Текст книги "Рождественские видения и традиции"

– Спит она? – продолжал Тоби, выдумывая предлог, чтобы заглянуть в комнату дочери.

– О, тихим, счастливым сном! Но, тем не менее, я еще не могу ее оставить, отец. Посмотри, как она крепко держит мою руку!

– Мэг, – прошептал Тоби, – слушай колокола!

Она прислушалась, но на ее лице, повернутом к отцу, не отразилось ни малейшего удивления. Было очевидно, что голос колоколов был чужд для нее.

Тоби вышел из ее комнаты, вновь сел на стул возле камина и стал слушать. Прошло несколько времени. Не было никакой возможности долее сидеть здесь; сила, с которой они призывали его, была прямо таки страшна!

«Если дверь на колокольню действительно открыта, – рассуждал сам с собою Тоби, быстро скидывая свой передник, но забыв о шляпе, – что тогда мешает мне подняться на колокольню и удостоверяться, в чем там дело? Если же она закрыта, то не о чем и разговаривать, и я успокоюсь».

Когда он бесшумно выскользнул на улицу, то был почти уверен, что дверь на колокольню окажется закрытой и замкнутой на ключ. Он очень часто бывал там и редко, когда видал ее открытой, не более двух-трех раз за все время. Это была маленькая сводчатая дверь с наружной стороны церкви, в темном углублении, за высокой колонной. Она висела на огромных железных петлях и была снабжена таким чудовищным замком, что петли и замок, казалось, были больше ее самой.

Но каково было его удивление, когда, приблизившись к церкви с непокрытой головой и протянутой рукой к этому темному углублению (не без известного опасения, что вот-вот чужая рука неожиданно схватит его руку, и приготовившись, без сомнения, сейчас же выдернуть ее, так как он дрожал при одной мысли об этом), он убедился, что дверь, открывавшаяся вовнутрь, была полураскрыта.

В первое мгновение охватившего его удивления он хотел было идти обратно, или принести свет, или привести кого-нибудь. Но мало-помалу мужество вернулось к нему, и он решился подняться один.

«Чего мне бояться? – думал Тоби. – Ведь это церковь! Да, кроме того, и звонари, конечно, на колокольне, и это они забыли закрыть дверь».

Он вошел в дверь, ощупывая дорогу, как слепой, так как вокруг него царили полный мрак и безмолвие. Колокола перестали звонить.

Принесенная с улицы ветром пыль образовала как бы мягкий бархатный ковер, и это производило не только какое-то странное, но даже зловещее впечатление. Первая ступенька лестницы начиналась так близко от двери, что Тоби споткнулся о нее и, невольно ударившись ногою о дверь, закрыл ее, а когда она тяжело захлопнулась, то не было никакой возможности вновь раскрыть ее.

И вот теперь уж он вынужден был подвигаться вперед… Тоби, ощупывая руками дорогу, продолжал подниматься все выше и выше по круглой винтовой лестнице. Выше! Выше! Все выше!

Надо заметить, что подниматься по подобной лестнице, да еще в полнейшей темноте, было нелегко. Лестница была так узка и низка, что его руки постоянно хватались за что-нибудь. То ему представлялся человек, то призрак, стоящий перед ним или уходящий в сторону, чтобы дать ему дорогу. Тогда он проводил руками по гладким стенам, ища наверху голову, а внизу ноги привидения, дрожа всем телом от охватывавшего его страха. Изредка гладкая, ровная поверхность стен прерывалась дверью или нишей, углубление которой представлялось ему таким же громадным, как сама церковь. Он чувствовал себя на краю пропасти, и ему казалось, что он стремглав полетел в нее головой вперед, пока, наконец, его рука не нащупывала вновь цельной сплошной стены.

И вот он поднимался все выше, выше, выше! И все кругом, кругом! И все выше! И все выше! Понемногу тяжелый, удушливый воздух стал свежеть. Вскоре Тоби почувствовал первые порывы ветра, который через несколько мгновений задул с такой силой, что бедняга с трудом держался на ногах. К счастью, ему удалось добраться до стрельчатого башенного окна, расположенного так невысоко, что он мог схватиться за него. Он смотрел с этой высоты вниз, на крыши домов, на дымящиеся трубы, на газовые рожки, выделявшиеся светлыми пятнами. Он особенно внимательно всматривался в ту часть города, где он жил, представляя себе, что Мэг, обеспокоенная его долгим отсутствием, зовет его. Все виденное казалось ему чем-то неопределенным, нагроможденным одно на другое, потонувшим в тумане и тьме.

Он был в той части колокольни, где обыкновенно стоят звонари. Тоби схватил конец одной из измочаленных веревок, висевших сквозь отверстия дубового потолка. Он вздрогнул, думая, что это волосы, а потом задрожал от ужаса при мысли разбудить большой колокол. Сами же колокола находились еще выше, под самою крышею. Тоби, под влиянием охватившего его вновь очарования, продолжал подвигаться ощупью по какой-то особенно крутой и неудобной лестнице, ступени которой не представляли надежной опоры для ног.

Не останавливаясь перед трудностью подобного восхождения, Тоби наконец пролез сквозь отверстие пола и остановился только тогда, когда головою коснулся стропил крыши и очутился среди колоколов. Он был почти не в состоянии среди окружавшего его мрака разглядеть их гигантские размеры. Но он знал, что они возле него, мрачные, темные, безмолвные! Угнетающее ощущение страха и одиночества охватило его, как только он проник в это гнездо камня и металла, свитое на такой страшной высоте. У него закружилась голова, он дико вскрикнул: «О-о-о!..»

– О-о-о!.. – повторило эхо зловещим тоном.

Испытывая сильнейшее головокружение, испуганный, задыхающийся, Тоби обвел вокруг себя помутившимися глазами и упал в глубоком обмороке.

Мрачные тучи витают над океаном мысли и его глубокие воды еще мутны, когда очнувшись от неподвижности покоя, он с усилием, наконец, вздымает свои волны, чтобы перейти от смерти к жизни! Причудливые, дикие чудовища в момент его неполного возрождения преждевременно всплывают на его поверхность. Множество обрывков и частей различных образов соединяются и перемешиваются совершенно непоследовательно, случайно. Когда, как и какими загадочными путями постепенности вновь отделяются они друг от друга? Каким образом всякая мысль, всякое ощущение вновь воспринимает свою строго определенную форму, вновь возвращается к жизни реальной и строго ограниченной? Все это вопросы, на которые ни один человек не сумеет ответить, хотя каждый человек является тем центром, где ежедневно происходит эта великая тайна!

Так было и здесь. Когда и каким образом беспросветная тьма колокольни, потонувшей в темном мраке ночи, преобразилась в яркий свет? Когда и каким образом одинокая пустая колокольня наполнилась мириадами образов? Когда и каким образом слабый топот монотонно повторяющийся во время сна или обморока Тоби: «Лови! Лови! Беги за ним!» – преобразился в оглушительный голос, прервавший его летаргию неистовыми криками: «Разбудите его! Разбудите его!» И как случилось, что все неясные, смутные мысли оставили его? Как и каким образом удалось ему отделить все существующее, реальное от многочисленных химер, вызванных его горячечным воображением? Точно так же и здесь одинаково невозможно понять и определить время и способ.

Как бы там ни было, но, окончательно проснувшись и придя в себя, стоя на ногах на том же самом полу, на котором он еще так недавно лежал без сознания, Тоби был свидетелем необычайного, сверхъестественного зрелища, которое мы сейчас постараемся описать.

Он увидел колокольню, куда пришел под влиянием каких-то охвативших его чар, кишащей привидениями, карликами, гномами, эльфами и духами колоколов. Он видел, как они прыгали, летали, падали один за другим или безостановочно выливались целыми потоками изнутри колоколов. Он видел их вертящимися вокруг себя, под собою, наверху в воздухе; спускающимися вдоль веревок колоколов; смотрящими на него сверху массивных стропил с железными скрепами; выглядывающими из всех щелей и отверстий стен; постепенно удаляющимися концентрическими, все более и более расширяющимися кругами, подобно тем, которые образуются на воде при падении тяжелого камня. Он видел их во всевозможных формах и образах; он видел их красивыми и уродливыми, неуклюжими и стройными. Он видел их молодыми и старыми, веселыми и угрюмыми; видел их танцующими и поющими, рвущими на себе волосы, испускающими вопли отчаяния. Он видел воздух, всецело насыщенный ими. Видел их безостановочно снующими взад и вперед, скачущими на крылатых конях. Он видел их, стремительно несущихся вниз и так же быстро поднимающихся вверх; он видел их, высоко парящих в воздухе; видел их отплывающих на парусных судах, отдаляющихся от него и приближающихся к нему, охваченных неутомимой кипучей деятельностью! Камень, кирпич, толь, черепица – все это потеряло свойственную им непроницаемость и стало одинаково прозрачным и для Тоби, и для окружавших его духов. Он видел их даже внутри домов, занятых спящими людьми. Он видел их, убаюкивающих одних и стегающих ременными кнутами других; он видел их, испускающих адские вопли у изголовья одних и напевающих божественные мелодии другим; видел их радующих одних пением птиц и благоуханием цветов и устрашающих других уродливыми отталкивающими лицами. Но он видел эти необычайные существа, принимавшие самые разнообразные образы и фигуры не только возле спящих, но и среди бодрствующих. Он видел одного, прикрепляющим себе множество крыльев для ускорения своего передвижения; другого, наоборот, надевающим на себя цепи и путы для замедления движения. Он видел, как одни передвигали вперед стрелки часов, другие, наоборот, переставляли их назад; а третьи, наконец, совсем останавливали их. В одном месте он видел их справляющими свадьбу, в другом – похороны; в этой зале – бал, в той – выборы. Всюду и везде непрерывающееся, неутомимое, вечное движение!

Ошеломленный зрелищем этой массы безостановочно изменяющихся и странных образов, и оглушительный ни на секунду не прекращающимся звоном колоколов, Тоби, ища опоры, прислонился к какому-то деревянному столбу, поворачивая во все стороны свое побледневшее, полное ужаса и недоумения лицо.

Пока он осматривался вокруг, куранты замолкли, и в одно мгновение ока все окружающее его преобразилось. Рой духов совершенно исчез. Их образы потускнели, они пробовали бежать, но силы изменяли им, и они, в изнеможении падая, погибали, растворялись в окружающей атмосфере и исчезали из глаз Тоби. Один какой-то бродяга, ловко спрыгнув с самого верху колокольни на землю, удачно встал на ноги, но прежде, чем успел повернуться на одном месте, бесследно исчез! Небольшое количество из находившихся внутри колокольни духов несколько мгновений продолжали скакать с места на место, но с каждым прыжком все более и более ослабевали, уменьшались в числе и, наконец, исчезли, как и все остальные. Последним оставался карлик-горбун, спрятавшийся в уголок, где звонко отдавалось гулкое эхо. Он безостановочно кружился, как бы, носясь в воздухе, и с такою настойчивостью и решительностью, что раньше, чем погибнуть, обратился в одну ногу, потом в ступню ноги, пока вовсе не пропал, растаяв в окружающем воздухе. И на колокольне вновь воцарилось полное безмолвие.

И лишь тогда, но не раньше, Тоби разглядел в каждом колоколе бородатое существо, одинакового роста и сложения с колоколами. Вернее (хотя оно и непостижимо) увидел в колоколе колокол в образе величавого человека, с устремленным на него мрачным взглядом, в то время, как сам он стоял без движения, будто прирос к полу.

Загадочные и величественные фигуры! Они висели в воздухе без всякой поддержки, с головами, закутанными в капюшоны и теряющимися в высоких сводах темной колокольни! Недвижимые и туманные призраки светились каким-то своим собственным светом в окружающей их тьме. Каждый из них приложил обмотанную во что-то руку к своим загадочно молчавшим устам!

Утратив от охватившего его ужаса способность двигаться, Тоби не мог проскользнуть вниз через отверстие в полу. Если бы мог, он предпочел бы ринуться с опасностью для жизни вниз головою с высоты колокольни, чем продолжать чувствовать неотступно на него обращенный, упорный и неотвратимый взгляд этих вечно открытых, хотя и лишенных век глаз.

Все сильнее, все непреодолимее охватывал его своими когтями страх и ужас этого уединенного места, этой беспросветной тьмы. Он чувствовал прикосновение руки призрака. Невозможность надеяться на какую-либо помощь; эта бесконечно длинная, мрачная, крутящаяся лестница, кишащая призраками и духами, отделявшая его от земли, населенной людьми; сознание, что он находится на такой невероятной высоте, вызывающей головокружение даже днем, при виде где-то далеко внизу летающих птиц; его полная отчужденность от всех добрых людей, которые, находясь в это время в полной безопасности у себя дома, спали мирным сном, – все это, вместе взятое, вызывало в нем не простой страх, но физически охватывало его холодом. Тем не менее, его взор, его мысли, его ужас – все было сосредоточено на пристально смотревшие на него фигуры, которые благодаря тьме и густой тени, под которыми они были как будто погребены, а также вследствие странного выражения их постоянно широко раскрытых глаз, их причудливых очертаний и непонятного висения в воздухе, являлись в глазах Тоби совершенно непохожими на обычный мир. Хотя он и видел их так же ясно и отчетливо, как массивные дубовые стропила, перекладины и скрепы, поддерживавшие колокола. Все же это обрамляло их как бы целым, огромным лесом срубленных деревьев, из чащи и глубины которых, сквозь сучья и ветви колокола-призраки продолжали смотреть своими мрачными, немигающими глазами на Тоби.

Порыв ветра, холодного и режущего, пронесся со стоном внутри колокольни. Когда его дыхание смолкло, самый большой колокол или его дух заговорил.

– Кто это тут? – спросил он.

Голос его был суровый и глубокий, и Тоби показалось, что все колокола откликнулись ему.

– Мне послышалось, что колокола выкликали мое имя, – проговорил Тоби, поднимая с мольбою руки. – Я хорошенько сам не знаю, зачем и как очутился я здесь. В продолжение долгих лет я прислушивался к колоколам, и часто их звуки веселили мое сердце.

– И ты благодарил их за это? – произнес голос.

– Тысячу раз! – воскликнул Тоби.

– Как?

– Я ведь беден, – прошептал Тоби, – потому и мог выразить им мою благодарность только словами.

– И всегда так поступал? – спросил дух колокола. – Никогда не оскорбил нас словом?

– Нет! – с живостью воскликнул Тоби.

– Никогда не сказал нам грубых, несправедливых, злых слов? – продолжал призрак.

Тоби хотел ответить: «Никогда!» – но в смущении остановился.

– Голос Времени, – сказал призрак, – кричит человеку: «Вперед!» Время дано ему для самоусовершенствования и самопознания; для развития его достоинства, для достижения высшего идеала его счастья, для улучшения его благосостояния; для того, чтобы он шел вперед, приближался к цели, доступной его разуму. Той цели, которая была определена и указана всему его существу с того мгновения, как он и время начались. Века тьмы, несправедливости и насилия следовали один за другим; миллионы людей страдали, жили, умерли, чтобы очистить ему путь. Всякий стремящийся заставить сделать его шаг назад или заставить его остановиться на своем пути стремится остановить движение могущественной машины, которая поразит насмерть дерзнувшего посягнуть на нее и будет двигаться еще с большею стремительностью и силою из-за всякой, хотя и мимолетной насильственной приостановки!

– Я не виноват ни в чем подобном, насколько мне кажется, сэр, – сказал Тоби. – Если же я и сделал это, то это была простая случайность; и я воздержусь в будущем, верьте мне, сэр!

– Тот, кто вкладывает в уста Времени или его помощников, – сказал дух колокола, – вопль жалобы о прошедших днях, о тех днях испытаний и ошибок, следы которых не могут не быть видны; тот вопль сожаления, который служит для людей наилучшим показателем, до какой степени настоящее нуждается в их помощи, так как находятся еще люди, готовые выслушивать сожаления о подобном прошлом; тот человек, который делает это, глубоко виноват; и в этой вине мы, колокола, обвиняем тебя, совершившего ее в отношении нас!

Тоби очнулся от первого испуга. Но вы ведь видели, какие чувства нежности и благодарности возбуждали в нем колокола. Поэтому, когда он услыхал теперь обвинение в таком серьезном грехе против них, его сердце охватило чувство бесконечной борьбы и раскаяния.

– Если бы вы знали!.. – с жаром произнес он, ломая руки. – Может, вам это и известно, сколько раз вы являлись для меня верными друзьями! Сколько раз вы возвращали мне мужество и бодрость, когда я был совершенно угнетен! Какой забавой, какой игрушкой были вы для моей маленькой Мэг (у бедненькой никогда не было других) с того дня, как скончалась ее мать, оставив нас одинокими! Если бы вы все это знали, то не поставили бы мне в вину нечаянно вырвавшееся у меня слово!

– Тот, кто слышит в нашем языке, в языке колоколов, лишь один звук, выражающий холодность или презрение ко всякой надежде, всякой радости, печали или страданию скорбящего человечества; тот, кто слышит наши голоса наравне с голосами тех гнусных тварей, которые меряют на свой аршин все страсти и чувства человека, точно также как они отвешивают на своих жалких весах наименьшее количество пищи, достаточной лишь для поддержания жизни голодного человечества, тот оскорбляет нас! И подобное оскорбление ты нанес нам! – прибавил колокол.

– Это было сделано без дурного намерения, – сказал Тоби, – лишь по невежеству, но повторяю, без злого умысла, поверьте мне!

– И, наконец, самое худшее из всего! – продолжал колокол. – Тот, кто отворачивается от себе подобных лишь потому, что они нравственно пали и о них идет худая молва; тот, который покидает их, как что-то низкое, недостойное, вместо того, чтобы с участием взглянуть на зияющую у их ног пропасть и протянуть им руку помощи; тот, кто отказывает им в сострадании, видя их судорожно хватающимися в их падении за какой-нибудь жалкий пучок чахлой травы, за какую-нибудь выскакивающую из их рук глыбу земли, израненными, измученными, падающими в бездонную глубину, тот оскорбляет небо, человека, время, вечность! И ты виновен в нанесении подобного оскорбления!

– Сжальтесь надо мною! – молил Тоби, падая на колени. – Сжальтесь, именем Бога!

– Слушай! – сказал призрак главного колокола.

– Слушай! – вскричали остальные духи.

– Слушай! – сказал чистый детский голос, и Тоби показалось в нем что-то знакомое.

Раздались слабые звуки органа в находившейся под колокольней церкви. Постепенно усиливаясь, музыка проникла до самых сводов, наполнив собой хоры церкви; все более и более распространяясь, она поднималась выше, выше, еще выше, стремясь пробудить мощные чувства в сердце дубовых стропил, дверей с железными засовами, крепкого камня лестниц. И когда даже стены самой колокольни не были в силах ее вместить, то она унеслась далеко в небо!

Поэтому не было ничего удивительного в том, что и душа бедного старика не могла выдержать этих величественных захватывающих звуков и разразилась потоком слез. Тоби закрыл лицо руками.

– Слушай! – сказал дух самого большого колокола.

– Слушай! – воскликнули остальные духи.

– Слушай! – произнес голос ребенка.

Торжественный хор голосов наполнил своим пением колокольню.

Это было глухое, зловещее пение, похоронные напевы, в которых напряженный донельзя слух Тоби уловил голос дочери.

– Она умерла! – воскликнул старик. – Мэг умерла! Ее тень является мне, я слышу ее!

– Тень твоей дочери оплакивает умерших, она примкнула к мертвым, к мертвым надеждам, к мертвым мечтаниям, к мертвым грезам, – продолжал колокол, – но она сама жива. Пусть ее жизнь будет для тебя живым уроком. Познай от существа, наиболее для тебя дорогого, что злые родятся злыми. Посмотри, как от этой прекрасной ветки все оторвут до последнего бутона, до последнего листа и заметь, как она может засохнуть и погибнуть. Следуй за ней! Следуй до полного отчаяния!

Все призраки протянули правые руки, указывая пальцем на зиявшую у ног его бездну.

– Дух колоколов сопутствует тебе, – сказал призрак. – Ступай! Он следует за тобою!

Тоби обернулся и увидел… Ребенка?.. Да, ребенка, которого Билл Ферн нес по улице, которого Мэг уложила спать на своей кровати, и около которого она сидела с такой любовью!

– Я нес ее на руках, – сказал Тоби, – нес сегодня вечером!

– Покажите ему то, что он называет собою, – сказали мрачные призраки, прежде всех дух главного колокола, а за ним все остальные.

Колокольня раскрылась у его ног. Он взглянул и увидел свое собственное изображение, лежащим на земле у колокольни за церковью, уничтоженным, недвижимым.

– Я не принадлежу более к миру живых! – воскликнул Тоби. – Я умер!

– Умер! – повторили хором все колокола.

– Господи! А Новый год?

– Прошел! – отвечали опять все.

– Что?! – вскричал Тоби, объятый ужасом. – Значит, я ошибся дорогой и, стараясь выйти из колокольни, среди окружавшей меня тьмы упал с нее год тому назад!

– Девять лет! – возразили призраки.

И при этих словах они спрятали свои вытянутые руки, и на том месте, где были видения, опять очутились колокола.

Они начали звон; опять пришло их время. И еще раз громадное количество призраков вернулось к жизни; еще раз они беспорядочно перемешались друг с другом; еще раз, едва колокола успели замолкнуть, они вновь исчезли и вернулись в небытие.

– Что это за фигуры и образы, которые я сейчас видел, если только это не есть плод моего безумия? – спросил Тоби своего проводника. – Кто они такие?

– Это духи колоколов, это их голоса наполняют воздух, – отвечал ребенок. – Они воспринимают все образы и формы, и исполняют все действия, свойственные надеждам, мыслям и воспоминаниям людей.

– А ты? – спросил Тоби. – Кто ты такой?

– Тсс!.. – прошептал ребенок. – Смотри!

В бедной, лишенной всякой обстановки комнате, за той самой вышивкой, за которой он видел так часто сидящей Мэг, сидела его милая дорогая дочь! Он не сделал ни малейшей попытки прижать ее к своему сердцу, не попробовал поцеловать ее, так как он понимал, что подобные ласки невозможны для него. Он лишь удержал свое прерывающееся дыхание и вытер ослеплявшие его слезы, чтобы иметь возможность разглядеть ее, насмотреться на нее!

Ах, как она изменилась! Как сильно она изменилась! Как потускнела ясность ее глаз, как поблек румянец ее щек! Она была еще хороша, так же хороша, как всегда. Но надежда, надежда, надежда… О, где была радужная надежда, говорившая когда-то с ним, как живой голос?! Она подняла глаза с работы, взглядывая на сидевшую возле нее подругу; старый Тоби следил за направлением ее взгляда и в ужасе откинулся назад.

В сформированной женщине он с первого взгляда узнал ребенка. В ее длинных, шелковистых волосах, он видел те, прежние локоны; ее губы выражали что-то по-прежнему ребяческое. Да, в ее глазах, которые сейчас были обращены на Мэг с выражением любопытства, блестел тот же самый взгляд, который озарял ее личико в тот день, когда он принес ее в свое убогое жилище! Что же это такое? Кидая смущенный взор на это незнакомое лицо, Тоби прочел в нем нечто такое благородное, вызывающее уважение; нечто неясное и неопределенное, какое-то воспоминание о ребенке того времени… Ну, да! Это, конечно, она; на ней даже надето прежнее платье!

Тише! Они заговорили!

– Мэг, – говорила Лилиан с некоторым колебанием, – как часто ты поднимаешь глаза от работы, чтобы взглянуть на меня!

– Разве мой взгляд так изменился, что пугает тебя? – спросила Мэг.

– Нет, милый друг! Но зачем отвечаю я на подобный вопрос? Ведь тебе самой смешно спрашивать меня об этом… Почему, Мэг, ты более не улыбаешься, глядя на меня?

– Как? Разве? – отвечала та с улыбкой.

– Сейчас да, ты улыбаешься, – сказала Лилиан. – Но теперь это стало редкостью. Когда ты думаешь, что я так занята, что не замечаю тебя, то ты становишься такой встревоженной, такой угнетенной, что я боюсь поднять глаза. Конечно, подобное существование, полное труда и невзгод, не располагает к веселью, но прежде ты была такая веселая!

– Как? Разве я теперь стала иной?! – воскликнула Мэг с оттенком беспокойства в голосе, вставая, чтобы поцеловать Лилиан. – Разве я делаю еще более тяжелой для тебя и без того выпавшую на нашу долю тяжелую жизнь, дорогая моя Лилиан?

– Ты была единственною радостью, делавшей подобное существование жизнью, – сказала Лилиан, кидаясь к ней на шею и целуя ее, – единственной радостью, из-за которой стоило выносить подобное существование, Мэг! Сколько забот! Сколько труда! Столько долгих бесконечных часов, дней, ночей гнетущего, беспросветного, безрадостного, бесконечного труда! И не для того, чтобы иметь возможность собрать богатства, не для того, чтобы жить в довольстве и радостях или просто наслаждаться достатком скромной жизни честного труженика, но лишь для того, чтобы заработать себе насущный хлеб, ничего, кроме куска хлеба, еле-еле достаточного, чтобы иметь возможность, силы назавтра вернуться к тому же труду, продолжать то же заедающее жизнь существование! Жалкая, жалкая судьба! О Мэг, Мэг! – прибавила она, возвышая голос и сжимая ее в своих объятиях с выражением скорби на лице. – Как может жестокий мир идти своей дорогой, не кинув взгляда сожаления на столь жалкое, печальное существование?

– Лили! Лили! – говорила Мэг, стараясь успокоить ее и откидывая назад ее длинные волосы, упавшие ей на лицо, омоченное слезами. – Как Лили, и это говоришь ты? Такая юная и такая красивая?

Молодая девушка прервала ее и, сделав шаг назад, взглянула молящими глазами на свою подругу.

– Не говори мне этих слов, – вскричала она, – не говори мне этого! Для меня нет ничего ужаснее! Мэг, состарь меня! Сделай, чтобы я обратилась в старую и уродливую; избавь меня, освободи меня от ужасных мыслей, соблазняющих мою юность!

Тоби обернулся, чтобы взглянуть на своего проводника, но дух ребенка исчез.

Тоби очутился перенесенным в другое место. Теперь он увидел сэра Джозефа Боули, этого друга и отца бедных, справляющим грандиозное торжество у себя в поместье по случаю дня рождения леди Боули. А так как эта почтенная дама родилась в день Нового года (случайность, которую местная пресса рассматривала как исключительное предзнаменование Провидения, вполне достойное личности леди), то именно день Нового года и был днем торжества! Съехалось масса народа. Тут был и господин с багровым цветом лица, и мистер Филер и олдермен Кьют, имевший очень заметную склонность к высокопоставленным лицам и особенно подружившийся с сэром Джозефом после написанного им любезного письма. Мы не отступим от истины, если скажем, что благодаря этому письму он даже стал другом семьи. Было еще много приглашенных, и именно среди них грустно прохаживалась тень Тоби, бедного призрака, занятого розысками своего проводника! Многолюдный обед был сервирован в парадном большом зале, и сэр Джозеф в хорошо всем известной роли друга и отца бедняков должен был произнести огромную речь. Его друзья и дети должны были предварительно скушать в другой зале по кусочку плум-пудинга, а потом по заранее условленному сигналу присоединиться к своим друзьям и отцам, образовать род многочисленной семьи, на которую никто не мог взглянуть, не растрогавшись до слез.

Но все это еще были только цветочки! Было задумано нечто несравненно более многозначительное! Сэр Джозеф, баронет, член парламента, должен был сыграть в кегли, в настоящие кегли – и с кем бы вы думали? – с настоящими крестьянами!!!

– Это нас целиком переносит, – сказал олдермен Кьют, – во времена царствования короля Генриха VIII, этого славного короля! Ха-ха-ха, прекрасная личность!

– Да, – сухо ответил Филер, – годная лишь для того, чтобы менять жен и убивать их! Говоря между нами, он порядочно-таки перешел норму, определяющую количество женщин, приходящихся на одного мужчину.

– Вы возьмете в жены красавиц, но не будете убивать их, а?.. – сказал олдермен Кьют двенадцатилетнему наследнику сэра Боули. – Милый мальчик! Немного пройдет времени, и мы увидим этого юного джентльмена членом парламента, – прибавил он, взяв его за плечи и смотря на него настолько серьезно, насколько это было ему доступно. – Мы услышим разговоры об его успешных выборах; о его речах в палате; о тех предложениях, с которыми к нему обратится правительство; о его всесторонних блестящих успехах. А! Мы также кое-что скажем по его поводу в наших речах в палате общин. Я за это отвечаю!

– О! – сказал Тоби. – Вот что значит иметь чулки и башмаки! Какое различное отношение это вызывает!

Но, тем не менее, эти рассуждения не помешали его сердцу отнестись доброжелательно к этому мальчику, уже хотя бы из-за его любви к маленьким оборвышам, предназначенным (по словам олдермена) плохо кончить, и которые могли бы быть детьми его бедной Мэг!

– Ричард, – стонал Тоби, проталкиваясь среди толпы гостей. – Ричард, где же он? Я не могу найти его! Ричард! Ричард!

Предполагая, что он еще жив, не было ни малейшего основания надеяться встретить его здесь. Но печаль Тоби и его чувство одиночества среди этих блестящих, разряженных гостей нарушили логичность его мыслей, и он опять и опять принимался бродить в этом блестящем обществе, продолжая искать своего проводника и беспрестанно повторять:

– Где Ричард? Скажите мне, где находится Ричард?

Во время его безостановочных снований взад и вперед он наткнулся на мистера Фиша, личного секретаря сэра Джозефа, находившегося в страшном волнении.

– Боже, – восклицал он, – где же олдермен Кьют?! Не видел ли кто-нибудь олдермена Кьюта?

Милый Фиш! Кто же мог не видеть олдермена Кьюта? Ведь это такой умный любезный человек; он вечно был охвачен желанием показать себя людям. И если у него был какой-нибудь недостаток, то именно его желание всегда стараться быть на виду! И всюду, где только собиралось высшее общество, там находился всегда и он. Несколько голосов прокричало в ответ на вопрос Фиша, что он находится в числе лиц, собравшихся вокруг сэра Джозефа. Фиш прошел туда и, найдя его в указанном месте, потихоньку отвел его в нишу окна. Тоби пошел за ними помимо своей воли. Он чувствовал, что что-то неудержимо влекло его туда.

– Мой милый олдермен Кьют, – сказал мистер Фиш, – отойдите еще немножко. Случилось нечто ужасное! Я только что получил это известие. Мне кажется, что не следовало бы сообщать об этом сэру Джозефу до окончания празднества. Вы близко знаете сэра Джозефа и не откажете мне в совете. Самая печальная, самая ужасная новость!

– Фиш, – отвечал олдермен, – Фиш, мой добрый друг! В чем дело? Никакой революции, я надеюсь? Ни… ни поползновения посягнуть на авторитет мировых судей?

– Дидл, банкир, – говорил секретарь прерывающимся голосом, – фирма братья Дидл… Который должен был быть здесь сегодня… Один из крупнейших пайщиков общества ювелиров…