Текст книги "Хранитель вод"

Что бы она ни принимала, эти вещества наконец-то добрались до ее головы. До мозга. Взгляд вдруг поплыл. Лицо сделалось бледным, как у призрака. На лбу проступили бисеринки пота. Закрыв глаза, она покачнулась, промурлыкала обрывок какой-то мелодии и подняла руки над головой (последнее движение она, по-моему, проделала совершенно бессознательно). Почти целую минуту она так и стояла – воздев руки над головой, слегка покачиваясь и мурлыча под нос какую-то песенку, погребенную глубоко в ее памяти.

Что до меня, то я вдруг почувствовал себя… странно. У меня есть своего рода дар или, наоборот, проклятье: каждый раз, когда я вижу девочку-подростка, которая оказалась далеко от дома и уходит все дальше, мне кажется, будто мне в грудь вонзили большой нож. Так произошло и сейчас. Я смотрел на гостью и чувствовал между ребер острое, холодное лезвие.

Наконец девушка открыла глаза и опустила руки. По ее виску стекала струйка пота, но она ее не замечала.

– А все-таки здесь круто!.. Законное местечко!.. – Гостья сделала шаг и тут же налетела на скамью. Схватившись обеими руками за спинку, девушка долго смотрела на меня, потом ее голова склонилась набок, как у щенка, лицо сморщилось. Теперь она держалась одной рукой за живот и часто-часто моргала.

– Ой-ой-ой!.. – Щеки девушки надулись, и она вздрогнула. Чувствуя подступающую тошноту, она лихорадочно озиралась, ища «несвященный» уголок, но, не найдя, выбежала в центральный проход между скамьями. На полпути к двери она, однако, остановилась и снова ухватилась за спинку одной из скамей.

– Кажется, меня сейчас стош-ш-ш… – Девушка сделала еще один неверный шаг к двери, но ноги ее почти не держали, а каменный пол был неровным. Спазматически скрючившись, девушка упала на колени – и ее вырвало. А потом еще раз. Звук и плеск эхом отразились от стен.

Наконец она вытерла губы краешком дождевика и села на полу, опираясь спиной о боковину скамьи. По лицу ее струился пот, глаза были закрыты. Несколько раз глубоко вздохнув, девушка заговорила, по-прежнему не открывая глаз:

– Не могу поверить, что меня только что вырвало в церкви!.. Клянусь, со мной это в первый раз! – Встав на четвереньки, она поползла по проходу и остановилась в двух рядах от меня. Здесь девушка снова закрыла глаза и села, опираясь на скамью. – Я сейчас все уберу, только дайте мне щетку или полотенце…

– Не беспокойтесь. Я сам.

Она приоткрыла один глаз и посмотрела на меня.

– Вы правда собираетесь убрать мою… убирать за мной?

– Почему бы нет? Поверьте, это далеко не самое страшное, что я видел.

Девушка крепко зажмурила глаза и, откинувшись назад, уперлась в пол обеими ладонями, словно пытаясь остановить бешено вращающийся мир.

– Если бы вы не были священником, я бы вас расцеловала.

– Я не священник.

– И вы не хотите меня поцеловать?

Вместо ответа я показал на ее подбородок, с которого свисала нитка густой слюны. Девушка вытерла ее рукой.

– Ладно… Пожалуй, сейчас я и сама не стала бы себя целовать, но… – Девушка покачала головой. – Вообще-то я ужасно хорошо целуюсь. Вы когда-нибудь целовали женщину, падре?

– Да.

Она открыла глаза и огляделась по сторонам, словно боялась, что нас может кто-нибудь услышать.

– А разве… разве вам можно? То есть вам это позволяется?..

Я рассмеялся.

– Конечно. Почему нет?

– Кто вы такой?

– Просто человек.

– И вы женаты?

– Был.

– Был?.. – Прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

– И не очень долго.

– Значит… – она слабо улыбнулась. – Значит, вас уже давно никто не целовал, так?

– Так.

– Но в таком случае вам, быть может, хочется, чтобы вас кто-то поцеловал? Кто-то, кто хорошо умеет это делать?

Я не стал возражать, и девушка зажмурила глаза и выпятила губы. Когда спустя несколько секунд ничего не произошло, она удивленно взглянула на меня.

– Вы точно не хотите меня поцеловать? Я умею это делать очень хорошо.

– Я верю.

Она перевела дух и снова надула губы, став похожей на рыбу. Если бы она не была настолько пьяна, она и сама бы поняла, насколько смешно это выглядит.

– Вы упускаете отличную возможность, мистер!

– Я вижу.

Она снова посмотрела на меня, но теперь ее глаза были заметно скошены к переносице.

– Сколько вам лет?

– Сорок девять. А вам?

– Шестнадцать, – машинально ответила она, совершенно забыв, что еще совсем недавно уверяла меня, будто ей двадцать один. Протяжно вздохнув, девушка привалилась затылком к скамье и проговорила устало:

– Если бы вы не торчали тут, где сам Бог за вами присматривает, я бы, пожалуй, познакомила вас с моей мамочкой. Правда, как раз сейчас у нас не слишком хорошие отношения, так что, быть может, лучше сделать это как-нибудь попозже… – Она подняла вверх палец, словно пытаясь придать своим словам больший вес. – Вы любите танцевать, падре?

Пожалуй, не стоило тратить силы и в десятый раз повторять, что никакой я не священник, поэтому я просто покачал головой.

– Не особенно.

Девушка попыталась показать пальцем на меня, но промахнулась на добрую пару футов.

– Моя мамочка… она вам понравится. Она чертовски… – Зажав рот обеими руками, девушка на коленях поползла к двери. – Нет, лучше мне поскорее отсюда выбраться, чтобы можно было говорить по-челове… в общем, чтобы не следить за каждым словом. – Тут ее, по-видимому, посетила какая-то новая мысль, потому что девушка остановилась и, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, начала громко считать вслух.

– Тридцать два, тридцать три… Знаете что?! – Оборвав счет, она уставилась на меня. – Если вам сорок девять, вы вполне могли бы быть моим отцом. Нет, вам обязательно нужно познакомиться с моей мамой!

– Теоретически я мог бы быть даже вашим дедушкой.

Моя гостья слегка поджала губы.

– Для дедушки вы слишком хорошо выглядите. – Она попыталась подняться, перебирая спинку скамьи руками. Наконец ей удалось встать во весь рост, и, хотя колени ее по-прежнему подгибались, она одним движением сдвинула вверх лифчик бикини. Закрыв глаза, надув губы и выпятив загорелую грудь, она ждала, как я отреагирую на приглашение: типичная девочка-подросток, которая изо всех сил старается выглядеть как женщина. Между ее безупречной формы грудями висел на цепочке небольшой иерусалимский крест, который при каждом движении слегка раскачивался и поворачивался, демонстрируя покрывавшую его гравировку в форме небольших шестиугольников, напоминающих пчелиные соты.

– Вам нравится мой крестик? – спросила она, увидев, что я его разглядываю.

– Да.

– Снимите его, и он – ваш.

Я снял с крюка за дверью белый подрясник и накинул ей на плечи. Лицо девушки разочарованно вытянулось.

– Что, недостаточно красива для вас?

– Напротив, очень красива.

Это ее успокоило. Играя с лифчиком от бикини, который так и висел у нее на шее, она спросила лукаво:

– Тогда слишком грязная?

– Нет.

Ее брови вдруг поползли вверх, глаза широко раскрылись, губы дрогнули в улыбке.

– Тогда… – Тонкий девичий палец снова устремился в мою сторону. – Знаю! Это одна из тех, особенных церквей! Вы гей, да? В таком случае, прошу прощения… – Она попыталась надеть лифчик, но не преуспела. – Я тут из кожи вон лезу, а вы, оказывается…

– Нет, я не гей.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Ее глаза съехались к переносице. В задумчивости она ухватила себя за подбородок.

– Тогда что же?.. Может быть, я слишком молода?

– Что-то в этом роде.

Она почувствовала исходящий от лужи на полу запах и брезгливо сморщилась.

– Вы точно не хотите, чтобы я помогла вам тут убраться?

– А вы точно хотите вернуться на вашу яхту?

Она закрыла глаза, выпятила губы и немного помолчала.

– Я хорошо умею целоваться, падре. Очень хорошо. Я бы на вашем месте воспользовалась возможностью, пока я сама предлагаю. Или вы боитесь, что я кому-нибудь расскажу?

– Не особенно.

– Вот клянусь, я никому не скажу ни словечка. Ни единой живой душе!

– Значит, вы умеете хранить тайны?

Она высокомерно улыбнулась.

– Можете не сомневаться. Я – гребаный Форт-Нокс! – Девушка снова покосилась на темную исповедальню. – Разве вы не можете вызвать хотя бы временного священника? – Она показала на скамеечку для коленопреклонения. – Да, в общем-то, мне кто угодно сгодится. Я только хотела…

– Нет.

– Вы серьезно?

– Очень серьезно.

– Чертовски странная у вас церковь!

Я громко рассмеялся.

Прошло довольно много времени, прежде чем она поняла, что́ сказала. А может, и не поняла, просто в ее затуманенном мозгу появилось смутное ощущение, что сказано было что-то не совсем подходящее. Как бы там ни было, девушка снова попыталась прикрыть рот ладонью.

– Ох, извините! Надо бы мне заткнуться…

– Вы позволите дать вам мой телефонный номер?

– Зачем? Чтобы священник, когда вы его найдете, мне позвонил?

– Нет, я не собираюсь записывать ваш номер. Наоборот, я дам вам свой.

Она отмахнулась.

– Нет, нет, падре, я не такая! Я никому не даю свой телефонный номер на первом свидании.

– А разве у нас с вами свидание?

Девушка обиженно надулась.

– Не думаю. Ведь вы так меня и не поцеловали!

Я протянул руку.

Девушка вытащила из заднего кармана шортов свой телефон и, держа его перед собой, одним пальцем расстегнула пуговицу на поясе. Под шортами обнаружились трусики того же цвета, что и лифчик.

– Я дам вам телефон, если вы меня поцелуете!

– Хорошо. Только закрой глаза.

Она послушалась и, вытянув вперед губы, слегка подалась мне навстречу. Будь я лет на тридцать моложе, я, возможно, и поддался бы ее чарам. Даже скорее всего поддался бы. Но сейчас я только осторожно вынул телефон из ее рук. Правда, он оказался заблокирован, но я разблокировал его, приложив ее большой палец к кнопке начала работы. Не открывая глаз, она улыбнулась:

– Падре, я жду!

Я ввел свой номер и сохранил под именем «НСН – Падре», затем снова вложил телефон ей в руку.

Открыв глаза, девушка некоторое время разглядывала мой номер в списке контактов.

– Что такое НСН? – спросила она с недоумением.

– На случай…

Улыбнувшись, она подняла руку ладонью вперед, не дав мне договорить.

– Я поняла! На случай необходимости! – С грехом пополам сосредоточившись, девушка прочла мой номер вслух и вдруг нахмурилась. – Что-то ваш номер не похож на нормальные телефонные номера!

– Это спутниковый телефон.

– А то, что вы дали мне ваш спутниковый номер, делает меня особенной?

– Это делает вас одной из немногих, у кого есть или когда-то был этот номер.

– Ах, вот как!.. – она неожиданно подмигнула. – Отличный ход, падре! Я вижу, вы ловкий парень! Похоже, на этот трюк с телефоном попалась не одна девушка. – Она театральным жестом прижала телефон к сердцу и кивнула. Я вовсе не был уверен, что назавтра моя гостья вспомнит наш разговор или вспомнит, кто такой этот «падре», но мне хотелось верить, что в случае крайней нужды у нее в голове хоть что-нибудь да всплывет, и тогда она сможет позвать на помощь.

Вскинув руки над головой, она вдруг закружилась, как в танце, потом сбросила подрясник на пол и двинулась к выходу. У дверей она задержалась – они были не заперты, но достаточно тяжелы, чтобы шестнадцатилетней пьяной девушке было нелегко их открыть.

– Можно вас кое о чем спросить? – окликнул я.

Она обернулась и в очередной раз зажмурилась.

– Вы все-таки решили меня поцеловать?

– Как вас зовут?

Подняв вверх указательный палец, она покачала им из стороны в сторону.

– Ничего не выйдет, падре!

Я шагнул к ней.

– Предположим, в нашей церкви все-таки появится новый священник. Что я должен ему сказать, если он будет о вас спрашивать?

– Зачем это?

– Чтобы он мог помолиться за вас Богу. Попросить его позаботиться о вас.

Она прижала палец к губам.

– Еще один хороший ход, падре!.. – Мне показалось, что впервые за все время она сделала попытку прикрыть грудь, но потом я решил, что это по-прежнему была игра. Попытка пофлиртовать. Никакого стыда она не испытывала – в этом я готов был поклясться. – Я вижу, вы в этом деле сечете. Интересно, вы всем девушкам это говорите?

– Нет, только вам.

После нескольких попыток ей все же удалось надеть лифчик и завязать тесемки на спине. Покончив с этим нелегким делом, моя гостья снова окинула взглядом стены часовни, и я снова увидел перед собой девочку-подростка. Не говоря ни слова, она шагнула к стене с именами, достала из заднего кармана тюбик губной помады и написала в самом низу списка свое имя: Энжел.

– Это ваше настоящее имя? – спросил я.

– Да. – Она не обернулась. – Так меня зовет мама, хотя на самом деле я Анжела. Точнее, звала…

Ее лицо словно осветилось мягким внутренним светом, в котором тонули боль, обида, стремление к самостоятельности. Я поднял свой телефон и сфотографировал Энжел. То, что я наконец «заметил» ее, явно понравилось гостье. Во всяком случае, она улыбнулась.

– Фото на память?

– Что-то вроде того.

Она накрутила на палец веревочку от бикини.

– Надо было вам сфотографировать меня чуть раньше. Тогда вам было бы куда интереснее смотреть на фото.

– Я получил то, что мне нужно.

– То, что вам было нужно или то, что вы хотели?

Она была не глупа, и я подумал, что, быть может, это увеличит ее шансы. НСН.

Энжел хотела что-то сказать, но передумала и только улыбнулась.

– Вы любите писать письма, падре?

– Иногда.

Она окинула взглядом ряды скамей и отчего-то помрачнела. Казалось, будто внутри нее погасла какая-то лампочка. Во всяком случае, из ее голоса исчезли всякие намеки на игривость.

– Я написала одно письмо…

– И мне можно его прочитать?

– Оно адресовано не вам. – Энжел посмотрела на меня в упор и сглотнула. – Я написала его своей мамочке, но, боюсь, оно ей не понравится.

– Почему?

Она не ответила. Снаружи снова раздался тройной сигнал туманной сирены. В первый раз Энжел его просто услышала. Сейчас он заставил ее задуматься. Когда работа мысли была закончена, она повернулась и поглядела на меня так пристально, словно зачем-то хотела запомнить мое лицо. Наконец она отвернулась и, бросив еще один взгляд на исповедальню, сделала движение к выходу. Я думал, на этот раз она уйдет, но девушка снова остановилась.

– Как вы думаете, – проговорила она, не глядя на меня, – Бог учтет, что я все-таки пришла, пусть даже священника не оказалось на месте?

– Вот что я тебе скажу… – я перешел на «ты», хотя это было и не совсем в моих правилах. Просто мне показалось, что впервые за все время нашей беседы я обращаюсь к самой Энжел, а не к тому нелепому человеку, которым она хотела казаться. – Если бы наша жизнь зависела от того, что Бог занесет в «дебет» или в «кредит», нам всем было бы не на что надеяться.

– А как вы думаете, от чего зависит наша жизнь? – Кажется, и сама Энжел немного протрезвела и начала мыслить яснее.

Я переступил с ноги на ногу, с особенной остротой ощутив за спиной стену с сотнями имен.

– Она зависит от того, сумеем ли мы сделать хотя бы несколько шагов по тому длинному и трудному пути, в конце которого человек одерживает верх над своими слабостями.

Энжел кивнула, завернулась в дождевик и молча выскользнула наружу.

Стоя в темноте у самого берега, я смотрел, как Энжел прошла по моему причалу и поднялась на борт ожидавшего ее судна. Я не ошибся, это была большая яхта. Восьмидесятифутовая, если не больше. Крепкий, широкоплечий капитан, заметив меня на берегу, слегка приподнял бейсболку в знак приветствия и запустил моторы. С помощью одних лишь поворотных двигателей он отошел от причала почти под прямым углом, хотя ему мешали и ветер, и встречное течение, и я еще раз убедился в его опытности и мастерстве. Палуба была освещена, и я видел, как Энжел, пошатываясь и налетая то на стену надстройки, то на фальшборт, пробирается от носа к корме, где собрались остальные участники круиза. На кормовой площадке я рассмотрел вмонтированные в палубу джакузи, стойку бара и рабочее место диджея. Похоже, организаторы вечеринки денег не жалели.

На корме Энжел поджидал мужчина лет тридцати. Даже в полутьме было видно, какие темные у него глаза. Крепкий, подтянутый, он был одет в облегающую рубашку и шорты-бермуды; на мускулистой, оплетенной толстыми венами шее, поблескивали золотые цепи. Энжел протянула ему дождевик, а он обнял ее за талию и вручил бокал, который она осушила одним глотком. Одобрительно кивнув, мужчина что-то сказал и поднес к ее губам тлеющую сигарету. Энжел затянулась, и огонек на кончике сигареты разгорелся ярче; выпустив в воздух струйку дыма, она сбросила шорты и соскользнула в горячую воду джакузи, где уже плескалось несколько человек, так что я потерял ее из вида. Вскоре пропали и ходовые огни яхты, двигавшейся на юг к Береговому каналу – и к очередной вечеринке.

Яхты такого размера были не просто судами для длительного плавания в открытом океане. Они были своего рода официальным заявлением, вывешенным для всеобщего сведения информационным бюллетенем о состоянии банковского счета владельца. По опыту я знал, что состоятельные люди вкладывают деньги в дома, в земельные участки, а яхты покупают, чтобы привлечь внимание, чтобы показать всем свое могущество. В этом отношении огромная яхта была чем-то сродни картине знаменитого художника на стене гостиной. И даже лучше, потому что в море ее могли видеть буквально все. Смущало меня только одно: обычно владельцы таких яхт стремятся к тому, чтобы каждый встречный знал, кто они такие, и восхищался изобретательностью, с какой они выбрали название для «своей прелес-с-сти», но название этой яхты было тщательно занавешено.

Это могло означать только одно: далеко не все, кто попадает на борт, возвращаются потом на твердую землю.

И это было плохо.

Хуже некуда.

Глава 3

Рабы, некогда жившие на острове, работали на противоположном берегу пролива, на плантации, которая находилась на Форт-Джордже. Во время отлива они могли дойти от своих хижин до поля всего лишь по колено в воде, к тому же бо́льшая часть их пути пролегала по песчаным отмелям. Для удобства или ради безопасности рабы расположили свои хижины в виде кольца, в центре которого стояла часовня.

Стены часовни были сложены из булыжников, которые когда-то служили балластом на английских торговых кораблях. Эти корабли пересекали Атлантику и, зайдя в один из ближайших портов, выбрасывали балласт, чтобы освободить место в трюмах для полезного груза. За десятилетия торговли на морском дне выросли целые острова из камней. Рабы собрали булыжники, обтесали и построили часовню, которая выглядела так, словно какая-то сила перенесла ее сюда прямо с лондонских улиц. Стены часовни, выложенные в четыре камня, были почти в два фута толщиной, благодаря чему летом внутри всегда было прохладно. В осенний сезон прочная часовня служила надежным убежищем от штормов и ураганов, налетавших со стороны Атлантики. Впрочем, и сами хижины, в которых жили рабы, тоже были построены или, точнее, отлиты из прочного грунтобетона, сделанного из дешевых подручных материалов: извести, песка, золы и осколков морских раковин.

Лежа на кровати, я прислушивался к шуму дождевых капель, барабанивших по жестяной крыше. Сначала шум был совсем негромким, потом хлынул настоящий тропический ливень.

По ночам мне часто снится один и тот же сон. В отличие от других снов, я всегда знаю, что сплю, но проснуться мне не удается. А может, я просто не хочу просыпаться. Снится день моей свадьбы. Светит яркое солнце. Дует легкий бриз. Невеста прекрасна. Ее белое платье слепит глаза, как горный снег, лицо сияет. Вот она подходит к алтарю и берет меня за руку. «Я клянусь…» «Я обещаю…» Наклонившись, я пытаюсь поцеловать ее. Дорогое лицо все ближе; я уже чувствую на своей коже ее легкое дыхание, но в моем сне даже один миллиметр равняется миллиону миль. Я целую пустоту.

Потом нас ведут к лимузину, где рядом с водителем уже сидит мой шафер. Он надевает какую-то дурацкую шляпу и принимается сыпать шутками и цитатами из старых комедий. «Да, мэм, мисс Дейзи. Нет, мэм, мисс Дейзи» и так далее. Мы садимся на заднее сиденье. Мы пьяны от счастья. От радости у нас кружатся головы. (Это только сон, поэтому я могу говорить подобные вещи.) Моя жена выглядывает в окно, потом кладет руку мне на колено. «Не хочу больше ждать… – произносит она вполголоса. – Слушай, разве нельзя как-то пропустить этот дурацкий прием?»

Мы прибываем в ресторан. У входа нам подносят шампанское. Улучив момент, жена отводит меня в сторону, ее нижняя губа дрожит, в глазах блестят слезы. «Ты по-прежнему меня хочешь?»

Я снова наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. И снова мне не хватает какого-то миллиметра.

Потом мы идем внутрь. Или, если учесть обстоятельства, шествуем. Впереди идут те, кто был в церкви. Затем – мы. Звучат аплодисменты. Приветственные крики. Кто-то свистит. Оркестр на эстраде старается вовсю. Вспыхивают огни, разбрасывая пятна света, крутится зеркальный шар. Под гром оваций и пожеланий счастья мы пробираемся к дальнему концу длинного стола. Вокруг – море цветов, смокинги, бриллианты, туфли на каблуках, смех. Еще один тост за новобрачных, еще одна попытка поцеловаться, но на этот раз нас разделяют уже два миллиона миль. Наконец мы встаем, чтобы идти на танцпол. Наш первый танец. Мистер и миссис.

Весь мир кажется прекрасным и добрым.

Мой шафер тоже встает. Покачнувшись (он начал еще с утра), он хватается за спинку стула. В руке у него бокал. Он очень счастлив за нас и хочет выпить, чтобы у нас все было так, как нам хочется. А еще у него есть для нас подарок. Ему стоило большого труда его приготовить, но еще труднее было дождаться подходящего момента, чтобы вручить…

Разговоры в зале стихают. Под взглядами всех гостей я вскрываю пухлый конверт. Жена берет меня под руку и с интересом глядит поверх моего плеча.

Даже во сне я знаю, что вот-вот проснусь. Я не хочу! Я изо всех сил стараюсь не просыпаться, но все тщетно. Я так ни разу и не потанцевал с ней – ни во сне, ни наяву. Никогда.

Я просыпаюсь в поту. Зубы стучат. Сердце бьется в груди как сумасшедшее. Широко открытый рот жадно втягивает воздух.

Господи, как же я ненавижу этот сон!

В то утро я наскоро ополоснул лицо и как раз кипятил воду для кофе, когда зазвонил мой мобильный телефон. Мне не нужно было смотреть на экран, чтобы догадаться, кто звонит. Она получила мое электронное письмо. Когда я ответил, она заплакала, но все же сумела выдавить:

– Привет… Как дела?

– Нормально. Стараюсь смотреть на вещи с оптимизмом, хотя с каждым днем это дается мне все труднее.

Она нервно рассмеялась, давая выход напряжению. Я поспешил перехватить инициативу.

– А ты как? Как Нью-Йорк?

Она громко шмыгнула носом, зашуршала газета.

– Я не представляла, что может быть так больно, хотя ты знаешь – я всякого навидалась. – Она высморкалась. – Ты действительно собираешься сделать то, о чем написал?

– Я обещал ему.

– А Мари?

Я прислонился к стене. Мой взгляд сам собой упал на темно-красную урну на кухонном столе.

– Не все сразу.

– Хочешь, я прилечу к тебе? Ты же знаешь, я сделаю для тебя все, что ты захочешь.

– Тебе здесь будет трудно, ты же городская девочка… – Я старался говорить как можно мягче. – Как ты сможешь обойтись без электричества, без Интернета, без «Старбакса»?.. Да здесь ты за три дня с ума сойдешь!

Она снова засмеялась. Выдохнула. Как мне показалось, с облегчением.

– Не волнуйся, я как-нибудь и один справлюсь.

– Сколько времени тебя не будет?

На этот вопрос ответа у меня не было.

– Трудно сказать. Неделю. Месяц. – Я потер глаза. – Не знаю.

– В прошлый раз ты уезжал почти на год. – Она попыталась засмеяться. – Не вынуждай меня приезжать и разыскивать тебя.

– У тебя это неплохо получается. – Я невольно вспомнил нашу встречу в баре. – Но, боюсь, на этот раз задачка будет потруднее.

– Однажды я тебя все-таки нашла, – не отступала она.

– Верно. – Я рассмеялся. – Но, откровенно сказать, я думаю, что тогда тебе просто повезло.

Я почувствовал, что она улыбается, потом услышал, как она закуривает. Похоже, она подумала о чем-то, о чем не удосужилась мне сказать.

– Мне кажется, в тот раз дело было не в везении, а в любви.

– Сильно сказано. – Я улыбнулся. – Особенно для женщины, которая решила навсегда завязать с мужчинами.

Она засмеялась.

– Мерф…

– Что?

– Некролог… – Она немного помолчала. – Это прекрасно! Я никогда… Она была бы очень… – Она не договорила. Я терпеливо ждал.

– …В общем, мне хотелось бы… – Она снова всхлипнула, но справилась с собой. – Спасибо тебе огромное. Если бы не ты, я бы никогда не узнала ни его, ни ее. Дэвид стал для меня отцом, которого у меня никогда не было. Он научил меня, каким должен быть настоящий мужчина. Благодаря ему я узнала, каково это – быть любимой таким человеком. – Она помолчала. – Возможно, именно по этой причине мне так трудно найти кого-то, кто мог бы сравниться с Дэвидом. Он установил планку слишком высоко, до нее не каждый способен дотянуться.

– Бог разбил форму, по которой Он его отливал. Других таких не было и не будет.

Некоторое время она боролась с рыданиями, потом снова заговорила:

– Что касается Мари… Я хотела бы быть такой, как она.

Мне нечего было сказать. Темно-красная урна молча смотрела на меня со стола.

– Ты вернешься?

Чайник на плите засвистел. Вода была готова.

– Извини, мне, кажется, пора.

– Мерф…

Я знал, что за этим последует. Еще одна попытка. Она просто обязана была сделать все, что могла.

– Что?

– Ты уверен, что непременно должен… В конце концов, вовсе не обязательно…

Я посмотрел в окно на свою лодку, потом перевел взгляд на океан – на все те десятки и сотни миль, которые лежали передо мной. Снова посмотрел на «Китобоя».

– Я обещал. – Я немного помолчал. – И потом, я перед ним в неоплатном долгу. – Слезы выступили у меня на глазах, но я смахнул их рукой.

Она вздохнула.

– Да, ты всегда держишь слово.

– Стараюсь.

– Это он научил тебя этому. Тебя и всех нас.

– Да, конечно. Ну ладно, до встречи. Береги себя.

Разговор взволновал меня сильнее, чем я ожидал. Он окончательно убедил меня в том, что я знал и раньше: я должен перерезать все нити, связывающие меня с прошлым. Если я этого не сделаю, мне не добраться и до Дайтоны, не говоря уже о южной оконечности Флориды. Мне никогда не исполнить свой долг, если я буду постоянно оглядываться назад. Когда же я его исполню, я должен буду вернуться, потому что здесь меня будет ждать Мари.

Пейзаж за лобовым стеклом может причинить страдания и когда он удаляется, и когда приближается. Боль подстерегала меня там, куда я направлялся. Боль оставалась ждать меня здесь, но выбирать не приходилось.

На экране мобильника появилась надпись: «Вызов завершен». Я посмотрел на нее, потом вышел из дома, сделал несколько шагов к побережью и швырнул телефон, словно камешек, параллельно поверхности воды. Телефон коснулся ее четыре раза – не самый лучший результат, – потом зарылся в волну и пропал навсегда.

Кончено.

Все утро я обходил свой остров. Здесь мне приходится заботиться о двух сотнях апельсиновых деревьев. Я подкормил каждое и заодно проверил, исправна ли система автополива. За несколько лет я проложил через остров много миль резиновых и пластиковых шлангов, чтобы подвести пресную воду к корням (этому меня тоже научил Дэвид). Сколько мне придется отсутствовать, я не знал, поэтому мне хотелось оставить систему в полном порядке. Амбар, в котором жил, я запер, но двери часовни закрывать не стал. Я вообще никогда их не запирал. Мы с Дэвидом потратили немало часов и пролили немало пота, восстанавливая часовню после ураганов, но я никогда не считал ее своей. Кто может владеть церковью? Если человеку необходимо укрытие, убежище, он должен иметь возможность войти – и кто я такой, чтобы ему мешать? Единственное, что я сделал, это прикрепил к дверям записку следующего содержания:

«Если вам нужен священник, то он недавно умер. Если бы он был здесь, он сказал бы вам, что вернулся домой. Подробности можно прочесть в некрологе. Если вам нужен Бог – поговорите с ним сами. Думаю, священнику это пришлось бы по душе. Больше того, именно этого он хотел бы от вас больше всего. Ради этого он прожил свою жизнь. Дверь не заперта – просто поверните ручку и войдите!»

Наконец все было готово. Я вышел на берег, поднялся на причал и шагнул в лодку.

Впрочем, запускать двигатель я не торопился. Довольно долго я стоял и смотрел на лениво накатывающие на песок волны. Здесь мы с Мари полюбили друг друга. В этих самых водах, которые сейчас едва доходили мне до колена. Тогда мы были детьми. Мы дружили и обменивались секретами. Мы росли друг у друга на глазах, превращаясь из детей в мужчину и женщину. Потом была та вечеринка, темнота, коварное течение, которое унесло ее во мрак. Ее искали, но не там, где следовало, и только я догадался, что Мари унесло в открытое море. Мне посчастливилось найти ее и привезти обратно на берег. Именно здесь, трепещущие и полные надежды, мы рука об руку вошли в воду, где нас захлестнула любовь. Мне, во всяком случае, хочется верить, что Мари чувствовала то же, что и я. Прилив чувства, могучую волну, которая способна погубить или подарить блаженство. Мы нырнули на самое дно, где вода была чистой, как слеза, а потом вернулись на берег, где луна и тепло костра согрели наши озябшие тела. В последующие недели мы подолгу бродили вдоль берега, собирая ракушки и ища друг друга, – два сердца, которые, позабыв обо всем остальном мире, тянулись одно к другому и мечтали, чтобы прилив больше никогда не повторялся.

Но приливы всегда повторяются. Вечно. Ничто не может им помешать. А когда они возвращаются, то смывают память о том, что было.

За неделю до свадьбы она с неожиданной серьезностью произнесла:

– Мне нужно сказать тебе одну вещь…

Глаза ее подозрительно блестели, и я кивнул.

– Я слушаю.

– Не здесь…

Я снова кивнул, и мы сели в шестнадцатифутовый катер, который я одолжил у приятеля. Она показывала, куда плыть, и вскоре мы оказались здесь. Причалив к берегу почти в том же месте, где я находился сейчас, мы выбрались на песок и зашли в лес, где стояла часовня и где я сделал ей предложение. Каждое дерево, каждый камень под ногами казались нам знакомыми – для нас обоих это место было связано со множеством приятных воспоминаний.

Толкнув входные двери, она провела меня по центральному проходу к алтарю. Часовня была заброшена несколько десятилетий назад, и повсюду виднелись следы разрухи. То и дело нам приходилось перешагивать через обломки стропил и крыши.

Взяв меня за руки, Мари сказала, с трудом сдерживая слезы:

– Я только хотела, чтобы ты знал…

Я ждал. Я видел, что ей больно, и мне хотелось дать ей возможность выговориться, излить свою боль.

– Я хотела, чтобы ты услышал это от меня… – Мари похлопала себя по груди. – Я хочу и готова стать твоей женой… Хочу всей душой и всем сердцем, но…

Я отвел с ее лица упавшую на него прядь волос.

– Тебя что-то смущает?