая, что это очень подходящий для гнезда песчаный пригорок. Я уверен, что каждая казарита, пробуравив стену насквозь и очутившись на другой стороне, немало дивилась такому чуду.

Млекопитающих этой страны я описал уже почти всех. Броненосцев здесь встречается несколько видов. Местные названия их: пелюдо, апар и пичи. Нравы их всех почти одинаковы. Один только пелюдо – ночное животное; другие же бродят по открытой равнине днем, питаются жуками, личинками, корнями и даже маленькими змеями. Апар, чаще называемый матако, замечателен тем, что имеет только три подвижных кольца, тогда как остальные пояса его панциря почти совсем не сгибаются. Тем не менее он свертывается клубком, как одна из английских мокриц. В этом состоянии матако защищен от нападения; собака не может взять его целиком в рот и, стараясь укусить броненосца, только катает этот шар с места на место. Гладкий и твердый панцирь матако лучше защищает его, чем острые иглы защищают ежа. Пичи любит самые сухие места и водится всего чаще на песчаных холмах у берегов, куда в течение многих месяцев не попадает ни капли воды. Чтобы спастись от преследования, он плотно прилегает к земле. В течение одного дня пути в окрестностях Байа Бланка мы встречали этих броненосцев по несколько штук за раз. Чтобы поймать пичи, нужно спрыгнуть с лошади, как только его заметишь; иначе животное так быстро зарывается в рыхлую почву, что прежде, чем успеешь слезть с седла, оно уже почти исчезает в земле. Убивать этих маленьких зверков просто жалко, тем более что они «такие смирные», как говорил один гаучо, спокойно натачивая нож о его панцирь.