Текст книги "Дар мертвеца"

И только когда настежь распахнулась дверь камеры и Иен почувствовал запах лаванды, он переключился на обвиняемую, с которой пришел повидаться. От того, что мысли у него в голове путались, он чуть не забыл, что эта женщина – тоже человек.

«Ты просто вспомнил Моубрая… того беднягу из Дорсета», – заметил Хэмиш в виде объяснения.

Так ли?

Женщина встала с единственного в камере стула и повернулась к ним лицом. Она была бледна, с кругами под глазами, плечи ссутулены, как будто она ждала удара. В светло-сером тюремном платье она казалась почти невидимкой на фоне темно-серых стен.

Инспектор Оливер представил их друг другу – и Ратлидж тут же забыл обо всем. Хэмиш в его подсознании взвыл, как ведьма-банши, издал леденящий кровь крик, исполненный горя и страдания.

Ратлидж много раз видел ее фотографию во Франции. Перед ним была любимая девушка капрала Хэмиша Маклауда, на которой он собирался жениться. Ее имя Хэмиш выкрикнул в последний миг перед тем, как его расстреляли и он, истекая кровью, упал на землю. Фиона. Фиона Макдоналд. Которая теперь называла себя Фионой Маклауд.

Ратлидж, не готовый к встрече, почувствовал себя беззащитным.

Откуда он мог знать? Что общего было у некоей Фионы Маклауд из Данкаррика с молодой женщиной, которая, как он считал, жила далеко отсюда? В горах Шотландии такие имя и фамилия – не редкость…

Откуда он мог знать?..

Фиона Макдоналд. Которая на самом деле стала бы Фионой Маклауд, если бы он не убил ее жениха.

Девушка, которую он совсем недавно видел во сне…

Глава 10

Она печально смотрела на Ратлиджа.

На фронте Хэмиш часто рассказывал ему о ней. Трудно было представить ее девушкой, которая косила сено в жаркий августовский день 1914 года. Или шла по улице в высокогорной деревушке рядом с высоким мужчиной в солдатской форме, прощалась с ним. Хэмиш выкрикнул ее имя, когда его расстреливали… Да, он хотел умереть, но не хотел остаться во Франции, вдали от дома, от старинного кладбища, на котором покоились его предки. Он не хотел жить… но хотел вернуться к Фионе.

У Ратлиджа закружилась голова. Чувствует ли Фиона Макдоналд присутствие Хэмиша рядом с собой, как Ратлидж чувствовал присутствие Росса Тревора в доме крестного на окраине Эдинбурга? Странная вещь… некоторые люди способны оставить во времени или пространстве очень яркий отпечаток. И уж кому-кому, как не ей, знать, как сильно Хэмиш любил родные горы. Плакала ли она ночами в подушку, потому что ей больше некуда было прийти со своим горем? А может, она уходила гулять в горы, где Хэмиш казался ей ближе, чем на любом кладбище?

Первое впечатление о Фионе Макдоналд сложилось у Ратлиджа после краткого, безмолвного, но напряженного противостояния. Он невольно задумался о преступлении, которое она совершила – точнее, в котором обвинялась. Он вспомнил, что стал должником Хэмиша Маклауда – ведь капрал погиб из-за него… Тяжкое бремя, принесенное им с войны в глубинах подсознания, стало еще тяжелее.

Он развернулся кругом и, не говоря ни слова, вышел из камеры. Ошеломленный Оливер остался стоять на пороге, нерешительно косясь на женщину, которую так хотел повидать Ратлидж.

Ратлидж задыхался, он почти ничего не видел. Сердце бешено билось в груди. По пути он больно ударился о край стола. С трудом нашел выход, распахнул дверь и вышел на улицу, прямо под дождь.

Он не сразу сообразил, что сзади, в дверях, стоит инспектор Оливер и что-то говорит…

– Извините… – ответил он, не поворачиваясь к Оливеру. Ратлидж боялся того, что инспектор может прочесть у него на лице. Понимая, что Оливер ждет объяснений, он промямлил: – Мне вдруг стало трудно дышать… – От дождя намокло пальто, волосы прилипли к черепу. Сколько времени он простоял здесь? Наверное, долго! Он не мог вспомнить, он был не в состоянии думать, он не мог избавиться от ужаса.

Издав первый ужасный крик, Хэмиш вдруг умолк. Но его присутствие тяжело давило на Ратлиджа.

Ратлидж заставил себя проглотить подступившую к горлу желчь и с трудом развернулся к Оливеру.

– Извините, – повторил он и медленно продолжал, стараясь взять себя в руки: – Наверное… съел что-нибудь…

– Никогда не видел, чтобы человек так бледнел. Мне показалось, вы увидели привидение.

– Нет… – Фиона Макдоналд не была привидением.

«Что же мне делать? – спрашивал себя Ратлидж. – Я должен позвонить Боулсу, потребовать, чтобы меня освободили…»

Но тем самым он заботился о себе. А как же она?

Во имя всего святого, как же она?!

Что, если он бросит ее и ее повесят? Тогда ему придется покончить с собой, другого выхода просто не останется. Он не вынесет дополнительной ноши, ведь и без того постоянно носит с собой груз собственной вины! Какое сокрушительное поражение! А ведь он так старался восстановиться, стать таким, каким был прежде. Он станет жертвой Хэмиша…

Его убьет не немецкий пистолет, а его собственный.

Оливер что-то спрашивал. Не вернуться ли ему в отель? Не выпить ли воды? Он не помнил.

– Нет, не нужно, все будет хорошо…

– Тогда перестаньте стоять под дождем, старина! Даже я здесь промок до нитки! – Дверь захлопнулась.

Ратлидж обернулся, снова открыл дверь и вошел в приемную полицейского участка.

– Мне уже лучше, – сказал он.

– Не похоже. Вот, сядьте.

Ратлидж взял придвинутый стул и попробовал сесть. Мышцы словно окаменели, пришлось приложить усилие, чтобы заставить их подчиняться. Оливер сунул ему в руку стакан с водой. Ратлидж притворялся, будто пьет. Он не мог сделать ни глотка: боялся подавиться и выставить себя на посмешище.

Он пришел в себя далеко не сразу. Постепенно комната обретала очертания, четкость. Ратлидж огляделся. Увидел стены, выкрашенные безобразной коричневой краской, старые письменные столы и стулья – наверное, они старше его… С потолка светила лампочка, в углах плясали тени. Взгляд его упал на лицо Оливера, выжидательное и настороженное. Оливер не понимал, что с Ратлиджем и чего он хочет.

Ратлидж глубоко вздохнул:

– Ладно. Давайте вернемся в камеру. – Хэмиш у него в подсознании оглушительно ревел, и боль, которую он причинял, ослепляла Ратлиджа.

– Вы уверены? Честно признаюсь, я не испытываю желания подтирать за вами полы.

Ратлидж едва не расхохотался – напряжение должно было найти выход. Тошнота – меньшая из бед.

– Не волнуйтесь, меня не вырвет.

Следом за Оливером он вернулся в камеру, которая раньше, наверное, служила кухней. В довольно просторном помещении почти не было мебели, кроме узкой койки, стула и четырех голых стен. Вдоль одной стены тянулась труба, но ее заварили. На полу у очага лежала перевернутая железная плита, ею закрыли отверстие в трубе. За ширмой виднелись ночной горшок и умывальник. В камере было холодно, и Фиона Макдоналдс куталась в шаль.

Она сама побледнела, когда Оливер сухо извинился за то, что они так внезапно вышли десять минут назад. Ратлидж понял – должно быть, она ждет известий о суде. Или… о ребенке. Ее выдавала напряженная поза. И все же она терпеливо смотрела на Ратлиджа, ожидая, что он заговорит первым.

– Инспектор Ратлидж приехал из Лондона, его попросили опознать кости, обнаруженные в горной долине Гленко. Он хочет задать вам несколько вопросов.

– Да, очень хорошо, – тихо, почти шепотом произнесла Фиона.

Ратлидж понятия не имел, что именно он хочет услышать. В голове была пустота, глухая стена. Он не сразу сообразил, что отворачивается от нее. Не хватало сил посмотреть ей в глаза. Каким-то чудом ему удалось заговорить с ней, нащупать почву.

– Мисс Макдоналд, вас уже спрашивали об этом… но не можете ли вы сообщить хоть что-нибудь, чтобы мы могли отыскать настоящую мать ребенка? А если найти ее не удастся, если она умерла, ее родных? Вас, конечно, волнует его благополучие, а ему будет куда лучше с бабушкой или теткой, чем в приемной семье.

– В самом деле? – спросила Фиона. – Я никого не убивала. Надеюсь, что скоро я вернусь домой… к своему сыну. – Говорила она решительно, но в ее глазах застыл страх.

– Если он не ваш ребенок, – мягко возразил Ратлидж, – вряд ли вам позволят оставить его у себя, даже если вас признают невиновной. Молодую женщину, которая живет одна, без мужа или родни, вряд ли признают подходящей приемной матерью.

– Значит, я выйду замуж, – смиренно ответила Фиона. – У него будет полная семья… у него будет отец!

– Вы не имеете права оставить мальчика у себя. Закон вполне определен в отношении попечения сирот… – Он старался не повышать голоса и не выказывать осуждения.

Фиона прикусила губу:

– Я вам не верю!

– Видите ли, все изменилось. Когда вы поселились в Данкаррике, вас считали замужней женщиной, вдовой. Ни у кого не было оснований подвергать сомнению ваши права на ребенка. Теперь же на то есть веские причины.

– Нет. Кроме меня, он не знает другой матери!

Решив сменить подход, Ратлидж спросил:

– Это вы написали мистеру Эллиоту? Анонимное письмо, отправленное из Глазго?

Оливер за его спиной вздрогнул. Ратлидж понял, что такой вопрос не приходил инспектору в голову.

Если у Ратлиджа еще и оставались сомнения, их развеяло ошеломленное лицо Фионы Макдоналд.

– Нет! – В ее голосе угадывалась настоящая страсть, а не просто уверенность. Почему? Она продолжала, словно устыдившись своей вспышки: – В том письме меня обвиняли в преступлении!

– Возможно, вы поняли, что анонимные письма приносят свои плоды, и захотели защититься.

– В таком случае я поступила бы умнее! Я бы… Я никак не могла… То письмо… иногда оно снится мне по ночам. Оно меня пугает. Мне показали его – почерк незнакомый. Я спрашивала мистера Эллиота, знает ли он, кто прислал ему письмо, но он уверяет, что нет. Он велел мне положиться на милосердие суда и спасти свою бессмертную душу. Я спрашивала у полицейских, нашли ли они отправителя, и мне сказали, что им не обязательно его искать. А ведь автор письма значит для них так же много, как и для меня!

– Как по-вашему, могла его написать Элинор Грей? Из лучших побуждений, не представляя, что из всего получится?

Ратлиджу показалось, что имя Элинор Грей ничего не говорит Фионе.

– С какой стати постороннему человеку защищать меня? Никаких Греев я не знаю. И определенно не знаю никакой Элинор Грей. Спрашивайте ее, а не меня.

Ратлидж замялся. У него так болела голова, что он едва мог дышать, не то что здраво мыслить.

– У нас есть веские основания полагать, что ребенка, которого вы воспитываете и называете своим сыном, родила Элинор Грей.

На лице Фионы промелькнула тень, но исчезла так быстро, что Ратлидж не был уверен в том, что именно он увидел. Она пыталась улыбнуться? Нет, что-то другое.

– Чего вы от меня хотите? Лжи? Я не знаю женщину, о которой вы говорите.

– Может быть, вы не знали, как ее зовут. Может быть, она умерла в результате несчастного случая? Например, после болезни… или родов?

Фиона печально улыбнулась:

– Если ваша Элинор Грей умерла, как могла она написать мистеру Эллиоту… или другим?

Туше!

– У Греев есть деньги. Они способны дать мальчику больше, чем вы. Наверное, нам удастся договориться, что бы вы виделись с ним. Вы не совсем оторветесь от него… В переполненном сиротском приюте он не получит той любви и заботы, которые ему нужны. Неужели вам безразлично, что с ним будет?

– Инспектор, его судьба мне небезразлична, – устало ответила Фиона, – но не настолько, чтобы я вас обманывала. Я не знакома с Элинор Грей. Я ничего не знаю о том, где и когда она могла умереть, не могу сказать вам, рожала ли она ребенка. И ее родственникам я ничем не могу помочь, кроме правды. Я говорю правду! – В ее голосе слышалось разочарование. – Вот что, значит, вам нужно… Вы из-за этого приехали сюда? Вам нужно как-то утешить родственников, чья дочь попала в беду? У меня тоже горе, но мне никто не рассказывает о сыне… Я не знаю, здоров он или болен, помнит меня или его заставили обо мне забыть. – Казалось, она вот-вот расплачется, но она сдержалась и взяла себя в руки. Ратлидж заметил в ее глазах слезы.

– Мальчик здоров, – ответил Ратлидж, не обращая внимания на протестующие жесты Оливера. Она имеет право знать. Возможно, она и убийца, но…

Он замер.

Ратлидж не помнил, как вернулся в отель и взял ключ от комнаты.

Девушка-портье сдержала слово и подобрала ему хороший номер. Кремовые стены и белые кружевные занавески оттенялись постельным бельем цвета морской волны, узорчатым ковром и креслами в цветочек. В синей вазе с кремовым ободком стояли искусственные цветы, на единственной лампе, на угловом столике, был кремовый абажур с синей каймой. Правда, Ратлидж почти ничего не замечал. Оба окна в номере выходили на центральную площадь, где мостовая блестела от дождя и витрины отбрасывали веселые разноцветные пятна на лужи.

Он лежал на кровати, глядя в потолок, и вспоминал, что он говорил Фионе Макдоналд и как она ему отвечала. Разум отказывался давать ему то, чего он хотел, а в подсознании бушевал Хэмиш. Его голос казался громче, чем голоса людей внизу, на площади, шорох колес и бой часов на колокольне.

* * *

На следующее утро, придя в полицейский участок, Ратлидж застал там одного констебля Прингла, рыжего и румяного, с лицом, почти сплошь покрытым веснушками. После того как Ратлидж назвался, констебль встал и официально представился.

– Инспектора Оливера сейчас нет…

– Я зашел всего на пять минут. Мы с Оливером вчера допрашивали заключенную. Вечером я перечитывал свои записи, и у меня появилась еще пара вопросов.

– Я не могу покинуть свой пост, – нерешительно ответил констебль.

– И не надо. Я сам найду дорогу.

Прингл взял с полки связку ключей.

– Вот этот. – Он передал Ратлиджу всю связку, выделив ключ посередине.

– Спасибо.

Хэмиш зловеще молчал, нависая над Ратлиджем как темная грозовая туча. Ратлидж шел по коридору в камеру, где содержали Фиону Макдоналд. Рядом с ее дверью пол в коридоре мыла толстуха в синей форме, лицо у нее раскраснелось от напряжения. Она посторонилась, пропуская Ратлиджа, и вернулась к работе, когда он вставил ключ в замок.

Он заметил, что руки у него дрожат.

Фиона встала ему навстречу с встревоженным видом.

– Инспектор… – осторожно сказала она.

– Вчера вечером… – начал он и тут же перестал притворяться, будто читает заметки. Вместо этого он сказал: – Я пришел, чтобы кое-что прояснить. Если хотите, мы пригласим вашего адвоката.

– Мистера Армстронга я боюсь даже больше, чем вас, – призналась Фиона. – Он так смотрит на меня, что я чувствую себя… нечистой. По-моему, он презирает женщин. По его мнению, нам, женщинам, нельзя доверять… и лучше бы мы вообще не рождались на свет. – Она попробовала улыбнуться, но у нее ничего не вышло.

После короткой паузы она пытливо посмотрела на него. Ратлидж задумался. Что она прочла у него на лице? Но знать ответ на свой вопрос он не хотел.

– Вы сами попросились вести мое дело? – спросила она как будто против воли.

– Нет. Я приехал в Шотландию на розыск пропавшей без вести мисс Грей. До тех пор, пока я не вошел сюда… – Он осекся. В ее лице что-то изменилось. Она напряглась, как будто хотела оградить себя от боли. Может быть, вчера, услышав от Оливера его фамилию, она понадеялась – он приехал ей помочь? Каким-то образом он узнал, что ее обвиняют в убийстве, и считает своим долгом заняться ее делом…

Искорка надежды…

Хэмиш наверняка писал ей о своем командире и о том, чем он занимался в мирной жизни. Сам Ратлидж тоже однажды написал Фионе, он сообщил о гибели Хэмиша, предлагал пустые изъявления сочувствия и заботы. «Он часто рассказывал о вас. Вы были его оплотом и щитом в боях. Он бы хотел, чтобы вы знали, как храбро он умер за свою родину…»

Тогда она поверила утешительной лжи. И даже лелеяла ее…

– Нет-нет, никто мне ничего не говорил… – поспешно ответил Ратлидж. – Видите ли, в Скотленд-Ярде не знают, кто вы такая. Мое начальство больше беспокоит семья Грей.

– Вы бы приехали… если бы знали?

Ратлидж предпочел не отвечать прямо.

– Не мое дело решать, приехать или нет… Все зависит от приказа, а не от личных пожеланий.

– Ваше письмо до сих пор у меня, – сказала Фиона. – А он… писал мне перед концом?

Хэмиш в ту последнюю ночь действительно писал письмо, но после оно насквозь пропиталось его кровью и кровью Ратлиджа. Армейское начальство не сочло нужным отправлять такое письмо адресату, о чем Ратлидж узнал примерно через месяц.

Из-за строгой цензуры в тылу не ведали, какие страдания и какое отчаяние переживают солдаты во Франции. Родные и близкие должны были вселять надежду в смельчаков, которых они послали в бой, и вдохновлять их на подвиги. Но это было возможно только в том случае, если они не знали всей правды. Сами солдаты писали домой то, что, по их мнению, было приятно слышать их родным. Порочный круг лжи оправдывался «военной необходимостью»: самое главное – крепить боевой дух.

Написал ли Хэмиш в предсмертном письме любимой правду о своей гибели? Или угостил ее сладкой ложью, которая могла бы подготовить ее к страшной новости? Приговоренные к смерти не всегда осторожны. Возможно, в последние часы жизни Хэмиш писал, что чувствовал и что считал нужным. Бедный Хэмиш разрывался на части – он ведь хотел умереть до того, как его заставят вести солдат в новую атаку, на верную гибель.

Вслух Ратлидж сказал:

– Наш участок сильно бомбили. Потом трудно бывает найти в грязи письма и тому подобное. – Он не добавил, что погибших людей тоже засасывала вонючая черная трясина, что трупы обгладывали крысы, а однополчане шагали по костям как по бревнам…

В ту последнюю осень неожиданно нашелся рядовой из Ская, который уже несколько недель числился пропавшим без вести. Его не могли найти даже с собаками… После того, как окоп затопила вода, сержант обо что-то споткнулся, упал и выругался. Промокший, он поднялся на ноги и дотронулся, как ему показалось, до осколка. Он слишком поздно понял, что перед ним человеческая лопатка. Остальные части гниющего трупа выплывали на поверхность постепенно, они напоминали переваренную курицу, у которой мясо отходит от костей. Им пришлось терпеть невыносимую вонь еще тридцать шесть часов, прежде чем их сменили.

Ратлидж едва ли мог сказать Фионе Макдоналд правду. Он, как командир Хэмиша, написал ей лживое письмо о гибели жениха. Тогда многие командиры писали такие письма. Его ложь призвана была утешить, исцелить и вселить гордость за умершего, внушить, что его гибель оказалась не напрасной. Паутина лжи опутала его самого…

Ратлидж чувствовал гнев Хэмиша и то, как он мучается, как будто Хэмиш был его второй душой.

– Мой сын назван в честь вас, – сказала Фиона. – Вам не говорили? Иен Хэмиш Маклауд. Хэмишу понравилось бы. Он всегда так тепло отзывался о вас… он вами восхищался.

У Ратлиджа закружилась голова, он услышал, как вскрикнул Хэмиш. Слов он не разобрал, но ему вдруг показалось, что и Фиона услышала голос и узнала его. Он гулким эхом прокатился по просторной тюремной камере.

– Что с вами? – Она подошла к нему, тронула его за плечо. – Вам снова нехорошо? Вчера мне показалось…

– Нет, – сухо ответил он одним усилием воли. В тишине он слышал ее учащенное дыхание и скрежет швабры уборщицы в коридоре. В ушах отдавалось биение собственного сердца. Собравшись с силами, он взял себя в руки. – Извините… Я стараюсь не вспоминать войну.

И Хэмиш довольно отчетливо проговорил: «Ты вспоминаешь войну каждый день, каждый час. И всегда будешь ее вспоминать. Ты выжил и должен за это платить».

Так оно и было.

– Я пришел, чтобы поговорить с вами о матери мальчика.

Ратлидж старался сосредоточиться на том, ради чего он сюда приехал, и приказывал себе забыть обо всем остальном. Ни Фиона, ни он не могут себе позволить снова отклониться от курса расследования.

– Вы ведь наверняка понимаете, что, отказываясь сообщить властям какие-либо сведения о настоящей матери, вы подписываете себе смертный приговор. Если она умерла, расскажите, как и почему это случилось, – вы спасете себе жизнь.

– Вот и здешние полицейские говорят то же самое… Да откуда им знать, спасу я себе жизнь или нет? А если я признаюсь, что задушила ее? Или вытолкнула в окно? Или дала питье, из-за которого у нее помутился рассудок, и бросила ее умирать на холоде?

– Вы действительно так поступили?

– Нет! – воскликнула Фиона. – Если бы я в самом деле убила мать, могла бы я любить ее ребенка? Всякий раз, глядя ему в глаза, я вижу лицо его матери. Как я могла бы растить его, помня, что мать умерла от моей руки? Она доверила мне свою самую большую драгоценность! Вы были на войне, – продолжала она, и глаза ее наполнились слезами, – и вы ужасно страдали. Но вы когда-нибудь задумывались над тем, как тут жилось нам в тылу? Как тяжело, как невыносимо тяжело любить того, кто никогда к тебе не вернется, никогда не подарит детей, которые могли бы быть у нас с ним… Он никогда не обнимет меня ночью, не будет веселиться на свадьбе сыновей и дочерей! Не подбросит на руках внука, не состарится вместе со мной! Вы знаете, что такое смертельная тоска? Мне больно видеть его во сне, просыпаться и понимать, что все кончено… – Из глаз у нее хлынули слезы, она сердито смахнула их. – Я тоже отдала родине свой долг… Я пожертвовала своим будущим! И что же я получила взамен? Ребенка, которого родила другая женщина… но вы и его отобрали!

Судя по ее словам, мать мальчика действительно умерла. Но, глядя в темные глаза и видя в них тревогу, Ратлидж прочел в них кое-что еще – страх. Не за себя, он не сомневался, что за себя Фиона не боится. И никакой вины за собой не чувствует.

Он старался сосредоточиться, призвал на помощь интуицию, чтобы навести мост между тем, что он видел, и тем, что это означало.

Его окружило молчание. Ничего, кроме молчания. И вдруг…

Неожиданно он сообразил: мать ребенка, скорее всего, жива. Но Фиона Макдоналд не смеет называть ее даже для того, чтобы спасти свою жизнь.