Текст книги "Хранитель вод"

Это были не самые умные слова, но тогда я не смог придумать ничего лучшего.

– Я не могу дать тебе то, что обещала.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду… – Мари отвела глаза. – Когда я была моложе, я лишилась одной вещи. Точнее, у меня ее отняли, и теперь ее нельзя вернуть никакими силами. Я… – Она покачала головой. – В общем, если все и дальше будет так, как ты… как мы хотели, ты можешь обнаружить, что я не…

– О чем ты?!

– Мой отец… – Слезы, которые Мари сдерживала изо всех сил, вдруг хлынули из ее глаз. Руки взлетели и обвили мою шею. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя… не считай меня испорченной. Грязной. Это было давно. Очень давно.

Ее речь была отрывистой и бессвязной, но только полный кретин не сумел бы сложить два и два. Между тем Мари продолжала шептать, прижимаясь к моему уху горячими губами.

– Мама узнала… Она развелась с ним. После того как он вышел из тюрьмы, я больше никогда его не видела.

Я прижал ее к себе, но то, что она так долго скрывала, удерживала в себе, уже вырвалось на свободу. Оно причиняло боль, обжигало стыдом, внушало неуверенность и страх. К счастью, мне хватило ума это понять. Заключив лицо Мари в ладони, я крепко ее поцеловал. Ее губы казались горько-солеными на вкус.

– Все это не имеет никакого значения. Я люблю тебя. Я полюбил тебя еще до того, как мы встретились. Я любил тебя всегда, и ничто не в силах это изменить. Поверь мне, пожалуйста!

– И я тебе все еще нужна?

Я обнял ее за плечи и улыбнулся.

– Конечно.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Я не стану тебя винить, если ты…

– Никогда! – Я прижал палец к ее губам. – Перестань. Я люблю тебя. Люблю такой, какая ты есть. Нет, я не хочу сказать, что это ерунда, но любовь…

Отчаяние отразилось на ее лице.

– Что?..

Я на мгновение замешкался, подыскивая слова.

– Она… переписывает воспоминания на свой лад. Превращает боль в красоту. Рисует нам то, что может быть.

– Ты правда так считаешь?

– Правда.

Она прижалась ко мне.

– Тогда нарисуй меня!

Нелегко хоронить двух людей, которых любил больше всего на свете. Путь на юг, где я должен был развеять прах Дэвида, мог занять несколько дней или даже несколько недель. А потом предстояло возвращение. Я, однако, надеялся, что путешествие туда и обратно даст мне время, необходимое для того, чтобы свыкнуться с тем, что мне придется развеять над водой прах Мари. Свыкнуться?.. Кого я пытаюсь обмануть?! Свыкнуться с подобным нельзя, но время мне все-таки понадобится. Хотя бы для того, чтобы убедить себя в неизбежности этого шага.

Или попытаться убедить.

Уже не раз я смотрел на красную урну и оранжевый ящик. Я долго не мог решить, с чего начать, однако было очевидно: просто взять, выйти на берег и высыпать в воду содержимое урны выше моих сил. Мое сердце и моя душа не были к этому готовы. Подобный поступок представлялся мне и слишком поспешным, и слишком… окончательным. Именно поэтому я решил начать с Дэвида. Красную урну я оставил дома – только передвинул ее в центр стола, а перед уходом поцеловал крышку.

И вот теперь волны плескались о борт, толкая лодку, толкая меня. На юг…

Мой «Китобой» принадлежал к рыбацким лодкам, предназначенным для плавания, главным образом, в прибрежных водах. Его штурвал размещался на центральной консоли управления, вокруг которой можно было свободно передвигаться. Кроме штурвала в консоли были смонтированы электронные устройства управления и навигации, рукоятки газа и сцепления, гидравлический рычаг управления транцевыми плитами, а также сухой багажник и крошечный туалет, предназначавшийся, главным образом, для детей и женщин, которым неудобно справлять нужду за борт. Сам я никогда им не пользовался.

Когда Дэвид познакомился со мной, я был еще подростком лет тринадцати. У меня был талант к рыбной ловле: я мог поймать рыбу даже тогда, когда другие оставались без добычи. Он узнал об этом и нанял меня, чтобы я возил его на рыбалку. Именно в его старой лодке я близко узнал своего будущего друга – священника, который носил самое настоящее облачение, а он узнал меня – мальчишку, у которого в голове было много мыслей, но мало слов, чтобы выразить их более или менее внятно. Мы, однако, проводили вместе довольно много времени, и в конце концов ему удалось не только разобраться в том, что́ творилось у меня в голове, но и помочь мне высказать все, что меня тревожило, мучило, ввергало в недоумение. Он дал мне слова, и это был его первый и, наверное, самый драгоценный дар.

Шли годы. Какое-то время спустя Дэвид заметил, что я не только удачливый рыбак, но и неплохой садовник, которого природа наделила непримиримой ненавистью к сорнякам. Вскоре он предложил мне работу в своем приходе. «А-а, теперь я понял, – рассмеялся я в ответ. – Хотите убить одним выстрелом двух зайцев – заполучить работника, который будет и косить траву вокруг вашей церкви, и возить вас на рыбалку!»

Дэвид улыбнулся. Он любил удить на муху во время прилива, чтобы можно было видеть, где кормится косяк.

Я не понимал тогда, что Дэвид меня учит и воспитывает. Лишь много позднее мне стало понятно, что каждое его слово и каждое действие было обдуманным. Целенаправленным. Хорошо рассчитанным. Он учил меня не только видеть – он учил, на что нужно смотреть в первую очередь, что искать. Я часто заходил за ним рано утром, еще до рассвета, но нередко бывало и так, что он, отмахнувшись от моего неуклюжего поклона, принимался рассказывать что-то из Библии или из Евангелия, а какое-то время спустя я с удивлением осознавал, что понимаю, почему пастух, оставив в горах девяносто девять овец, отправляется искать одну заблудившуюся и почему спасение этой одной овцы важнее безопасности остальных. Правда, именно эту притчу про овец я постиг до конца лишь несколько лет спустя, но сейчас это не главное. Я просто привел один из примеров того, как действовал Дэвид, когда хотел подтолкнуть меня к пониманию чего-то очень важного.

Сначала я хотел поставить оранжевый контейнер в носовой отсек, где ему не грозили брызги и непогода, но потом передумал. Дэвиду это не понравилось бы. Я был уверен – он захотел бы быть в таком месте, откуда можно смотреть вперед, ощущать бьющий в лицо ветер. Именно поэтому я поместил оранжевый контейнер на носовой площадке, надежно закрепив несколькими концами. Теперь даже ураган не смог бы оторвать его и сбросить в воду.

Покончив с этим, я посмотрел на часы – старые часы «Подводник», которые раньше принадлежали Дэвиду. Хромировка с них давно стерлась, стекло покрылось многочисленными царапинами, к тому же они отставали на несколько секунд в сутки, но все это меня не волновало. Главное, это были часы Дэвида. Он купил их тридцать лет назад, когда служил на авианосце в Средиземном море. По его словам, еще никогда он не тратил 600 долларов с таким толком.

Однажды я спросил, зачем ему «Ролекс».

Он улыбнулся и почесал подбородок. «Чтобы знать, который час».

Прежде чем отправляться в путь, я отрегулировал кронштейн подвесного мотора, подняв его максимально высоко, чтобы в воде оставался только винт. Только после этого я запустил двигатель, воткнул передачу и на малом ходу вышел из залива.

Как я уже говорил, мой катер был двадцатичетырехфутовым «Бостонским китобоем» модели «Неустрашимый». Он предназначен для рыбной ловли в прибрежной зоне или в открытом океане, хотя для прибрежных плаваний этот катер подходит лучше. «Китобой» этой модели способен плыть под мотором на глубине всего пятнадцати-двадцати дюймов, но, чтобы выйти на глиссирование, ему нужно от двадцати пяти до тридцати дюймов воды. Волна высотой от одного до трех футов «Китобою» не страшна: в этом случае достаточно всего лишь отрегулировать подвижные транцевые плиты – тогда нос опускается и катер скользит по пенным гребням, словно брошенный умелой рукой камень. Но равномерным и плавным ходом, которым славятся эти модели, в полной мере можно насладиться, только когда ветер стихает. В этих случаях я открываю газ, чтобы мотор выдавал шесть тысяч оборотов, и меняю угол его наклона, чтобы число оборотов увеличилось примерно до шести тысяч двухсот – шести тысяч двухсот пятидесяти. Тогда «Китобой» скользит по воде, словно несущийся по шоссе «кадиллак» – не качается, не дергается, не ныряет, а его скорость в отдельные моменты может достигать пятидесяти пяти миль в час.

Чем еще хорош мой катер? Во-первых, он совершенно непотопляем, благодаря чему я не боюсь быть застигнутым самым сильным штормом. Во-вторых, у него довольно большой запас хода. В случае необходимости, если, конечно, позволяет погода, я могу хоть целый день идти на том количестве бензина, которое вмещается в бак (девяносто галлонов), покрывая расстояние в двести пятьдесят миль. Крыша-хардтоп в форме буквы Т над консолью управления сделана из нержавеющей стали, покрашенной порошковым способом, и отличается завидной прочностью. За нее удобно держаться во время волнения, на нее можно встать, чтобы осмотреться, и, конечно, она превосходно защищает как от сильного дождя, так и от безжалостных солнечных лучей, что весьма приятно, если плавание оказывается слишком долгим.

В общем, мне нравится моя лодка. Выглядит она, быть может, не особенно шикарно, но она очень удобна.

В детстве я перечитывал «Остров сокровищ» не меньше десятка раз, а может, и больше. Этот великий роман мне очень нравился. Я просиживал над ним ночами, но так и не научился говорить о море, кораблях и мореходах, как Роберт Льюис Стивенсон. Он владел морским языком так, как может владеть им только человек, который живет морем. И, хотя я вырос рядом с лодками, левый борт оставался для меня левым бортом, а не бакбортом, правый борт был правым, а не штирбортом (это слово неизменно сбивало меня с толку). Корма, полубак, ют – все это было для меня китайской грамотой. Правда, с годами я с грехом пополам освоил основную терминологию, но до автора моей любимой книги мне было далеко. Стивенсон был настоящим капитаном, а я – жалким дилетантом, который только делал вид, будто умеет управлять морским судном.

Глава 4

Я плыл по Клапборд-крик к Береговому каналу. Местные называют его просто Каналом. Высоко надо мной искривленные, узловатые ветви виргинских дубов смыкались так плотно, что сквозь них почти не проникал солнечный свет, и я двигался словно в прохладном зеленоватом тоннеле. Свисавшие чуть не до самой воды гирлянды испанского мха тихо покачивались, будто махали мне на прощание.

Примерно на половине пути я остановился, разжег газовую горелку, приготовил кружку растворимого кофе и некоторое время сидел, положив ноги на штурвал и считая дельфинов, которые резвились и прыгали неподалеку от «Китобоя». Спешить мне не хотелось, и в течение следующего часа я прошел не больше пяти или шести миль. Мне вообще не хотелось отправляться в это путешествие. Одно дело – дать обещание, и совсем другое – выполнить его. Кроме того, когда я вернусь, меня будет поджидать вторая урна…

Наконец я вышел в просторный Мейпортский залив, где пересекаются Береговой канал и река Сейнт-Джонс. В двух милях к востоку лежал Атлантический океан. В тихую погоду я мог бы выйти за дамбу, повернуть на юг и быть в Майами уже завтра или даже сегодня вечером. Еще через день я мог бы быть на краю мира. Обратный путь занял бы у меня те же двое суток, так что спустя всего четыре дня я смог бы освободиться, по крайней мере, от одного из своих обязательств. И все же я продолжал считать, что Дэвиду это не понравилось бы. Открытому морю он всегда предпочитал внутренние водные пути. Даже возвращаясь домой, мой друг всегда выбирал самый медленный путь, и сейчас мне ничего не оставалось, кроме как поступить так же.

Мой метеорадар, настроенный на канал погоды, а также цифровой приемник, постоянно принимавший метеосводки, сообщали, что череда штормов в Атлантике может в ближайшие три-четыре недели послужить причиной сильных ветров и волнения вблизи Восточного побережья. На сегодня был обещан северо-восточный ветер, дующий со скоростью до тринадцати узлов[7]7
  Узел – единица скорости, используемая в навигации. Равен 1,87 км/ч.


[Закрыть]. Назавтра ожидалось усиление до двадцати узлов. Обещали, что такая погода продержится с неделю, в течение которой ветер достигнет тридцати узлов, после чего последует короткая передышка. Затем ветер снова обрушится на побережье с прежней силой, что означало, в частности, что в целях безопасности большинство мелких суденышек будут вынуждены двигаться по Каналу. Я не сомневался, что и большие суда тоже последуют их примеру. Правда, сильный ветер был им не так страшен, но вот их пассажиры, сраженные морской болезнью, наверняка предпочтут оказаться в местечке поспокойнее. Иными словами, все, кто в ближайшее время движется на север или на юг, пойдут по Береговому каналу, так что в течение нескольких недель движение там будет весьма оживленным.

Справа от меня виднелись на горизонте очертания небоскребов Джексонвилла. Путь через город был достаточно длинным – на него можно было потратить дня полтора, но я не сомневался, что Дэвид захотел бы в последний раз взглянуть на Джексонвилл, в последний раз попробовать воды из Черного ручья. Он утверждал, что вода там самая чистая и вкусная во всей северо-восточной Флориде. Несколько раз во время наших совместных поездок он буквально заставлял меня сворачивать к устью ручья. Как только мы проходили под мостом, Дэвид переходил на нос и, привязавшись канатом, нависал над водой, словно герои фильма «Титаник». Это повторялось каждый раз – я не помню ни одного случая, чтобы Дэвид воздержался от подобного представления.

После моста мы проходили вверх по течению еще немного, потом привязывали швартов к корням какого-нибудь могучего кипариса, и Дэвид откупоривал бутылку старого вина. Солнце и земля в одном флаконе…

В общем, я свернул направо. Или, как выразился бы какой-нибудь морской волк, «совершил поворот на штирборт». Джексонвилл, или, как он назывался раньше, Коуфорд, возник на берегах реки там, где она была у́же всего и где был брод, которым пользовались местные пастухи. С годами Джексонвилл разросся и превратился в город мостов. Большинство рек в этом районе течет на юг, и только Сент-Джонс представляет собой своего рода географическую аномалию, так как ее течение, подобно Красной реке, Нилу и нескольким крупным рекам России, направлено на север. Сейчас я двигался против течения, то и дело проходя под мостами разной конструкции, и какое-то время спустя добрался до самой широкой части реки, где ее ширина достигает без малого трех миль.

За свою историю Флорида стала родиной множества известных писателей, включая обладателей Пулитцеровской и Нобелевской премий – в том числе Джуди Блюм, Бреда Мельцера, Стюарта Вудса, Элмора Леонарда, Джеймса Паттерсона, Мэри Кей Эндрюс, Карла Хайасена, Джекки Керуака и Стивена Кинга. Были среди них и настоящие гиганты: Хемингуэй, Мадлен Л’Энгл, Патрик Смит, Марджори Киннан Роулинг и, конечно, Гарриет Бичер-Стоу – первая писательница-аболиционистка, опубликовавшая свой направленный против рабовладения роман «Хижина дяди Тома». И я вполне допускаю, что столь высокая численность литературных талантов во Флориде хотя бы отчасти объясняется свойствами местной воды.

К югу от Бакменского моста река особенно широка – почти три с лишним мили. На левом от меня берегу расположилась небольшая деревня Мандарин, где Гарриет Бичер-Стоу семнадцать лет жила в небольшом домике посреди тридцатиакровой апельсиновой рощи. Местные жители относились к ней как к некоронованной королеве. Перед Гражданской войной туристы поднимались на колесных кораблях по реке Оклаваха до Сильвер-ривер, откуда было легко попасть в одноименный национальный парк, красоту которого прославил знаменитый фотограф Брюс Мозерт. В те далекие времена вода в Сильвер-ривер была такой чистой, что специально для туристов построили несколько лодок со стеклянным днищем, сквозь которое, как утверждали рекламные проспекты, можно было увидеть живых русалок. Сам парк часто называли «Флоридским Большим каньоном»; когда-то он пользовался поистине бешеной популярностью, пока некий Дисней не создал свою знаменитую мышь по имени Микки и не возвел близ Орландо Всемирный центр отдыха.

Дэвид любил историю. Он не изучал ее, а впитывал всей душой. Он читал и перечитывал книги знаменитых флоридских писателей и не раз возил меня на этой самой лодке в Сильвер-Спрингс, чтобы показать мне побережье: «Вон там жила миссис Стоу». Однако его излюбленным местом в этих краях был небольшой ручей, о котором знали немногие.

К югу от Джексонвилла я сбросил скорость, прошел под очередным мостом и свернул в устье Черного ручья. Как и в реках Суонни, Сент-Мери и Сатилла, вода в нем имеет очень необычный темный цвет, но это вовсе не означает, что вода плохая. Напротив, это очень хорошая вода. Ее цвет объясняется высоким содержанием таниновых кислот, которые образуются в результате гниения органических веществ, в частности – больших масс листвы, скопившихся на дне за столетия. Выглядит эта вода как крепкий ледяной чай; некоторых это смущает, но, как говорится, «чтобы судить о пудинге, надо его отведать».

Близ устья глубина Черного ручья резко возрастает с шести-восьми футов до почти сорока. Когда-то давно капитаны морских судов предпочитали запасаться водой именно из него, так как здешняя вода была исключительно чистой и, благодаря содержанию танинов, долго не портилась. Огромные парусники поднимались по реке Сент-Джонс, заходили в Черный ручей и, достигнув сорокафутовой глубины, использовали балластные камни, чтобы наполнить свои бочки близ дна, где вода была особенно хороша.

Некоторые даже утверждали, что она кажется сладкой на вкус.

Сегодня я поднялся вверх по ручью так быстро, как только позволяло течение, чтобы дать Дэвиду возможность насладиться чистой водой и свежим воздухом. Когда ручей стал сужаться, с вершин деревьев над нашими головами взлетела пара белоголовых орланов и, поймав восходящий поток воздуха, стала подниматься в небо, то ли прощаясь, то ли салютуя. Проводив их взглядом, я пристал к берегу в том месте, где к дереву была привязана «тарзанка» и где Дэвид всегда любил купаться. Здесь я позавтракал, а на десерт откупорил бутылку его любимого вина, наполнил два бокала и выпил сначала один, затем другой, чтобы доля Дэвида не пропала зря.

Покончив с завтраком, я отплыл на середину ручья. Когда мой глубиномер показал сорок два фута, я встал на якорь, взял в руку пустую молочную бутылку с плотно завинченной крышкой, а потом взобрался на нос и прыгнул в воду. Таща за собой бутылку, я перебирал руками якорный трос, погружаясь все глубже. Прежде чем я достиг дна, мне пришлось дважды выравнивать давление в ушах. Когда, по моим расчетам, я оказался на глубине более тридцати футов, я открыл бутылку, дал ей наполниться, снова завинтил крышку и поднялся на поверхность. Отдышавшись, я сделал из бутылки большой глоток, а остальное спрятал в носовом отсеке. Именно так поступал Дэвид: он нырял, потом делал глоток, а потом клялся и божился, что такой сладкой воды не пил от роду.

Когда я снова оказался в границах Джексонвилла, солнце садилось за моим правым плечом и над рекой начинали сгущаться вечерние сумерки. Пора было позаботиться о пристанище на ночь, но, повернув к причалу, показавшемуся мне симпатичнее остальных, я вдруг заметил в воде какое-то существо. Это определенно была не рыба. Когда я приблизился, то понял, что передо мной – лабрадор-ретривер, который крайне целеустремленно плыл вдоль реки.

Да-да, именно вдоль. То есть он не старался выбраться ни на один, ни на другой берег, а плыл себе и плыл, словно теплоход или грузовая баржа. Можно было подумать, что пес твердо решил догнать какую-то давно исчезнувшую из виду лодку или катер.

Заглушив двигатель, я подрулил к нему, но пес не попытался взобраться ко мне на борт. Казалось, он вообще меня не заметил и продолжал плыть к одному ему известной цели.

– Эй, приятель, откуда ты здесь взялся?

И снова он не удостоил меня внимания. Пришлось перегнуться через борт и поднять его в лодку за загривок. Оказавшись на палубе, пес даже не дал себе труда отряхнуться; вместо этого он с разбега запрыгнул на нос и встал там, словно часовой, напряженно глядя вперед. Никакого ошейника на нем не было. Это был просто очень красивый, почти белый лабрадор, который, судя по виду, находился в расцвете сил. Он был еще молод – я не дал бы ему больше двух-трех лет, хотя я не большой специалист по собакам. В общем, передо мной было великолепное молодое животное, и я снова огляделся по сторонам в поисках лодки или человека на берегу, который выкрикивал бы какое-нибудь собачье имя, но мы были совершенно одни.

Я, разумеется, мог швырнуть его обратно в реку, но мне показалось, что, если пса кто-нибудь ищет, заметить его на носу моей лодки будет проще, чем в воде. Кроме того, нам было по пути – мы с Дэвидом все равно направлялись туда, куда плыл пес; в противном случае я, наверное, не стал бы подбирать пассажира. И наконец, его великолепный окрас, превосходный экстерьер, твердое намерение и дальше нести свою вахту на носу рядом с оранжевым ящиком делали нас довольно заметными. Я был уверен, что его уже ищут (обстоятельства, конечно, бывают разными, но такими собаками обычно не разбрасываются), поэтому я не сомневался, что рано или поздно хозяин пса даст о себе знать.

Но, когда я вывел его на сушу, на тянущуюся вдоль берега Риверуок, пес просто побежал параллельно реке и остановился, только когда дорогу ему преградила сетчатая загородка. Тогда он снова бросился в воду и поплыл. Это повторялось три раза, после чего я снова отвел его в лодку и приказал:

– Сидеть.

Как ни странно, пес послушался.

– Слушай, не могу же я оставить тебя в воде! Ты утонешь.

Никакого ответа.

Я показал на берег.

– Ты не хочешь идти по твердой земле, как все нормальные люди, а я не могу плыть за тобой в лодке, потому что в конце концов ты попадешь в океан и погибнешь.

Снова никакой реакции.

– У тебя есть какие-нибудь предложения?

Он посмотрел на нос лодки, на меня, но не двинулся с места – только приподнял уши и наклонил голову набок.

– Ладно. – Я махнул в сторону носа. – Сиди там, если тебе так нравится, но я хочу, чтобы ты соблюдал правила. Их всего два…

Первую часть пес явно понял – запрыгнув на нос, он уселся рядом с контейнером, спиной ко мне, но тотчас оглянулся через плечо, вывалив согнутый вопросительным знаком язык.

– Во-первых, на борту не разрешается ничего грызть. В особенности – вот эту оранжевую штуку. Во-вторых, запрещается пачкать на палубе. Если нарушишь то или другое – вышвырну за борт.

Если пес меня и понял, то никак этого не показал.

– Ты слышал, что́ я сказал?

Он поглядел на реку и дважды вильнул хвостом.

В течение следующего часа я окликал капитанов каждой встречной моторки или яхты и спрашивал, не знают ли они, чья это собака. Так я опросил человек двадцать, но никто из них так и не заявил прав на моего пассажира. Понемногу до меня начало доходить, что у меня, похоже, появился новый товарищ.

– Слушай, я не могу звать тебя просто Пес, поэтому ты должен помочь мне выбрать тебе подходящее имя. Ну, скажи, как мне тебя звать, пока мы не найдем того, кого ты ищешь? Или пока он не найдет нас?

Нет ответа.

– Не очень-то ты хочешь мне помочь!

Пес продолжал сидеть на носу, неотрывно глядя вперед.

– Как насчет Скуби Ду? – спросил я. – Правда, этот песик из мультика выглядит довольно нескладным, но кличка весьма популярная. Тебе не кажется? – Я несколько раз повторил кличку про себя и пришел к выводу, что она звучит глупо.

– Ну ладно, а если я назову тебя Снежок?.. – Но и это имя не слишком мне нравилось. Взгляд мой упал на его широкие, сильные лапы, и я поскреб в затылке.

– Слушай, давай ты будешь Катамаран? Все-таки, когда выбираешь собаке кличку, надо отталкиваться от того, что она умеет, а я своими глазами видел, как ты плаваешь. Конечно, логичнее было бы назвать тебя Водолазом, но это не годится. Такая порода уже есть…

Но и Катамаран не произвел на него впечатления. Пес только оглянулся на меня, а потом снова стал смотреть на воду.

– Ну, а Канал?.. Ведь я нашел тебя в Канале, к тому же «канис» по-латыни «собака»… Что, не хочешь?..

Пес шевельнул ухом в знак того, что он меня слышал, но мне не показалось, что он рад новой кличке.

Я снова почесал в затылке. Придумать кличку для нового приятеля оказалось совсем не так легко, как мне казалось еще полчаса назад.

– Вот что, друг, – сказал я решительно, – тебе, быть может, невдомек, что этот город называется Джексонвилл, вот и будешь Джекки, пока не найдется твой прежний хозяин. Договорились?

На этот раз он обернулся и несколько раз вильнул хвостом.

– Да, я знаю, что Джекки звучит банально, но тебе это почему-то подходит. Когда-то у меня был приятель с таким именем, так вот, он тоже был крепким, надежным парнем – совсем как ты. Решено, будешь Джекки.

За этим увлекательным разговором мы проплыли через центр города. Солнце за кормой окончательно исчезло из виду, прямо по носу взошла луна. Немного поработав штурвалом, чтобы выйти на фарватер, я взял курс на юг и уже собирался поднять катер на глиссер, но прежде все же решил задать Джекки еще один вопрос:

– В последний раз спрашиваю: ты точно не хочешь сойти?

Пес обернулся, давая понять, что слышал мой вопрос. Оранжевый ящик находился точно между его передними лапами, и я подумал, что Дэвид был бы доволен.

– Нет? Ну, как хочешь. Только имей в виду, что это не прогулочная лодка, поэтому тебе придется отрабатывать проезд.

Джекки лег. Он по-прежнему смотрел вперед, но его хвост ходил из стороны в сторону. Я воспринял это как знак согласия.

После этого я увеличил скорость, и мы помчались вперед, с легкостью пожирая милю за милей. Мой молчаливый спутник лежал на носу, положив голову на оранжевый ящик, и только его длинные уши полоскались по ветру. Впрочем, каждые десять или пятнадцать минут он соскакивал с носовой площадки, подходил ко мне, обнюхивал мою ногу, обнюхивал гальюн и ведущую в него дверцу и снова возвращался на нос. После третьего раза у меня появилось ощущение, что он хочет что-то мне сообщить, поэтому я сбросил скорость и причалил к западному берегу. Спрыгнув на песок, Джекки сделал свои дела, обнюхал с полдюжины крабовых нор, попытался раскопать одну, но быстро бросил и снова вскочил в лодку.

Вот это я называю – умная собака!

Впрочем, была одна проблема, о которой я не подумал.

– Слушай, приятель, – обратился я к Джекки. – Нельзя сначала копаться в грязи, а потом расхаживать по палубе, как будто так и надо. – Я показал на воду. – Иди-ка, вымой лапы.

Джекки сдвинул уши вперед и слегка наклонил голову, словно хотел спросить – я серьезно или просто так шучу?

– Абсолютно серьезно. – Я снова показал на мелководье.

Джекки выскочил из лодки, проплыл от носа до кормы и взобрался на купальную платформу. Как следует встряхнувшись, он вопросительно взглянул на меня, словно ожидая одобрения своим действиям.

– Так-то лучше.

Становилось все темнее, но мы продолжали плыть по Каналу. За бортом промелькнули Джексонвилл-бич, Понте-Верда, Марш Лендинг и ранчо Ди-Дот, которым владели те же самые люди, которые основали «Уинн-Дикси»[8]8
  Уинн-Дикси – американская сеть супермаркетов со штаб-квартирой в Джексонвилле, штат Флорида.


[Закрыть]. Если кто не в курсе, Ди-Дот представляет собой огромный частный парк, где паслись настоящие бизоны, пока их не выжили многочисленные змеи и москиты. Потом над нами промелькнул мост Палм-Вэли, и мы поплыли мимо национального парка Гуано-ривер.

Полночь застала нас в заливе Сент-Огастин. По правде сказать, это не самое лучшее место для ночного плавания при ветре в двадцать узлов, поэтому, как и многие пираты до меня, я повернул на запад – подальше от разбушевавшейся Атлантики, и взял курс на старый форт Сент-Огастин – он же Кастильо де Сан-Марко, который был построен испанцами примерно в 1565 году. Джеймстаун может сколько угодно считать себя первой европейской колонией в Америке, однако к тому моменту, когда англичане высадились на Американском континенте, в Сент-Огастине уже жили дети и внуки испанцев, европейцев и выходцев из Африки. В общем, если и есть такое место, откуда пошла современная Америка, то оно находится именно здесь, среди бесчисленных ручьев и болотистых, кишащих москитами берегов.

Наконец мы миновали Львиный мост и пришвартовались к северному причалу муниципальной яхтенной стоянки. Я так устал, что поленился искать отель. Вместо этого я устроился на кормовом диванчике и проспал пять или шесть часов. На рассвете меня разбудил Джек, который старательно вылизывал мне лицо своим толстым, горячим, слюнявым языком.