Текст книги "Барнеби Радж"

Глава четырнадцатая

В таком унылом настроении Джо Уиллет медленно трусил на своей кобыле, представляя себе, как дочка слесаря танцует бесконечные контрдансы и напропалую кокетничает с незнакомыми развязными кавалерами (мысль эта была просто нестерпима), как вдруг он услышал за собой стук копыт и, оглянувшись, увидел джентльмена, скакавшего галопом на прекрасной лошади. Проезжая мимо, всадник на миг придержал лошадь и окликнул Джо. Джо пришпорил свою серую кобылу и тотчас поравнялся с ним.

– Я так и подумал, что это вы, сэр, – сказал он, приподняв шляпу. – Какой прекрасный вечер! Я очень рад, что вы уже выезжаете из дому.

Джентльмен с улыбкой кивнул головой. – Как провели этот счастливый день, Джо? Она все так же мила? Ну, ну, не краснейте, дружище!

– Разве я покраснел? Если да, мистер Эдвард, так это от стыда, что я был так глуп и питал какие-то надежды. Она для меня недосягаема, как небо.

– Ну, значит, не так уж недосягаема! – шутливо возразил Эдвард.

– 3х! – Джо вздохнул. – Хорошо вам говорить, сэр. Когда душа покойна, легко шутки шутить… Нет, я уже ни на что не надеюсь… Вы заедете к нам, сэр?

– Да, я еще недостаточно окреп, чтобы ехать дальше. Думаю переночевать у вас, а рано утром по холодку поеду домой.

– Если вы не особенно торопитесь, сэр, – сказал Джо, помолчав, – и если вам не скучно плестись так же медленно, как я на моей несчастной кляче, – то я с удовольствием доеду с вами до Уоррена и постерегу вашу лошадь, пока вы сходите в дом. Тогда вам не нужно будет идти пешком от нас туда и обратно. Времени у меня достаточно, я выехал из Лондона раньше, чем рассчитывал.

– Да и я не спешу, – отозвался Эдвард. – Если я пустил лошадь вскачь, так это, вероятно, в такт своим мыслям: они несутся как ураган. Едемте вместе, Джо, нам обоим будет гораздо веселее. Только не вешайте носа, Джо, не вешайте носа! Смело атакуйте дочку слесаря, и вы ее победите, ручаюсь вам. Джо покачал головой. Однако в тоне и словах Эдварда было столько жизнерадостной уверенности, что они подбодрили не только Джо, но, видимо, и серую кобылу, – в приливе энергии она сразу перешла на легкую рысцу, состязаясь с лошадью Честера, и, кажется, даже воображала, что делает это весьма успешно.

Был прекрасный погожий вечер, и только что взошедший молодой месяц вместе со светом разливал вокруг ту мирную тишину и покой, которые составляют главное очарование вечерней поры. Длинные тени деревьев, зыбкие, как отражения в воде, ложились на тропу, по которой ехали путники, и легкий ветерок веял еще тише, словно баюкая задремавшую природу. Молодые люди все реже перекидывались словами, потом, наконец, и совсем примолкли и ехали рядом, наслаждаясь тишиной.

– Смотрите-ка, «Майское Древо» сегодня сияет огнями, – заметил Эдвард, когда они ехали уже по аллее, откуда сквозь обнаженные деревья видна была гостиница.

– Да, сэр. Огней сегодня больше обычного, – подтвердил Джо, поднявшись на стременах, чтобы лучше видеть. – Свет горит в большой комнате наверху, а в нашей лучшей спальне топится камин. Не понимаю, для кого все это?

– Наверно, какой-нибудь запоздалый путешественник по дороге в Лондон остался здесь ночевать, напуганный рассказами о моем приятеле-бандите, – сказал Эдвард.

– Должно быть, человек он знатный, если отец отвел ему лучшие комнаты. И ведь занял вашу кровать, сэр!

– Пустяки, Джо, мне все равно где ночевать. Ого, бьет девять! Едем скорее!

Они поскакали вперед со всей быстротой, на какую способна была лошадь Джо, и скоро остановились в той самой рощице, куда Джо утром заезжал по пути в Лондон. Эдвард спешился, бросил ему поводья и бесшумными быстрыми шагами пошел к дому.

У боковой калитки его дожидалась служанка и тотчас впустила в парк. Эдвард прошел по дорожке к террасе и стрелой, взлетев по широким ступеням, вошел в старинный мрачный зал, стены которого были увешаны ржавыми доспехами, оленьими рогами, охотничьим оружием и другими украшениями в таком же роде. Здесь молодой человек постоял недолго: в ту минуту, когда он оглянулся, ища глазами свою провожатую и удивляясь тому, что она не вошла сюда вместе с ним, в зал вбежала красивая девушка, и ее черноволосая головка мигом прильнула к его груди. Но тут чья-то тяжелая рука внезапно легла на ее плечо, а Эдвард был отброшен в сторону: между ними стоял мистер Хардейл.

Не снимая шляпы и одной рукой обняв племянницу, он сурово смотрел на Эдварда и хлыстом указывал ему на дверь. Эдвард выпрямился и смело встретил Его взгляд. – Хорошо же вы поступаете, сэр, нечего сказать! Подкупаете моих слуг и непрошенный, тайком, как вор, приходите в дом, – произнес мистер Хардейл. – Уходите, сэр, и никогда больше не появляйтесь здесь!

– Присутствие мисс Хардейл и ваше родство с ней мешают мне ответить, как должно, на ваши оскорбления, – сказал Эдвард. – Если вы человек порядочный, не злоупотребляйте этим. Вы сами вынудили меня так поступать. Вина не моя, а ваша.

– Нет, сэр, недостойно порядочного человека, неблагородно и бесчестно – добиваться любви слабой, доверчивой девушки тайно от ее опекуна и защитника. Хорошие, должно быть, у вас намерения, если вы боитесь встречаться с нею при свете дня и являетесь сюда ночью! Больше я ничего не скажу. Уходите немедленно и помните, что мой дом для вас закрыт навсегда.

– Так же бесчестно, и неблагородно, и недостойно порядочного человека брать на себя роль шпиона, – отпарировал Эдуард. – Ваши обвинения я отвергаю со всем презрением, какого они заслуживают.

– Ваш посредник ждет вас у калитки, через которую вы вошли, – сказал мистер Хардейл уже спокойнее. Вы ошибаетесь, я ни за кем не шпионил. Я случайно увидел, как вы вошли в сад, и последовал за вами. Если бы вы не летели так и задержались бы хоть на секунду в саду, вы бы слышали, как я постучал в дверь раньше, чем войти. А теперь уходите. Ваше присутствие оскорбительно для меня и расстраивает мою племянницу. Говоря это, мистер Хардейл снова обнял за талию испуганную и плачущую девушку и крепче прижал ее к себе. В этом жесте чувствовалась нежность и жалость к ней, хотя лицо его сохраняло обычную суровость.

– Мистер Хардейл, – сказал Эдуард» – все мои помыслы и надежды связаны с той, кого вы сейчас обнимаете. За одну минуту счастья для нее я с радостью отдал бы жизнь. Этот дом – шкатулка, в которую заперта драгоценная жемчужина, единственное сокровище, которым я дорожу в жизни. Ваша племянница и я дали друг другу слово. Чем же я заслужил ваше неуважение и те резкости, которые выслушал сейчас? Что я сделал?

– Вы сделали то, с чем сейчас надо покончить, – отвечал мистер Хардейл. – Завязали отношения, которые во что бы то ни стало необходимо порвать. Я сказал необходимо, и вы запомните это. Я не допущу никаких уз между вами. Я знать не желаю вас и весь ваш род, бессердечный, лживый и лицемерный.

– Сильно сказано, – с гневным презрением бросил Эдвард.

– Сказано не на ветер, а решительно и обдуманно, был ответ. – Вы в этом скоро убедитесь. Так что отнеситесь к моим словам серьезно.

– Запомните же и вы мои слова, – сказал Эдвард. Действовать тайком, хитрить и скрываться нам с Эммой вовсе не хотелось, это чуждо нам и противно гораздо более, чем вам, сэр. Но нас к этому вынудила ваша холодная суровость, которая леденит все живое вокруг, превращает все добрые чувства к вам – в страх, почтение – в трепет. Нет, сэр, я не лжец, не лицемер, не бессердечный человек. Это вы, видно, таковы, если позволили себе оскорблять меня такими несправедливыми, незаслуженными обвинениями после того, как я предупредил вас, что ваши оскорбления останутся безнаказанными. Вам не удастся разлучить нас. Я не откажусь от Эммы! Я твердо надеюсь на ее верность, на ее чувство чести и не боюсь вашего влияния на нее. Я ухожу, зная, что вы никогда не сможете поколебать ее доверия ко мне, и огорчает меня только то, что я не могу оставить ее на чьем-нибудь более бережном и нежном попечении.

Эдвард прижал к губам холодную руку Эммы и вышел, в последний раз смело выдержав пристальный взгляд мистера Хардейла.

Садясь на лошадь, он в нескольких словах объяснил Джо, что случилось, и угнетенное настроение Джо после этого еще усилилось. В дороге они не обменялись ни словом, и оба приехали в «Майское Древо» в тяжком унынии.

Старый Джон увидел их, выглянув из-за красной занавески, когда они подскакали к дому и стали звать Хью. Он тотчас вышел встретить Эдварда и, поддерживая ему стремя, с важностью сказал:

– Он уже изволил улечься. В самой лучшей нашей кровати. Вот это настоящий джентльмен! Я не видывал на своем веку человека приятнее и любезнее.

– О ком это вы, Уиллет? – рассеянно спросил Эдвард, соскочив с лошади.

– О вашем почтенном батюшке, сэр, о вашем достойнейшем, благородном отце.

– Что такое он говорит? – Эдвард с недоумением и тревогой посмотрел на Джо.

– Что ты сказал, отец? – спросил Джо. – Ты же видишь, мистер Эдвард не понял.

– Неужто вы этого не знали, сэр? – Джон от удивления и глаза вытаращил. – Странно! Да ведь он здесь с самого полудня, и у них с мистером Хардейлом был долгий разговор – мистер Хардейл уехал не больше как час назад.

– Мой отец, Уиллет? Вы не ошибаетесь? – Что вы, сэр, он сам мне это сказал. Красивый, статный джентльмен в зеленом кафтане с золотым шитьем. Он ночует в вашей комнате наверху. Вы можете к нему пройти, сэр. – Джон вышел на дорогу и посмотрел на верхнее окно. – В комнате еще горят свечи.

Эдвард тоже посмотрел на окно и, торопливо пробор мотав, что он совсем забыл… что ночевать здесь не может, так как ему необходимо немедленно ехать в Лондон, снова вскочил на лошадь и ускакал, а Уиллеты, отец и сын, долго еще стояли и в немом удивлении смотрели друг на друга.

Глава пятнадцатая

На другой день около полудня вчерашний гость Джона Уиллета сидел уже за завтраком у себя дома, окруженный комфортом, так неизмеримо превосходившим все удобства в гостинице «Майское Древо», что всякое сравнение было бы далеко не в пользу этого почтенного заведения.

Мистер Честер завтракал в большой комнате за прекрасно сервированным столом, весьма удобно расположившись под окном, на широком старомодном сидения, которое было шире многих нынешних диванов и устлано подушками, так что могло сойти за роскошную тахту. Сэр Джон сменил костюм для верховой езды на красивый халат, а сапоги – на домашние туфли и приложил все старания к тому, чтобы устранить погрешности в туалете, который ему сегодня утром пришлось совершить без несессера и всяких туалетных принадлежностей. Постепенно он забыл о неудобствах довольно плохо проведенной ночи и раннего возвращения в Лондон и сейчас был в самом мирном и приятном расположении духа.

Окружавшая его обстановка весьма этому благоприятствовала: разнеживающее влияние позднего завтрака и усыпительное чтение газет, а в доме и за его стенами отрадная тишина, которая царит в этом квартале даже и в наши дни, хотя сейчас он стал уже более людным и деловым, чем в те давние времена.

И теперь еще в Тэмпле[36]36
  Тэмпл – несколько кварталов старинных зданий, расположенных у набережной Темзы, вокруг бывшего храма тамплиеров, построенного еще в XIII веке. В описываемую эпоху здесь помещались два Судебных Инна (так назывались судейские корпорации, имеющие право держать учеников и присваивать юридические звания) и бесчисленные конторы ходатаев по делам.


[Закрыть] приятнее, чем во многих других уголках Лондона, погреться в знойный летний день на солнышке или отдохнуть в тени. Его дворы полны сонного оцепенения, его деревья и сады располагают к задумчивой лени. Проходя его узкими улицами и площадями, слышишь эхо своих шагов по звонким камням мостовой, и те, кто попадает сюда с шумной Флит-стрит или Стрэнда, словно читают над его воротами надпись: «Кто входит сюда, оставляет шум позади». Здесь и до сих пор на красивой Площади Фонтанов слышен плеск и журчанье воды, здесь есть еще такие углы и закоулки, где скрывающиеся от кредиторов студенты, поглядывая вниз со своих пыльных чердаков, видят, как в тени высоких домов по временам бродит заблудившийся солнечный луч, которому редко случается осветить случайно попавшего сюда прохожего. В Тэмпле до сих пор еще жив прежний монашеский и церковный дух, которого не потревожили даже появившиеся здесь в изобилии судебные учреждения, не смогли изгнать даже конторы адвокатов. Летом гуляющие утоляют жажду водой фонтанов. И, кажется, что ни в одном горном ключе нет такой холодной, прозрачной, сверкающей на солнце воды; глядя, как она льется из переполненных кувшинов на горячую землю, и вдыхая ее свежесть, люди грустно смотрят в сторону Темзы и, думая о купанье, о прогулках и катанье на лодках, уныло бредут дальше.

Комната, где в блаженном безделье проводил утро мистер Честер, находилась в одном из красивых домов, сдававшихся внаймы. С фасада их осеняли вековые деревья, а задние стены выходили на Сады Тэмпла.

Мистер Честер то просматривал газету, которую он уже сто раз откладывал в сторону, то ковырял вилкой остатки еды на тарелке, то принимался орудовать золотой зубочисткой, лениво блуждая глазами по комнате или глядя в окно на аккуратно расчищенные дорожки парка, по которым уже бродили немногочисленные гуляющие. На одной скамейке влюбленная пара сперва ссорилась, потом мирилась, на другой сидела темноглазая молодая няня, которая уделяла слонявшимся здесь студентам гораздо больше внимания, чем своему питомцу; рядом старая дева с болонкой на цепочке искоса, с гневным презрением взирала на эти чудовищные неприличия, а с другой стороны старый сморщенный джентльмен украдкой любовался темноглазой нянюшкой и презрительно посматривал на старую деву, мысленно спрашивая у нее, почему она не хочет понять, что молодость ее позади. Вдали от этой группы, у реки медленно прохаживались парами люди деловые, занятые серьезным разговором. И там на скамье одиноко сидел молодой человек, видимо весь поглощенный своими мыслями.

– Нэд удивительно терпелив! – промолвил вслух наблюдавший за ним мистер Честер. Он поставил на стол чашку и снова принялся усердно ковырять в зубах золотой зубочисткой. – Необыкновенно терпелив! Когда я начал одеваться, он уже сидел там, и с тех пор, кажется, даже позы не переменил. Вот чудак!

В эту минуту молодой человек встал и быстро зашагал к дому.

– Право, можно подумать, будто он меня услышал, сказал мистер Честер и, зевая, взял со стола газету. Милый Нэд!

Дверь отворилась, вошел Эдвард. Отец ласково улыбнулся ему и сделал приветственный жест.

– Вы не заняты, сэр? Можете уделить мне несколько минут для разговора? – спросил Эдвард. – Разумеется, Нэд, ты же знаешь, я никогда не бываю занят. Ты завтракал?

– Да, три часа назад.

– Вот ранняя пташка! – воскликнул мистер Честер, с томной улыбкой глядя на сына поверх зубочистки.

– Я плохо спал эту ночь и потому встал чуть свет, сказал Эдвард, – придвинув стул к столу и садясь. – Вы конечно, знаете, сэр, что мне не давало уснуть. И об этом-то я и хочу говорить с вами.

– Да, да, мой мальчик, прошу тебя, говори совершенно откровенно. Но только, пожалуйста, Нэд, без скучных банальностей – ты же знаешь, я их не выношу.

– Я буду говорить коротко и прямо…

– Не ручайся за себя, дружок, ты, конечно, этого не сможешь, – отозвался мистер Честер, закидывая ногу за ногу. – Так что ты хочешь сказать?

– А только то, – ответил его сын в сильном волнении, что мне известно, где вы были вчера вечером, сам там был. Знаю, с кем вы виделись и для чего.

– Неужели? – воскликнул мистер Честер. – Ну, вот и отлично. Это избавит нас от длинных и утомительных объяснений. Так ты был там, в этом самом доме? Почему же ты не поднялся ко мне? Я был бы очень рад.

– Я решил, что за ночь обдумаю все и лучше поговорить утром, когда оба мы поостынем, – сказал Эдвард.

– Видит бог, я и вчера достаточно там остыл, – возразил его отец. – Что за мерзкая гостиница! По адской выдумке того, кто ее строил, это не дом, а какой-то ветроуловитель, и холодище там, как на улице. Ты помнишь, наверно, какой резкий восточный ветер дул месяца полтора назад? Так вот, клянусь честью, этот самый ветер до сих пор еще бушует в старом «Майском Древе», хотя на дворе полное затишье. Ну, что же ты хочешь мне сказать, дружок?

– Я хочу вам сказать – и, видит бог, говорю это совершенно серьезно, – что по вашей милости я глубоко несчастен. Угодно вам выслушать меня внимательно?

– Дорогой мой, я готов слушать тебя с терпением святых подвижников, – сказал мистер Честер. – Передай мне, пожалуйста, молоко.

– Вчера вечером я виделся с мисс Хардейл, – начал Эдвард, пододвинув отцу молочник. – И при ней ее дядя выгнал меня из дома. Это было сразу после вашей встречи с ним и, конечно, вызвано вашей беседой. Да, он самым оскорбительным образом выгнал меня, и я уверен, что это – ваша вина.

– Ну, уж извини, Нэд, за его поведение, я, ей-богу, не отвечаю! Он – хам, неотесанный чурбан, попросту грубое животное, у него ни капли светского такта, который необходим в жизни… Смотри-ка, в молоке муха! Кажется, первая в этом году.

Эдвард встал и заходил по комнате, а его родитель продолжал невозмутимо пить чай.

– Отец, – сказал, наконец, молодой человек, останавливаясь перед ним, – поймите, такими вещами не шутят. Не будем обманывать друг друга и обманывать себя. Я намерен говорить с вами, как мужчина, говорить начистоту, так не мешайте же мне, не отталкивайте меня этим обидным равнодушием.

– Равнодушен ли я, предоставляю тебе самому решить, дружок! – возразил мистер Честер. – Скакать по грязи двадцать пять или тридцать миль, потом обед в «Майском Древе», разговор с Хардейлом, скажу без хвастовства, сильно напоминавший встречу Валентина и Орсона[37]37
  Валентин и Орсон – герои старинного французского романа о двух братьях, одного из которых (Орсона) вскормила медведица.


[Закрыть], ночевка на постоялом дворе, общение с его хозяином и компанией идиотов и кентавров! Что же заставило меня добровольно вытерпеть все эти мучения? Равнодушие? Или сильнейшая тревога за тебя, отцовская привязанность и все такое? Суди сам.

– Я хочу, чтобы вы поняли, в какое ужасное положение вы меня ставите, – сказал Эдвард. – Любить мисс Хардейл так, как я ее люблю, и… – Дорогой мой, ты вовсе ее не любишь, – перебил его отец, снисходительно усмехнувшись. – Ты говоришь о вещах, в которых ничего не понимаешь. Какая там любовь? Никакой любви нет, поверь мне, ее люди выдумали. Ты же разумный человек, у тебя много здравого смысла Нэд, как ты можешь носиться с такими глупостями?! Право, ты меня удивляешь – никак я этого от тебя не ожидал. – Повторяю вам, я ее люблю, – сказал Эдварда резко. – Вы вмешались, чтобы нас разлучить, и отчасти этого добились, как я вам уже сказал. Могу я надеяться, что вы в конце концов примиритесь с нашим браком, или вы твердо и окончательно решили сделать все, что можете, чтобы разлучить нас?

– Милый Нэд, – мистер Честер понюхал табаку и придвинул табакерку сыну, – мои намерения именно таковы.

– С тех пор как я узнал и оценил Эмму, время для меня летело незаметно. Я жил как во сне и никогда не задумывался о своем положении, – сказал Эдвард. – Каково оно? Я с детства приучен к роскоши и праздности, меня воспитывали, как богатого наследника с самыми блестящими видами на будущее. Чуть не с колыбели мне внушали, что я богат и что те способы, которыми люди обычно прокладывают себе дорогу в жизни, мне вовсе не понадобятся и недостойны моего внимания. Я получил, как говорится, широкое образование, а в результате ни к чему не годен. И вот теперь я всецело завишу от вас и надеяться могу только на ваши милости. А между тем в важном вопросе о моем будущем мы с вами расходимся и, видимо, никогда не сойдемся. Я всегда чувствовал инстинктивное отвращение к тем людям, перед которыми, по-вашему, постоянно должен был заискивать, и к тем корыстным целям, которые в ваших глазах оправдывают такое поведение. То, что мы с вами до сих пор никогда не говорили откровенно и прямо, – не моя вина. И если сейчас моя прямота кажется вам чересчур резкой поверьте, отец, я говорю с вами так в надежде, что после этого в наших отношениях будет больше искренности, взаимного доверия и нежности.

– Я глубоко тронут, мой мальчик, – сказал, улыбаясь, мистер Честер. – Продолжай же, пожалуйста, но помни свое обещание. Говоришь ты очень серьезно, искренне и чистосердечно, но я с огорчением замечаю в твоих мыслях некоторую – правда, очень слабую – прозаичность…

– Извините, сэр…

– Нет, это ты меня извини, Нэд, но ты же знаешь, я не способен долго сосредоточивать мысли на одном и том же. Если ты сразу перейдешь к сути дела, я сам уже соображу все остальное и сделаю выводы. Пожалуйста, пододвинь мне опять молочник. Когда я долго слушаю кого-нибудь, я всегда прихожу в нервное состояние…

– Хорошо, я буду краток, – сказал Эдвард. – Так вот – я больше не могу мириться с моей полной зависимостью даже от вас, сэр. Времени потеряно много, всякие возможности упущены, но я еще молод и могу все наверстать. Дайте мне возможность посвятить все свои силы и способности какому-нибудь достойному делу. Я хочу попытаться проложить себе дорогу в жизни. В течение любого времени, какое вы назначите, – ну, скажем, в течение пяти лет, хорошо? – я обещаю ничего не предпринимать без вашего согласия в том деле, из-за которого между нами возник разлад. Все это время я буду так усердно и терпеливо, как только смогу, стараться прочно стать на ноги, чтобы не быть для вас обузой – я ведь вижу, вы этого боитесь, – когда женюсь на девушке, чье богатство – лишь ее красота и добродетели. Вы согласны, сэр? Когда пройдет назначенный срок, мы с вами вернемся к этому вопросу. А до тех пор не будем его поднимать – разве что вы сами этого захотите.

– Нэд, голубчик, – мистер Честер, тем временем рассеянно просматривавший газету, отложил ее и уселся поудобнее, – думаю, тебе известно, как я ненавижу так называемые семейные дела, – пусть себе ими занимаются плебеи в рождественские вечера, а людям нашего круга это никак не пристало. Но я вижу, что все твои планы основаны на заблуждении – на глубочайшей ошибке, Нэд! – так что делать нечего, придется мне побороть свое отвращение к таким разговорам. Я отвечу тебе совершенно прямо и откровенно. Но сперва, будь любезен, закрой дверь.

Когда Эдвард исполнил его просьбу, мистер Честер, подрезая ногти изящным ножичком, который достал из кармана, продолжал: – Своим хорошим происхождением, Нэд, ты обязан только мне – твоя мать, конечно, была очаровательная женщина и почти разбила мне сердце, когда так безвременно покинула меня и перешла в лучший мир, но знатным происхождением она похвастать не могла.

– Во всяком случае, ее отец был видный адвокат, – вставил Эдуард.

– Совершенно верно. Он занимал видное место в адвокатуре, был очень известен и богат, но происхождения был самого низкого – я всегда закрывал глаза на это и упорно старался забыть тот факт, что отец его, к сожалению, торговал свининой, а одно время даже телячьими ножками и колбасой. Твой дед хотел выдать дочь за человека знатного рода. Что ж, его заветное желание сбылось. А я был младшим сыном младшего в роде – и вот женился на ней. Каждый, из нас имел свою цель и получал то, чего желал: твоя мать – доступ в самое избранное, аристократическое общество, а я – большое состояние, которое при моих вкусах было мне крайне необходимо, абсолютно необходимо, смею тебя уверить! В настоящее время это богатство, мой друг, отошло в область преданий. Оно исчезло, растаяло вот уже… Сколько тебе лет, Нэд, я все забываю?

– Двадцать семь, сэр.

– Неужели? Уже двадцать семь? – воскликнул мистер Честер, поднимая брови с удивленным видом. – Ну, так значит, насколько мне помнится, от приданого твоей матери не осталось ни следа еще лет восемнадцать – девятнадцать тому назад. Тогда-то мне пришлось перебраться в эту квартиру, где была раньше контора твоего деда адвоката. Она досталась мне в наследство от этого почтенного старца. И вот с тех пор я живу здесь на небольшую ренту и за счет своей былой репутации богача.

– Вы шутите, сэр! – сказал Эдуард.

– Ничуть, – возразил его отец все с тем же ясным спокойствием. – Всякие семейные вопросы – такая скучная материя, что, к сожалению, несовместимы с шутками. По этой-то причине, да еще потому, что они носят деловой характер, я их так не терплю. Ну, остальное тебе известно. Ты сам понимаешь, Нэд, что пока сын еще слишком молод, чтобы быть отцу товарищем, то есть пока ему не минуло года двадцать два-двадцать три, отцу неудобно держать его при себе. Он стесняет отца, отец стесняет его; словом, они мешают друг другу жить. Потому ты воспитывался вне дома и приобрел множество самых разнообразных талантов. Иногда мы проводили вместе неделю-другую, и при этом стесняли друг друга, как только могут стеснять такие близкие родственники. И, наконец, ты вернулся домой – кажется, это было года четыре назад, у меня плохая память на числа, но, если я ошибся, ты меня поправишь. И я тебе честно признаюсь, мой мальчик, что, если бы ты оказался слишком назойливым и недостаточно хорошо воспитанным, я отослал бы тебя куда-нибудь подальше, на край света.

– От души жалею, что вы этого не сделали, – сказал Эдвард.

– Ну, ну, неправда, Нэд, тебе только так кажется, возразил его отец довольно холодно. – Я нашел, что ты юноша красивый, привлекательный, с изящными манерами – и я ввел тебя в свет, где все еще пользуюсь влиянием. Считаю, что тем самым я обеспечил тебе успех в жизни и надеюсь, что в благодарность за это ты тоже сделаешь кое-что для меня.

– Не понимаю, к чему вы клоните, сэр. – Понять меня нетрудно, Нэд… Ох, опять в сливки попала муха! Только не вздумай, пожалуйста, вынимать ее, как ту, первую, а то начнет ползать и оставлять везде мокрые следы – смотреть противно! Да, так вот, Нэд, я хочу сказать, что ты должен поступить, как поступил я когда-то: удачно жениться и извлечь как можно больше выгод из этого брака.

– Гоняться за деньгами! Продаться! – в негодовании воскликнул Эдвард.

– А что же ты хочешь, черт возьми? – возразил мистер Честер. – Все люди гонятся за деньгами, не так ли? Адвокатура и суд, церковь, двор, армия – везде люди ищут денег и успеха и каждый старается в погоне за удачей отпихнуть соперников. Куда ни загляни – на биржу, на церковную кафедру, в конторы, в королевскую приемную, в парламент – кого ты там увидишь, кроме охотников за деньгами и удачей? Он не хочет продаваться, скажите пожалуйста! Да, ты будешь продаваться, Нэд, и кем бы ты ни стал в будущем – виднейшим вельможей при дворе, адвокатом, законодателем, прелатом или купцом – все равно, ты будешь продаваться. А если ты так щепетилен в вопросах нравственности, то утешайся тем, что твоя женитьба на деньгах может сделать несчастной только одну женщину, а другого рода охотники за богатством – ну, как ты думаешь, сколько человек топчут в этой скачке? Сотни на каждом шагу! А может, и тысячи…

Эдвард сидел склонив голову на руку, и ничего не отвечал.

– Я очень, очень рад тому, что у нас произошел этот разговор, хотя он мало утешителен, – сказал его отец и, встав, стал медленно прохаживаться по комнате. По временам он останавливался, чтобы поглядеться в зеркало, или с видом знатока посмотреть в лорнет на одну из своих картин. – Теперь между нами установилась полная откровенность, а это прекрасно и безусловно необходимо. Право, не понимаю, как ты мог до сих пор так заблуждаться относительно нашего положения и моих планов. Пока я не узнал, что ты увлекся этой девушкой, я был уверен, что между нами существует молчаливое согласие по всем этим вопросам.

– Я знал, что у вас бывают денежные затруднения, сэр, – сказал Эдвард, на мгновение подняв голову, но затем снова опустив ее и сидя в прежней позе, – но понятия не имел, что мы нищие, как это можно заключить из ваших слов. Да и не могло это мне прийти в голову, когда меня воспитывали как сына богача, когда я видел, какой образ жизни вы ведете и какое положение занимаете в обществе.

– Милое дитя, – только так я могу назвать тебя, потому что ты рассуждаешь, как дитя, – воспитание твое имело определенную цель и вполне окупало себя; оно просто на удивление поддерживало мою репутацию богача и открывало мне широкий кредит. Ну, а мой образ жизни… Я не могу жить иначе, Нэд. Все эти изысканные мелочи, этот комфорт мне просто необходимы. Я к ним привык, я не могу обойтись без них. И хотя я не изменил своего образа жизни, наше положение именно таково, как я сказал, в этом можешь не сомневаться: оно безнадежно. Твой образ жизни тоже стоит далеко не дешево, одни только наши «карманные» расходы пожирают весь наш доход. Вот так обстоит дело.

– Но почему же вы до сих пор оставляли меня в неведении? Почему поощряли мою расточительность, на которую мы не имели ни средств, ни права?

– Пойми, друг мой, – в тоне мистера Честера было теперь еще больше сочувствия. – Если бы ты не блистал в обществе, как мог бы ты сделать ту выгодную партию, на какую я рассчитываю? А если мы живем не по средствам, так что же… Жить как можно лучше и удовлетворять все свои потребности – законное право каждого человека, и отказываются от этого права разве только какие-нибудь нравственные уроды. Долги у нас, – не буду скрывать, – очень большие, и тебе, как человеку с честью и правилами, следует уплатить их как можно скорее.

– Боже мой, каким же негодяем я вел себя, сам того не зная! – пробормотал Эдвард. – Мне добиваться любви Эммы Хардейл! Жаль, что я не умер до встречи с нею – для нее это было бы лучше.

– Я с радостью вижу, Нэд, что и тебе сейчас совершенно ясна невозможность этого брака. Разумеется, тебе надо спешно жениться на другой – и ты сам понимаешь, что можешь сделать это хоть завтра, если захочешь. Но, помимо этого, я хотел бы, чтобы ты смотрел на вещи веселее. Да хотя бы с религиозной точки зрения – как ты, истинный протестант из такой доброй протестантской семьи, мог думать о союзе с католичкой, если это не какая-нибудь сказочно богатая наследница? Мы должны крепко держаться нравственных правил, Нэд, – иначе грош нам цена. И даже если бы это препятствие было преодолимо, – есть другое, решающее. Жениться на девушке, отец которой зарезан, как баран! Боже мой, Нэд, ведь это же ужасно! При таких условиях какое может быть уважение к твоему тестю? Сам подумай – человек, которого осматривали присяжные и коронеры[38]38
  Коронер – чиновник, ведущий следствие по делам об убийствах, поджогах, кораблекрушениях. Осмотр трупов и дознание коронер производит с участием пятнадцати – восемнадцати присяжных, образующих «суд коронера».


[Закрыть], – какое двусмысленное положение он занимал бы после этого в твоей семье! Все это до того неприлично, что, право, во избежание подобных неприятностей для мужа этой девушки, правительству следовало бы приговорить ее к смертной казни… Ну, я, кажется, тебе надоел своими рассуждениями, ты хотел бы побыть один? Не стесняйся, дружок, я ухожу. Увидимся сегодня вечером, или если не сегодня, то уж непременно завтра утром. Береги себя ради нас обоих, Нэд, ты – моя надежда, моя великая надежда. Да хранит тебя бог!

Сказав все это довольно отрывисто и небрежно, мистер Честер поправил перед зеркалом жабо и, напевая, вышел из комнаты. А его сын, настолько занятый своими мыслями, что, казалось, не слышал и не понял этих слов, сидел все так же неподвижно и молча. Прошло с полчаса. Честер-старший, нарядно одетый, уже ушел из дому, а Честер-младший по-прежнему сидел, не шевелясь, подпирая голову руками, словно в каком-то столбняке.