Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

– Могу ли я, с вашего позволения, внести в свои записки эту трогательную историю? – спросил м‑р Снодграс, проникнутый великим соболезнованием.

– Пишите, пишите! Пятьдесят новых историй в таком же роде, если угодно… вулканические перевороты в моей жизни, странные, непостижимые… Много видел, много испытал… То ли еще будет… Позволяю… Пишите.

В таком духе продолжался разговор во всю дорогу. На станциях, где сменяли лошадей, ученые путешественники угощали своего приятеля коньяком и пивом, и он без умолка рассказывал им новые истории, запечатленные по большей части трагическим колоритом. В скором времени, записные книги господ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаниями чудесных приключений. Наконец дилижанс покатился по рочестерскому мосту, за которым возвышался древний католический монастырь.

– Великолепная развалина! – воскликнул м‑р Август Снодграс, увлеченный поэтическим чувством при виде почтенного здания.

– Какая обильная жатва для антиквария! – провозгласил м‑р Пикквик, приставляя зрительную трубу к своему правому глазу.

– А! прекрасное место! – заметил незнакомец, – груда кирпичей… угрюмые стены… мрачные своды… темные углы… развалившиеся лестницы… старый собор… душный запах… пилигримы истерли ступени… узкие саксонские двери… Странные люди эти католические монахи… исповедальни точно суфлерские будки в театрах… Папа и главный казначей… Эти образа… Саркофаг… древние легенды… чудесные повествования… источник национальных поэм… вдохновение… Превосходно!

И этот монолог беспрерывно продолжался до той поры, когда дилижанс подъехал, наконец, к воротам гостиницы «Золотого быка» на главной рочестерской улице.

– Вы здесь остановитесь, сэр? – спросил м‑р Натаниэль Винкель.

– Я? Нет… вам советую… всего лучше… хорошая гостиница… отличные постели… подле трактир Райта, дорого… очень дорого… полкроны за всякую мелочь… плата увеличивается, если обедаете у приятелей… странные люди.

М‑р Винкель повернулся от м‑ра Пикквика к м‑ру Снодграсу, и от Снодграса к м‑ру Топману: приятели перемигнулись, и утвердительно кивнули друг другу. М‑р Пикквик обратился к незнакомцу:

– Вы оказали нам сегодня поутру весьма важную услугу, сэр, – сказал он, – позвольте покорнейше просить вас об одолжении разделить с нами скромный обед. Мне и приятелям моим было бы весьма приятно продолжить знакомство с человеком, который так много испытал и видел.

– Очень рад… благодарю… не смею советовать насчет блюд… не забудьте грибов со сметаной и жареной курицы… превосходно! В котором часу вы обедаете?

– A вот позвольте, – сказал м‑р Пикквик, обращаясь к своему хронометру, – теперь скоро три. В пять часов вы свободны?

– Совершенно… именно в пять часов..! ни прежде, ни после. Дел бездна! До свидания!

Надев шапку набекрень, незнакомец слегка поклонился почтенным друзьям, взял узелок под мышку, свистнул, побежал и вскоре скрылся из вида.

– Много путешествовал и много видел, это ясно! – заметил м‑р Пикквик. – Хорошо, что мы его пригласили.

– Как бы мне хотелось видеть его поэму! – сказал м‑р Снодграс.

– Мне бы очень хотелось взглянуть на его собаку, – сказал м‑р Винкель.

М‑р Топман ничего не сказал и не заметил; но он размышлял в глубине души о донне Христине, гордом испанце, о фонтане, о бедствиях, о человеческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Нумера взяты, постели осмотрены, обед заказан, и путешественники отправились осматривать город с его окрестностями.

Прочитав внимательно заметки м‑ра Пикквика относительно четырех городов: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатление его, в существенных основаниях, ничем не отличается от наблюдений других путешественников, изображавших эти города. Представляем здесь в сокращении описание м‑ра Пикквика.

«Главные произведения всех этих городов», – говорит Пикквик, – состоят, по-видимому, из солдат, матросов, жидов, мела, раковин, устриц и корабельщиков. К статьям торговой промышленности преимущественно относятся: морские припасы, яблоки, сухари, свежая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляют живописный вид, оживленный особенно постоянным присутствием военных. Приятно истинному филантропу углубляться в наблюдения относительно беззаботной и веселой жизни военных, умеющих так удачно разнообразить свои развлечения и так незлобиво и невинно шутить над добродушными простаками из граждан. Военные вообще обладают изумительно веселым расположением духа. За два дня до моего приезда сюда один из таких шутников был грубо оскорблен в трактире. Буфетчица не захотела отпустить ему более ни одной рюмки водки; в отплату за это, он (скорее для забавы) выхватил свой штык и ранил девушку в плечо. И однако ж, этот милый весельчак пришел в трактир на другой день, и сам же первый выразил свою готовность покончить дело миром и забыть неприятное приключение.

«Потребление табака в этих городах, – продолжает м‑р Пикквик, – должно быть чрезвычайно велико, и табачный запах, распространяющийся по улицам, без сомнения, весьма приятен для особ, привыкших к трубке. Поверхностный наблюдатель сделал бы, вероятно, презрительный отзыв касательно грязи, которая тоже составляет здесь характеристическую принадлежность; но истинный философ, привыкший углубляться в самую сущность вещей, увидит, конечно, в этом обстоятельстве самое резкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояние».

Ровно в пять часов явился незнакомец, и с его приходом начался обед. Дорожного узелка с ним больше не было; но в костюме его не произошло никаких перемен. Говорил он с таким же лаконическим красноречием, как прежде, и даже был, в некоторых случаях, гораздо красноречивее, хотя беседа его имела постоянно стенографический характер.

– Что это? – спросил он, когда человек принес первое блюдо.

– Селедки, сэр.

– Селедки, а! превосходная рыба! Отправляют в Лондон целыми бочками для публичных обедов. Рюмку вина, сэр?

– С большим удовольствием, – сказал м‑р Пикквик.

И незнакомец, с необыкновенной быстротой, выпил рюмку сперва с ним, потом другую с м‑ром Снодграсом, третью с м‑ром Топманом, четвертую с м‑ром Винкелем, и, наконец, – пятая рюмка залпом влилась в его горло за здоровье всей компании.

– Что тут у вас за суматоха? – спросил он, окончив эти вступительные тосты и обращаясь к трактирному слуге. – Я видел на лестницах ковры, лампы, зеркала.

– Это, сударь, приготовление к балу.

– Собрание будет, а?

– Нет, сэр. Это бал в пользу бедных.

– В этом городе должно быть много прекрасных женщин: как вы полагаете, сэр? – спросил м‑р Топман.

– Блистательные красавицы… всякому известно… Кентское графство этим и славится… яблоки, вишни, хмель и женщины! Рюмку вина, сэр?

– С большим удовольствием, – отвечал м‑р Топман.

Незнакомец залпом опорожнил рюмку.

– Мне бы очень хотелось идти на бал, – сказал м‑р Топман.

– Билет, сэр, можно получить в буфете за полугинею, – сказал услужливый лакей.

М‑р Топман опять выразил живейшее желание присутствовать на филантропическом бале; но, не встретив никакого сочувствия в отуманенных взорах господ Пикквика и Снодграса, обратился с некоторою горячностью к портвейну и десерту, который только что поставили на стол. Лакей ушел, и путешественники остались одни, имея в виду приятную перспективу послеобеденной дружеской беседы.

– Прошу извинить, – сказал незнакомец. – Погода сегодня демонски жаркая… передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомец сряду выпил несколько рюмок за здравие всех вообще и каждого порознь. Наступили веселые минуты. Гость говорил без умолку, и пикквикисты слушали с неутомимым вниманием. М‑р Топман с каждой минутой больше и больше распалялся желанием присутствовать на бале. Физиономия м‑ра Пикквика пылала выражением всеобщей филантропии; м‑р Винкель и м‑р Снодграс чувствовали сильную наклонность ко сну.

– Эге, уж начинают! – воскликнул незнакомец. – Публика собирается… скрипки настраиваются… арфа звучит… бал в разгаре.

В самом деле, через несколько минут звуки оркестра возвестили начало первой кадрили.

– Ох, как бы мне хотелось идти! – сказал опять м‑р Топман.

– Да и мне, – сказал незнакомец, – черт побери… проклятая поклажа… тюки, вьюки… неприятная пересылка водой… сиди тут – не в чем идти… странно, странно!

Должно теперь заметить, что любовь к ближнему во всех возможных проявлениях и видах была первою заповедью для пикквикистов, и никто из них не отличался столько ревностным исполнением этой заповеди, как м‑р Треси Топман. В деловые отчеты клуба внесено множество случаев, свидетельствующих неоспоримым образом, что этот джентльмен был до невероятности добр и милосерд к своим ближним.

– Мне было бы очень приятно, – сказал м‑р Треси Топман, – снабдить вас приличным костюмом; но вы слишком тонки, между тем как я…

– Толст как дистиллированный Бахус, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Был ли м‑р Топман приведен в справедливое негодование при этом слишком вольном и даже, так сказать, дерзком тоне, с каким незнакомец, без всяких предварительных церемоний, потребовал к себе вино, или, быть может, он оскорбился весьма неприличным сравнением своей, особы с дистиллированным Бахусом, – утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Он передал вино, кашлянул два раза, и бросил на незнакомца суровый взгляд, давая ему заметить неуместность его поведения: оказалось, однако ж, что веселый гость сохранил совершенное спокойствие духа под влиянием этого испытующего взгляда, и м‑р Топман, убежденный в его невинности, мгновенно переменил гнев на милость. Он продолжал:

– Я хотел заметить, сэр, что фрак мой был бы для вас слишком широк; но вот костюм моего друга Винкеля, надеюсь, будет вам впору.

Незнакомец измерял метким глазом фигуру м‑ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннейшим удовольствием.

– Счастливая, бесподобная идея! – воскликнул он. – Приятель ваш – второй экземпляр меня самого!

М‑р Топман погрузился на несколько минут в глубокую думу и потом бросил внимательный взгляд на почтенных сочленов. Вино уже оказало свое снотворное действие на м‑ров Снодграса и Винкеля, и, по-видимому, не подлежало сомнению, что даже чувства м‑ра Пикквика подчинились успокоительному влиянию Бахуса. Достопочтенный муж постепенно перешел через все степени, которые обыкновенно предшествуют окончательной летаргии, производимой сытным обедом и его последствиями. От безотчетного веселья он спустился мало-помалу в пучину безотчетной грусти, и потом из пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улице, раздуваемому ветром сквозь узкое отверстие, он обнаружил на минуту неестественное сияние, и вдруг угас почти совершенно. Еще через несколько минут он вспыхнул ярким светом, и уже окончательно загас. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопенье, прерываемое по временам громким всхрапом, сделалось единственным признаком присутствия великого человека.

Искушение – быть на балу и ознакомиться наглядным образом с блистательною красотою женщин Кентского графства – сильнейшим образом действовало теперь на чувства м‑ра Топмана. Искушение взять с собою веселого гостя – было тоже очень сильно. Топман был чужой в этом месте и совсем не знал городских жителей, между тем как незнакомец жил, по-видимому, в Рочестере с младенческих лет. М‑р Винкель спал глубоким сном; будить его было бесполезно; по обыкновенному ходу вещей, он, как сноп, покатился бы на свою постель, если б удалось пробудить его от неестественного усыпления. М‑р Топман был в нерешительном состоянии.

– Выпейте рюмку и передайте вино мне! – проговорил неутомимый гость.

М‑р Топман повиновался инстинктивно, и последняя рюмка, оживив деятельность его духа, заставила его остановиться на определенном плане.

– Спальня Винкеля подле моей комнаты, – сказал м‑р Топман. – В настоящем положении, разумеется, ему никак не растолкуешь, чего мы хотим; но я знаю, что в чемодане у него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и без него: вы наденете его костюм, a потом, после бала, я опять могу уложить его вещи на свое место, так что он ничего не будет знать.

– Гениальная мысль! – воскликнул незнакомец. – Чудесный план… странное положение, черт побери… четырнадцать фраков в дорожных ящиках… должен занимать чужой фрак… Неприятно!

– Надобно теперь купить билеты, – сказал м‑р Топман.

– Разменивать соверен не стоит хлопот… бросим жребий, кому платить… Так, так… вон она как юлит… женщина, блистательная женщина… Вам платить, – говорил незнакомец, – когда брошенная монета катилась по столу. М‑р Топман позвонил, заплатил за билеты и приказал подать свечи. Через четверть часа незнакомец уже рисовался в блистательном костюме м‑ра Натаниэля Винкеля.

– Это новый форменный фрак, – сказал м‑р Топман, когда незнакомец охорашивался перед зеркалом. – Он сшит в первый раз после изобретения формы для нашего клуба.

Говоря это, он рекомендовал гостю обратить внимание на большие вызолоченные пуговицы с портретом м‑ра Пикквика и с буквами: П. К.

– Портрет этого старика?.. Хорошо, очень хорошо! – сказал незнакомец. – A что значат эти буквы: П. К.?.. Платье краденое, а?

М‑р Топман пришел в сильное негодование и поспешил объяснить тайну девиза.

– Талия немного коротка, – говорил между тем незнакомец, повертываясь и кривляясь перед зеркалом. – Форма похожа на почтамтскую… фраки там наобум, без мерки… Неисповедимые предопределения судьбы… у всех малорослых людей длинные фраки… у великанов – короткие!.. Все навыворот в этом мире.

Когда, наконец, все приведено было в совершеннейший порядок, м‑р Топман и его товарищ пошли наверх, в бальные залы.

– Ваши фамилии, сэр? – спросил швейцар.

М‑р Треси Топман приготовился исчислить свои титулы; но незнакомец остановил его.

– Не нужно фамилий, – сказал он швейцару, и потом прошептал на ухо Топману, – не годится объявлять имен… почтенные фамилии в своем кругу… не могут произвести эффекта в публичных местах… лучше инкогнито… джентльмены из Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли в залу.

То была широкая и длинная комната, освещенная восковыми свечами в хрустальных канделя брах. Скамейки, обитые малиновым бархатом, стояли по всем четырем сторонам. Музыканты живописной группой на хорах, и кадрили симметрически были расположены в два или три ряда танцующих пар. В смежной комнате стояли карточные столы, и две пары старух, с таким же числом почтенных джентльменов, уже сидели за вистом.

По окончании последней фигуры танцоры разошлись по зале. М‑р Топман и его товарищ, стоя в углу, наблюдали собрание.

– Очаровательные женщины! – заметил м‑р Топман.

– То ли еще будет! – отвечал незнакомец. – Теперь, покамест, мелюзга… тузы не явились… странная публика… корабельные чиновники высшего разряда знать не хотят корабельных инженеров низшего разряда… корабельные инженеры низшего разряда знать не хотят мелкого джентри… мелкое джентри презирает купцов…

– Не знаете ли, кто этот щуроглазый мальчуган с светлыми волосами и в фантастическом костюме? – спросил м‑р Топман.

– Неважная птица… юнга девяносто седьмого экипажа… A вот достопочтенный Вильмот Снайп… знатная фамилия… богат как чорт… все знают.

– Сэр Томас Клоббер, леди Клоббер и девицы Клоббер! – забасил швейцар громовым голосом.

И по зале распространилось общее волнение, когда величественными стопами вошли: высокий джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами, высокая леди в голубом атласном платье и две молодые девицы в новомодных костюмах того же цвета.

– Главный начальник над портом… важная особа, – шепнул незнакомец м‑ру Топману, когда благотворительный комитет встречал сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмот Снайп и другие знатные джентльмены спешили принести дань глубокого благоговения девицам Клоббер. Сам сэр Томас Клоббер стоял среди залы, выпрямившись как стрела, и величественно озирал блестящее собрание.

– М‑р Смити, м‑с Смити и девицы Смити! – проревел опять швейцар.

– Что это за м‑р Смити? – спросил м‑р Треси Топман.

– Так себе… неважный чиновник… вздор, – отвечал незнакомец.

М‑р Смити отвесил низкий поклон сэру Томасу Клобберу, который, в свою очередь, удостоил его легким наклонением головы. Леди Клоббер навела трубку на м‑с Смити и её дочерей, между тем как м‑с Смити гордо посматривала на какую-то другую м‑с, не имевшую счастья принадлежать к чиновницам корабельной верфи.

– Полковник Болдер, м‑с полковница Болдер и мисс Болдер! – докладывал швейцар.

– Начальник гарнизона, – сказал незнакомец в ответ на вопросительный взгляд м‑ра Топмана.

М‑с Болдер дружески раскланялась с девицами Клоббер; встреча между полковницею Болдер и леди Клоббер была ознаменована самыми искренними излияниями радостных чувств; полковник Болдер и сэр Томас Клоббер перенюхивались в табакерках друг у друга и продолжали стоять одиноко, как джентльмены, проникнутые благородным сознанием собственного превосходства перед всем, что их окружало.

Между тем как местные аристократы – Болдеры, Клобберы и Снайпы – поддерживали таким образом свое достоинство на верхнем конце залы, другие разряды провинциального общества подражали их примеру на противоположной стороне. Младшие офицеры девяносто седьмого полка присоединились к семействам корабельных инженеров. Жены и дочери гражданских чиновников составляли свою особую партию, окруженную молодыми людьми из того же круга. М‑с Томлинсон, содержательница почтовой конторы, была, по-видимому, избрана главою торгового сословия.

Самой заметной особой в своем кругу был один маленький и кругленький человечек с черными хохлами на висках и огромной лысиною на макушке, доктор девяносто седьмого полка, м‑р Слеммер. Он нюхал табак из всех табакерок, без умолка болтал со всеми, смеялся, плясал, отпускал остроты, играл в вист, делал все и был везде. К этим многосложным и разнообразным занятиям маленький доктор прибавлял другое, чрезвычайно важное: он неутомимо ухаживал за маленькой пожилой вдовой в богатом платье и брилиантах, придававших её особе весьма значительную ценность.

Несколько времени м‑р Топман и его товарищ безмолвно наблюдали маленького доктора и его интересную даму. Незнакомец прервал молчание:

– Груды золота… старуха… лекарь-фанфарон… спекуляция… задать им перцу… идея недурная.

М‑р Топман бросил вопросительный взгляд на его лицо.

– Стану волочиться за старухой, – сказал незнакомец.

– Кто она такая? – спросил м‑р Топман.

– Не знаю… не видал ни разу… доктора прочь… увидим.

Приняв это решение, незнакомец перешел поперек залы, и, остановившись у камина, начал посматривать с почтительным и меланхолическим удивлением на жирные щеки пожилой леди. М‑р Топман обомлел. Незнакомец делал быстрые успехи: маленький доктор начал танцевать с другой дамой – вдова уронила платок – незнакомец поднял, подал – улыбка, поклон, книксен – разговор завязался. Еще несколько минут… два-три слова с распорядителем танцами… небольшая вступительная пантомима, и незнакомец занял свое место в кадрили с м‑с Боджер.

Удивление м‑ра Топмана, при этой чудной ловкости товарища, ровно ничего не значило в сравнении с глубоким изумлением доктора девяносто седьмого полка. Незнакомец молод, вдова самолюбива, внимание доктора отвергнуто, и счастливый соперник не обращает никакого внимания на его негодование. Доктор Слеммер остолбенел. Как? Неужели его, знаменитого врача девяносто седьмого полка, забыли и презрели в пользу человека, которого никто не видел прежде и которого никто не знает даже теперь! Вероятно ли это! Возможно ли? Да, чорт побери, очень возможно: они танцуют и любезничают. Как! Это что еще? Незнакомец рекомендует своего приятеля! Доктор Слеммер не верит глазам, но роковая истина должна быть допущена: м‑с Боджер танцует с м‑ром Треси Топманом – это не подлежит никакому сомнению. Вдовица перед самым носом доктора, полная одушевления и жизни, выделывает самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подымет голову, и м‑р Треси Топман рисуется перед ней с торжественным лицом. Непостижимо!

Терпеливо и молчаливо доктор медицины и хирургии переносит свою невзгоду, и с убийственным хладнокровием смотрит, как молодые люди пьют глинтвейн, подчивают конфектами своих дам, кокетничают, любезничают, улыбаются, смеются; но когда, наконец, незнакомец исчез, чтобы проводить м‑с Боджер до её кареты, д-р Слеммер быстро вскочил с своего места, как ужаленный вепрь, и негодование, долго сдерживаемое, запылало ярким заревом на его щеках.

Незнакомец, между тем, проводив интересную вдову, снова появился в зале вместе с м‑ром Топманом. Он говорил и смеялся от искреннего сердца. Доктор Слеммер свирепел, пыхтел, бесновался, жаждал крови своего врага.

– Сэр, – произнес он страшным голосом, подавая ему свою карточку, – имя мое – Слеммер, доктор Слеммер девяносто седьмого полка… в четемских казармах, сэр… вот мой адрес.

Больше ничего он не мот сказать; бешенство душило его.

– A! – проговорил незнакомец холодным тоном. – Учтивое внимание… Слеммер… Благодарю… теперь не болен… когда захвораю… д-р Слеммер… не забуду!

– Как? вы увертываетесь, милостивый государь? – говорил, задыхаясь, неистовствующий доктор. – Вы трус, негодяй, лжец!.. Вы – довольно ли вам этого? Дайте ваш адрес.

– О, глинтвейн, я вижу, слишком крепок! – воскликнул незнакомец вполголоса. – Не жалеют коньяка… очень глупо… лимонад гораздо лучше… жаркие комнаты… пожилые джентльмены… голова разболится… не хорошо, не хорошо… очень.

И он отступил назад с невозмутимым спокойствием.

– Я знаю, сэр, вы остановились в этой гостинице, – сказал неумолимый доктор, – теперь вы пьяны; завтра обо мне услышите; я отыщу вас, отыщу!

– На улице, может-быть… дома я никогда не бываю.

Д-р Слеммер, сделав неистовое движение, нахлобучил шляпу и вышел из залы. М‑р Топман и его товарищ пошли наверх в спальню невинного м‑ра Винкеля, которому надлежало возвратить занятый костюм.

Этот джентльмен уже давно спал крепким сном; церемония размена павлиньих перьев была совершена очень скоро и спокойно. Приятели закусили и выпили на сон грядущий по нескольку стаканов вина. Незнакомец был разговорчив и весел; м‑р Треси Топман, отуманенный глинтвейном, лафитом, восковыми свечами и белоснежными плечами рочестерских красавиц, был на седьмом небе и воображал себя первым счастливцем подлунного мира. Проводив своего товарища, м‑р Топман, не без некоторых затруднений, отыскал отверстие в своем ночном колпаке и впихнул в него свою голову, – при чем опрокинул подсвечник и разбил остальную бутылку с портвейном. Наконец, после многих разнообразных эволюций, ему удалось кое-как добрести до своей постели, где он и погрузился в сладкий сон.

Поутру на другой день, ровно в семь часов, всеобъемлющая душа м‑ра Пикквика была выведена из своего бессознательного положения громким стуком в дверь комнаты.

– Кто там? – спросил м‑р Пикквик, вскакивая с постели.

– Чистильщик сапогов, сэр.

– Чего вам от меня нужно?

– Потрудитесь сказать сэр, какой джентльмен из вашего общества носит светло-синий фрак с золотыми пуговицами?

М‑р Пикквик мигом догадался, что лакей взял, вероятно, чистить платье его товарища и забыл, кому оно принадлежит. Он отвечал:

– М‑р Винкель, через две комнаты направо.

– Покорно благодарю.

Топман пил больше всех и спал богатырским сном; однако ж громкий стук неугомонного лакея разбудил и его.

– Что там такое?

– Можно ли поговорить с м‑ром Винкелем, сэр? – сказал слуга.

– Винкель! Винкель! – вскричал м‑р Топман, приподнявшись с постели.

– Что! – отозвался слабый голос из соседней комнаты.

– Вас спрашивают… там… за дверью, – пробормотал полусонный Топман, повернувшись на другой бок.

– Спрашивают! – воскликнул Винкель, быстро вскакивая с постели, и набрасывая халат на свои плечи, – кто-ж бы это? Кому я понадобился в таком дальнем расстоянии от города?

– Какой-то джентльмен желает с вами переговорить, – сказал лакей, когда м‑р Винкель отворил ему дверь, – джентльмен говорит, что он недолго вас задержит; но ему непременно надобно вас видеть.

– Странно, очень странно! – сказал м‑р Винкель. – Где этот джентльмен?

– Он дожидается в кофейной комнате.

– Хорошо. Скажите, что сейчас приду.

Этим временем счастливый Топман погрузился опять в сладкий утренний сон.

М‑р Винкель оделся на скорую руку и сошел вниз, в общую залу. Старуха и два лакея убирали посуду; какой-то офицер в мундире стоял у окна, спиною к дверям. Обернувшись при входе м‑ра Винкеля, он поклонился ему довольно сухо и предложил слугам выйти.

– М‑р Винкель, если не ошибаюсь? – сказал офицер, запирая дверь.

– Да, я Винкель; что вам угодно?

– Вы, конечно, не удивитесь, сэр, если услышите, что я пришел к вам по поручению моего друга, м‑ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка.

– Доктора Слеммера?!

– Так точно. Доктор просил меня объявить вам, сэр, что вы вчера вечером изволили вести себя совсем не по джентльменски и что, следовательно, он считает себя в праве требовать удовлетворения.

Изумление м‑ра Винкеля обрисовалось самыми красноречивыми знаками на его лице. Приятель доктора Слеммера продолжал:

– Друг мой, доктор Слеммер, твердо убежден, что вы были вчера слишком пьяны, и вероятно, сами не сознаете всей обширности обиды, нанесенной ему. Он поручил мне сказать, что если вы, как благородный человек, обнаружите готовность извиниться в своем поведении, – он согласен принять от вас удовлетворительное объяснение, которое вы потрудитесь написать под мою диктовку.

– Письменное объяснение! – воскликнул озадаченный м‑р Винкель.

– Одно из двух: объяснение, или… вы понимаете? – сказал докторский приятель холодным тоном.

– Точно ли ко мне относится ваше поручение, сэр? – спросил м‑р Винкель, безнадежно сбитый с толка необыкновенным предложением.

– Сам я не имел чести быть свидетелем вашего неприличного поступка, – отвечал, улыбаясь, загадочный джентльмен, – и вы отказались дать свой адрес доктору Слеммеру. По его поручению, надлежало мне разведать, кому принадлежит светло-синий фрак с вызолоченными пуговицами, портретом и буквами «П. К.» друг мой хотел во что бы ни стало узнать вашу фамилию.

М‑р Винкель остолбенел при этом подробном описании его костюма. Приятель доктора Слеммера продолжал:

– Из расспросов, мною сделанных, оказалось, что владелец светло-синего фрака с эмблематическими пуговицами прибыл в эту гостиницу вчера перед обедом с тремя другими джентльменами. Я немедленно послал узнать вашу фамилию, и теперь мне известно, что я имею честь говорить с м‑ром Винкелем.

Если бы главная башня Рочестерского замка внезапно сдвинулась со своего места, и остановилась перед гостиницею «Золотого Быка», изумление Винкеля было бы ничтожным в сравнении с теми чувствами, которые теперь волновали его грудь. Первою его мыслью было, что, вероятно, фрак его украден.

– Позволите ли мне отлучиться на минуту? – сказал он.

– Сделайте милость.

М‑р Винкель опрометью бросился наверх и раскрыл дрожащею рукою свой чемодан. Фрак лежал на своем обыкновенном месте, но был измят и немного запачкан: стало быть, его надевали прошлой ночью.

– Ну, да, дело очевидное, сообразил м‑р Винкель, припоминая события вчерашнего дня, – вчера после обеда мне вздумалось гулять по здешним улицам: помню очень хорошо, как я закурил сигару и вышел со двора. Вероятно, я надел свой новый фрак, зашел куда-нибудь, и напроказил: пьяному море по колена! Вот и разделывайся теперь с каким-то доктором Слеммером! Неприятно, черт побери, очень неприятно!

Сказав это, м‑р Винкель поспешил воротиться в общую залу с мрачной решимостью принять вызов неустрашимого доктора Слеммера и мужественно покориться всем последствиям страшного поединка.

Многие обстоятельства имели влияние на геройскую решимость м‑ра Винкеля, и прежде всего – репутация, которою он пользовался в клубе. До сих пор его считали образцом ловкости и искусства во всех делах, наступательных и оборонительных, где требовалось необыкновенное присутствие духа и вот, если теперь, при первом критическом случае, он обнаружит свою слабость, в глазах самого основателя знаменитого клуба, слава его затмится, и он пропал навсегда. Вдумываясь притом глубже в этот предмет, он сообразил, основываясь на многих случаях, что секунданты, вследствие обоюдного соглашения, редко заряжали пистолеты пулями, и всего чаще удавалось им примирять противников после холостых зарядов. Его секундантом, разумеется, будет м‑р Снодграс. Если изобразить ему опасность живейшими и яркими красками, нет сомнения, этот джентльмен обо всем известит м‑ра Пикквика, который, в свою очередь, не замедлит обратиться к местным властям, и, стало быть, покушение на убийство будет предотвращено.

Так рассуждал м‑р Винкель, когда воротился в общую залу, и объявил свое согласие на вызов обиженного доктора.

– Не угодно ли вам отправить меня к вашему другу, чтоб я мот с ним условиться о времени и месте нашей встречи? – сказал офицер.

– Нет, это совсем не нужно, – возразил м‑р Винкель, – мы это можем решить теперь же, и я не замедлю известить своего секунданта.

– В таком случае – сегодня вечером, на закате солнца: хорошо это будет? – спросил офицер беспечным тоном.

– Очень хорошо, – отвечал м‑р Винкель, думая, напротив, что это – очень дурно.

– Знаете ли вы крепость Питта?

– Да, я видел ее вчера.

– Пройдя город, вы потрудитесь повернуть налево с большой дороги и обогнуть главный угол крепости; я буду ждать вас в безопасном месте, и дело, авось, устроится так, что никто нам не помешает.

– Это мы увидим! – думал м‑р Винкель, бросая мужественный взгляд на секунданта своего противника.

– Больше, кажется, ничего не нужно? – сказал офицер.

– Ничего, я полагаю.

– Прощайте, сэр.

– Прощайте.

И офицер, насвистывая веселую песню, вышел из залы.

Завтрак наших героев, против обыкновения, был очень невесел. М‑р Топман, после похождений вчерашней ночи, остался в постели; Снодграс, в глубине души, предавался поэтическим размышлениям, получившим на этот раз весьма угрюмый характер, и даже сам президент обнаруживал необыкновенную склонность к молчанию и содовой воде. М‑р Винкель нетерпеливо выжидал удобного случая для объяснений, и случай скоро представился: он и м‑р Снодграс отправились вдвоем на поэтическую прогулку, под предлогом обозрения достопримечательностей города.

– Снодграс, – начал м‑р Винкель, когда они вышли за ворота, – Снодграс, любезный друг, могу ли я положиться на твою скромность?

Предложив этот вопрос, он был глубоко убежден, что любезный друг, при первой возможности, разболтает вверенную тайну. Поэты – народ болтливый, это всем известно; a Снодграс был великий поэт.