Текст книги "Комната, полная зеркал. Биография Джими Хендрикса"

Глава 10
Мир Гарлема
Нью-Йорк, Нью-Йорк
январь 1964 – июль 1965

«“Мир Гарлема” – так мы называли черную музыкальную сцену. Еще мы использовали это понятие в более широком смысле для описания девушек, сообщества, звуков… Позже возник клуб с таким названием».

Танде Ра Алим, друг Джими

Джими впервые оказался в Нью-Йорке в начале 1964 года. Проведя большую часть своей жизни в Сиэтле, где было не так много чернокожего населения, он восхищался динамичностью Гарлема, в котором проживало более полумиллиона афроамериканцев. Как в творческом, так и в политическом плане этот район в то время был настоящей культурной столицей черной Америки. Джими поселился в отеле на 125-й улице, где можно было снять номер за двадцать долларов в неделю. Он решил оставить свой след в этом мире.

Вскоре Джими обнаружил, что предложения о работе, которое привело его в Нью-Йорк, больше нет. В этом городе он никого не знал, поэтому стал ходить по клубам вроде Small’s Paradise и Palm Café в поисках работы сайдменом. В течение первого месяца жизни в Нью-Йорке Джими принял участие в конкурсе, который проводился по средам в театре «Аполло», и занял первое место, выиграв двадцать пять долларов, но победа быстро сменилась глубоким разочарованием: она не открыла дорогу к новым рабочим местам. Несмотря на огромный масштаб музыкальной сцены Нью-Йорка, попасть на нее было непросто. Хендрикса часто не пускали в клубы. Он ожидал, что город будет более открытым, чем Нашвилл, но гарлемская сцена показалась ему ужасно узкой, на ней принимались только R&B, джаз и блюз, при этом стиль исполнения должен был строго соответствовать стилю мастеров-предшественников. «Чернокожие из Гарлема не хотели слышать никакого рок-н-ролла, и в клубах существовал определенный дресс-код, – вспоминал Тахарка Алим. – Если ты не выглядел или не звучал соответствующе, тебя сторонились. По сравнению с остальным городом Гарлем был похож на совершенно другую планету. Мы назвали его сцену «Мир Гарлема», потому что на ней был сосредоточен весь наш мир».

Вскоре после приезда в Нью-Йорк Джими познакомился с Литофейн Приджен, его первой гарлемской девушкой. Фейн, как ее называли, была красивой афроамериканкой, выросшей на улицах и в девятнадцать лет уже бывшей завсегдатаем главных заведений Гарлема. «Фейн была суперпродвинутой групи[7]7
  Фанатки, которые сопровождают своих кумиров во время гастролей, предлагая им сексуальные услуги. – Прим. пер.


[Закрыть], – рассказывал Тахарка, ставший впоследствии ее мужем. – Она видела Отиса Реддинга и Джеймса Брауна, она знала всех этих парней». Некоторые называли ее «Фейн из Аполло», потому что она часто бывала за кулисами знаменитого концертного зала. На первом свидании Фейн привела Джими на ужин к своей матери. Та любила готовить, а почти голодавший от бедности Хендрикс очень нуждался в еде. Позже Фейн напишет в статье для The Gallery, что познакомилась с ним на оргии, не объясняя при этом, как он смог получить приглашение на такое экзотическое мероприятие. Приджен считала Хендрикса на удивление старомодным: из-за его рассказов о своей бывшей подружке Бетти Джин.

Пара поселилась в отеле «Сейфер», а позже переехала к матери Фейн. В статье для The Gallery Фейн писала, что их отношения с Джими были основаны на сексе: «Мы все время проводили в постели. Он напоминал заготовщика бревен из Миссисипи, набрасывающегося на тарелку с листовой капустой и кукурузным хлебом после десяти часов на солнцепеке. В постели он был таким же изобретательным, как и на сцене, и раз за разом выходил на бис». По словам Приджен, сексуальный аппетит Джими был неутолим: «Порой мне казалось, что еще чуть-чуть – и он разорвет меня пополам». Для Фейн соперницей была не женщина, а гитара, потому что единственной страстью в жизни Джими, сопоставимой с его страстью к сексу, была любовь к игре. Пара часто ссорилась не только по этому поводу, но и из-за других причин. В одном письме, написанном Джими во время редкого гастрольного тура, он умолял девушку не слушать тех, кто оговаривал его: «Не слушай ниггеров на улицах». Еще одна ссора завязалась после того, как Джими однажды отказался пойти с Фейн на свидание. «Ты знаешь, как я ненавижу выходить на улицу, когда мои волосы выглядят не так, как надо», – объяснил он. Джими был одержим своей прической и убивал часы на то, чтобы его кудри выглядели правильно. В то время волосы были для него единственным источником тщеславия: его одежда могла быть жалкой, обувь – потрепанной, а одолженное пальто могло едва согревать, но прическа должна была быть идеальной.

Хотя Джими был без ума от Фейн, многие девушки стремились с ним познакомиться, в том числе подружка Приджен. Желая переключить любовный интерес подруги, Фейн устроила ей двойное свидание с Тахаркой Алимом. Вечер вышел менее романтичным, чем она думала: Тахарка пришел со своим близнецом Танде-Ра. Алимы, которых все называли просто близнецами, родились и выросли в Гарлеме и обладали той уличной жесткостью, которой не хватало Джими. «Он сразу же нам понравился, – вспоминал Танде-Ра. – Несмотря на юный возраст, он был очень проницательным». К концу вечера Джими потчевал Фейн, ее подругу и Алимов историями о своих гастролях на Юге. Спустя месяц после приезда в Нью-Йорк у него появился первый гарлемский фан-клуб.

Алимы были музыкантами, но свернули с этого пути и стали торговать наркотиками. Они работали на Толстяка Джека Тейлора, который управлял звукозаписывающей компанией, но зарабатывал на наркотиках, он был главой одного из крупнейших наркокартелей в городе. Как и на Джексон-стрит в Сиэтле, в музыкальных клубах Гарлема процветали наркоторговля, проституция и азартные игры. Джими прекрасно знал об этом мире, но сталкивался с ним в меньших масштабах. В отличие от Сиэтла, в Гарлеме все эти занятия были неразрывно связаны с музыкальной сценой и представляли собой один крупный бизнес. «Толстяк Джек был похож на персонажа Чарльза Диккенса, – замечал Тахарка. – Он устраивал лучшие вечеринки с самыми красивыми людьми, но, конечно же, у этих мероприятий была и темная сторона. В то время мы думали, что это выход из нищеты».

Джими был самым бедным среди выступавших на сцене, и Толстяк Джек предложил ему сбывать наркотики. Джими устоял перед этим искушением и остался непоколебим в своей вере в то, что его единственным призванием в жизни должна быть музыка. Позже в одном из интервью он рассказал о том, что думал о работе вне музыкальной сферы: «Мне говорили, что если я не найду работу, то просто умру с голоду. Но я не хотел устраиваться на работу, которая не была связана с музыкой. Я пробовал сделать это неоднократно, какое-то время даже перегонял автомобили, но с каждой работы увольнялся через неделю». Эта преданность Джими мечте о сцене вдохновила Алимов отказаться от сбыта наркотиков ради музыкальной карьеры. Тем не менее, с точки зрения этики, позиция Джими была как минимум противоречивой: какое-то время он жил с Алимами, и его ни капли не смущал тот факт, что аренда оплачивалась деньгами с продажи наркотиков. Преданность музыке была для него возможна только благодаря покровительству со стороны других, и он этим охотно пользовался. Когда дело касалось сексуальной морали, Джими тоже не был пуританином. Одной из первых работ, которую он получил в Нью-Йорке, были гастроли со стриптизершей по имени Пантера. «Она исполняла эротические танцы со змеей, мы исколесили с ней весь штат, иногда к нам присоединялся Джими и играл на заднем плане», – вспоминал Танде-Ра Алим.

Больше всего на свете Джими хотел принять участие в гастрольном туре известной группы. Благодаря связям Фейн однажды вечером он отправился в «Аполло» на встречу с Сэмом Куком, одним из ее бывших бойфрендов, и попросил его о работе. У Кука уже был гитарист, но эта попытка вдохновила Джими пробовать еще. Удача улыбнулась ему в феврале 1964 года, когда он услышал, что The Isley Brothers ищут нового гитариста. Его первая встреча с этими музыкантами состоялась 9 февраля 1964 года в их доме в Нью-Джерси. В тот вечер The Beatles выступали на «Шоу Эда Салливана». Джими и Айсли вместе смотрели историческое выступление, не подозревая, что это событие навсегда изменит Америку и сделает рок-н-ролл главным музыкальным жанром во всех чартах.

К началу марта Джими стал участником The Isley Brothers. Его первая студийная запись была для проходной песни “Testify”. За весенний тур он объездил все Восточное побережье по Chitlin’ Circuit и даже побывал на Бермудах. Летом, когда группа вернулась в Нью-Йорк, Джими записал с ней несколько синглов, включая “The Last Girl”, за бэк-вокал в которой отвечала молодая Дионн Уорвик. The Isley Brothers были одной из крупнейших R&B-групп той эпохи, но позже Джими жаловался на строгие требования, которых они придерживались как в музыке, так и в одежде. «Я должен был им соответствовать, – рассказывал он в интервью 1967 года. – Мы носили белые костюмы, одинаковые лакированные туфли и одинаковые прически, нам запрещалось выходить на сцену в другом виде. Если у вас были разные шнурки, вас штрафовали на пять долларов. Боги, как же меня это все утомляло!» The Isleys предпочитали ревю-шоу, Джими отводили место в заднем ряду переполненной сцены и давали всего лишь двадцать секунд на соло в каждом сете. Он научился наслаждаться этими секундами славы и использовать их на полную, но на протяжении большей части выступления его не только никто не видел, но и никто не слышал. Когда группа приехала в Нашвилл, Джими уволился и ненадолго присоединился к туру Великолепного Джорджа Оделла.

Как-то раз в свой выходной в Мемфисе Джими отправился в Stax Records. Руководимый наивностью и дерзостью, он вошел через главный вход и заявил, что является гастролирующим гитаристом и надеется встретиться с легендарным Стивом Кроппером. Это был первый раз, когда Джими не взял с собой гитару, возможно, решив, что ему пока не хватает мужества, чтобы принести свой инструмент в гости к Стиву Кропперу. Секретарша сказала Джими, что Кроппер занят и ему следует вернуться позже. Джимми ответил, что позже его не будет в городе.

Кроппер действительно был занят, когда к нему заглянула секретарша и сообщила, что с ним хочет встретиться молодой парень. Гитарист попросил отослать гостя и продолжил работать. В шесть вечера он закончил дела и вышел из студии. Подошедшая секретарша сказала: «Тот парень все еще здесь». Джими ждал Кроппера весь день. «Я понятия не имел, кто он такой, – вспоминал Кроппер, – но решил с ним встретиться». Хендрикс показался ему неожиданно вежливым, к тому же он прекрасно знал всю дискографию Кроппера. Когда гитарист спросил Джими о его карьере, тот скромно ответил: «Я немного играю на гитаре в Нью-Йорке и в паре других мест». Кроппер спросил, работал ли Джими над какими-нибудь сессиями, и тогда Хендрикс назвал ему свои партии для The Isley Brothers и рассказал, что играл в “Mercy, Mercy” Дона Ковея, которая стала первой записью с участием Джими, попавшей в топ-40. Кроппер был впечатлен: «Ты участвовал в ее записи? Это одна из моих любимых песен. Рад познакомиться».

Довольный тем, что у него есть молодой поклонник с очевидным талантом, Кроппер пригласил Хендрикса на ужин. «В итоге я вернулся с ним в студию, – вспоминал Кроппер. – Мы проговорили несколько часов, и я показал ему парочку риффов». Джими использовал гитару Кроппера, чтобы показать лик из “Mercy, Mercy”.

Для любого профессионального музыканта Кроппер был идеальным образцом для подражания: он был не только успешным сессионным музыкантом, исполнявшим аутентичный благородный блюз, но и автором “Green Onions”, главного хита его группы Booker T. & the M.G.’s. Хендрикс был удивлен, обнаружив, что Кроппер белый. Как и многие поклонники, Джими думал, что так на гитаре может играть только чернокожий. В каком-то смысле они оба были аутсайдерами, пытавшимися бросить вызов общепринятым представлениям о белой и черной музыке.

Когда дело доходило до создания музыки и обмена опытом, оба говорили на одном языке. Той осенью Джими исполнилось двадцать два, и после целого года ежедневных ночных выступлений его игра стала взрослее. Это слышалось во вступительном риффе в “Mercy, Mercy”: он не был подражанием Би Би Кингу или кому-либо еще. «В нем была фанковость, – вспоминал Кроппер. – В этом риффе было что-то особенное».

Гитара Джими начинала говорить.

Опоздав на отправление Великолепного Джорджа, Джими застрял в Канзас-Сити. Он стал ждать, когда через город проедет очередной тур, словно пассажир, ждущий следующего автобуса на остановке. Через неделю его наняла уже другая группа. «У меня не было денег, так что та работа стала способом попасть обратно в Атланту», – объяснял позже Джими в интервью. Он провел с группой несколько недель, но ее название неизвестно – он играл с таким количеством групп, что просто не мог запомнить все названия.

Тем летом в Атланте Джими сидел в ресторане со своей гитарой, и к нему подошел человек. «Я спросил, играет ли он», – вспоминал Глен Уиллингс из The Upsetters, группы Литл Ричарда. Джими ответил, что играет и ищет работу. Тогда Уиллингс отвел его на прослушивание к Литл Ричарду, который тут же его нанял. Мы никогда не узнаем, напоминал ли Джими Литл Ричарду о том, что посещал его проповедь, встречался с ним за кулисами в Eagles Auditorium в Сиэтле и играл в более ранней версии его группы. Однако странно, что, перед тем как официально принять на работу 22-летнего Джими, Ричард попросил Бамса Блэквелла из Сиэтла позвонить Элу Хендриксу и получить его одобрение. «Бамс… позвонил Элу Хендриксу, чтобы узнать, может ли его сын присоединиться к нам, – рассказывал Ричард писателю Чарльзу Уайту. – Эл сказал Бамсу, что Джими просто боготворит меня и с радостью съест десять ярдов дерьма, лишь бы присоединиться к моей группе». Литл Ричард говорил, что в то время Джими играл блюз в духе Би Би Кинга. Позже он попытался приписать к своим заслугам интерес Джими к смешению рока и блюза. Ричард также считал, что именно он повлиял на движения Джими на сцене, на его стиль одежды и даже на усы. Ричард славился хвастовством, но в этих словах была доля правды – он был новатором, исполнителем, непохожим ни на кого, и этим в той или иной степени вдохновил многих музыкантов, чье взросление пришлось на ту эпоху.

The Upsetters были самой известной бэк-группой из всех, с которыми Джими доводилось играть. Тем не менее работа почти не приносила ему творческого удовлетворения, Джими считал Ричарда помешанным на контроле, тот определял даже то, где должны стоять участники его группы. Хотя толпы сходили с ума, когда Ричард исполнял хиты вроде “Tutti Frutti” и “Good Golly, Miss Molly”, одни и те же аккорды, повторяемые ночь за ночью, не составляли для Джими особого труда. Когда месяц спустя турне добралось до Нашвилла, Джонни Джонс, бывший наставник Хендрикса, заметил, что эта работа ему не подходит. «Его игра становилась все лучше, он привлекал все больше внимания, но я знал, что он не задержится у Ричарда надолго, – вспоминал Джонс. – Джими был симпатичным, а Литл Ричард никому не позволял быть красивее него».

Несколько случаев во время работы Хендрикса с Ричардом легли в основу его любимых историй, которые он будет с удовольствием рассказывать спустя годы, подражая пронзительному голосу Ричарда. Одна из них была о ночи, когда уставший от одинаковой одежды группы Джими надел атласную рубашку. После концерта руководитель группы отругал его за дерзость и оштрафовал. «Я Литл Ричард! – вопил он, снова звуча как проповедник. – Я единственный Литл Ричард! Я Король рок-н-ролла, и только мне позволено быть красивым! Сейчас же сними эту рубашку!»

В канун Нового, 1964 года The Upsetters получили редкий выходной в Лос-Анджелесе. Джими коротал вечер в клубе «Калифорния», наблюдая за ревю Айка и Тины Тернер, когда заметил двадцатилетнюю Розу Ли Брукс, певицу из женской группы. Он сказал ей: «Ты похожа на мою мать». Несексуальные, но, несомненно, правдивые слова. Роза Ли действительно имела поразительное сходство с Люсиль. Посреди ночи они поцеловались, а позже отправились за бургерами в Tiny Naylor’s. У Брукс была «Импала» с откидным верхом. Пока они катались, Джими сидел на заднем сиденье и играл на гитаре, выглядя, словно почетный гость на параде. Еще позже они пошли в его отель. «Мы праздновали Новый год всю ночь напролет, до самого рассвета», – вспоминала Брукс.

Большую часть вечера Джими жаловался на Литл Ричарда. Ему не нравилось унизительное обращение, сексуальные домогательства и шаблонная музыка, которую вынуждали играть каждую ночь. «Я предпочитаю Кертиса Мэйфилда». Он сказал ей, что он начинающий автор песен и работает над материалом для будущей сольной карьеры. Они шутили о создании дуэта. «Мы собирались стать еще одними Микки и Сильвией или Айком и Тиной», – рассказывала Брукс. Хит Mickey & Sylvia “Love Is Strange” был одной из любимых песен Джими.

На той неделе Джими посетил несколько концертов Брукс, и на одном из них встретил Глена Кэмпбелла. Брукс была удивлена, что Джими знал все студийные сессии Кэмпбелла и называл себя поклонником его работы с Beach Boys. Помимо сексуальности, в Брукс Джими привлекало еще и то, что ее мать владела рестораном. Брукс утверждала, что однажды Литл Ричард предложил паре заняться сексом у него на глазах, но Джими отказался.

19 февраля Джими сообщил отцу, что он в Лос-Анджелесе. Открытка содержала примечательную информацию: теперь Джими был известен под именем Морис Джеймс. Это был первый псевдоним из тех, что он использовал в течение следующих трех лет. Откуда взялось «Морис», неясно, но он сказал Розе Ли, что «Джеймс» было данью уважения великому гитаристу Элмору Джеймсу. Смена имени, возможно, означала, что Джими собирался покинуть группу Литл Ричарда, чтобы начать сольную карьеру. Если план был таким, то он не особо удался. После того как Джими ушел из The Upsetters в марте того года, он стал работать с Айком и Тиной Тернер. Айк рассказывал, что Джими пробыл с ними недолго, до тех пор, пока его кричащий стиль не стал «настолько изощренным, что перешел все границы дозволенного». Хендрикса снова быстро уволили, и он вернулся к Литл Ричарду.

В начале марта Роза Ли Брукс записала песню под названием “My Diary” и пригласила Джими сыграть на гитаре. В записи также участвовал Артур Ли, который называл себя первым чернокожим хиппи, и эта совместная работа стала началом долгой дружбы между ним и Джими. В то время Ли знали только как чудака, который разгуливал по Голливуду в одном ботинке и солнцезащитных очках, не дающих ничего увидеть, однако позже он выпустил несколько оригинальных психоделических альбомов со своей группой Love. Та запись трио включала две песни, в которых была заметна гитара Джими. Би-сайд, “Utee”, был довольно проходным, но “My Diary” доказывала, что Джими был достойным учеником Кертиса Мэйфилда и мог создать гитарное соло, которое некоторые ошибочно принимали за соло его учителя. Песня какое-то время звучала на радио Лос-Анджелеса, но хитом не стала.

Хотя Джими вернулся к Литл Ричарду, они по-прежнему часто конфликтовали. Перед апрельским концертом в Хантингтон-Бич Джими заставил Брукс завить ему волосы и назло Ричарду надел на сцену женскую блузку и шляпу c широкими полями. Кроме того, Хендрикс исполнил все запрещенные Ричардом сценические трюки. «Он играл зубами, за головой, крутил гитару, – вспоминала Брукс. – Все в том клубе с ума посходили». Литл Ричард пришел в бешенство и отказался платить Хендриксу за концерт.

Джими должен был зарабатывать у Ричарда около двухсот долларов в месяц, что было неплохо для бэк-музыканта, но из-за всех штрафов его реальная зарплата редко достигала этой отметки. После концерта в Вашингтоне он опоздал на автобус, а когда догнал группу, то понял, что его положение в ней под угрозой. Позже Джими настаивал на том, что уволился сам, но тур-менеджер и по совместительству брат Ричарда Роберт Пениман рассказывал писателю Чарльзу Уайту другую историю: «Я уволил Хендрикса… Он был чертовски хорошим гитаристом, но не ладил с дисциплиной. Он всегда опаздывал, много флиртовал с девушками и все в этом духе».

Что касается Розы Ли Брукс, Джими пообещал ей, что вернется в Лос-Анджелес после того, как покинет группу Литл Ричарда. Но как только он вернулся в Гарлем, Лос-Анджелес показался ему ужасно далеким. Той осенью Брукс получила от Джими письмо с просьбой прислать ему денег, чтобы забрать гитару из ломбарда. Джими часто кормил этой байкой сердобольных девушек в надежде получить денег, эта жалобная просьба неизменно затрагивала струны сердца каждой, кто знал, как сильно он любил свой инструмент. Даже брошенная Брукс, от которой он уехал за три тысячи миль, не смогла устоять перед подобным призывом. Роза Ли отправила Джими сорок долларов вместе со своей фотографией. «Я просто не могла вынести мысли о том, как он будет там без гитары», – вспоминала она. О Джими она больше не слышала.