Текст книги "Замогильные записки Пикквикского клуба"

– Очень хорошо, только теперь не в этом дело, – скороговоркой сказал м‑р Пикквик. – Мне надобно кой о чем переговорить с вами. Садитесь.

– Покорнейше благодарю.

И м‑р Самуэль Уэллер сел, озаботившись предварительно положить за дверями перед лестницей свою старую белую шляпу.

– Шляпенка не мудрящая, сэр, – сказал он, вынимая платок из кармана, – но для носки, я вам скажу, материал чудодейственный, лучше всякой черепицы, что идет на дырявую крышу. Поля, правда, в ней исчезли, то есть сгинули, сэр; но это ничего, или даже, это очень хорошо, потому, во-первых, что без полей она гораздо лучше, и потому, во вторых, что ветерок свободнее продувает через дырья. Я прозвал ее летучим вентилятором, сэр.

Высказав эту сентенцию, м‑р Уэллер улыбнулся приятнейшим образом, взглянув на всех пикквикистов.

– Стало быть, можно теперь повести речь насчет того дела, для которого я пригласил вас, – сказал м‑р Пикквик веселым тоном.

– Ведите, сэр, готов слушать вас, сэр, как говорил один ученик своему учителю, когда тот съездил его линейкой по голове.

– Надобно прежде всего узнать, мой милый, довольны ли вы настоящим местом?

– Задача мудреная, сэр. Я буду отвечать вам откровенно, если вы потрудитесь наперед доложить, имеется ли у вас для меня в виду примером будучи сказать, какое-нибудь лучшее место?

Луч краткого благоволения заиграл на умилительной физиономии м‑ра Пикквика, когда он произнес свой ответ:

– Я почти решился взять вас к себе.

– Право?

– Да.

– Жалованье?

– Двенадцать фунтов в год.

– Платье?

– Две фрачных пары.

– Работа?

– Ходить за мною дома и путешествовать вместе со мною и этими джентльменами.

– Идет!

– Стало быть, вы соглашаетесь?

– Идти в услужение к старому холостяку? Соглашаюсь, сэр, если только платье придется под стать к моему летучему вентилятору.

– Я вам подарю новую шляпу.

– В таком случае вентилятор пригодится на растопку камина.

– Можете вы представить рекомендацию?

– Спросите обо мне содержательницу гостиницы «Белого оленя».

– Можете придти сегодня вечером?

– Я готов надеть ваше платье сию же минуту, если угодно вашей милости, – проговорил Самуэль решительным тоном.

– Приходите в восемь часов. Если рекомендация окажется удовлетворительною, платье будет готово.

За исключением одной весьма простительной шалости, в которой принимала некоторое участие смазливая горничная «Белого оленя», поведение м‑ра Уэллера оказалось чистым, как хрусталь, и м‑р Пикквик в тот же день взял его к себе. Привыкнув к обыкновенной быстроте и решительности во всех делах общественной и частной жизни, великий человек повел своего нового слугу на одно из тех благодетельных торжищ, которые принимают на себя обязанность снабжать джентльменов готовыми платьями всех возможных цветов и фасонов, и прежде, чем кончился этот вечер, м‑р Самуэль Уэллер облачился в серый фрак со светлыми пуговицами, надел черную шляпу с кокардой, пестрый жилет, синие брюки, легкие штиблеты, и запасся прочими необходимыми статьями туалета. Само собою разумеется, что на пуговицах были вырезаны эмблематические буквы: П. К.

Поутру на другой день пикквикисты с новым слугою катились в дилижансе по большой дороге в Итансвилль.

– Черт меня возьми, если я понимаю, в чем моя новая должность, – бормотал Самуэль, сидя на козлах вместе с кучером дилижанса, – камердинер я, конюх, лакей, дворецкий, доезжачий, или, быть может, все это вместе, то, что называется, картофельный кисель, приправленный чесноком, медом и сметаной. Какая мне нужда? Спи, голубчик, ешь, веселись, смотри в оба, и… и многая лета тебе, м‑р Пикквик!

Глава XIII

Брожение умов и волнение сердец в славном городе Итансвилле.

Мы должны, однако ж, признаться откровенно, что, вплоть до погружения наших мыслей в деловые бумаги Пикквикского клуба, нам никогда не приходилось встречать имя Итансвилля, и даже после, несмотря ни на какие исследования, мы никак не могли подтвердить очевидными доказательствами действительное существование этого города на земном шаре. Благоговея перед каждым замечанием м‑ра Пикквика, историческим или статистическим, и вместе нисколько не надеясь на свою память, мы справлялись со всеми возможными авторитетами насчет этого предмета, перелистывали все древние и новые географии, рылись в географических словарях, пересмотрели все европейские карты, изданные учеными обществами и, к несчастью, нигде не встретили ничего похожого на Итансвилль. Остается, стало быть, допустить единственное предположение, что м‑р Пикквик, руководимый свойственным ему чувством деликатности, отстраняющей всякую личную обиду или колкий намек на кого бы то ни было, с намерением выставил в своих записках вымышленное название вместо действительного имени того места, которое было театром его наблюдений. К этому предположению, между прочим, привело нас одно маленькое обстоятельство, по-видимому ничтожное с первого взгляда, но чрезвычайно важное с историческо-критической точки зрения. Описав контору дилижансов, откуда выехали наши путешественники, м‑р Пикквик сделал вступление к подробной характеристике трактиров и гостиниц, где они переменяли лошадей; но самая характеристика тщательно зачеркнута у него толстым слоем чернил, так что при всех усилиях мы не могли разобрать ни одного слова: ясно, стало быть, что ученый муж с намерением озаботился скрыть от читателя самое направление своего путешествия, и критика никакими судьбами не может определить с точностью, в какую сторону и по какой дороге пикквикисты отправились из Лондона. Таким образом, отказываясь, к удовольствию читателя, от всяких бесполезных догадок, мы прямо перейдем к последовательному изложению фактов, описанных ученых мужем в хронологическом порядке.

Открывается прежде всего, что жители города Итансвилля, точь-в‑точь как и во всех других небольших английских городках, считали себя народом чрезвычайно важным в экономическом и гражданском смысле. Они резко разделялись между собою на две половины, или партии – на «Синих» и «Желтых». Каждый горожанин, сознавая свою собственную силу и важность своей индивидуальной личности, считал непременным долгом принадлежать сердцем и душою, к которой-нибудь из этих двух партий. При таком порядке вещей, у них, в некотором роде, все шло вверх дном, и, несмотря на кипучую деятельность, никто ни в чем не успевал. «Синие» не пропускали благоприятного случая поперечить «Желтым»; «Желтые» пользовались всяким удобным случаем поперечить «Синим», и отсюда выходило естественное следствие: где бы «Синие» и «Желтые» ни встретились между собой – на публичном митинге или в ратуше – между ними поднимались бесконечные споры, сопровождаемые иной раз крупной бранью. Нет надобности распространяться, что при таком отношении партий всякий вопрос в городе Итансвилле становился предметом самых противоположных рассуждений. Если «Желтые» предлагали, например, перенести на другое место торговый рынок, «Синие» собирали митинг, на котором постановляли, что затея «Желтых» – бесполезная прихоть сумасбродов в ущерб городской казны; если «Синие» предлагали украсить фонтаном городскую площадь, «Желтые» восставали против них с отчаянным упорством, доказывая вредоносное влияние фонтанов на нервы животных и людей. Были в Итансвилле магазины «Синие» и магазины «Желтые», трактиры «Желтые» и трактиры «Синие», и даже самые места в театре украшались названием «Желтых» и «Синих».

Само собою разумеется, что каждая из этих двух могущественных партий имела своего представителя и коновода, В городе издавались две газеты: «Итансвилльская Синица» и «Итансвилльский Журавль». «Синица» защищала «Синие» принципы: «Журавль», напротив, пропитан был насквозь мнениями «Желтых». Редакторы этих двух газет были, как и водится, заклятыми врагами, и весело было слушать, как они величали друг друга: «эта легкомысленная и непростительно-ветреная Синица». «Журавль, необузданно-дерзкий и наглый.» «Эта пустоголовая трещотка, внушающая, к стыду человечества…». «Сорванец, забывающий, по обыкновению, всякое чувство приличия и чести». Эти и подобные эпитеты, за которыми постоянно следовали кипучие возгласы и жаркие фразы, украшали всякий раз столбцы обеих газет и доставляли итансвилльской публике неистощимые материалы для вседневного негодования и восторга.

М‑р Пикквик, с своей обычной проницательностью, выбрал самое интересное время для посещения этого города. Жители Итансвилля выбирали из своей среды представителя в Нижнюю Палату, и по этому случаю в городе происходила страшная давка. Мнения сталкивались и расталкивались беспрестанно, и каждый кричал вдоволь, сколько его душе было угодно. Кандидатом «Синих» был достопочтенный Самуэль Сломки, знаменитый делами своего деда, между тем как «Желтые» приготовились стоять всею грудью за Горация Фицкина, владельца обширного поместья в окрестностях Итансвилля. «Синица» считала своею обязанностью предварить итансвилльских граждан, что взоры не только Англии, но и всего образованного мира были исключительно обращены на них в эту достопамятную эпоху, между тем как «Журавль» повелительно приказывал своим читателям явить себя достойными потомками древних британцев. Словом сказать, было очень весело.

Было довольно поздно, когда м‑р Пикквик и его друзья спустились, при содействии Сама, с кровли итансвилльского дилижанса. Огромные синие шелковые флаги развевались из окон гостиницы «Сизого медведя», и перед каждым стеклом красовались объявления, напечатанные гигантскими буквами, что «Комитет достопочтенного Самуэля Сломки» заседал здесь постоянно. Толпа праздного народа, собравшегося среди дороги, смотрела на рослого и краснощекого джентльмена, который говорил с балкона убедительную речь в пользу м‑ра Сломки, – речь, совершенно заглушаемую боем четырех огромных барабанов, расставленных перед этой гостиницей приверженцами м‑ра Фицкина. Подле оратора стоял низенький человечек с весьма заботливой физиономией и энергическими ужимками: он снимал по временам свою шляпу и делал выразительные жесты, сопровождаемые в толпе громкими восклицаниями и страшным энтузиазмом. Кончив свою речь и надсадив горло, оратор сошел со сцены, уверенный, что вполне достиг своей цели, хотя никто не мог слышать его доказательств.

Лишь только пикквикисты вышли из дилижанса, воздух огласился троекратными залпами самых дружных восклицаний.

– Ура! Ур-ра! Ур-p-ра! – кричала толпа.

– Еще один раз! – сказал с балкона маленький человечек.

Залп восклицаний снова огласил воздух.

– Да здравствует Самуэль Сломки! – кричала толпа.

– Да здравствует Самуэль Сломки! – закричал м‑р Пикквик, снимая шляпу.

– Не надо Фицкина! – проревела толпа.

– Не надо Фицкина! – пробасил м‑р Пикквик.

– Урра! Ур-р-р-ра-а-а!

– Кто этот Сломки? – втихомолку спросил м‑р Топман.

– Почему мне знать? – отвечал м‑р Пикквик.

Пикквикисты вдруг измерили всю глубину этого ответа и, хотя никто из них не знал достопочтенного Самуэля Сломки, однако ж все принялись дружным хором кричать его имя.

Сопровождаемые между тем огромной толпой, путешественники подошли к воротам гостиницы, продолжая надрывать свою грудь и горло торжественными восклицаниями. Первым предметом их заботливости было – приискать квартиру для ночлега. М‑р Пикквик подозвал трактирного слугу.

– Есть ли у вас свободные нумера? – спросил он.

– Не знаю, сэр; кажется, все битком набито. Впрочем я справлюсь.

Слуга побежал в буфет и чрез несколько минут воротился с вопросом:

– Позвольте узнать, сэр: вы «Синий» или «Желтый»?

Задача довольно трудная, потому что ни м‑р Пикквик, ни его друзья не принимали, собственно говоря, ни малейшего участия в делах города Итансвилля. К счастью, м‑р Пикквик вспомнил в эту минуту о своем новом приятеле, м‑ре Перкере.

– Не знаете ли вы, любезный, одного джентльмена, по имени Перкера? – спросил м‑р Пикквик.

– Как не знать, сэр: м‑р Перкер – агент м‑ра Самуэля Сломки.

– Ведь он «Синий», я полагаю?

– Разумеется.

– Ну, так и мы «Синие», – проговорил м‑р Пикквик.

Заметив, однако ж, нерешительность и колебание слуги, м‑р Пикквик вручил ему свою визитную карточку, с поручением отдать ее немедленно м‑ру Перкеру, если он дома. Слуга побежал в гостиницу и через минуту воротился опять.

– М‑р Перкер приказал вас просить к себе, – сказал он торопливым тоном.

Следуя по указанному направлению, м‑р Пикквик вошел в огромную комнату первого этажа, где за большим письменным столом, заваленным бумагами и книгами, сидел не кто другой, как сам м‑р Перкер.

– Здравствуйте, почтеннейший, здравствуйте, – сказал сухопарый джентльмен, вставая со своего места, – очень рад вас видеть. Садитесь, почтеннейший. Вот и вы привели в исполнение вашу мысль. Пожаловали к нам на выборы – а?

М‑р Пикквик дал утвердительный ответ.

– Жаркое дело, почтеннейший, – сказал сухопарый джентльмен, – спор идет на славу.

– Очень рад это слышать, – сказал м‑р Пикквик, потирая руки, – усердие в делах, каких бы то ни было, доставляет истинное удовольствие наблюдателю человеческой природы. Так спор, вы говорите, идет здесь на славу.

– Да, почтеннейший, чрезвычайно жаркий спор. Мы заняли все гостиницы, трактиры, и оставили своим противникам только полпивные лавочки! – Дипломатическая стратагема, почтеннейший, и я рад, что мы успели пустить ее в ход.

– Какой же должен быть результат этого спора? – спросил м‑р Пикквик.

– Этого покамест еще нельзя сказать, – отвечал сухопарый джентльмен. – Фицкин тоже не дремлет со своей стороны: у него запрятано тридцать три голоса в сарае «Белого оленя».

– Запрятано? В сарае? – воскликнул м‑р Пикквик, изумленный как нельзя больше этою дипломатической стратагемой противной стороны.

– Да, почтеннейший, Фицкин держит их взаперти, под замком, для того, видите ли, чтоб нам нельзя было до них добраться. A впрочем, предосторожность почти лишняя: они пьянствуют напропалую с утра до ночи. Агент Фицкина, как видите, чрезвычайно искусный джентльмен, и я вполне уважаю его, как достойного собрата по ремеслу.

М‑р Пикквик смотрел во все глаза, но не говорил ничего.

– Хитрость за хитрость, дело известное, – продолжал м‑р Перкер, понизив свой голос до шепота. – Вчера был у нас небольшой вечер, soirêe intime, что называется… сорок пять дам, почтеннейший: при разъезде каждой из этих дам мы вручили, в виде небольшего подарка, по зеленому зонтику.

– По зеленому зонтику! – воскликнул м‑р Пикквик.

– Так точно. Сорок пять зеленых зонтиков, по семи шиллингов за штуку. Расход небольшой, почтеннейший; но дело в том, что теперь мужья этих дам, братья и любовники будут на нашей стороне.

– Недурно придумано, – заметил м‑р Пикквик. – Моя мысль, почтеннейший. Теперь в какую погоду ни отправляйтесь гулять, вы почти на каждом шагу встретите даму с зеленым зонтиком.

Здесь м‑р Перкер самодовольно улыбнулся и потрепал по плечу президента Пикквикского клуба. С появлением третьего лица прекратилось это излияние душевного восторга.

Это был высокий, худощавый джентльмен с рыжеватыми бакенбардами и лысиной на макушке. Его походка и озабоченный вид обличали человека, погруженного умом и сердцем в глубокие соображения утонченного свойства. Он был в длинном сером сюртуке и черном суконном жилете, на котором красовался лорнет в золотой оправе, прицепленный за одну из верхних пуговиц. Пуховая шляпа с низенькой тульей и широкими полями довершала его туалет. При входе его м‑р Перкер встал со своего места.

– Имею честь рекомендовать, – сказал он, обращаясь к президенту Пикквикского клуба, – м‑р Потт, издатель и редактор «Итансвилльской Синицы».

– Очень приятно, – сказал м‑р Пикквик, подавая руку вновь пришедшему джентльмену.

– Из Лондона, сэр?

– Так точно.

– Что поговаривают там о наших делах?

– Толкуют очень много, – сказал м‑р Пикквик, принимая большой грех на свою душу, так как в Лондоне никому и не грезилось об итансвилльских делах.

– Здешний спор, конечно, делает сильное впечатление на лондонскую публику? – спросил м‑р Потт.

– Весьма сильное, – сказал м‑р Пикквик.

– Иначе и быть не может, – заметил редактор «Синицы», бросив многозначительный взгляд на м‑ра Перкера. – Моя субботняя статья, вы знаете, должна была возбудить сильные толки.

– Непременно, – сказал м‑р Перкер.

– Моя газета, надеюсь, имеет некоторую известность.

– Громкую, сэр, громкую, – сказать м‑р Пикквик, слышавший первый раз от роду о существовании «Синицы».

– Печать – могущественное оружие, сэр.

М‑р Пикквик выразил свое полнейшее согласие, глубокомысленно кивнув головой.

– Я могу с гордостью сказать, что никогда не злоупотреблял ею. Я никогда не направлял этого благородного оружия, находящегося в моих руках, против частной жизни моих сограждан и я надеюсь, сэр, что все усилия моего таланта… конечно скромного… быть может, даже ничтожного… были постоянно посвящены распространению всех принципов, которые… так сказать… с точки зрения… относительно влияния…

Редактор «Синицы» пришел, по-видимому, в некоторое затруднение. М‑р Пикквик выручил его своим положительным ответом:

– Я совершенно согласен с вами, сэр.

– Очень рад, очень рад: это делает честь вашему уму и благородству вашей души. – A позвольте спросить вас, сэр, как настроено общественное мнение в Лондоне относительно моих споров с «Итансвилльским Журавлем»?

– Оно чрезвычайно заинтересовано этим спором, – сказал м‑р Перкер с лукавым видом.

– И этот спор, – подхватил Потт, – будет продолжаться до моего последнего издыхания… до последней капли моего таланта. От этого спора, сэр, не отступлю я никогда, хотя бы надменный «Журавль» поджал свои крылья. Пусть узнает весь свет, что правда для «Синицы» всего дороже, что за правду, если понадобится… сэр, сэр: amicus Plato, sed magis arnica veritas. Кто против правды и «Синицы»? Один «Журавль»; я убежден, что на всем пространстве Великобритании общественное мнение за меня.

– Вы поступаете благородно, сэр, – сказал м‑р Пикквик, с жаром пожимая руку великодушного Потта.

– Благодарю вас, сэр; вы, сколько я замечаю, человек с тактом и большим талантом, – сказал м‑р Потт, задыхаясь от скопления в его груди патриотических чувств, принявших самый восторженный характер. – Чувствую себя совершенно счастливым от удовольствия познакомиться с человеком вашего образа мыслей.

– И я с своей стороны, – сказал м‑р Пикквик; – весьма рад, что удостоился, некоторым образом, внимания такого человека, как вы, милостивый государь. Позвольте, сэр, представить вам моих друзей, членов-корреспондентов клуба, основанного мною в английской столице.

– Сделайте одолжение, – сказал м‑р Потт.

М‑р Пикквик удалился и через минуту привел трех своих друзей, которые должным порядком и были представлены издателю «Итансвилльской Синицы».

– Вопрос теперь в том, почтеннейший, – сказал адвокат, обращаясь к м‑ру Потту, – куда мы поместим наших друзей?

– A разве нам нельзя остановиться в этой гостинице? – спросил м‑р Пикквик.

– Нет, почтеннейший, никак нельзя.

– Отчего же?

– Ни одной лишней постели в целом доме.

– Неприятно, – сказал м‑р Пикквик.

– Очень неприятно, – подтвердили его ученики.

– Ничего, господа, я придумал, как распорядиться, – сказал м‑р Потт, – в гостинице «Павлин», если не ошибаюсь, у нас еще есть две лишних постели, и двое, стало быть, могут отправиться туда; что же касается до вас, м‑р Пикквик, я бы очень рад был вам и одному из ваших друзей предложить помещение в своем доме: м‑с Потт, надеюсь, с удовольствием воспользуется обществом столичных гостей.

– Помилуйте, мне очень совестно вас беспокоить! – возразил м‑р Пикквик. – Мы еще так недавно знакомы…

– Таких людей, как вы, узнать не мудрено, – перебил обязательный редактор «Синицы». – С одного взгляда я, можно сказать, вполне постиг все благородство вашей души.

– Вашей супруге, конечно, будет неприятно…

– Напротив, очень приятно, – прибавил м‑р Потт энергическим тоном, отстранявшим уже всякую возможность дальнейших возражений.

Подумали, потолковали и решили, что поэт Снодграс и м‑р Топман должны воспользоваться порожними койками в «Павлине», между тем как сам президент и м‑р Винкель отправятся гостить в дом редактора «Синицы». Обед в гостинице «Сизого медведя», заказанный м‑ром Поттом, окончательно скрепил дружеские связи новых знакомцев. Было решено, что поутру на другой день все общество соберется опять в общей зале «Сизого медведя» и будет сопровождать достопочтенного Самуэля Сломки к избирательным урнам.

Домашний круг м‑р Потта ограничивался им самим и его почтенной супругой. Уже доказано продолжительным рядом наблюдений, что все истинно великие люди подвержены какой-нибудь маленькой слабости, которая становится в них тем поразительнее, чем выше и блистательнее их необыкновенные таланты. Была слабость и у м‑ра Потта, имевшая, впрочем, весьма умилительный и трогательный характер: он немножко трусил своей хорошенькой жены и любил подчиняться её маленьким капризам. Это замечание, однако ж, в настоящем случае не имеет никакой важности и силы: м‑с Потт была теперь до крайности любезна и радушно спешила принять дорогих гостей.

– Послушай, душенька, – сказал м‑р Потт, обращаясь к своей супруге, – рекомендую тебе м‑ра Пикквика, джентльмена из Лондона.

М‑с Потт с очаровательной улыбкой протянула свою пухленькую ручку президенту знаменитого клуба, и тот пожал ее с отеческою нежностью. М‑р Винкель между тем семенил около дверей, поклонился и не говорил ни слова, так как хозяин, по-видимому, совсем забыл о нем.

– Милый… – сказала м‑с Потт.

– Жизнь моя, – сказал м‑р Потт.

– Что-ж ты не представляешь другого джентльмена?

– Ах, прошу извинить! – воскликнул м‑р Потт. – Позвольте рекомендовать м‑ра…

– Винкеля, – подсказал м‑р Пикквик.

– М‑ра Винкеля, – повторил м‑р Потт.

И рекомендательная церемония окончилась вполне.

– Мы должны, сударыня, извиниться перед вами, – начал м‑р Пикквик.

– В чем?

– В том, сударыня, что расстраиваем своим присутствием домашний порядок, не имея на то никакого права.

– О, будьте на этот счет совершенно спокойны, – с живостью возразила м‑с Потт. – Для меня, уверяю вас, большой праздник – видеть новые лица: я живу почти взаперти в этом скучном городе, и случается, иной раз не вижу никого по целым неделям.

– Никого! – воскликнул м‑р Потт с некоторым изумлением.

– Никого, мой друг, кроме тебя, – возразила м‑с Потт с некоторою жесткостью.

– Дело, видите ли, вот в чем, м‑р Пикквик, – сказал хозяин в объяснение на жалобу своей жены, – образ жизни заставляет нас некоторым образом отказаться от многих удовольствий и наслаждений, доступных для жителей этого города. Мое общественное положение, как издателя «Итансвилльской Синицы», и влияние этой газеты на всю провинцию заставляют меня всецело отдаться политике…

– Милый… – перебила м‑с Потт.

– Жизнь моя… – проговорил редактор «Синицы».

– Неужели ты ни на минуту не можешь расстаться со своей политикой, мой друг? Постарайся приискать предмет для разговора, интересный сколько-нибудь для этих джентльменов.

– Но политика, мой друг, интересует м‑ра Пикквика, – отвечал смиренный супруг.

– Тем хуже для него и для тебя, – сказала м‑с Потт выразительным тоном, – у меня, напротив, голова идет кругом от здешней политики. Вечные ссоры с «Журавлем», глупые толки, брань, пересуды! Удивляюсь, мой друг, как у тебя достает охоты навязываться всем и каждому с этим вздором!

– Послушай, душенька…

– Вздор, вздор, нечего тут слушать. – Сэр, вы не играете в экарте? – спросила м‑с Потт, обращаясь к молодому спутнику президента.

– Мне будет, сударыня, очень приятно изучить под вашим руководством эту игру, – отвечал м‑р Винкель.

– В таком случае потрудитесь поставить к окну этот маленький столик: толки о здешней политике авось не достигнут до моих ушей, и я буду вам очень благодарна.

– Дженни, – сказал м‑р Потт служанке, вошедшей со свечами, – сходите в контору и принесите связку «Синицы» за тысяча восемьсот двадцать восьмой год. Я прочту вам, сэр, – прибавил редактор, обращаясь к м‑ру Пикквику, – я прочту вам свои передовые статьи, написанные в опровержение «Желтых» проныр, хотевших учредить здесь новую шоссейную заставу: надеюсь, вы позабавитесь.

– Я не сомневаюсь в этом, – сказал м‑р Пикквик.

Связка трехсот нумеров явилась на сцену; президент столичного клуба и редактор провинциальной газеты уселись за стол.

Долго мы рылись в бумагах м‑ра Пикквика и даже перечитывали по нескольку раз каждую страницу, надеясь отыскать, по крайней мере, краткое извлечение из этих статей, пропитанных глубокими соображениями политико-экономического свойства; но усилия наши не увенчались вожделенным успехом: великий человек повсюду хранил глубочайшее молчание относительно статей, принадлежащих редактору «Итансвилльской синицы». Не подлежит, однако ж, ни малейшему сомнению, что почтенный президент был проникнут поэтическим восторгом от необыкновенной свежести и живости слога прослушанных им статей, и м‑р Винкель приводит положительный факт, что глаза м‑ра Пикквика, пропитанные и увлажненные избытком удовольствия, были сомкнуты почти во весь этот вечер.

Доклад служанки о приготовленном ужине прекратил игру в экарте и положил конец вторичному чтению лучших мест «Итансвилльской Синицы». М‑с Потт была, по-видимому, в самом игривом и веселом расположении духа. М‑р Винкель сделал уже весьма значительные успехи в её добром мнении, и она объявила ему по секрету, что м‑р Пикквик – «презабавный старикашка»: выражение фамильярное, которое могли позволить себе весьма немногие особы, коротко знакомые с этим колоссально-гениальным мужем, исчерпавшим всю глубину человеческой премудрости. Отзыв м‑с Потт служит, конечно, самым трогательным и убедительным доказательством того уважения, каким м‑р Пикквик пользовался на всех ступенях общественной жизни, мгновенно располагая к себе умы и сердца всех особ, приходивших в непосредственное соприкосновение с ним.

М‑р Топман и м‑р Снодграс уже давно покоились богатырским сном в гостинице «Павлин», между тем как приятели их продолжали вести одушевленную беседу в гостеприимном доме редактора «Синицы». Был уже час за полночь, когда они отправились в свои спальни. Сон мгновенно овладел усталым организмом м‑ра Винкеля; но восторженные его чувства не прекращали своей деятельности даже во сне: оставаясь нечувствительным ко всем земным предметам, он долго видел перед собою образ прелестной м‑с Потт, и воображение его рисовало самые очаровательные картины.

Шум и толкотня, ознаменовавшие начало следующего дня, в состоянии были расшевелить душу самого романтического мечтателя, возвращая его из области воздушных умозрений к предметам действительной жизни. Лишь только рассвет заглянул в окна усыпленных домов, по улицам раздались звуки труб и барабанов, топот коней и крик людей, «Синих» и «Желтых», возвещавших об окончательных приготовлениях к великой борьбе между обеими враждующими партиями в славном городе Итансвилле. Пикквикисты пробудились и телом, и душой. М‑р Самуэль Уэллер, ночевавший в гостинице «Павлина», пришел ранним утром будить великого мужа.

– Ну, Сам, каково идут дела? – спросил м‑р Пикквик, когда исправный слуга переступил через порог его спальни. – Суматоха, я полагаю, страшная, а?

– Да, сэр, все, что называется, кипит, горит и юрлит, как, бывало, говаривала моя бабушка, когда переваривалась в печи её похлебка с. крапивой и петрушкой. – В гостинице «Сизого медведя» уже давно кричат во все горло.

– Это показывает, любезный, их усердную привязанность к общему делу – не так ли?

– Да как же иначе, сэр?

– Горячо работают, Сам?

– Кипятком, сэр. В жизнь не видывал такого пьянства и обжорства: дивиться надо, как никто из них не лопнет.

– Здешнее джентри, стало быть, очень щедро?

– И сказать нельзя.

– Какой свежий и бодрый народ! – воскликнул м‑р Пикквик, выглядывая из окна.

– Правда ваша, сэр, народ удивительно свежий, – отвечал Сам, – я и два буфетчика из гостиницы «Павлин» только-что откачали сегодня десятка три «Желтых» молодцов, что перепились вчера после ужина.

– Как откачали! – вскричал м‑р Пикквик.

– Да так, сэр, очень просто: они повалились, где кто попал, и, по-видимому, никакою пушкой нельзя было расшевелить их. Вот мы с буфетчиками и вытащили их всех, одного за другим, на вольный воздух, вытащили да и поставили под насос, поставили да и ну откачивать. Откачали, сэр: на каждую голову, я полагаю, пришлось ушата по четыре. За то теперь все – молодец к молодцу: свежи, сэр, здоровы и готовы лезть на стену за м‑ра Фицкина, который уж целую неделю кормит их и поит на свой счет.

– Может ли это быть?

– Очень может. Да где же вы изволили родиться, сэр, если не понимаете этих вещей? Бывают здесь проделки почище этой.

– Почище?

– Именно так. Вот хоть, примером сказать, вечером третьего дня, накануне последних выборов «Желтые» смастерили отличную штуку: они подкупили буфетчицу «Сизого медведя» запустить, что называется, коку с соком в пуншевые стаканы четырнадцати избирателей, которым следовало подавать голоса в пользу м‑ра Сломки.

– Что это значит – кока с соком?

– Попросту сказать: сонный порошок, подсыпанный в коньяк. Напились они, голубчики, напились да и проспали больше суток, a выбор кончился без них. Одного, правда, привезли для опыта в городскую ратушу, да толка не вышло никакого: спал мертвецки, хотя и колотили его в спину. Делать нечего: отвезли его назад и положили в постель. Четырнадцати голосов как не бывало! Это все делает, говорят, агент м‑ра Фицкина: продувная бестия!

– Странно, очень странно, – проговорил вполголоса м‑р Пикквик, обращаясь отчасти к себе, отчасти к Саму.

– Конечно, сэр, странность тут имеется в некотором роде; да все же это, с вашего позволения, совсем не то, что случилось однажды с моим отцом во время выборов в этом же самом городе. Вот, сэр, штука, так штука!

– Что такое? – спросил м‑р Пикквик.

– Кажется, я уже имел честь докладывать вашей милости, что он служил в кучерах, да и был он слишком толст, чтобы заниматься каким-нибудь другим ремеслом. Случилось однажды, привез он свою бричку в этот самый город. Были выборы так же, как теперь, и одна из партий предложила ему привезти из Лондона джентльменов, обещавшихся подать свои голоса в пользу избираемого кандидата, И вот, сэр, накануне отъезда его вдруг покорнейше просят в комитет кандидата противной стороны для-ради, так сказать, некоторых объяснений по кучерской части. Приходит мой родитель, зеркала – уму помраченье; письменный стол, разноцветные огни, перья, чернила, груды бумаг, дюжины две джентльменов – присутствие, сэр, во всем разгаре, – «Здравствуйте, м‑р Уэллер, здравствуйте!» говорит один джентльмен сановитой физиономии, – «очень рад вас видеть, сэр; как поживаете, м‑р Уэллер?» – Слава Богу, – говорит мой отец, – покорно вас благодарю, сэр; вы тоже, надеюсь, совсем здоровы, покорно благодарю. – «Садитесь, м‑р Уэллер, покорнейше прошу вас, сэр, садитесь». Сел мой отец рядом с этим джентльменом, и минуты две они пристально смотрели друг на друга. – «Вы не помните меня, м‑р Уэллер?» – говорит джентльмен. – Нет, говорит, не могу припомнить вашей милости, – говорит мой отец. – «А я так вас хорошо знаю, – говорит джентльмен, – я знавал вас еще мальчиком: как это могло статься, что вы меня не помните, м‑р Уэллер?» – Нет, – говорит мой отец, – не помню, да и только. – «Это очень странно», – говорит джентльмен. – Странно, – говорит мой отец. – «У вас, должно быть, предурная память, м‑р Уэллер», – говорит джентльмен. – Предурная, – говорит мой отец. – «Я так и думал, – говорит джентльмен: – не угодно ли стаканчик пунша, м‑р Уэллер?» – Покорно благодарю, – говорит мой отец. – Вот они, сэр, сидят да пьют, пьют да говорят насчет этих житейских дел и обстоятельств по кучерской части. После третьего стакана пунша память у моего родителя как будто просветлела, и ему показалось, что он точно припоминает черты незнакомого джентльмена. Сделали стакан гоголь-моголя, для возобновления знакомства, и тут же добрый джентльмен вручил ему банковый билет в двадцать фунтов. – «Между этим городом и Лондоном прескверная дорога, м‑р Уэллер: как вы думаете, сэр?» – говорит джентльмен. – Тяжеленько, сэр, нечего сказать, – говорит мой отец. – «Подле канала особенно дорога никуда не годится», – говорит джентльмен. – Езда плохая, – говорит мой отец. – «Послушайте, м‑р Уэллер, – говорит джентльмен, – вы превосходный ездок, и мы знаем, что вы можете делать с вашими лошадьми все, что вам угодно. Так вот оно, видите ли, в чем штука, м‑р Уэллер: мы вас очень любим и весьма уважаем ваши кучерские таланты. Завтра вам надобно будет привезти сюда некоторых джентльменов. Очень хорошо, м‑р Уэллер: если случится как-нибудь, что лошадки ваши заартачатся, как скоро вы поедете мимо канала, бричка перевалится на бок, и джентльмены полетят в канал, – разумеется, без всякого вреда для их костей, – то мы… вы понимаете, м‑р Уэллер, мы будем вам очень благодарны за такую ласку». – Господа, – говорит мой отец, вставая со стула и обращаясь ко всем джентльменам, – вы народ очень добрый, и я вас полюбил от всего сердца. Еще стаканчик пунша за ваше здоровье, и все у нас покатится, как по маслу. – Допив стакан, родитель мой раскланялся, положил деньги в карман и вышел из дверей. Так вот оно, сэр, поверите ли, – продолжал Самуэль, бросая невыразимо бесстыдный взгляд на своего господина, – поверите ли, что в тот самый день, как родитель мой ехал с лондонскими джентльменами, его лошади вдруг заартачились, понеслись, забушевали, бричка опрокинулась, и джентльмены все до единого попадали в канал.