Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

– Я буду преследовать его!

– Преследовать! Где?

– В Бери, – отвечал вполголоса м‑р Пикквик, – почему знать, какой злой умысел лежит теперь на его душе? Он обманул почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его бессовестной проделки. Мой долг – отнять у него средства вредить своим ближним. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Где мой слуга?

– Здесь, сэр, перед вашей особой, как лист перед травой, – откликнулся м‑р Уэллер, выплывая из-за ближайшей палатки, где он философствовал за бутылкой мадеры и голландским сыром, – здесь, сэр, ваш слуга, гордый титулом и почетом, как говаривал Живой Скелет[4]4
  В течение нескольких лет в Лондоне показывал себя за деньги какой-то голодный француз, прозванный «живым скелетом». Привольная жизнь в британской столице не пошла ему в прок: он пополнел, растолстел и, лишенный через это единственного источника своего дохода, умер с голода. Прим. перев.


[Закрыть], когда глазели на него праздные зеваки.

– Следуй за мною, – сказал м‑р Пикквик, устремив пристальный взгляд на Самуэля. – Топман, вы можете приехать в Бери, как скоро получите от меня письмо. До свидания.

Все убеждения и просьбы оказались бесполезными: м‑р Пикквик был разгневан, и душа его алкала мести. М‑р Топман принужден был воротиться один в парадный павильон. Через час его мрачные воспоминания совсем рассеялись и потонули в бутылке шампанского.

М‑р Пикквик и Самуэль Уэллер, заседая на империале дилижанса, подвигались к городу Бери.

Глава XVI

Обильная разнообразными приключениями, многосложная, запутанная.

Никогда в целом году природа не обнаруживает на мой взгляд таких прелестей, как под конец лета, с последних чисел июля до первых сентября. Весна прекрасна, спора нет, май лучезарен и цветущ; но красота весны возвышается её контрастом с опустошительной зимой. Август отнюдь не имеет таких выгод. Наступает он, когда перед нашим физическим и умственным взором рисуются зеленые поля, лазурь неба и пахучие цветы, когда снег и лед, плаксивый ветер, буря и свирепые морозы совсем удалились от наших воспоминаний, как будто суждено им навсегда исчезнуть с лица земли: и при всем том очарователен август месяц! Огороды и поля смутно жужжат суетливым шумом труда; деревья тяготеют под толстыми гроздьями плодов, склоняющих к земле их длинные ветви; сжатый хлеб, грациозно складенный в снопы, волнующиеся при каждом переливе света, окрашивает весь ландшафт золотистым цветом, какая-то сладостная нега распространяется в атмосфере над всей землей, и это успокоительное влияние распространяется даже на крестьянские телеги, заметные только для глаз на сжатой ниве, но которых не может слышать ухо вследствие их медленного движения по ровной и мягкой почве.

Как только быстрый экипаж несется мимо полей и огородов, окаймляющих дорогу, группы женщин и детей, собирающих плоды, прекращают на минуту свою работу и, заслоняя загорелое лицо пыльною рукою, с напряженным любопытством смотрят на проезжих, между тем как в это же мгновение какой-нибудь черномазый пузырь, которого мать не могла оставить дома, карабкается по краям корзинки, где его уложили, высовывает голову и визжит от полноты душевного восторга. Жнец машинально роняет серп и, скрестив руки, следит любопытным взором за быстрым движением колес, a рабочая лошадь бросает сонливый взгляд на красивых коней и, по-видимому, рассуждает про себя: «любо, братцы, издали посмотреть на вашу упряжь, но куда приятнее ходить здесь, по мягкой земле, медленным и ровным шагом». Вы обогнули угол дороги и оглянулись назад: женщины и дети принялись опять за свою работу, жнец поднял серп, карапузик упал в корзинку, лошадь двинулась вперед, и все пошло своим обычным чередом на плодоносной ниве.

Сцена в этом роде оказала могущественное влияние на благоустроенную душу президента Пикквикского клуба. Решившись обличить злодея, скрытого под маской Фиц-Маршала, он сидел сначала задумавшись и молча, погруженный в средства относительно достижения своей филантропической цели. Мысль, что этот негодный Джингль распространяет всюду разврат и зловредный обман, не давала ему покоя. Мало-помалу, однако ж, внимание его обратилось на окружающие предметы, и он всею душою погрузился в лоно природы. На половине пути м‑р Пикквик решительно повеселел и даже вступил в разговор со своим слугой.

– Какой прекрасный вид, Самуэль! – сказал м‑р Пикквик.

– Нечего и говорить, сэр, глина джентльменская: хоть сейчас кирпичи обжигай, – отвечал м‑р Самуэль Уэллер, слегка притронувшись к своей шляпе.

– Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кроме глины, песка и кирпичей, – сказал, улыбаясь, м‑р Пикквик.

– Оно так, сэр, с одной стороны, a если посмотреть с другой, так выйдет, пожалуй, и не так. Я ведь не все чистил сапоги, м‑р Пикквик.

– Что-ж вы делали?

– Раз служил я на ямском дворе.

– Когда?

– Давненько, сэр. Лишь только вышел я на свет играть в чехарду с заботами мира сего, меня сделали носильщиком на Толкучем рынке; потом сидел я на ямщицких козлах, потом – чистил тарелки за буфетом и потом уже начал чистить сапоги.

– Стало быть, история вашей жизни очень любопытна?

– Как же, очень. Теперь я сделался слугою старого холостяка; a придет пора, и я сам буду джентльменом. Тогда я разведу тенистый сад, выстрою комфортабельную беседку и буду себе посиживать от утра до ночи с трубкою в зубах.

– Вы философ, Самуэль.

– A как бы вы думали? Философия у нас в крови. Мой родитель, например, философ первой руки. Если, бывало, мачиха начнет его шпынять, он свистит себе так, что и в ус не дует. Бывало, она рассердится и разобьет его трубку: он возьмет другую и набьет табаком. Потом она взвизгнет и упадет в истерику, a он покуривает себе, как в кофейном доме. Ведь все это называется философией, сэр, так ли?

– Почти так, – отвечал м‑р Пикквик, улыбаясь, – философия, вероятно, принесла вам большую пользу.

– Как же, сэр, очень большую, особенно, когда была у меня квартира без мебели.

– Это что еще?

– Ничего, сэр, две недели сряду на своем веку квартировал я под мостом… то есть под арками Ватерлооского моста. Квартира недурная, близкая ко многим трактирам и притом даровая квартира, безданная, беспошлинная. Холодновато иной раз, да это ничего, когда кровь бурлит кипятком от головы до пяток. И не скучно: честной компании вдоволь.

– Бродяги, я думаю, мошенники?

– Как бы не так! Записные бродяги знают, сэр, философию получше нас с вами: у них всегда найдется теплый угол и порция телятины с кружкой пива. Случается иной раз, заходят туда молодые нищие, женщины и мальчишки, еще не привыкшие к своему ремеслу; но вообще бывают там бездомные твари, без насущного куска хлеба, бесприютные головушки, которым не на что купить веревку в две пенни.

– Какая там веревка? – спросил м‑р Пикквик.

– Веревкой, сэр, называется меблированная квартира, где платят за койку два пенни.

– Что-ж тут общего между веревкой и койкой?

– Неужто вы не понимаете? Вещи простые, сэр. Джентльмен и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своих гостей на полу, где кто стоял: но это оказалось неудобным, потому что гости спали беспробудно каждый день вплоть до обеда. Поэтому джентльмен и леди, для предупреждения таких беспорядков, придумали утвердить гостиные постели – мешки с соломой – на веревках, привешанных к потолку на расстоянии двух аршин от пола.

– Дальше.

– Дальше уж, разумеется, что: каждое утро в шесть часов джентльмен и леди дергают за один конец веревки и вываливают жильцов на холодный пол. Гости просыпаются, встают и каждый убирается, по добру по здорову, на все четыре стороны. Однакож извините, сэр, кажется, я заболтался с вами: ведь это Бери.

– Да, Бери.

Дилижанс покатил по торцовой мостовой красивого городка и через несколько минут остановился перед воротами большой гостиницы насупротив старого аббатства.

– A вот это гостиница «Вестник», – сказал м‑р Пикквик, – здесь мы остановимся, только надобно, Сам, быть как можно осторожнее. Наймите нумер и никому не сказывайте моей фамилии. Понимаете?

– Еще бы! я ловлю на лету ваши мысли, – отвечал Самуэль Уэллер с лукавым видом.

И, взяв под мышку чемодан м‑ра Пикквика, он побежал в буфет. Скоро нумер был взят, и м‑р Пикквик расположился в нем с большим комфортом.

– Теперь, Сам, прежде всего… – сказал м‑р Пикквик.

– Надобно заказать обед, – подхватил Самуэль Уэллер: – уже поздно.

– Пожалуй и так, – сказал м‑р Пикквик, взглянув на часы, – ваша правда, Самуэль.

– И если я хорошо угадал вашу мысль, – прибавил м‑р Уэллер, – после обеда вы ляжете отдохнуть часов на десяток и отложите все попечения до завтрашнего дня, так как «утро вечер-мудренее», говаривал один сапожник, выпивая бутылку водки на сон грядущий.

– Правда, Самуэль, – подтвердил м‑р Пикквик, – но не мешает наперед удостовериться, точно ли стоит он в этой гостинице и скоро ли намерен ехать.

– Положитесь на меня во всем: я не промигаю, – отвечал Самуэль. – Пойду заказывать обед и спущусь вниз на разведки: все будет узнано минут через пять.

– Делайте, как знаете, – сказал м‑р Пикквик.

Слуга исчез.

Через полчаса м‑р Пикквик сидел за роскошным обедом, и минут через сорок м‑р Уэллер явился с известием, что м‑р Чарльз Фиц-Маршал приказал удержать за собой свой нумер в гостинице впредь до дальнейших распоряжений. Он собирался провести этот вечер в одном аристократическом доме, куда должен был сопутствовать ему и его слуга. Трактирному слуге поручено стоять у подъезда в ожидании м‑ра Фиц-Маршала.

– Теперь, сэр, – заключил м‑р Уэллер, – стоит мне поутру потолковать с его слугой, и я узнаю всю подноготную.

– Как же вы узнаете? – перебил м‑р Пикквик.

– Нет на свете народа откровеннее слуг, когда они толкуют о своих господах; неужели и это для вас секрет!

– Ну, да, я забыл, – сказал м‑р Пикквик, – хорошо.

– Тогда вы сами увидите, что нужно делать, и мы распорядимся как нельзя лучше.

– Очень хорошо, ступайте.

И м‑р Уэллер, с позволения своего господина, отправился провести вечер по собственному благоусмотрению. Неизвестно, как это случилось, только в короткое время он познакомился, казалось, со всеми трактирными жильцами и даже нашел для себя приют в общей зале, куда буфетчик прислал ему великолепный ужин. Долго рассказывал он остроумные анекдоты, заставляя хохотать всю почтенную компанию, и долго м‑р Пикквик не мог сомкнуть глаз, оглушаемый громким смехом, доносившимся до его спальни.

Поутру на другой день м‑р Уэллер, разгоняя лихорадочные остатки вечерней вакханалии, стоял на дворе под насосом, обливаемый с ног до головы холодной водою. В продолжение этой операции, внимание его обратилось на молодого парня в серой ливрее, сидевшего на скамейке. Парень держал какую-то духовную книгу в руках и был, по-видимому, слишком углублен в чтение; это, однако ж, не мешало ему бросить пытливый взгляд на джентльмена под насосом, и оказывалось по всему, что операция купанья забавляет его, как нельзя больше.

– Что это за пучеглазый болван, – подумал про себя м‑р Уэллер, когда глаза его первый раз встретились с любопытным взором незнакомца в серой ливрее.

Желтое, широкое лицо незнакомца, его впалые глаза и огромная голова, на которой торчало несколько черных клочков, произвели весьма неприятное впечатление на Самуэля. – Экой болван! – повторил он, продолжая операцию обливанья и стараясь больше не думать о болване.

Но незнакомец, беспрестанно отрываясь от книги, продолжал на него смотреть с напряженным вниманием, обнаруживая очевидное намерение вступить в разговор. Окатив еще раз свою голову, Самуэль вытерся полотенцем и, подходя к незнакомцу, сказал:

– Как ваше здоровье, дружище?

– Слава Богу, покорно вас благодарю, сэр, – проговорил незнакомец, медленно закрывая свою книгу, – здоров, покамест Бог грехам терпит. Вы здоровы ли, сэр?

– Рассохся малую толику и брожу, как ходячая бутылка с водкой; но это нипочем нашему брату, – отвечал Самуэль. – Вы живете в этой гостинице?

Незнакомец отвечал утвердительно.

– Как это случилось, что вчера вас не было с нами? – спросил Самуэль, продолжая вытираться. – Вы смотрите таким весельчаком… как живая форель в корзинке рыбака, – прибавил он тихонько.

– Вчера меня не было дома, – отвечал незнакомец, – мы выезжали с господином.

– Как фамилия вашего господина? – спросил м‑р Уэллер, раскрасневшись от внезапного волнения и от сильных трений полотенцем.

– Фиц-Маршал, – сказал незнакомец.

– Дайте вашу руку, почтеннейший, – сказал м‑р Уэллер, делая шаг вперед, – очень рад познакомиться с вами. Мне ужасно нравится ваше лицо.

– Скажите, пожалуйста, это, однако ж, очень странно, – проговорил желтолицый слуга наивным тоном, – вы мне понравились с первого взгляда; я готов был расцеловать вас, когда вы стояли под насосом.

– Право?

– Честное слово. Не удивительно ли это?

– Удивительно, – сказал Сам, всматриваясь с удовольствием в глупую фигуру незнакомца. – Как ваше имя, любезный друг?

– Иов.

– Прекрасное имя. A фамилия?

– Троттер, – сказал незнакомец. – A вас как величают?

Самуэль припомнил предостережение своего господина и отвечал:

– Меня зовут Уокер; фамилия моего господина – м‑р Вилькинс. Не угодно ли вам перекусить чего-нибудь, м‑р Троттер?

– С удовольствием, – отвечал желтолицый, с благоговением укладывая свою книгу в карман.

Они отправились в буфет, выпили по рюмке водки и закусили колбасой. М‑р Уэллер приказал подать бутылку рома и огромный чайник кипятку, с прибавлением двух лимонов и гвоздики.

– Хорошее у вас место, м‑р Троттер? – спросил Самуэль, приготовляя стакан пунша.

– Дурное, любезный друг, мизеристо.

– Как?

– Да так. М‑р Фиц-Маршал намерен жениться на этих днях.

– Право?

– Точно так; но это бы еще ничего: он намерен похитить молодую девушку, богатую наследницу, из девичьего пансиона.

– Какой дракон! – проговорил м‑р Уэллер, размешивая другой стакан. – Пансион этот в здешнем городе, я думаю?

Хоть этот вопрос был предложен самым невинным и беспечным тоном, однако ж м‑р Иов Троттер обнаружил своими жестами, что он понимает нескромность своего друга.

Опорожнив стакан горячего пунша, он бросил таинственный взгляд, моргнул обоими глазами и принялся выделывать своей рукою аллегорическое движение, показывая, будто выкачивает воду из колодца. По смыслу этой аллегории, м‑р Троттер представлял колодезь, откуда м‑р Уэллер собирался черпать таинственную воду.

– Нет, нет, – сказал м‑р Троттер, – тут надо придержать свой язык. Это секрет, большой секрет, м‑р Уокер.

Говоря это, м‑р Троттер поставил свой стакан вверх дном, напоминая таким образом, что ему нечем больше утолить своей жажды. М‑р Уэллер понял деликатный намек и поспешил налить другой стакан.

– Так это секрет! – сказал Самуэль.

– Думать надобно, что так, – отвечал м‑р Троттер, прихлебывая живительную влагу.

– Богат ваш господин, любезный друг? – спросил Самуэль.

М‑р Троттер улыбнулся и, придерживая стакан левою рукою, знаменательно ударил правой четыре раза по карману своих светло-серых штанов, намекая таким образом, что сэр Фиц-Маршал мог сделать то же самое, не обеспокоив никого звоном денежного металла.

– Так это, выходит, он затеял рискованное дело, любезный друг? – спросил Самуэль.

М‑р Троттер улыбнулся.

– A знаете ли что, любезный друг, – продолжал м‑р Уэллер, – ведь вы будете отчаянный каналья, если позволите своему господину увезти эту девицу.

– О-о-ох! Я знаю это, м‑р Уокер, – отвечал Иов Троттер, бросив на своего товарища печальный взгляд, исполненный сердечного сокрушения, – я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мне делать?

– Делать! – воскликнул Сам. – рассказать обо всем содержательнице пансиона и выдать злонамеренного человека.

– Кто-ж поверит моим словам, м‑р Уокер? Молодую девушку считают, разумеется, образцом невинности и скромности; она запрется во всем, запрется и мой господин. Кто поверит словам бедного слуги? Я потеряю свое место, и, вдобавок, мне же дадут дурной аттестат.

– Да, тут есть закорючка своего рода, – проговорил Самуэль, – вы правы, дружище.

– Совсем иное дело, – продолжал м‑р Троттер, – если бы мне удалось отыскать какого-нибудь почтенного джентльмена, защитника угнетенной невинности, тогда, пожалуй, было бы можно помешать этому нечестивому делу; но и здесь опять своего рода закорючка, м‑р Уокер. Я не знаю никого в этой глуши, да если-б и знал, кто опять поверит моим словам?

– Баста! – вскричал Самуэль, быстро вскочив с места и схватив руку своего нового друга. – Мой господин точь-в‑точь такой джентльмен, какой вам нужен.

Через несколько минут м‑р Иов Троттер был введен в комнату м‑ра Пикквика. Самуэль представил в коротких словах сущность дела.

– Великий Боже! Неужели я должен выдать своего собственного господина! – воскликнул м‑р Иов Троттер, приставляя к своим глазам розовый платочек в четыре квадратных дюйма.

– Чувствительность этого рода делает вам честь, – отвечал м‑р Пикквик тоном искреннего участия, – тем не менее, однако ж, вы должны исполнить свою обязанность.

– О-о-ох! Все мы под Богом ходим! – всхлипывал Иов Троттер. – Знаю, сэр, я, как честный человек должен исполнять свой долг; но вы поставьте себя на мое место: я ношу платье своего господина, и он же дает мне насущный хлеб; он мой благодетель, в некотором смысле, хотя я знаю, что он плут.

– Благородная душа! – воскликнул растроганный м‑р Пикквик. – Честная натура!

– О-о-ох!

– Послушайте, любезный, – перебил Самуэль, смотревший с некоторым нетерпением на эту слезливую церемонию, – водовозные тележки хороши в свое время, но подчас, как, например, теперь, они ни к чорту не годятся.

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик строгим тоном, – мне очень неприятно видеть в вас неуважение к благородным чувствам этого молодого человека.

– Так-то оно так, сэр, – возразил Самуэль, – чувства благородные, нечего сказать, да только я присоветывал бы ему припрятать их подальше в своей груди, a не растрачивать по пустякам в тепленькой водице, до которой нам с вами нет ни малейшей нужды. Слезы ведь не то, что стенные часы или паровой котел, что кипит напропалую, когда кочегар подкладывает под иего горячих углей. Вот как покончите это дело, любезный друг, ступайте в кофейную, закурите трубку и плачьте, сколько вашей душеньке угодно; a теперь для вас всего лучше припрятать в карман этот красненький платочек.

– Слуга мой говорит правду, – сказал м‑р Пикквик, – хотя, быть может, его образ выражения слишком груб и необтесан.

– Уж я это и сам вижу, – сказал м‑р Троттер, – что делать, сэр? Не выдержал! Постараюсь укрепиться.

– Очень хорошо, любезный, – отвечал м‑р Пикквик, – теперь скажите нам: где этот пансион?

– За городом, сэр, недалеко от заставы: большой каменный дом.

– Когда-ж назначено привести в исполнение этот ужасный план? – спросил м‑р Пикквик. – Когда он увезет ее?

– Ночью, сэр, – отвечал Иов.

– Ночью! – воскликнул м‑р Пикквик.

– Сегодня ночью, сэр, лишь только солнце отвратит свои лучи от нечестивого дела. Я просто готов с ума сойти от тоски.

– Нужно принять немедленные меры, – сказал м‑р Пикквик. – Сейчас отправлюсь к содержательнице пансиона.

– Прошу извинить, сэр, – сказал Иов, – но я думаю, что эта мера не годится.

– Отчего?

– Мой господин, надобно вам доложить, человек очень хитрый.

– Знаю.

– Он вкрался в доверие всех этих леди, и содержательница пансиона без ума от него. Вы можете ползать перед нею на коленях и божиться, сколько вам угодно: она не поверит ни одному слову, особенно, если не будет у вас других доказательств, кроме донесения слуги. Разумеется, мой господин скажет, что я негодяй, которого он собирался прогнать за какую-нибудь вину, – и этого будет довольно. Тогда я пропал, и вы нисколько не успеете в своем намерении.

– Что-ж мне делать? – сказал м‑р Пикквик.

– Всего лучше поймать его на месте преступления: других средств я не вижу никаких. Старая леди поверит только своим собственным глазам.

– Как же поймать его на месте преступления? – сказал м‑р Пикквик. – Ведь это, я полагаю, очень трудно. Едва ли мне удастся.

– Не знаю, как это объяснить вам, сэр, – сказал м‑р Иов Троттер после минутного размышления, – но с этим, пожалуй, было бы легко сладить, если б вы послушались моего совета.

– Говорите.

– Дело, видите ли, получает такой оборот: мы подкупили двух служанок, и они устроили так, что сегодня ночью, с десяти часов, м‑р Фиц-Маршал и я будем скрываться в кухне. Как скоро все эти женщины разбредутся по своим постелям, мы немедленно должны выйти из кухни, и молодая девушка выбежит к нам из своей спальни. Почтовый экипаж будет стоять у ворот, и тогда – поминай как звали.

– Ну?

– Так вот я и думал, сэр: если б, примером сказать, вы одни подкараулили нас в саду.

– Один! – воскликнул м‑р Пикквик. – Зачем же один?

– Я полагаю, сэр, что этого требует с вашей стороны деликатность к дамам. Содержательнице пансиона было бы, конечно, очень неприятно, если б нашлось много свидетелей этой истории. Я полагаю, надобно иметь некоторую снисходительность к чувствам молодой девушки.

– Правда ваша, любезный, правда, – сказал м‑р Пикквик. – Снисходительность к молодым людям – первое условие для всякого честного намерения. Продолжайте.

– Так вот я и рассчитываю: если б вам запрятаться в сад и ровно в половине двенадцатого пробраться через галлерею до кухни; я бы отворил вам дверь, и вы бы как раз в самую пору нахлынули на этого бессовестного человека, который, так сказать, заманил меня в свою западню.

Здесь м‑р Троттер испустил глубокий вздох.

– Не печальтесь, любезный, – сказал м‑р Пикквик утешительным тоном, – добрые дела не остаются без возмездия ни в этой, ни в будущей жизни.

Слезы умиления опять навернулись на глазах добродетельного лакея. Было ясно, что ему, несмотря на совет Самуэля, слишком трудно преодолевать болезненные ощущения своего сердца.

– Тьфу ты пропасть! – сказал Самуэль. – Сроду не видал таких плакс. Послушайте, любезный, не водянка ли у вас в голове?

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик строгим тоном, – прикусите свой язык.

– Слушаю, сэр.

– Признаюсь, этот план мне слишком не нравится, – сказал м‑р Пикквик после глубокого размышления. – Почему бы мне прямо не снестись с родственниками молодой девушки?

– Да потому, сэр, что они живут за сотню миль от этого города, – отвечал м‑р Иов Троттер.

– Хитрая закорючка! – промолвил про себя м‑р Уэллер.

– И как мне пробраться в этот сад? – продолжал м‑р Пикквик.

– Это не мудрено, сэр: стена низенькая, и ваш слуга может придержать вас за ногу.

– Придержать за ногу! – машинально повторил м‑р Пикквик. – И вы наверное будете подле той самой двери, о которой говорите?

– Непременно. Ошибки здесь не может быть, одна только эта дверь и выходит в сад. Постучитесь, когда забьют часы, и я отворю вам в ту же минуту.

– Вообще этот план мне не по сердцу, – заметил м‑р Пикквик, – но уж так и быть: дело идет о счастьи молодой девушки и я готов на все решиться. Хорошо, я буду в саду.

Таким образом, увлеченный врожденною добротою сердца, м‑р Пикквик отважился на предприятие, имевшее романический характер, столь чуждый его спокойной натуре.

– Как называется этот дом? – спросил м‑р Пикквик.

– Вестгет. Лишь только выйдете за город, своротите вправо: он стоить особняком недалеко от большой дороги. На воротах медная доска с надписью.

– Знаю, – сказал м‑р Пикквик. – Я заметил его прежде, когда проезжал через этот город. Хорошо, любезный, вы можете на меня положиться.

М‑р Троттер отвесил низкий поклон и повернул к дверям; м‑р Пикквик поспешил всунуть гинею в его руку.

– Это, любезный, за вашу добродетель, – сказал м‑р Пикквик. – Будьте всегда честным человеком. Нечего благодарить. Не забудьте – в половине двенадцатого.

– Не забуду, сэр, будьте спокойны, – отвечал м‑р Иов Троттер.

С этими словами он вышел из комнаты в сопровождении Самуэля.

– Ну, да; на таких условиях я бы готов расплакаться и сам, – заметил м‑р Уэллер, – только я не понимаю, черт побери, откуда у вас льются эти слезы?

– Из сердца, м‑р Уокер, – отвечал м‑р Иов Троттер торжественным тоном. – Прощайте.

– Ты, однако ж, полезный плакса: мы из тебя повыжали все, что нам нужно, – думал м‑р Уэллерь, когда сердобольный Иов скрылся с его глаз.

Но мы не можем определить с такою же точностью течение мыслей в душе м‑ра Троттера, потому что нам вовсе неизвестно, что он думал.

День прошел с замечательною быстротой, наступил вожделенный вечер, и, немного спустя после захождения солнца, Самуэль Уэллер доложил своему господину, что м‑р Джингль и его слуга готовы отправиться в дорогу. Багаж их укладывается, и почтовая карета стоит перед подъездом. Ясно, что нечестивый план, как предсказал м‑р Троттер, приводится в исполнение.

Пробило одиннадцать часов, и м‑р Пикквик понял, что ему нельзя больше медлить ни минуты. Самуэль предложил, на всякий случай, своему господину теплое пальто; но м‑р Пикквик отказался, чтобы не иметь лишней тяжести на своих плечах.

Ярко сияла луна на небесах, но густые облака скрывали ее от земной юдоли. Была прекрасная сухая ночь, но непроницаемая тьма господствовала повсюду, так что можно было выколоть глаза, нечаянно наткнувшись на какой-нибудь предмет. Дорожки, поля, огороды, дома и деревья исчезли в глубокой тени. Было душно и жарко. В целом городе ни одного звука; изредка только слышался отдаленный лай какой-нибудь собаки.

М‑р Пикквик и его слуга подошли к стенам Вестгета и, обогнув фасад, остановились перед забором сада.

– Вы воротитесь в гостиницу, Сам, после того как пособите мне перебраться через стену, – сказал м‑р Пикквик.

– Слушаю, сэр.

– Вы будете сидеть в моей комнате и ждать моего возвращения.

– Непременно.

– Возьмите же теперь мою ногу и, когда я скажу – «ну», приподнимите меня тихонько.

– Слушаю.

Сделав эти предварительные распоряжения, м‑р Пикквик ухватился за край стены и передал условный пароль послушному слуге; но было ли его тело в некоторой степени способно к такой же эластичности, как его душа, или м‑р Уэллер сообщил грубейший смысл повелению относительно приподнятия ноги своего господина, только м‑р Пикквик весьма неосторожно перекувыркнулся через забор, повалился кубарем на крыжовничий кустарник и наткнулся носом на розовое деревцо.

– Надеюсь вы не ушиблись, сэр? – проговорил Самуэль громким шепотом, постепенно оправляясь от изумления, естественно последовавшего за внезапным исчезновением его господина.

– Конечно, я не ушиб себя, – отвечал м‑р Пикквик по другую сторону стены, – но думать надобно, что вы ушибли меня, Самуэль.

– Авось Бог милостив, сэр.

– Ничего, однако ж, – сказал м‑р Пикквик, высвобождаясь из кустарника, – небольшая царапина на лице, кости целы. Ступайте домой.

– Прощайте, сэр.

– Прощайте.

Медленным и осторожным шагом Самуэль Уэллер отошел от стены. М‑р Пикквик остался один в саду.

Огонек мелькал по временам в различных окнах и появлялся на лестничных ступенях; м‑р Пикквик понял, что в доме ложились спать. Забившись в угол стены, он решился терпеливо ждать урочной минуты. Многие на его месте, нет сомнения, должны бы были почувствовать тоскливость в своей душе и некоторую робость; но м‑р Пикквик был бодр и крепок духом. Он сознавал вполне безукоризненную честность своих целей и был уверен в благородстве сердобольного лакея. Тишина в природе и безмолвие ночное могли навести скуку на обыкновенных людей; но всеобъемлющий дух великого человека не знает скуки. М‑р Пикквик погрузился в размышление относительно непостоянства человеческой судьбы, как вдруг его внимание обратилось на бой часового колокола в соседней церкви. Две четверти двенадцатого!

– Пора! – подумал м‑р Пикквик, переступая осторожно на своих ногах.

Он взглянул на дом: огни постепенно загасли, ставни затворились. Легли спать. М‑р Пикквик на цыпочках подошел к дверям и тихонько постучался. Прошло две или три минуты без ответа: м‑р Пикквик постучался в другой и третий раз.

Наконец, послышался на лестнице шум шагов, и огонек проскользнул через замочную скважину двери. Задвижка отскочила, замок щелкнул, и дверь медленно начала отворяться.

И по мере того, как отворилась дверь шире и шире, м‑р Пикквик отступал назад дальше и дальше. Легко вообразить себе его изумление, когда, вместо сердобольного Иова, он увидел в дверях служанку со свечою в руке. М‑рь Пикквик журавлиным шажком отодвинулся назад вдоль галлерейной стены.

– Это, должно быть, кошка, Сара, – сказала девушка, обращаясь, вероятно, к своей подруге. – Кис, кис, кис.

Но так как ни одно животное не отвечало на эту ласку, девушка тихонько притворила дверь и заперла. М‑р Пикквик опять остался один, погруженный в ночную темноту.

– Это, однако ж, очень странно, – подумал м‑р Пикквик. – Вероятно, они засиделись сверх урочного часа. Жаль, что им вздумалось выбрать эту ночь для своих планов, очень жаль.

И с этими мыслями м‑р Пикквик поспешил опять забраться в уголок стены, где стоял он прежде. Надлежало подождать еще до вторичного возобновления условного сигнала.

Едва прошло минут пять, как молния прорезала окружающий мрак, сверкнула яркой полосой, и гром с ужасным треском раздался в отдаленном пространстве. Затем опять сверкнула яркая полоса, грянул гром с оглушительным ревом, и тучи разразились проливным дождем.

М‑р Пикквик знал весьма хорошо, что деревья – опасные соседи в продолжение грозы. Дерево было у него по правую руку, дерево по левую, дерево спереди и дерево сзади. Оставаться неподвижным на одном и том же месте значило сделаться вероятной жертвой громового удара, забежать на середину сада оказывалось неудобным вследствие полицейского дозора. Раз или два м‑р Пикквик пытался перелезть через стену; но так как теперь не было у него других ног, кроме данных ему природой, то несчастная попытка имела только следствием весьма неприятные царапины на коленях и крупные капли пота на благородном челе.

– Ужасно, ужасно! – воскликнул м‑р Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения после безуспешной экзерциции.

Он взглянул на дом, мрачный и спокойный. Отсутствие всякого движения служило несомненным признаком, что все улеглись спать. Не время ли опять возобновить сигнал?

М‑р Пикквик прокрался на цыпочках по мокрому щебню и, взойдя на галлерею, тихонько постучался в дверь. Он притаил дыхание, насторожил чуткий слух и приставил правый глаз к замочной щели. Никакого ответа: очень странно. Он стукнул еще немного посильнее и приставил левый глаз к той же щели. Послышался легкий шепот и затем робкий оклик:

– Кто там?

– Опять не Иов! – подумал м‑р Пикквик, торопливо отпрядывая вдоль стены. – Это женский голос.

Едва успел он дойти до этого заключения, как вдруг отворилось наверху окно и четыре женских голоса закричали разом:

– Кто там?

М‑р Пикквик не смел пошевелить ни рукой, ни ногой. Очевидно, что весь дом пробудился от сна. Он решился стоять неподвижно на своем месте, пока затихнет эта страшная тревога, и потом, употребив отчаянное усилие, перескочить через стену или погибнуть у забора.