Текст книги "Военное искусство в Средние века"

Пехота в XII и XIII веках была абсолютно ничтожной: сопровождавшие армию пехотинцы были не более чем лагерной прислугой или подсобной силой при многочисленных в то время осадах. (Далеко не всегда. При Леньяно в 1176 г. стойкая миланская пехота позволила полностью переломить ход боя, разгромив германское войско (3 – 3,5 тыс. рыцарей) Фридриха Барбароссы, опрокинувшее в начале боя миланских рыцарей, а затем наткнувшееся на ощетинившуюся лесом пик пехоты. Попытки рыцарей прорвать ее ряды были безуспешны. А затем фланговый удар брешианских рыцарей, с одновременной контратакой пехоты, привел к полному разгрому Фридриха Барбароссы, который сам был сбит с лошади и еле спасся. Можно также вспомнить Ледовое побоище 5 апреля 1242 г. При Бувине (1214) именно действия пехоты (коммунальная милиция), сомкнутой колонной атаковавшей во фланг вражеских рыцарей, переломили ход боя. – Ред.) Изредка пехоту использовали в качестве легких войск, начинавших сражения неэффективными отвлекающими действиями. Командующие порой даже оскорблялись, если полагали, что слишком затягивают с началом конной атаки, и обрывали мелкие стычки, наезжая на своих бедных соотечественников. При Бувине граф Булонский не нашел лучшего применения своей пехоте, как строить ее в большой круг, внутри которого укрывались он и его всадники, когда их уставшие кони нуждались в коротком отдыхе[42]42
  Правда, пехота графа Булонского была достаточно надежной, чтобы отразить кавалерийские атаки графов Дре и Сансера. Брабантские наемники были расстроены атакой коммунальной милиции (пешее ополчение городов) французов и затем изрублены тяжелой конницей (так называемыми сержантами).


[Закрыть]. Если крупные отряды пехоты изредка появлялись на поле боя, то потому, что при призыве на войну должны были явиться все вассалы, а не потому, что полагали, будто дополнительные 20 или 100 тысяч плохо вооруженных крестьян или горожан прибавят сил войску[43]43
  Очень часто цифры преувеличены.


[Закрыть]. Основной причиной малой боеспособности в большинстве случаев был пестрый характер вооружения. Если пехота была недисциплинированной и не обладала сплоченностью и стойкостью, она бывала смятой решительной атакой конницы, после чего пехотинцев просто рубили.

Немногие успешные действия пехоты к концу данного периода были исключением [и знаменовали начало новой эпохи в военном деле]. Пехота каталонской «Великой компании» на Востоке одержала верх над герцогом Афинским де Бриенном (1311), заманив его со всеми тяжеловооруженными всадниками в болото. [При Куртре же (11 июля 1302) победа осталась за фламандцами, которые стойко встретили атаку французской конницы, а затем отбросили их, загнав в ручей, который граф д'Артуа поспешил перейти, атакуя стойкого противника.]

Стремление поднять боеспособность феодального войска вынуждало монархов прибегать к всевозможным средствам и уловкам. Фридрих Барбаросса старался обеспечить соблюдение дисциплины, введя строгий кодекс законов военной службы, которые, если судить по отдельным письменным источникам, не очень-то соблюдались. Например, в 1158 году молодой австрийский аристократ оставил свою позицию и ушел с тысячью воинов, стремясь захватить одни из ворот Милана; самонадеянно нарушив приказ, он погиб. Этот случай был вполне в духе времени и никак не являлся исключением. Если уж такой суровый повелитель, как великий император, не мог добиться повиновения, то для правителей послабее задача была бесперспективной. Большинство монархов доходили до того, что прибегали к использованию других войск, уступающих феодальному войску в боевом духе, но зато более дисциплинированных[44]44
  Это неправильное представление. Наемники, пока получали жалованье, проявляли себя более преданными, чем феодальная верхушка. Наемные войска не искали ненужных сражений, но нет ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что в храбрости или боевом духе они уступали любым воинам того времени. (Примеч. авт.) (А если их перекупал противник, изменяли первоначальному нанимателю. Или, если жалованье не выплачивалось в срок, наемники, образуя банды, грабили страну, где шли боевые действия. Примеры – Столетняя (1337 – 1453) и Тридцатилетняя (1618 – 1648) войны, Смутное время (начало XVII в.) в России. – Ред.)


[Закрыть]. Наемники вышли на первый план во второй половине XII века. Чуждые всем поощрениям за доблесть в виде дворянских званий и титулов, по заслугам ненавидимые, они тем не менее были орудием, которое короли, даже самые сильные, были вынуждены находить, использовать и беречь. Когда войны перестали быть не столь крупными пограничными боестолкновениями, продолжались подолгу и далеко от дома большинства феодалов, уже нельзя было полагаться только на формирования своих вассалов. Но не всегда было ясно, как добыть большие средства, необходимые для оплаты наемников. Среди заслуживающих внимания средств была введенная английским королем Генрихом II замена личной явки рыцаря системой денежных взносов за каждого. Тем самым большинство вассалов короля выкупали службу, уплатив две марки за каждого рыцаря[45]45
  Плата за рыцаря менялась. Есть веские свидетельства, что система денежных взносов существовала намного раньше царствования Генриха П. Ее фактически можно проследить до последнего года XI в.


[Закрыть]. Таким образом, король мог плавать за моря во главе войска наемников, которое с военной точки зрения было куда предпочтительнее феодальных формирований. Каким бы аморальным ни бывал иностранный наемник по причине его алчности и жестокости, можно было, по крайней мере, быть уверенным, что он останется в строю, пока ему платят. Во время войны наемники были необходимы каждому правителю, но узурпатору или тирану их наличие было особенно полезно: только широко используя наемников, можно было держать в узде воинственную знать. Деспотия могла возникнуть только в случаях, когда правитель был способен окружить себя людьми, чьи желания и настроения были чужды интересам страны. Тиран в средневековой Европе, как и в Древней Греции, находил естественную поддержку в лице иностранных наемников. Такой правитель, набирая себе в кортеж «рутьеров», брабантцев и других сопровождающих, невольно копировал Писистрата и Поликрата.

Правда, боеспособность наемника в XIII веке была лишь совершенствованием мастерства и оснащения обычного тяжеловооруженного феодального конника. Как и последний, он был таким же закованным в латы всадником; его возвышение не повлекло за собой каких-либо радикальных перемен в способах ведения войны. Хотя наемник был, как правило, более опытным воином, воевал он по-прежнему по старой схеме, характерной для кавалерийской тактики того времени.

Последний этап истории наемных войск наступил, когда отряды наемников, служившие в какой-либо очень долгой войне, вместо того чтобы по ее завершении разойтись, продолжали держаться вместе и бродили по континенту в поисках государства, которое могло бы купить их услуги. Но век каталонских наемников и итальянских кондотьеров скорее XIV столетие, нежели XIII век, и рассмотрение этого периода нужно отнести к другой главе.

На протяжении всей военной истории этого временного отрезка самой характерной чертой, несомненно, являлось то значение, которое придавалось укреплениям, и доминирующее влияние оборонного аспекта в осадных делах. Если сражений было мало, осад было много и продолжались они достаточно долго. Замок был такой же неотъемлемой частью феодальной структуры, как и закованный в доспехи рыцарь, и точно так же, как титулованный дворянин нагромождал на себя и на своего коня все больше защитной сбруи, он продолжал окружать свое жилище новыми и новыми фортификациями. Окруженный частоколом и земляным валом, простой нормандский замок XI века развертывался в сложную систему замысловатых концентрических сооружений, вроде тех, что были в Куси (Франция) и Карнарвоне (Англия). Стены таких замков соперничали с укреплениями городов, и все земли оказались густо покрыты фортификациями, большими и малыми. Одна особенность характеризует этот период, бывший действительно насыщенным войнами, – это выбор господствующих мест для крепостей. Часто единственная крепость была так хорошо расположена, что держала под контролем всю округу. Лучшим признанием способности стратегической оценки местности Ричарда I Львиное Сердце служит его выбор места для Шато-Гайяра, знаменитого замка, которого одного было достаточно для защиты всей Восточной Нормандии, пока он поддерживался в надлежащем состоянии. (Был взят французами в ходе тяжелых боев в 1203 – 1204 гг., после чего были заняты и Нормандия, и Анжу, и большинство других владений английских королей на французской земле. – Ред.)

Сильной стороной средневековой крепости была исключительная прочность ее фортификаций. По стенам толщиной от 5 до 10 метров немощная осадная «артиллерия» того времени – камнеметы, катапульты и стенобитные машины – действовала без ощутимых результатов. Нормандская крепость, массивная и высокая, без деревянных частей, которые можно поджечь, и без расположенных у земли проходов, которые можно пробить, была способна пассивно обороняться очень долго. Даже малочисленный гарнизон мог держаться, пока не кончалось продовольствие (а также стрелы и метательные снаряды. – Ред.). Самым успешным средством против такой твердыни было, пожалуй, минирование[46]46
  Классическими примерами применения мин (подкопов. – Ред.) в Англии был захват Рочестерского замка в 1215 г. и Бедфордского замка в 1224 г. В обоих случаях потребовалось много труда.


[Закрыть]; но если замок был обнесен глубоким рвом или возведен прямо на скале, минирование было бесполезно. Оставалось трудоемкое средство разрушения нижней части стены путем приближения под укрытием навеса, иначе «крамбола», как его тогда называли. Если была возможность заполнить ров и приблизить навес вплотную к подножию укрепления, то с простой нормандской крепостью можно было что-то сделать. До изобретения бастионов не существовало средств, благодаря которым метательные средства осажденных могли должным образом контролировать участки непосредственно под стенами. Если защитники крепости показывались над стенами – когда бывало необходимо поразить находившихся перпендикулярно под ними, – они сразу становились открыты лучникам и арбалетчикам, которые действуя из-за щитов прикрывали наступление передовых отрядов осаждавших. Что-то надо было делать и для разрушения нижних частей стен, но процесс этот всегда был длительным, трудоемким и стоил многих человеческих жизней. Хороший командир, если его не поджимало время, практически всегда предпочитал уморить гарнизон голодом.

Успех – пускай неполный и достигавшийся с трудом – такого рода наступательных действий толкал к усовершенствованиям и оборонявшуюся сторону. Ров порой подкреплялся частоколом; иногда прямо за стенами крепости на подходящих для этого местах строились небольшие отдельно стоявшие форты. Но самыми распространенными средствами были стены в виде сегментов окружности (как в Шато-Гайяре) и выдававшиеся из стен большие башни, прикрывавшие с флангов большие отрезки стен, считавшихся слабым местом в нормандской системе фортификации. Кроме того, на стенах строили хорды – протянувшиеся вдоль верха этих стен выступавшие на несколько футов и поддерживавшиеся встроенными балками деревянные галереи с продолговатыми отверстиями в полу, сквозь которые просматривалась и простреливалась земля у подножия стен. Таким образом, осаждавшие, как бы близко они ни прижимались к стенам укрепления, больше не могли выйти из радиуса действия метательных средств оборонявшихся. Недостатком такой галереи было то обстоятельство, что, будучи деревянной, она подвергалась риску быть подожженной зажигательными средствами, метавшимися катапультами осаждавших. Поэтому вскоре деревянные хорды уступили место каменным.

Более важным было использование фланговых (угловых) башен[47]47
  Возрождение древнеримской фортификационной системы.


[Закрыть], еще одно важное усовершенствование оборонявшейся стороны. Это давало возможность вести перекрестный огонь с флангов по местам, выбранным для наступления осаждавшими. Эти башни также давали возможность отрезать захваченную часть стены от сообщения с остальными укреплениями. Путем закрытия окованных железом башенных дверей с обеих сторон бреши противник оказывался изолированным на захваченном участке стены и не мог продвинуться ни вправо, ни влево, не штурмуя башню. Это усовершенствование обороны снова лишало наступление силы. Единственным орудием, возможно способным заставить сдаться хорошо защищенное укрепление, оставался голод, и посему крепости больше осаждали, нежели брали штурмом. Осаждавшие, соорудив линию осадных сооружений и укрепленный лагерь, ждали, когда голод сделает свое дело[48]48
  Как, например, поступил Эдуард III с городом Кале. Он укрепил все возможные подходы для отражения идущей на помощь французской армии и спокойно ожидал, пока стойко оборонявшиеся горожане лишатся сил от голода. (В России таких примеров было много. В ходе героической обороны Смоленска (1609 – 1611) из гарнизона в 5,4 тыс. осталось только 200 воинов (один воин на 20 – 30 метров стены), из 80 тыс. горожан в живых осталась десятая часть. Только тогда поляки сумели ворваться в город. А осада Троице-Сергиева монастыря (сентябрь 1608 – январь 1610 г.) закончилась победой защитников (2,2 – 2,4 тыс., затем более двух третей погибло и умерло от голода и цинги). Поляки и их пособники, потеряв около 10 тыс. из 15 тыс. первоначально, вынуждены были отступить. – Ред.)


[Закрыть]. Заметим, что, укрепив свои позиции, он получил преимущества обороняющейся стороны, отбивающей атаки идущих на помощь войск. От других средств, таких как попытки поджечь здания внутри обложенного города, отрезать водоснабжение или взять его ночным штурмом, было мало пользы.

Число и прочность крепостей в Западной Европе объясняют явную тщетность многих кампаний того периода. Страну нельзя было быстро завоевать, когда каждую область охраняли три-четыре замка или обнесенных стенами города; прежде чем взять любой из них, требовалась многомесячная осада. Кампании имели тенденцию превращаться либо в грабительские набеги, либо в длительные осады какой-либо крепости. Изобретение пороха было первым преимуществом, оказавшимся в руках наступающей стороны за три столетия. Однако и артиллерия еще долгие годы давала весьма незначительный эффект. Взятие Константинополя (1453) Мехмедом II было, пожалуй, первым событием европейского значения, в котором артиллерия играла главную роль.

Прежде чем перейти к рассмотрению новых видов боевой мощи, положивших конец превосходству феодальной кавалерии, было бы неплохо бросить взгляд на такие интересные военные кампании, как Крестовые походы. Принимая во внимание их необычный, особый характер, можно было бы ожидать от них больше результатов, чем проследить на деле. Сталкиваясь с непривычной для них тактикой, западное рыцарство неизменно приходило в замешательство. В сражениях вроде Дорилейского (1097) их спасла от катастрофы только неукротимая энергия; потерпев поражение тактически, они выпутались из беды единственно благодаря отчаянным усилиям. (В битве при Дорилее турки-сельджуки опрокинули конницу колонны Боэмунда (все крестоносное войско из-за большой численности двигалось двумя колоннами), затем сумели ворваться в вагенбург из повозок, обороняемый пехотой, где устроили резню. Но вторая колонна крестоносцев, колонна Готфрида, находившаяся в нескольких километрах, пришла на помощь, атаковала турок, расположив в центре боевого порядка пехоту и на флангах конницу, и обратила их в бегство. – Ред.) В довольно спорных случаях, как, например, в Антиохии (1098), они имели такое же превосходство над восточной конницей, какое до этого демонстрировали, как правило, византийцы. Но после недолгого знакомства с западной тактикой турки и сарацины отказались от крупных сражений. Они обычно действовали большими группами легкой кавалерии, быстро перемещавшейся с места на место, отрезая обозы и нападая на отдельные части. В XII веке крестоносцам редко представлялась возможность ввязаться в решительные сражения, которых они так жаждали. Мусульманские предводители были готовы сражаться только тогда, когда превосходство было безраздельно на их стороне; обычно же они уклонялись от боя. (Однако в 1187 г. Салах-ад-Дин разбил крестоносцев при Тивериадском озере, после чего взял Иерусалим. – Ред.) На Востоке, как и в Европе, война была войной осад; считавшиеся по европейским меркам XIII века огромными, армии оказывались прикованными к стенам второсортной крепости вроде Акры и, отчаявшись взять ее штурмом, были вынуждены прибегать к длительному процессу осадных работ, чтобы взять гарнизон измором. С другой стороны, ничто, кроме всеобъемлющего преимущества обороны, не могло продлить существования «Королевства Иерусалимского» и других владений крестоносцев, когда они превратились в цепь изолированных крепостей, усеявших побережье Леванта от Антиохии до Акры и Яффы.

Если и говорить о каких-либо изменениях, внесенных крестоносцами в способы ведения в Европе войны благодаря опыту, обретенному на Востоке, то они, за исключением усовершенствований в фортификации, не имели большого значения. Греческий огонь, если его состав был действительно установлен, кажется, мало применялся на Западе; конные лучники, скопированные с конницы турецких султанов и других мусульманских правителей, не отличались большими военными успехами; сабли, мавританские копья, булавы всадников[49]49
  Она позаимствована либо у Византии, либо у сарацин; довольно заметно отличается от грубой дубины, которая изредка встречается в более ранние времена, как, например, в руках епископа Одо в битве при Гастингсе (чтобы «не проливать христианскую кровь», епископ действовал дубиной-палицей, круша головы англосаксов. – Ред.).


[Закрыть] и кое-какое другое оружие вряд ли заслуживают упоминания. В целом военные достижения крестоносцев были на удивление невелики. Европейский мир полностью игнорировал их опыт. Когда через 150 лет западная армия снова оказалась перед лицом восточного противника, она совершила при Никополе (в 1396 г.) на Дунае точно такую же ошибку, которая привела к проигрышу сражения у Эль-Мансуры в дельте Нила.

Глава 5
ШВЕЙЦАРЦЫ
1315 – 1515 гг.
От сражения при Моргартене до сражения при Мариньяно

РЕПУТАЦИЯ, ВООРУЖЕНИЕ, ФОРМИРОВАНИЕ

В XIV веке, после тысячелетнего периода нахождения на вторых ролях, пехота наконец вновь обрела свою долю военной значимости. Почти одновременно с этим оформились два народа, утверждавших свое влияние в европейской политической жизни благодаря высокой боеспособности своих пеших войск. Они отличались особой манерой военных действий, как отличались и национальными особенностями и географическим положением, но ни тот ни другой никогда не сходились ни на мирной, ни на военной стезе, что фактически делало их союзниками в борьбе с войсковыми формированиями, набранными из рыцарей. Рыцарям, которые так долго тиранили население Европы, теперь приходилось признавать превосходство других в военном искусстве. На победную стезю вставали пехотинцы (и прежде всего лучники) Англии и уроженцы Альп, горожане, скотоводы и земледельцы Швейцарии.

Если войну свести к ее простейшим составным частям, то обнаружится, что существует всего два способа встретить и разгромить противника. Его нужно поражать либо прямым ударом, либо метательным снарядом. В одном случае победители одерживают верх, лично бросаясь на противника и поражая его благодаря своему численному преимуществу, весу, силе, превосходству своего оружия или лучшему владению оружием. Во втором случае они берут верх благодаря такому непрерывному смертельному ливню метательных снарядов, что либо уничтожают противника, либо заставляют отступить, не давая ему приблизиться. Каждый из этих способов может сочетаться с применением самого различного оружия и самой различной тактики и открыт для бесчисленных вариаций. На протяжении истории оба способа попеременно утверждали свое преимущество: в раннем Средневековье явно преобладала тактика рукопашных схваток, в первые века новой эры им на смену пришли метательные средства [и снова это произошло в механизированных войнах XX века].

Английские лучники, швейцарские копейщики и алебардисты представляли эти два крупных вида боевых средств в их простейших, самых первоначальных формах. Посредством одного полагались на возможность отразить атаку противника путем скорой и точной стрельбы. Посредством другого можно было гнать намного превосходившего численностью противника неудержимым ударом и мощным нажимом сомкнутой колонны, ощетинившейся частоколом алебард и копий. Испытанные в схватках с прежде господствовавшей в Европе закованной в броню конницей, оба этих способа оказались достаточными, чтобы обеспечить победу тем, кто их применил. (Английские лучники праздновали победы только в начальной стадии Столетней войны, начиная с Орлеана французы нашли против них контрмеры; Столетняя война была проиграна и Англией, и лучниками. – Ред.) С этого времени вся средневековая военная система претерпела основательные изменения. До сих пор неоспоримое превосходство конной атаки было подвергнуто сомнению, вследствие чего произошла череда удачных и неудачных экспериментов с сочетаниями действий конницы и пехоты, тактики рукопашного боя с тактикой использования метательного оружия. Позже усложненная применением огнестрельного оружия, эта борьба продолжается по сей день.

Швейцарцев XIV и XV веков с большой долей правдоподобия сравнивают с римлянами ранней республики. У швейцарцев, как и у римлян, глубочайший патриотизм сочетается с известной долей меркантильности. У обоих непоколебимая отвага и готовность к высочайшему самопожертвованию соседствовали с жестокостью, презрением и равнодушием к правам и обычаям других. Успешная борьба за независимость вскоре переросла у обоих народов в военную гордыню, породила захватнические и грабительские войны. Как соседи, оба народа были невыносимы из-за своего высокомерия и склонности оскорбляться по малейшему поводу[50]50
  Возьмем, например, случай, когда один аристократ из г. Констанц отказался принять под заклад бернский плапперт (мелкая монета) и презрительно назвал изображенного на монете медведя коровой; Швейцария восприняла это как национальное оскорбление и опустошила территорию Констанца без объявления войны.


[Закрыть]. С противниками оба обращались с преднамеренной и безжалостной жестокостью. Беспощадность, которая представляется чуть ли не простительной у патриотов, до последнего защищающих родную землю, становится жестокостью в агрессивных войнах и достигает вершин бесчеловечности, когда душегубом бывает простой наемник, воюющий за дело, к которому у него нет никакой национальной причастности. Какой бы отвратительной ни была кровожадность римлян, им было далеко до бессмысленной жестокости наемной швейцарской солдатни, проявленной на полях боя в XVI веке[51]51
  При Новаре, например, они после сражения предали смерти несколько сот пленных германского происхождения (6 июня 1513 г. наемное войско миланского герцога Максимилиана Сфорца разбило французов маршала Ла Тремуйля).


[Закрыть].

Ни в чем другом мы не найдем большего сходства историй этих двух народов, как в основах их военных успехов. И Рим, и Швейцария в равной мере служат примером того, что хорошая военная организация и разумная национальная тактическая система служат надежнейшей основой неизменных успешных завоеваний. Когда они налицо, сильному государству не требуется непрерывный ряд великих полководцев. Чтобы управлять механизмом войны, который действует почти автоматически и ему редко не удается проложить путь к успеху, достаточно последовательной смены руководства. Избираемые консулы в Риме, избираемые или назначаемые военачальники швейцарских конфедератов не могли вести войска от победы к победе, если бы не системы, которые опыт их предшественников довел до совершенства. Сочетания гибкости, сплоченности и силы в легионе, способности быстро передвигаться и наносить неотразимый удар, присущей швейцарской колонне, было достаточно, чтобы выиграть сражение, не прибегая к выдающимся способностям пославших их в бой военачальников.

Прототип боевых порядков, которым неизменно следовали швейцарцы, можно обнаружить в македонской фаланге. На поле боя та всегда представала массированной колонной чудовищной глубины. Великим национальным оружием швейцарцев в дни их величайшей славы были алебарды и пики. Ясеневое древко пики было почти 5,5 метра длиной со стальным наконечником, добавлявшим еще треть метра. Оружие держали двумя широко расставленными руками, его удары были страшными. Перед строем выдвигались не только пики передней шеренги, но и второй, третьей и четвертой, создавая непроходимый частокол острых наконечников. Воины внутри колонны держали свое оружие вертикально, пока не получали команды шагнуть вперед и заступить на место павших в первых шеренгах. Таким образом, поднятые на несколько метров над головами державших их воинов алебарды и пики создавали у наступавшей массы видимость двигавшегося леса. Над фалангой развевались бесчисленные флаги – вымпелы областей, городов и гильдий[52]52
  В сражении при Муртене (1476) один контингент Берна взял с собой, кроме большого штандарта кантона, флаги 24 городов и областей (Туна, Интерлакена и т. п.), восьми ремесленных гильдий и шести других ассоциаций.


[Закрыть], знамена кантонов, а иногда и большой штандарт Древней лиги Верхней Германии, белый крест на красном поле.

В сравнительно ранние дни независимости, когда Конфедерация состояла из трех-четырех кантонов, излюбленным оружием швейцарцев была алебарда, и даже в XVI веке значительная часть воинов были вооружены алебардами. 2,5 метра длиной, наконечник копья впереди, похожее на топор лезвие с одной стороны и прочный крюк на противоположной от лезвия стороне – алебарда была самым смертоносным, да и самым массивным оружием. В сильных руках альпийских пастухов она рассекала шлем, щит или кольчугу. Вид нанесенных алебардой страшных ран вполне мог привести в ужас самого отважного противника; тому, кто однажды испытал на себе это лезвие, второго удара обычно не требовалось. От удара алебарды упал замертво на знамя Леопольд Габсбургский в сражении при Земпахе (1386); свалился в замерзший ров у Нанси с рассеченным от виска до зубов лицом Карл Смелый Бургундский (1477).

В боевых порядках швейцарцев у алебардистов было свое законное место. Они выстраивались в середине колонны вокруг главного знамени, которое находилось под их попечением. Если противнику удавалось сдержать натиск копейщиков, их обязанностью было пройти между передними рядами, которые раздвигались, открывая им выход, и ввязаться в бой. К ним присоединялись воины с двуручными мечами, моргенштернами («утренними звездами»), и «люцернскими молотами»[53]53
  Моргенштерн («утренняя звезда») – булава длиной в 1,5 метра, густо усеянная на конце длинными железными шипами. Исчезла в середине XV в. «Люцернский молот» был схож с алебардой, но вместо лезвия типа топора имел три изогнутых вильчатых зубца; наносил страшные рваные раны.


[Закрыть], оружием страшно эффективным в рукопашном бою. Неприятельские силы, будь то пехота или конница, редко выдерживали такую последнюю атаку, когда разъяренные швейцарцы, рубя направо и налево, мощными взмахами отрубали ноги лошадям, рассекали доспехи и плоть людей.

Однако для отражения кавалерийских атак алебарда из-за ее сравнительно небольшой длины оказалась куда менее пригодным оружием, чем пика. Катастрофическое сражение при Арбедо в 1422 году, где швейцарцы, в передних шеренгах которых была значительная доля алебардистов, были разбиты миланцами (у швейцарцев было примерно 3 тысячи против 16 или 25 тысяч миланцев, среди которых было 5 тысяч конницы), послужило окончательной причиной переноса алебарды на второй этап сражения. От первого столкновения противостоящих сил ее отстранили, оставив про запас для последующего рукопашного боя.

Следующим за стойкостью и надежностью самым грозным качеством швейцарской пехоты была быстрота передвижения. Нет войска «более быстрого на марше и в формировании для сражения, потому что оно не перегружено оружием» (Макиавелли). При возникновении чрезвычайного положения швейцарская армия могла быть поднята необычайно быстро; люди, считавшие, что военная слава – единственная вещь, ради которой стоило жить, стекались в боевые части, не дожидаясь, когда их позовут во второй раз. Отдаленные контингент маршировали день и ночь, чтобы вовремя попасть к месту сбора. Не было необходимости целыми днями заниматься формированием частей – каждый воин находился среди своих родственников и соседей под стягом родного города или горной долины. Отряды кантонов своих офицеров избирали в воинских формированиях покрупнее (набранных из нескольких кантонов), начальники назначались советами, и затем без дальнейшего отлагательства армия выступала навстречу противнику. Таким образом, вторгшийся в страну враг, каким бы внезапным ни было его вторжение, через три-четыре дня мог обнаружить перед собой тысяч двадцать швейцарских воинов. Прежде чем он узнавал, что швейцарские силы отмобилизованы, они уже находились всего в нескольких милях от него.

Перед лицом такой армии сравнительно медленно передвигавшимся войскам XIV – XV веков было невозможно маневрировать. Попытка перестроиться – как в смятении обнаружил бургундский герцог Карл Смелый в сражении при Грансоне (1476) – неизбежно вела к беде. (Отход правого крыла бургундского войска, предпринятый с целью дать возможность открыть огонь бомбардам, был принят расположенной позади пехотой за отступление. Началась паника. – Ред.) Как только швейцарцы приходили в движение, их противнику невольно приходилось принимать бой, в каких бы боевых порядках он в тот момент ни находился. Швейцарцы старались брать за правило начинать бой первыми и никогда не позволяли себя атаковать. Построение их колонн заканчивалось рано утром накануне сражения, и войска отправлялись на поле боя уже в боевых порядках. На построение в боевые порядки уже не требовалось никаких задержек; каждая баталия двигалась на противника равномерным, но быстрым шагом, покрывая расстояние за невероятно короткое время. Плотная масса двигалась бесшумно идеальными шеренгами в полном молчании, пока одновременно не раздавался могучий рев, и баталия устремлялась на строй неприятеля. В быстроте продвижения швейцарцев было что-то зловещее: вот целый лес пик и алебард переваливается через бровку соседнего холма; в следующий момент он, не меняя темпа, продолжает двигаться к переднему краю противника, а затем – практически еще до того, как последний осознает свое положение, – швейцарцы уже рядом, четыре шеренги острых пик выдвинуты вперед, а с тыла накатываются новые силы шеренга за шеренгой.

Способность быстрого движения, как заметил Макиавелли, проистекала из решимости швейцарских конфедератов не обременять себя тяжелыми доспехами. Первоначально эта их воздержанность объяснялась лишь бедностью, но потом утвердилась пониманием, что тяжелые доспехи будут мешать в бою и препятствовать действенности их национальной тактики. Поэтому обычное оснащение копейщиков и алебардистов было легким, состояло только из стального шлема и нагрудника. Но даже и такие доспехи были не у всех, многие солдаты доверяли защиту собственной персоны оружию и носили только войлочные шляпы и кожаные безрукавки[54]54
  Макиавелли даже утверждает, что в его дни копейщики не носили стальных шлемов, которые были только на алебардистах. Но другие источники показывают, что здесь он перебарщивает.


[Закрыть]. Пользоваться латами, защищавшими спину, руки и ноги, вообще было совершенно неуместным; облаченных таким образом воинов часто не хватало для образования первой шеренги, где они обычно и находились. Полностью облачаться в доспехи требовалось только от командиров; они поэтому были обязаны на марше ехать верхом, чтобы поспевать за своими сравнительно легко вооруженными подчиненными. Появляясь на виду у противника, командир спешивался и вел своих воинов в атаку пешим. В XV веке в Берне было несколько аристократов и выходцев из рыцарских семей, служивших в кавалерии, но их было очень мало, самое большее несколько десятков.

Хотя силой и гордостью швейцарцев были копейщики и алебардисты, никоим образом не забывали и о легких войсках. При случае они составляли до четверти войска, и никогда их не было менее десяти процентов[55]55
  В сражении при Муртене (1476) их было почти треть, 10 тыс. из 35 тыс. (По данным серьезных источников, швейцарцы и их союзники (отряд герцога Лотарингского, австрийская конница, страсбуржцы и др.) имели 26 тыс. против 18 – 20 тыс. у Карла Смелого. – Ред.) У Арбедо они составляли почти седьмую часть; среди швейцарцев, присоединившихся к походу французского короля Карла VIII на Неаполь (в 1494 г.), их было только одна десятая.


[Закрыть]. Первоначально они были вооружены арбалетами – оружием легендарного Вильгельма Телля, – но даже до великой бургундской войны в их рядах уже имело хождение примитивное огнестрельное оружие. Обязанностью легких войск было вступить в действие впереди главных сил и постараться отвлечь на себя внимание артиллерии и легких войск противника, с тем чтобы идущие позади них колонны беспрепятственно продвинулись вперед как можно дальше. Так что в XV веке строй стрелков у швейцарцев ценился очень высоко. Когда стрелков нагоняли копейщики, они отходили назад в просветы между ними и не принимали участия в главном ударе, ибо их оружие было для этого не приспособлено.

Сразу видно, что одним из основных источников силы армии швейцарских конфедератов была простота ее составных элементов. Ее командирам не приходилось беспокоиться из-за всех этих проблем соотношения и соподчинения различных родов войск, которые были причиной многих неудачных экспериментов у военачальников других стран. Конницы и артиллерии почти не было; да и операции не обременялись необходимостью найти дело для массы войск более низкого уровня (что было характерно для феодального ополчения других стран), что вело к росту численности, но никак не боеспособности средневековой армии. Швейцарские силы – как бы спешно они ни собирались – всегда отличались однородностью и объединением усилий; не было вкрапления не испытанных или ненадежных солдат, за которыми нужен глаз да глаз. Большая доля посвящавших себя военной службе граждан страны имела значительный опыт; и если когда-либо вспоминали о местном военном соперничестве, то это только подстегивало местные контингент к здоровому состязанию в отваге и доблести. Как бы ни ссорились кантоны между собой, перед лицом нападавшего противника они всегда были едины[56]56
  Например, лесные кантоны резко возражали против курса Берна на участие в войне с Карлом Смелым, но их войска при Грансоне или при Муртене сражались не хуже бернцев.


[Закрыть].