Текст книги "Старшие Арканы"

Чарльз Уильямс
Старшие Арканны

Глава 1
НАСЛЕДСТВО

– ..Законченный Вавилон, – проворчал м-р Кенинсби и потянулся к вечерней газете.

– А мне казалось, что Вавилон-то как раз и не закончили, – сообщила Нэнси брату и взглянула на отца – слышит ли он.

Отец промолчал. Только через минуту ему пришла на ум подходящая фраза, что-нибудь вроде:

«Зато теперь он достиг полного завершения», но что с нее было толку? Нэнси опять прицепится, да и сынок не упустит случая вставить словечко. Дети, одно слово. Он перевел взгляд на сестру. Сидит себе у камина, читает, видите ли. Всем довольна. И что уж она там такого интересного нашла?

– Ну, а ты, Сибил, что поделывала сегодня? – спросил он с фальшивым участием, а когда сестра подняла голову, сердито отметил про себя, что кожа у нее словно молодеет с каждым днем.

– Так, кое-что, – отозвалась Сибил Кенинсби. – Прошлась по магазинам, пирог испекла, погуляла, поменяла книги в библиотеке. А после чая решила почитать.

– Славный денек, – с непонятной интонацией бросил м-р Кенинсби. Ему очень хотелось поколебать благодушное настроение сестры, хотя, честно говоря, у нее другого просто не бывает. У Сибил, похоже, все дни хороши. Он снова уткнулся в газету. – Кажется, правительство готовит свежие пошлины на сухофрукты.

Сибил хотела ответить, но раздумала. «Глуповата становлюсь, – подумала она. – Могла бы и пройтись насчет свежих пошлин и сухих фруктов. Да нет, просто лень». Вместо нее заговорила Нэнси.

– Опаздываешь, тетя. Ты должна была ответить:

«Цены, наверное, опять вырастут!». А тебе скажут:

«Только они и растут при этом проклятом правительстве!».

– Может быть, ты позволишь мне самому за себя сказать? – проворчал отец.

– Тогда не тяни, пожалуйста. А то как будто похоронный марш из «Саула» слушаешь11
  «Саул» трагедия итальянского драматурга В. Альфьери (1749-1803).


[Закрыть]. Никак не дождешься, пока кончится, – не сдавалась Нэнси.

– Нэнси опять не ко времени, – тут же ввязался в перепалку Ральф. – Кто же в наше время ставит такое старье?

– Иди ты к черту! – огрызнулась Нэнси. М-р Кенинсби немедленно поднялся.

– Нэнси, не смей выражаться подобным образом в этом доме, – заявил он.

– Ну и ладно, – Нэнси подошла к окну, открыла его, высунулась наружу и заявила всему свету – правда, понизив голос и досадуя за это сама на себя:

– Убирайтесь к черту.

Потом, аккуратно прикрыв окно, сообщила отцу:

– Это было не в доме.

– Нэнси, что-то ты сегодня не в духе, – спокойно произнесла Сибил Кенинсби.

– А хоть бы и так, – не сдавалась Нэнси. – Кто начал-то?

– Не груби тете, – сделал замечание отец. – Она тебе как мать, и она все-таки хозяйка в этом доме.

– И прочая, и прочая… – Нэнси прорвало. – Она – святая. А я – презренная тварь и дочь…

Она осеклась, но было поздно. Отец взял газету, у самой двери обернулся и сухо произнес:

– Сибил, если я буду нужен, то я у себя в кабинете, – и вышел из комнаты.

Ральф ухмыльнулся и подмигнул Нэнси; Сибил внимательно и чуть насмешливо посмотрела на племянников.

– Какой порыв! – проговорила она, ни к кому не обращаясь, и Нэнси не сообразила, злиться ей или восхищаться.

– Неужели отец никогда тебя не раздражает? осторожно поинтересовалась она.

– Нет, моя милая, – безмятежно откликнулась Сибил.

– Неужели ты и на нас никогда не злишься?

– Нет, моя милая.

– Неужели тебя вообще никогда никто не раздражает? – вступил Ральф.

– Конечно же, нет. Какие странные у нынешних детей представления! Почему я должна раздражаться?

– А вот нас отец еще как раздражает, – подытожила Нэнси. – И я сама не знаю, когда начну заводиться. Только все равно не из-за нас с Ральфом весь этот сыр-бор разгорелся. И, между прочим, Вавилонскую башню действительно так и не достроили.

Сибил Кенинсби снова открыла книгу.

– Нэнси, милая, ты ничего не начинаешь, ты просто встреваешь не к месту, – проговорила она и опустила глаза на страницу с таким решительным видом, что Нэнси не осмелилась переспросить, что тетя имела в виду.

Дом затих как и до прихода м-ра Кенинсби, но вскоре тишину нарушил звон колокольчика. Нэнси помчалась в прихожую.

– Не торопись, Агнес, – звонко окликнула она служанку, – я сама открою.

– Не иначе, как Генри пришел, – заметил Ральф после ее исчезновения. – Надо полагать, его пригласили на ужин?

– Да, – проговорила Сибил, не отрываясь от книги. Эта манера отвечать односложно и считать вопрос исчерпанным, словно Сибил вознамерилась буквально следовать заповеди Христа о досужих разговорах, многим не нравилась, и Ральф не был исключением. При необходимости тетя умело поддерживала светскую беседу, а при случае охотно общалась с друзьями, но вместе с тем спокойно обходилась без множества общепринятых фраз и любезностей. Это создавало вокруг нее некоторую пустоту; знакомые вдруг начинали чувствовать, что привычный мир вот-вот рухнет, и они окажутся в неприятном вакууме.

– Ваша тетушка, – заметил как-то раз м-р Кенинсби, – не любит болтать о пустяках. А жаль.

Ральф тогда согласился с ним, Нэнси заспорила, и началось одно из тех бесконечных препирательств, которые так раздражали и одновременно привлекали отца. Раздражали потому, что задевали его достоинство; привлекали потому, что по крайней мере напоминали: достоинство у него все-таки есть, раз его можно задеть. В эти минуты он острее ощущал свою значимость. Еще бы! Он, как-никак, лицо официальное – попечитель психиатрической лечебницы. Правда, в глубине души его уже давно мучила мысль – ну и какой толк от его должности? Ему уже пятьдесят восемь; скоро пятьдесят девять. Конечно, Сибил старше; ей уже за шестьдесят, и она всем довольна. Наверное, через несколько лет и он перестанет страдать от своей никчемности. Да, конечно, со временем и в его душе воцарится мир.

Впрочем, сегодня, сидя в комнате, которая считалась его кабинетом, и просматривая перед ужином вечернюю газету, он думал не о собственном предназначении, а об отвратительном поведении Нэнси.

Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности, наконец. Все его старания… несомненно, она слишком увлеклась… чересчур много общалась с этим молодым человеком, Генри Ли… вот и нахваталась от него. Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен или к чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а на помощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, что однажды она еще пожалеет… Не станет тогда… когда совсем запутается… и всех запутает… путаница запутается… да уж.

Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:

«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; так что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим перед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришь немного с Генри, пока за стол не садились?».

Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша прокашляться, подняться и величественно молвить:

– И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.

Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.

М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что Генри Ли – молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.

В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок. «Курятник, – в который раз подумалось м-ру Кенинсби. – Как раз для Нэнси – лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это мать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе крестник и назвал дочь Сибил, а сына – Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам; во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах – Лотэйр Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!

Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Он думал над этим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок… Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще до начала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему. Но как же она дразнит его – эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан – как всем известно, человек был бедный – вместо простого, полезного, честного наследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекцию игральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости и сохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти в собственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать не хотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, и немаленькую. Но пару лет – по крайней мере, год, – лучше ничего не предпринимать. Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. В ближайшее время он не сможет продать их, – м-р Кенинсби вздрогнул, впервые мысленно произнеся это слово.

– Папа, – сказала вдруг Нэнси, – ты ведь после ужина покажешь нам карты мистера Дункана? – Кенинсби неприязненно усмехнулся, но Нэнси не отступала. – Генри прочитал о них в газете. – Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты в руках. – И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только не разбираешься!

«Ну да, – желчно подумал м-р Кенинсби, – ярмарка, деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под каким наперстком горошина. Тоже мне, знаток!».

– Дорогая, – начал он, – мне тяжело вспоминать… Ведь Дункан был моим хорошим другом.

– Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно… Ему нравилось, когда люди интересовались его коллекцией.

Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибил мелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимый факт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не мог сообразить, как лучше выпутаться. Но Сибил-то чему радуется?

– Я буду вам очень признателен, – вступил в разговор молодой человек. – Мне в самом деле интересно! Наверно, это у нас в крови, – добавил он, подшучивая над Нэнси.

– Ты и гадать умеешь? Погадаешь мне? – щебетала она.

– Немного по картам, немного по руке, ну и немножко по звездам, – сообщил он.

– По руке я и сама могу, – объявила Нэнси. – Я гадала папе и тете тоже. Я только не смогла прочесть папину линию жизни – она вроде кончается на сорока, а он вот он – живой.

М-р Кенинсби, ощущая себя скорее на том свете, чем на этом, опустил голову.

– А мисс Кенинсби? – спросил Генри, слегка наклонившись к ней.

– Она, по-моему, собирается жить вечно, – заявила Нэнси. – У нее линия жизни даже под палец уходит.

Генри странно поглядел на Сибил, но ничего не сказал, и разговор о хиромантии оборвался, когда Ральф заявил, что всякий там спиритуализм и тому подобная ерунда – просто вздор.

– Как вы собираетесь узнать по моей ладони, что в пятьдесят я заболею, в шестьдесят мне перестанет везти, а в семьдесят я уеду в Занзибар?

– Руки – штука странная, – сказал Генри. – О линиях на них до сих пор мало что известно.

– Да? – удивился Ральф.

– Таких красивых рук, как у тети, я ни у кого не видела, – Нэнси искоса взглянула на Генри и отметила, как изумленно шевельнулись его брови. Что и требовалось. Пусть посмотрит и сравнит потом. У нее тоже красивые руки. И все остальное, между прочим, не хуже, чем у других. Она легонько коснулась его плеча и добавила:

– Посмотри сам.

Все посмотрели, даже сама Сибил благосклонно взглянула на собственные руки и мягко согласилась:

– По-моему, довольно милые.

М-р Кенинсби мысленно отметил, что сестра, как всегда, отличилась. Человеку не пристало хвалить самого себя. Что люди подумают, если он вдруг примется утверждать, будто лицо у него «довольно милое»?

– Просто замечательные, – убежденно сказала Нэнси.

– Классные, – подтвердил Ральф.

– Они прекрасны, – серьезно произнес Генри.

– Я видел потрясающую руку в Британском музее, – начал м-р Кенинсби, ощутив, что и ему пора сказать веское слово, – какого-то царя, наверное, египетского. Гигантская голова, а перед ней – огромная рука со сжатым кулаком. – Он для наглядности сжал кулак.

– Я знаю, о чем вы говорите, – кивнул Генри, – это статуя Рамзеса, а рука называется «Рука власти».

– Рука Власти! Мне показалось, что такая рука больше подходит убийце. Нет, конечно, это величественно, – и Нэнси без всякой связи с предыдущим добавила:

– А перед кофе, пожалуйста, покажи нам карты.

Кенинсби опять не нашелся с ответом и мрачно согласился. Когда все поднялись, ему пришлось уточнить у сестры:

– Где они, Сибил?

– В ящике, у тебя в кабинете, – отозвалась она. – И каталог там же.

– Каталог? – поразился Ральф. – Да он был пижон! Завести, что ли, каталог своих старых теннисных ракеток?

– Эти карты, – подчеркнуто торжественно произнес м-р Кенинсби, – не какие-то там потрепанные игральные колоды. Это весьма ценная и редкая коллекция знаменитых карт, в некотором смысле, полагаю, бесценных. Собрать ее стоило немалых трудов.

Нэнси ущипнула Генри за руку, когда они вслед за ее отцом выходили из комнаты.

– Знаешь, он ведь говорил то же самое и раньше, пока они ему еще не принадлежали, я сама слышала.

– Ты говоришь, бесценные? То есть стоят больших денег? – заинтересовался Ральф.

– Не могу сказать наверняка, сколько заплатили бы коллекционеры, но речь идет о весьма значительных суммах. – С этими словами м-р Кенинсби открыл большой деревянный ящик и, вспомнив о Британском музее, повторил мрачно:

– Весьма и весьма значительных.

Сибил достала из ящика солидный гроссбух и предложила:

– Если хотите, я буду читать описания, а кто-нибудь станет называть номера. – Каждая колода помещалась в отдельном кожаном футляре с узкой белой полоской для номера.

– Садится! – заявил Ральф. – Чур, я буду называть номера. Они по порядку идут? Что-то не похоже. Номер девяносто четыре.

– Пожалуй, читать лучше мне, Сибил, – сказал м-р Кенинсби. – Я часто слышал, как Дункан рассказывал о них, и вообще так уместнее. Ты доставай их и называй номера. А молодые люди смогут посмотреть.

– Тогда, будьте добры, подвиньте мне вон то кресло, Генри, – распорядилась Сибил. Ее брат уселся по другую сторону маленького столика, а «молодые люди» столпились вокруг.

– Номер…. – начала Сибил и остановилась. – Ральф, если тебе не трудно, перейди на ту сторону, где Нэнси и Генри, тогда я тоже смогу посмотреть.

Ральф подчинился, не сообразив сразу, что, давая тетушке возможность посмотреть, он сам терял возможность наблюдать за влюбленной парочкой. Сибил, добившись максимального эффекта без видимых потерь, начала снова:

– Номер…

– Боюсь, что тебе это не очень интересно, тетя, – извиняющимся тоном проговорил Ральф.

Сибил только улыбнулась и в третий раз произнесла:

– Номер…

– Не помню ни одного случая, чтобы твоей тете что-то оказалось не интересно, – строго проговорил м-р Кенинсби, отрываясь от каталога, но обращаясь не столько к Ральфу, сколько к Сибил. – И как только ей это удается, хотел бы я знать!

– Папочка, – пропела Нэнси, – тетя у нас – совершенное чудо, но, может быть, мы пока отвлечемся от этой темы и займемся картами?

– Сейчас как раз и «займемся», как ты это называешь, Нэнси, – ответил отец. – Не забывай только, что для меня это суровое испытание, и отнесись к этому посерьезнее.

Нэнси под столом крепко стиснула руку Генри и смолчала. В тот момент, когда сосредоточенная тишина грозила перейти в гнетущую, голос Сибил четко произнес:

– Номер девяносто четыре.

– Девяносто четыре, – прочел м-р Кенинсби. – Франция; около 1789 г . Предположительно, по рисункам Давида. Особая революционная символика. В этой колоде валеты представлены как крестьянин, нищий, трактирщик и санкюлот соответственно; дамы представляют Марию Антуанетту; у каждой – красная полоса вокруг шеи – след гильотины. Короли отсутствуют. Над тузом помещается красный колпак, как символ свободы. По краю каждой карты идет девиз: «Республика, единая, свободная, нерушимая».

– Номер девять, – Сибил достала следующую колоду.

– Девять, – прочел м-р Кенинсби. – Испания, XVIII век. Дворцовые карты на церковные темы кардиналы, епископы, священники. Карты никогда не использовались. Вероятнее всего, были нарисованы в посвящение или в благодарность. Сведения о лицах, изображенных на портретах, смотри в приложении.

– Номер триста сорок один, – сказала Сибил.

– «Очень редкий экземпляр, – произнес м-р Кенинсби. – Одна из древнейших колод Таро. Установить ее происхождение не удалось; карты схожи с колодой XV века из Лувра, но, возможно, созданы еще раньше. Материал – папирус необычной выделки. Четыре масти – обычные для символики Таро жезлы, мечи, чаши и монеты. Порядковые номера Старших Арканов указаны на каждой карте римскими цифрами». Итак, перечисляю: номер один – Жонглер, два – Императрица, три – Верховная жрица, или папесса…

– Кто? – не удержалась Нэнси. – Папа Иоанна? Прости, папочка, я не хотела тебе помешать.

– Четыре – Папа или Иерофант, пять – Император или Правитель, затем по порядку: Колесница, Влюбленные, Отшельник, Воздержание, Сила, Правосудие, Колесо фортуны. Повешенный.

– Славную партию в бридж можно было бы сыграть, – заметил Ральф. – Хожу с «Повешенного»! Повисла неприятная пауза.

– Ральф, если тебе смешно… – начал м-р Кенинсби и замолчал.

– Давайте продолжать, – предложила Сибил. – Я сама сказала бы какую-нибудь глупость, но Ральф меня опередил. Захватывающе интересно!

М-р Кенинсби буркнул что-то под нос и продолжил:

– Смерть, Дьявол, Падающая башня. Звезда, Луна, Солнце, Страшный суд… – он приостановился, чтобы поправить очки. Остальные в полной тишине ждали продолжения. – Двадцать первая – Мир, и последняя карта, нулевая – Шут.

– Ноль обычно бывает в начале, – заметил Ральф.

– Не обязательно, – сказала Сибил. – Он может стоять где угодно. Ноль – вообще не номер, скорее его противоположность.

Нэнси оторвалась от карт.

– Ловлю на слове. А как с числом десять? Ноль там – номер, потому что он – часть десяти.

– Совершенно верно, Нэнси, – подхватил Кенинсби с тайным удовлетворением. – По-моему, девочка поймала тебя, Сибил.

– Ну, если вы считаете, что любое соединение нуля и единицы действительно составит десятку… – Сибил улыбнулась. – Может, это относится не только к числу десять?

– Но мы же не об этом, – торопливо перебила Нэнси. – Разве они не замечательные? Только зачем они нужны? И что означают все эти рисунки? Генри, почему ты так странно на них смотришь?

Генри действительно разглядывал первую карту, Жонглера, так пристально, словно хотел запомнить до мельчайших деталей. На ней был изображен человек в белой тунике; лицо повернуто в профиль и скрыто в тени от черной шляпы. Черный цвет был настолько глубоким, что, казалось, художник перенес на картинку кусочек ночи. Густая тень и короткая острая бородка мешали рассмотреть черты лица. На груди на тунике были вышиты три круга. Первый – из мечей, жезлов, чаш и монет, расположенных по очереди, так что монете внизу соответствовали острия двух мечей наверху; второй круг, внутри первого, состоял, насколько могла рассмотреть Нэнси, из кружков, в каждом из которых находилась одна из старших карт, третий, внутренний круг содержал одну-единственную фигурку, настолько маленькую, что Нэнси не могла понять, что она изображает. Человечек, должно быть, жонглировал; одна рука у него была поднята вверх, другая обращена к земле, а между ними по дуге летали сверкающие шары. В верхнем левом углу карты причудливые виньетки сплетались в какую-то сложную надпись.

Когда Нэнси заговорила, Генри медленно положил карту и перевел взгляд на девушку. Их глаза встретились – обычно они встречались как два океана, две бездонные глубины, сливавшиеся и составлявшие новый океан, – а тут вдруг Нэнси поняла, что вместо глубин видит два пересохших озерца, словно неведомый отлив унес из них всю влагу. Она зажмурилась, как купальщик на пустом берегу под холодным ветром, и воскликнула:

– Генри!

Ощущение мелькнуло и исчезло; Генри уже взял следующую карту и пристально рассматривал фигуру женщины – иерофанта. Она была изображена сидящей на древнем троне между двумя массивными колоннами; облако дыма мрачным покровом клубилось над митрой на голове женщины, а от ног ее водопадами низвергались реки. Одна рука была вытянута вперед, словно указывая потокам направление течения; другая покоилась на тяжелом открытом фолианте с огромными застежками, лежавшем у нее на коленях. И на этой карте в левом верхнем углу стояла та же причудливая надпись.

– Здорово! – выдохнула Нэнси, не отрываясь от карты.

– И все-таки, – спросил Ральф, – они для игры, или для чего? – Он посмотрел через плечо Генри. – Старая Дева, надо полагать; а на первой – Нищий-Сосед.

– Великолепная работа, правда? – сказала Сибил Кенинсби и осторожно взяла одну из тех карт, которые ее брат назвал Старшими Арканами. Она значилась под номером девятнадцать, называлась «Солнце» и содержала очень простой рисунок: на ясном небе во всю ширь сияло солнце, а внизу счастливо играли двое детей – мальчик и девочка. Сибил снова улыбнулась, рассматривая их. – Ну разве не хороши? – прошептала она. Фигурки действительно казались такими живыми, яркими, радостными под благодатным светом, отблеск которого перешел и на лицо самой Сибил, разглядывавшей рисунок. По крайней мере, так показалось Генри, который положил свою карту, пока Ральф говорил, и теперь глядел на Сибил поверх склоненной головы Нэнси. Сибил подняла голову. – Просто совершенство, правда, Генри?

– Они очень хороши, – с чувством проговорил Ли. Он казался немного озадаченным, словно нашел не совсем то, на что рассчитывал.

– Но – что – они – значат? – раздельно проговорил Ральф. – Какой в них смысл?

– Дункан часто повторял мне, – сказал м-р Кенинсби, который уже отложил каталог и стоял у стола рядом со всеми; на высоком лбу с залысинами блестел свет, тонкое, недовольное лицо наклонилось к колоде, – что карты Таро появились в XIV веке, хотя кое-кто считает их египетским изобретением. – Он умолк, как будто говорить больше было не о чем.

– Это же непросто – придумать такое, – со знанием дела произнес Ральф. – Но кому и зачем это понадобилось? Я про то, что они… ну, в общем, штука-то бесполезная, правда?

– У нас есть предание, – осторожно начал Генри, и м-р Кенинсби тут же переспросил:

– У нас?

Молодой человек чуть заметно покраснел.

– Я имел в виду – у цыган, – небрежно заметил он и добавил для Нэнси:

– Все из-за тебя, дорогая. Все время делаешь вид, будто я – настоящий цыган, с табором, жестяным чайником и бабкой с черной трубкой.

– Разве ей не понравились бы эти карты? – с жаром проговорила Нэнси. – Ой, Генри, дорогой, если бы у тебя была такая бабушка, она рассказывала бы нам истории про Таро, а может быть, даже гадала бы по этим – как ты их назвал, папочка? – Старшим Арканам.

– Может быть, посмотрим дальше? – сменил тему Ральф.

– По крайней мере, у меня есть дедушка, – сказал Генри для Нэнси.

– Подумаешь, дедушка! – поддразнила она. – Спорить могу, он живет в доме с электрическим освещением, а вовсе не в таборе под звездами. Может быть, он объяснит нам, что это такое? – она достала последнюю карту, помеченную нулем. Объяснения действительно не помешали бы, потому что карта выглядела весьма необычно. На ней был изображен молодой человек в чужеземной одежде, раскрашенной полосами – черной, серой, серебристой и красной. Ноги и руки его были обнажены, на плече лежал посох, по которому змейкой бежала резьба, а к посоху была привязана круглая сума, чем-то похожая на шары, которыми играл Жонглер. Перед ним танцевала в воздухе стрекоза или какое-то другое крылатое создание; сбоку тянулась к нему рысь или молодой тигр – не то ласкаясь, не то нападая. У человека были очень яркие глаза. Он улыбался так открыто и восторженно, что эта улыбка вызывала даже легкое опасение. Ни один человек в здравом уме не бывает настолько счастлив. Казалось, он только на миг задержался перед тем, как сделать следующий шаг. Никакого заднего плана у карты не было только ровный золотой фон.

– Нет, – сказал Генри, – это довольно трудно. Эта карта – тот самый непредсказуемый фактор.

– Непредсказуемый для чего? – уточнил м-р Кенинсби.

– Ну, – Генри на секунду задумался, – скажем, если хочешь узнать судьбу по картам Таро. Как известно, гадательных систем существует несколько, но ни одна из них не говорит, что означает Шут. Обычно его добавляют к Старшим Арканам – до двадцати двух.

– Их и есть двадцать два, – сказал м-р Кенинсби. – Я только что перечислил все номера.

– Нет, сэр, – ответил Генри словно нехотя. – Это не совсем так. Строго говоря, их – двадцать одна и ноль, как говорила мисс Кенинсби. А ноль – он и есть ноль, ничего, то, что не считается.

– Может, еще какие-нибудь посмотрим? – спросил Ральф.

– А ты умеешь по ним гадать? – с надеждой спросила Нэнси, но Генри покачал головой.

– Не так, как нужно. По крайней мере, пробовать мне бы не хотелось. Но вообще-то это можно; мой дед должен знать, как это делается. Очень любопытные карты, а эта колода – особенно.

– А что в ней такого особенного? – не отставала Нэнси.

Генри ответил, не сводя глаз с карт:

– Говорят, что тасует карты земля, раскладывает дождь, перебирает ветер, а разделяет по мастям огонь. А Старшие Арканы могут объяснить все, что происходит в мире, они есть мера бесконечного танца.

– Какие-нибудь простонародные суеверия, надо полагать? – заметил м-р Кенинсби, от всей души желавший, чтобы его дочь не связывалась с таким суеверием, как этот Генри Ли.

– Скорее всего, так оно и есть, сэр, – ответил молодой человек. – Мой народ любил рассказывать эти истории еще в те времена, когда весь табор собирался вокруг костров.

– Жутко интересно, – сказала Нэнси. – А что такое «бесконечный танец», Генри, миленький?

Он легонько приобнял ее, как только м-р Кенинсби повернулся к ним спиной.

– А разве ты не знаешь? – шепнул он. – Посмотри на седьмую карту.

Она послушно отыскала глазами нужный номер и увидела под монограммой двух влюбленных; обе фигуры в золотистом ареоле, обе – с протянутыми навстречу друг другу руками, обе одеты в шкуры какого-то дикого зверя. Они шли рядом, танцуя, по длинной дороге, которая начиналась с точки на горизонте и выходила на передний план. Рука Нэнси накрыла руку Генри, она улыбнулась ему и сказала:

– Только-то?

– Это, по крайней мере, первый шаг, – ответил он. – Если, конечно, не начинать с Отшельника.

– Сибил, я жду, – напомнил м-р Кенинсби, и Си-бил поспешно взяла следующую колоду, а Ральф с видимым удовольствием собрал колоду Таро и убрал на место.

Но интерес зрителей внезапно иссяк. Генри и Нэнси были заняты собственными чувствами, м-ру Кенинсби и его сыну стало скучно, и через пару минут Сибил учтиво произнесла:

– Не кажется ли вам, что на сегодня довольно? «Она и вправду всегда точно знает, когда остановиться», – подумал про себя м-р Кенинсби, а вслух заметил:

– Как хочешь, как хочешь. Что скажете, Генри?

– А?.. – вздрогнул Генри и тут же согласился, – О, как вам угодно.

– Я за то, чтобы их убрать, – сказал Ральф еще охотнее, чем отец. – Недурственная коллекция. А те, как-вы-их-там-называли – просто главный лот.

Часа два спустя Нэнси провожала Генри до дверей. Звезда, низко висевшая над горизонтом, напомнила ей одну из «как-их-там-называют» карт.

– Ах, дорогой, ты научишь меня предсказывать судьбу по тем картам – ну, по особенным?

– По Таро? – переспросил Генри с легкой иронией.

– Если ты их так называешь, – сказала она. – Я немножко умею гадать по обычным.

– А рука у тебя чуткая? – спросил он. – Тут важно чувствовать, как карты ложатся, не неволить себя, делать то, что они скажут.

Нэнси поглядела на свои руки, пошевелила кистями.

– Почему бы и нет, главное – не торопиться. Ну, испытай меня, Генри, милый.

Он положил обе ее руки к себе на ладонь.

– Мы попробуем, дорогая, – серьезно произнес он. – Мы обязательно попробуем, что ты сумеешь сделать со Старшими Арканами. Если это действительно та самая колода… Как ты думаешь, твой отец не мог бы продать их мне?

– Зачем? Они тебе нужны? – удивилась Нэнси. – Я всегда знала, что ты все-таки настоящий цыган! И ты сменишь обличье и уйдешь к своему племени? Ой, давай, а я стану цыганкой. «Добрый господин, добрый господин», – затараторила она. – И каждый кладет в мою ладонь по фунтовой бумажке, потому что я прекрасна, а Король, может быть, поцелует меня на виду у всех придворных дам. Тебе это понравилось бы? А потом он подарит мне бриллиантовое кольцо, а ты будешь хвастаться им, когда всякие судьи придут к нам пить чай. И не уверяй меня, что не придут, потому что ты станешь судьей, и вы будете обсуждать всякие случаи, а у меня останется только бриллиантовое кольцо, чтобы вспоминать, как Король Англии подарил его нищей цыганской девочке, когда она еще не превратилась в леди Ли и ей не приходилось смягчать сердце своего мужа, чтобы он был подобрее к бедным осужденным, которых приводит к нему полиция. Теперь ты знаешь, о чем я мечтаю, и когда увидишь, что я задумалась, никогда, никогда не мешай мне.

– Вряд ли мне удастся тебе помешать, – заметил Генри.

– Противный! – надулась она. – Ты смеешься над своей бедной Нэнси! Скажи еще, что я болтушка! Что же мне, на пальцах с тобой разговаривать, – она, дурачась, подняла руки и неуклюже воспроизвела несколько жестов из языка глухонемых, – чтобы объяснить, в какой магазин я собираюсь?

Он поймал ее руки в свои и легонько сжал.

– Не хвастайся своей красотой, радость моя, а то когда я стану судьей, придется разбираться с твоим слишком гордым сердечком, и в наказание отправлять твои нежные руки в тюремную прачечную.