Текст книги "Старшие Арканы"

– А я завлеку сына губернатора и убегу, – сказала она, – и напишу балладу о жестоком судье, и о том, как он сначала побил, а потом запер свою милую. Дорогой, тебе пора идти. До завтра, хорошо? Поезжай домой и ложись спать. Спокойной ночи. С тобой ведь ничего не случится, обещаешь?

– Я пресеку любые происшествия в самом начале, – сказал Генри. – Если что-то начнет происходить, оно у меня не обрадуется.

– Хорошо, – сказала она. – А то мне совсем не хочется, чтобы еще что-нибудь происходило. Ну же, спокойной ночи – почему ты все еще здесь? Тебе ведь не очень далеко до дома. К полуночи наверняка доберешься.

Но той же ночью, когда Нэнси уже спала, Генри выехал из Лондона и повел машину на юг. Лишь далеко за полночь он остановился возле одинокого дома в холмах Сассекса.

Глава 2
ОТШЕЛЬНИК

Старик был в комнате один-одинешенек. Он сидел за столом лицом к двери; еще одна дверь находилась у него за спиной. Огромный стол почти целиком занимали причудливо разложенные карты Таро. Время от времени старик осторожно передвигал их с места на место, то делая пометки на листе бумаги, то сверяясь с древним манускриптом, лежащим на краю стола. Карты настолько поглотили его, что он не услышал шагов и поднял голову, только когда открылась дверь. Вошел Генри Ли.

– А-а, Генри! – воскликнул старик. Молодой человек быстро оглядел разложенные карты и улыбнулся.

– Ну как, добрался до чего-нибудь? – спросил он.

– Пока нет, – со вздохом ответил старик. – Не все сразу. Дай только срок, и я обязательно сделаю это. – Он опять вздохнул. – Видишь, я все записываю, так что рано или поздно это случится. Генри кивнул в сторону второй двери.

– А они как? – спросил он, немного понизив голос.

– Я наблюдаю за ними, – откликнулся старик. – Но, знаешь, это слишком сложно. Впрочем, все равно ведь надо. А ты… не хочешь вернуться и помочь мне?

– Почему бы не помочь, – отозвался Генри, снимая куртку.

Аарон Ли поднялся на ноги. Он действительно был очень стар. Судя по маленькой согбенной фигуре, темной коже и лысому черепу, ему исполнилось никак не меньше сотни лет. Однако двигался он не по-стариковски уверенно. Руки твердо опирались о стол, а голос, если и дрожал немного, то от возбуждения, а не от дряхлости.

– Ты хочешь сказать, что напал на след? Что ты узнал? Ты… раскрыл тайну?

Генри присел на край стола и рассеянно взял одну из карт.

– Рано пока обольщаться, – проговорил он. – Мне и самому не верится. Насчет тайны – не знаю. Видно, нам все-таки вместе придется ее разгадывать. Но, – он уронил карту и посмотрел на деда в упор, кажется, я нашел оригинал.

Аарон ахнул.

– Неужели, .. – начал он, и тут его затрясло так, что пришлось опуститься в кресло. Наконец возбуждение спало, и он проговорил:

– Это невозможно.

– Ты уверен?

– Расскажи мне, – воскликнул Аарон, подавшись вперед, – какие они? Почему ты считаешь… – голос у него прервался от волнения, но чуть погодя он справился с собой и опять повторил:

– Расскажи мне. Расскажи.

– Все это довольно неожиданно, – начал Генри, – но ведь с ними никогда не знаешь, чего ждать. Кто может знать, как они лягут завтра? Скажи, ты по-прежнему каждый день раскидываешь карты на мое будущее?

– Конечно, – кивнул Аарон.

– И что выпало мне на сегодня?

– Ничего особенно важного, – ответил старик. – Что-то должно было прийти к тебе, какая-то удача. Туз чаш лег поверх Колеса фортуны, но я решил, что это относится к твоей юриспруденции.

– Стар ты стал, дед, – вздохнул Генри. – Разве чаши означают только денежные дела?

– А что мне оставалось? – запротестовал Аарон. – Расклад был сделан на день – я и представить не мог… Так что же ты все-таки нашел?

– Я уже говорил тебе, что помолвлен, – начал Генри, тщательно подбирая слова. – Так вот, ее отцу досталась в наследство от умершего друга коллекция игральных карт… Ничего интересного, кроме одной колоды. Он нам показывал, и попомни мои слова, это и есть та самая первая колода. Я специально сегодня вечером ездил убедиться.

– Ты их привез? – быстро спросил старик. Генри покачал головой.

– Спешить некуда. Ты лучше вспомни, какая у них Колесница: египетская повозка, запряженная двумя сфинксами, а правит грек, и вся расписана городами и островами?

– Именно так.

– А Смерть – нагой крестьянин, с серпом в руке и сандалиями у пояса?

– Так и есть.

– Значит, все сходится, – заключил Генри. – А теперь пойдем посмотрим на них, я ради этого и приехал.

Аарон поднялся, вынул из кармана куртки ключ и медленно направился к внутренней двери. Генри шел следом. Старик вставил ключ в замочную скважину, повернул и открыл дверь. Пространство за ней от пола до потолка перекрывали тяжелые черные занавеси. Тронув рукой одну из них, старик словно засомневался на мгновение, затем решительно отодвинул ткань, прошел внутрь и придержал полотнище, давая пройти внуку.

Эта комната была меньше предыдущей. Стены ее были задрапированы плотными темными тканями. Она освещалась каким-то странным светом, который не мог проникать сюда ни через окно, ни через дверь. Казалось, сам воздух светился разными оттенками – то наливался красным, словно отблесками далекого пожара, то зеленел, будто пробивался сквозь толщу незримых вод, то темнел, взвихриваясь туманными испарениями, но мгновение спустя туман рассеивался, и комнату заливал чистый свет рассветной зари. Впрочем, ни один из вошедших не обратил внимания на странные сполохи. Оба смотрели на стол, стоявший посреди комнаты.

Он был сработан из какого-то странного дерева и стоял на единственной центральной опоре. У самого пола она разделялась на четыре ствола, каждый из которых, в свою очередь, образовывал четырнадцать ветвей, так что в итоге стол опирался на пятьдесят шесть лап. Столешница была крыта золотом и расписана загадочным узором или, скорее, двумя орнаментами: одним, состоящим из квадратов, а вторым – из кругов, так что взгляд выделял то один, то другой из них, как на шахматной доске. На золотой поверхности помещалось множество маленьких фигурок, каждая около трех дюймов в высоту, тоже из золота и весьма тонкой работы. На первый взгляд, они напоминали шахматные фигурки, только их было больше, и они постоянно двигались. Они перемещались легко и непрерывно, никогда не сталкиваясь, словно подчиняясь какому-то сложному ритму, и вместе с тем по собственной воле. Их было около сотни. Стол издавал тихую музыку – скорее отзвуки, чем звуки. Золотые фигурки точно следовали то убыстряющемуся, то замедляющемуся ритму – если только сама мелодия не была следствием их гармоничного движения.

Медленно и осторожно Генри сделал несколько шагов вперед; он словно боялся, как бы маленькие фигурки не услышали его. Так же вкрадчиво приблизился к столу и Аарон. Оба остановились, не сводя глаз с фигурок. Молодой человек сравнивал их с изображениями на недавно виденных картах. Он быстро нашел фигурки, державшие монеты, мечи, жезлы и чаши. Затем он принялся разыскивать те, которые должны были соответствовать Старшим Арканам. Как только он останавливал взгляд на одной из них, остальные словно таяли, превращаясь в золотистые пятна. И однако, все они были здесь: и Жонглер, танцевавший у самого края круга, подбрасывая и ловя крошечные шары; и Император с Императрицей; и оба Иерофанта – мужчина и женщина; и старый Отшельник с тяжелой поступью, и Влюбленные, кружащиеся, держась за руки; и Колесница, запряженная сфинксами в сопровождении четырех младших арканов; и фигура, зажимающая пасть льву, а рядом – еще одна, прикрывающая ладонью чашу; и фигурка с весами – но на глазах у нее не было повязки. Эти три были обозначены на картах как Сила, Воздержание и Правосудие. Вот вращается Колесо фортуны, его поддерживают два слепца; еще две фигурки несут на плечах шест или, скорее, крест, на котором подвешен за ногу маленький человечек; вот вездесущая и стремительная Смерть, вооруженная серпом; рогатое чудовище, погоняющее две скованные цепью жертвы; башня, растущая и рассыпающаяся на части, чтобы вскоре подняться в новом месте; женщина в короне из звезд; два одинаковых зверя, каждый – с лунным серпом на голове; дети-близнецы с сияющими солнечными дисками у каждого во лбу; небесный судья с трубой возле губ, танцующий со скелетом, наполовину освобожденным от могильных одежд; и одинокая фигура, исполняющая головокружительные пируэты и олицетворяющая Мир. Генри узнавал их одну за другой, припоминая название каждой, а сложный танец не прекращался ни на миг. Через несколько минут молодой человек оглянулся.

– Они точно такие же, до мельчайших деталей, проговорил он.

– И вот этот? – тихо спросил Аарон, указывая на Шута в самом центре.

Фигурка, образующая центральную ось причудливого танца, не двигалась. Рысь (а может быть, это был молодой тигр) около нее тоже не шевелилась. Они словно замерли – человек на бегу и зверь перед прыжком – в самый разгар танца, а вокруг них, скользя, изгибаясь, взлетая легкими балетными прыжками, кружились остальные.

– И он точно такой же, – сказал Генри и медленно повернулся.

Старик шагнул ему навстречу.

– Но тогда, – прошептал он так тихо, что голос его почти слился с музыкой, – тогда мы можем узнать – в любой момент – о чем говорит танец? Мы сможем, наконец, узнать будущее!

– Наверное, – подумав, ответил Генри. – Но ведь Шут неподвижен. Как это сказывается на предсказаниях? Что об этом говорят твои книги?

– Ни одна из них вообще никак не объясняет его, – сказал Аарон.

Минуты две-три они стояли, молча наблюдая за непрестанным движением, слушая несмолкающие звуки и сами меняясь в переменчивом свете. Наконец Аарон произнес:

– Пойдем-ка отсюда. Не стоит смотреть слишком долго, если не изучаешь танец.

Генри, однако, не спешил.

– Сомневаюсь, можно ли постичь танец, не будучи среди танцоров, – задумчиво произнес он.

– Мы и так среди них, – торопливо ответил старик. – Мы там, как и все остальное.

– «Остальное!» – насмешливо перебил Генри. – Остальное – это камни, ветра, корабли. Но ведь они не знают. А чтобы знать… – он внезапно умолк и стоял, погрузившись в размышления, пока дед не потянул его за руку; тогда молодой человек неохотно повернулся к выходу, прошел под занавесями и вернулся в первую комнату. Аарон запер дверь, устроился в кресле за столом и испытующе поглядел на внука.

– И что же ты собираешься делать с этой колодой? – спросил он.

Генри резко поднял голову, отогнал какую-то навязчивую мысль и улыбнулся. Но глаза его при этом оставались серьезными.

– Не знаю, – признался он. – Не забудь, я их и увидел-то совсем недавно.

– А нынешний хозяин, ну, отец этой девицы, он не собирается их продать? – с надеждой спросил Аарон.

Генри побарабанил пальцами по столу.

– Едва ли, – медленно произнес он, – впрочем, сейчас трудно сказать… Предполагается, что после его смерти – а может, и перед ней, – вся коллекция перейдет в распоряжение Британского музея.

– Что? – Сообщение привело Аарона в неподдельный ужас. – Но это же идиотизм. Значит, наверняка продаст, если предложить ему побольше.

Генри покачал головой.

– Не уверен. Он из тех людей, которые легко получают все, что им захочется, и тут же обнаруживают, что оно им совершенно ни к чему. А уж деньги-то ему и подавно не нужны. Он не в силах придумать, что могло бы доставить ему удовольствие, поэтому терпеть не может, когда что-то доставляет особое удовольствие другим. Нет, он не жестокий. Даже добрый по-своему. Но он цепляется за свое, как ребенок за сломанную игрушку – вдруг она ему когда-нибудь понадобится, или вдруг кто-то другой начнет играть с ней.

– А деньги? – упорствовал Аарон.

– Я ведь уже сказал.

– Может быть, он их дочери подарит? – предположил Аарон. – Ты же собираешься на ней жениться?

– Как он отдаст ей одну колоду, если должен передать в музей всю коллекцию? – пожал плечами Генри. – Да, я собираюсь на ней жениться. Думаю… ладно, пока неважно. Но если он отдаст ей все, то будет страдать, потому что нарушил волю своего друга; а если подарит одну колоду, то будет страдать из-за необходимости объясняться с музеем; а если отдаст коллекцию в музей, то будет страдать, что упустил ее.

– Что-то я не понял. Ты же говоришь, он решил хранить ее до самой смерти, тогда как же он ее упустит? – уточнил старик.

– По-моему, он несчастен так, что дальше некуда. Он все думает о том, что потеряет, когда умрет. Всю жизнь он только и делает, что ждет компенсации.

Аарон Ли подался вперед.

– Просто необходимо, чтобы он продал их, или подарил, или потерял, что ли, – беспокойно сказал он.

– Вряд ли их можно потерять, – усмехнулся Генри. – Ты не забыл о силе самих карт?

– Хм, значит, остается насилие… Впрочем, это неблагоразумно, – Аарон рассуждал сам с собой. – Но если просто взять их… взять именно для этой цели… Я не вижу, почему бы этого не сделать?

– У мистера Лотэйра Кенинсби другое мнение на этот счет, – сухо заметил Генри. – Я даже не уверен, что смогу уговорить Нэнси.

– Да она-то тут при чем? – недоуменно спросил старик.

Генри попытался беззаботно улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Хотел бы я знать! Только, имей в виду, я против ее воли не пойду, по крайней мере, пока… Он замолчал и Аарону пришлось спросить:

– Пока – что?

– Пока не узнаю, нельзя ли разыграть карту Влюбленных, – закончил Генри. – Знать – видеть изнутри – понять танец. Ладно, посмотрим. – Он перевел взгляд на внутреннюю дверь и медленно проговорил:

– Нэнси…

– Но ты должен что-то предпринять, и быстро, перебил Аарон. – Мы не можем рисковать. Несчастный случай…

– Или приступ меланхолии, – подхватил Генри, и карты окажутся в музее. Да, ты прав: рисковать нельзя. Между прочим, ты что-нибудь знаешь о Джоанне?

– Я ее уже несколько месяцев не видел, – ответил старик, пожав плечами. – Летом она была здесь. Да я же тебе говорил…

– Я помню, – кивнул Генри. – Она все такая же сумасшедшая? По-прежнему выкликает имена своих давно умерших богов?

Аарон беспокойно шевельнулся.

– Давай не будем об этом. Я ее побаиваюсь.

– Боишься Джоанны? – удивился Генри. – С чего бы это? Чем она может нам помешать?

– Джоанна не в своем уме, и это опасное сумасшествие, – сказал Аарон. – Если она узнает, что Таро могут соединиться со своими оригиналами и мистерия обретет завершение…

– И что тогда смогут сделать старуха и мальчишка-идиот? – спросил Генри.

– Лучше бы ты называл их безумной пророчицей и юным покорным Самсоном, – вздохнул Аарон. – Иногда она представляется мне одной из тех. Если она решит, что тело ее сына найдено и оживлено… если узнает о картах, то вполне может… Безумный Иерофант…

– Может быть, она, наоборот, успокоится, когда узнает, что ее ребенок нашелся? – спросил Генри.

– Ты хочешь сказать: когда узнает, что мы прячем его от нее? – усмехнулся старик. – Спроси у своей крови, что бы ты стал делать, Генри. Твой дух ближе к ее духу, чем мой. Когда мы с ней оба были молоды, я выбрал свое предназначение – постичь смысл танца, а она вообразила, что будет помогать мне в этом, и занялась изучением древних египетских преданий. Тридцать лет она изучала их, и ее ребенок должен был стать Величайшим в этом мире. Он родился, и в тот же день умер… Генри резко перебил его.

– Ты никогда не рассказывал мне об этом. Значит, Джоанна намеревалась создать жизнь в согласии с танцем? Почему умер ребенок? И кто был отцом?

– Может быть, сердце у него было слишком великое, а может, тело слишком слабое: откуда мне знать? – пробормотал дед. – Она вышла замуж за человека знающего, но он вел дурную жизнь и казался ничтожеством рядом с ней. Ей хотелось им восхищаться, а приходилось смеяться над ним… и над собой. Но она так хотела его, что сделала отцом своего ребенка, хотя и не переставала ненавидеть за слабость. Она издевалась над ним, даже била, пока ребенок был у нее в утробе – из любви, смешанной с ненавистью, гневом, пренебрежением и страхом. Ребенок родился семимесячным и тут же умер. Муж сбежал от нее накануне родов и в ту же ночь, пьяный, попал в аварию и погиб. Когда Джоанна узнала, что младенец мертв, она страшно закричала, вот тогда-то с ее лицом и случилась эта перемена. И не только с лицом… Карты Таро, которые она, как и все мы, искала, предания о богах, которые она изучала, и ребенок, который виделся ей Владыкой силы и чье тельце, прожившее только пять часов, лежало перед ней – все это навеки смешалось в ее сознании.

И вот уже пятьдесят лет она ищет его, и называет Осирисом, потому что он умирает, и Гором, потому что он живет, а по ночам обращается к нему с тысячей ласковых имен. У существа, живущего в ее сознании, один и еще двадцать ликов, и все они – образы карт Таро. Когда она найдет те части тела, которые разбросал по всему свету ее враг, он же ее муж, он же Сет, он же – все мы, потому что мы тоже ищем карты, – тогда она снова станет Небесной владычицей, и боги будут служить и поклоняться ей с фимиамом и гимнами. Конечно, она сумасшедшая. Генри, но я бы предпочел иметь дело с тем твоим ненормальным владельцем колоды, а не с ней.

Генри, глубоко задумавшись, молча бродил по комнате, потом остановился и сказал:

– Я, в общем, не понимаю, как она узнает – если только в воздухе учует.

– Она и это может, – подтвердил Аарон. – Ее жизнь не похожа на нашу, а воздух – это ведь старшие карты жезлов.

– Во всяком случае, я не вижу, как она может нам помешать, – ответил Генри. – Шанс у нее был, и она его упустила. А я уж постараюсь не упустить свой. Что же касается Кенинсби… – он опять прошелся по комнате. – Я хочу уговорить их приехать сюда на Рождество. Впереди еще месяц – так что возможности найдутся. Надеюсь, ты не возражаешь?

– И зачем это все? – угрюмо поинтересовался старик.

Генри сел.

– Видно, придется кое-что рассказать Нэнси и ее отцу. Чтобы он отдал нам карты, у него должны быть хоть какие-то причины, и насколько я понимаю…

– Ты что, собираешься показать их? – воскликнул Аарон, оглядываясь на дверь за спиной.

– Почему бы и нет? – небрежно ответил Генри. – Что в этом особенного? А объяснить можно что угодно. Во всяком случае, Нэнси должна их увидеть, тогда ей будет проще уговорить отца.

– Но он же всем расскажет!

– Что он сможет рассказать? – возразил Генри. – И кто ему поверит? А после того, как мы получим карты… Да мы и сами не знаем, что мы тогда сможем! Я уверен, так будет лучше. Предположим, я приглашу Нэнси, а она, надо думать, позовет с собой тетю…

– Ах, есть еще и тетя? – сварливо перебил Аарон. – И сколько же гостей ты намерен зазвать?

– Тетя, – спокойно продолжал Генри, – полная противоположность ее отцу. Такая же невозмутимая и безмятежная, как ., как они. Ничто не может вывести ее из себя; ничто не задевает ее. Однако она не глупа. Но все равно, она – существо совершенно безвредное. Ей будет интересно, но не больше. Так что Нэнси, тетка и отец. От брата я постараюсь избавиться. Такой зануда! Так что их трое, да мы с тобой. Рождество ведь в субботу? Ну, позовем их с четверга до вторника, или еще на день-два. Согласен?

– А он приедет? – засомневался Аарон.

– Почему бы и нет? Конечно, ему не захочется, но, раз ему все равно ничего не хочется, стоит попытаться. Только держи Джоанну подальше.

– Я понятия не имею, где она сейчас, – раздраженно заметил старик.

– Спроси у карт, – безмятежно посоветовал Генри. – Неужели и для этого нужна настоящая колода? – выражение лица у него резко изменилось, он приблизился к столу и заговорил тихо и решительно. – Мы получим их. И тогда, может быть, поймем, что означает Шут и почему он не танцует.

Аарон придержал его за рукав.

– Генри, – прошептал он, – если… произойдет какой-нибудь несчастный случай… кому достанутся карты?

– Перестань! – воскликнул Генри. – Не ты ли учил меня, что насилие несовместимо с мудростью карт?

– Так говорят, – задумчиво произнес старик, – но я не понимаю… во всяком случае, незачем совершенно постороннему…

– Не спеши, – ответил молодой человек и повернулся за курткой. – Мне нужно возвращаться. – Он потянулся и вдруг рассмеялся. – Нэнси пожелала мне спокойной ночи, и вот на что я ее потратил – на разговоры с тобой.

– Поменьше болтай с этой публикой, – проворчал Аарон, – и со своей Нэнси тоже. Генри уже надел куртку.

– Нам с Нэнси о многом надо рассказать друг другу, и, пожалуй, еще ни одна влюбленная парочка не вела таких разговоров. Спокойной ночи. Я сообщу, что мне удастся сделать в Лондоне.

Глава 3
КАРТЫ НАЧИНАЮТ ИГРУ

На Рождество семейство Кенинсби обычно отправлялось в Истборн. М-р Кенинсби обнаружил однажды, что несколько праздничных дней лучше провести в отеле, вместо того чтобы превращать в отель собственный дом. В противном случае молодые люди обоего пола, порознь и компаниями, будут являться в любое время дня и ночи, а Ральф или Нэнси – без конца срываться с места навстречу гостям. И хорошо еще, если при этом они окажутся дома, хуже, если они придут, когда приятелей уже след простыл, тогда начнутся приставания с выяснениями. Перед напором молодости м-р Кенинсби чувствовал себя совершенно беспомощным. Поэтому каждый год он щедро предоставлял домашним возможность развлекаться каждому на свой лад. Правда, понять, ради кого же это делалось, так и не удалось. Предполагалось, что для Сибил это – необходимость, а для детей – удовольствие. И вот уже несколько лет они ездили в один и тот же отель, где м-р Кенинсби проводил время за игрой в бридж, наблюдал за шумными развлечениями молодежи и обсуждал проблемы современной цивилизации с другими достойными джентльменами.

Порой он слегка досадовал на неблагодарность Сибил. Ему казалось, что даже полная удовлетворенность, которая была ее обычным состоянием и которую он считал «заторможенностью», в новой обстановке могла бы окраситься маленькой толикой благодарности. В отеле всегда находилось несколько приятных женщин, с которыми никто не мешал Сибил болтать сколько угодно. Конечно, она радовалась поездке – но все-таки не настолько, чтобы удовлетворить м-ра Кенинсби. Он с ума сходил от этого неизменного благодушия. Ее, похоже, радовало все, а вот его ничего не радовало.

Но в этом году все пошло наперекос. Началось с Ральфа, который смущенно поведал, что хотел бы отправиться на праздники к одному приятелю, семья которого жила в Льюсе. М-р Кенинсби очень сдержанно (по крайней мере, так казалось ему самому) дал понять, что не одобряет подобных отступлений от распорядка жизни семьи. Он не стал бы возражать против летних каникул у друзей (он сам в это верил), но Рождество – особая статья.

На самом деле обычно под Рождество м-р Кенинсби начинал острее осознавать ход времени, приближение старости и смерти. Каждое Рождество неизбежно приносило маленькие, но необратимые перемены. Помнится, детство его как-то незаметно ушло, а на смену пришла юность, потом он женился, а теперь уже и сын с дочерью давно распрощались с детством и скоро лишатся права на юность, тогда для него останется только две возможности: либо он успеет увидеть третье поколение, либо Рождество для него перестанет быть Рождеством. Каждый год в этот праздник, удерживая возле себя Нэнси и Ральфа, м-р Кенинсби чувствовал, что отодвигает обе неприятные возможности и входит в Новый год так, словно никакого Нового года и нет, а есть лишь один и тот же непрерывно длящийся год.

В этом году смерть Дункана неприятно поразила его, а если еще они с Сибил и Нэнси – между прочим, помолвленной Нэнси – останутся без Ральфа, то угроза неизбежного одиночества окажется слишком ощутимой. Возникнет дыра, и ее нечем будет заполнить, нельзя же без конца тешить себя тем, что ты – попечитель сумасшедшего дома, обладающий определенными привилегиями – например, проходить к столу перед старшими сыновьями младших сыновей пэров.

Он и сам уже не помнил, когда и оде вычитал эту чушь и зачем рассказал об этом Сибил. Даже всех наследников младших сыновей пэров не хватило бы, чтобы заполнить пустоту, давным-давно проникшую в его сердце и с тех пор навечно поселившуюся там. От нее нельзя было избавиться, она сопровождала его в офис, способна была отравить любые занятия, проникала в семью, в дом, в отношения со знакомыми и в политику, в сон и в еду, но иногда она разрасталась до такой степени, что заливала улицы, по которым он ходил каждое утро, заполняла весь дом, таращилась на него бессмысленными заголовками газет. «Премьер-министр, читал он в такие дни, – представил новый законопроект», – и вдруг слова отделялись друг от друга и теряли смысл. Что такое «премьер-министр»? Пятно, клякса, ничтожество – и опять перед ним «Тайме», завтрак на столе и Сибил.

После вероломного отступничества Ральфа м-р Кенинсби подсознательно уже хотел перемен и для себя. Поэтому массированные намеки Нэнси на возможность провести Рождество всем вместе у дедушки Генри были встречены куда благосклоннее, чем обычно встречались подобные предложения. Он не видел в этой поездке ничего особенно привлекательного для себя лично – но зато у него под рукой будут Нэнси и Генри, чтобы свалить на них всю вину за перенесенные неудобства, скуку или мрачное настроение и отвлечься от мыслей о Ральфе, его измене, неизбежных переменах и возрасте. Существовало и еще одно соображение. Сибил обрадовалась, когда он намекнул ей, что не прочь принять предложение.

– Боюсь только, тебе будет слишком скучно, – сказал брат – Да нет, не думаю, – ответила сестра. – Для этого нужно кое-что посильнее.

– И мы ведь не знаем, каков он, этот дед, – добавил м-р Кенинсби.

– Наверняка человек, – отозвалась Сибил, – значит, уже чем-то интересен.

– Послушай, Сибил, – заговорил м-р Кенинсби, едва сдерживая раздражение, – ты говоришь ерунду. Не может любой человек быть интересен.

– А как же иначе? – спокойно удивилась Сибил. – Ты слышал, чтобы кто-нибудь жил, например, отдельно от своего тела? Ну, а тело – такая замечательная, интересная вещь, что об остальном можно и не беспокоиться.

Но брат не желал оставлять волновавшую его тему.

– Насколько я помню. Генри не предупреждал, что дед прикован к постели? – проворчал он.

– Вот и прекрасно, – порадовалась Сибил, – значит, он не доставит нам никаких забот. Ты же понимаешь, Нэнси и Генри будет явно не до того, а нам с тобой все-таки посвободнее.

– Ну вот, не хватало мне еще кормить с ложки дряхлого старца, – вскинулся м-р Кенинсби. – Нет, я же помню: Генри уверял, что его родственник неплохо сохранился. Он говорил тебе еще что-нибудь?

– О Господи, конечно, нет! – воскликнула Сибил и спустя полминуты неожиданно добавила:

– Хорошо звучит.

– Что именно? – опешил м-р Кенинсби. Он испугался, что пропустил в разговоре какую-то важную деталь.

– А вот это; «О Господи», – повторила Сибил, отчетливо произнося слова. – Фраза совсем короткая, а все понятно, правда? Я не люблю часто повторять «Боже милостивый»; люди не всегда понимают, что значит «милостивый».

– Иногда ты становишься так же невыносима, как Нэнси, – заметил брат. – Не понимаю, какой в этом смысл. Зачем вообще говорить: «Боже милостивый»?

– Да ведь обычно больше и сказать нечего, объяснила Сибил и торопливо добавила, – извини, дорогой, я как-то не подумала… – она замолчала, подбирая слово.

– Я знаю, – сказал м-р Кенинсби, словно уже услышал его, – но не могу счесть шутки подобного рода признаком хорошего тона. Юмор вполне может обходиться и без оскорблений.

– Пожалуйста, прости меня, Лотэйр, – кротко произнесла Сибил. Она старалась не называть так брата, поскольку для него имя «Лотэйр» как раз и было оскорблением, начисто лишенным юмора. Сибил уже трижды пожалела, что не следила за словами. И так не хватает времени порадоваться всему в жизни. Вот как с этим именем… Они могли бы вместе с удовольствием пробовать его на вкус… но она любила брата и никогда не стала бы навязывать ему чудеса Бога милостивого, поэтому поспешно сменила тему:

– Нэнси так спешит навстречу будущему.

– В ее возрасте вполне естественно ждать будущего, – заметил м-р Кенинсби.

– А в нашем, – подхватила Сибил, – когда остается уже немного времени, о будущем как-то и не думается: настоящее вполне устраивает.

М-р Кенинсби чуть не сказал «Боже Милостивый», но совершенно с другой интонацией. Выждав пару минут, он продолжал:

– Знаешь, Генри предложил отвезти нас на своей машине.

– Ну что же, очень мило с его стороны, – отозвалась Сибил и дала вовлечь себя в разговор о том, что необходимо взять с собой в поездку.

В конце разговора брат неожиданно произнес:

– Да, кстати, отбери из коллекции карт самые интересные. Захватим их с собой, и каталог заодно. Особенно – ту колоду, которую мы как-то вечером смотрели. Нэнси просила. У этого старика, кажется, есть нечто похожее, они с Генри хотят сравнить. Обычные цыганские штучки! Но раз им нравится… Он обещал показать ей какие-то фокусы.

– Хочется верить, – заметила Сибил, – что она не станет демонстрировать их нам, пока не потренируется. Не то, чтобы я не люблю сюрпризы. Просто карточные фокусы и святость плохо совместимы.

– Святость! – насмешливо фыркнул м-р Кенинсби. – Это у Нэнси-то?

– Дорогой мой, она влюблена, – серьезно напомнила сестра.

– Ну, и при чем здесь святость? – торжествующе вопросил м-р Кенинсби и сполна насладился молчанием Сибил. А что она могла объяснить человеку, который не видит очевидной связи между любовью и святостью?

Нэнси не рискнула бы назвать «фокусами» то, что пережила этим вечером, хотя неделю назад, заговорив о картах, Генри воспользовался именно этим словом. До Рождества оставалось дней десять. За те две недели, что прошли после знакомства с коллекцией м-ра Дункана, карты не раз возникали в разговорах молодых людей. Нэнси в полной мере было свойственно любопытство молодости. Таинственные намеки Генри уже всерьез заинтриговали ее. Для начала Нэнси сама еще раз рассмотрела карты и перечитала их описание в каталоге, затем прочла статью «Таро» в энциклопедии, но ясности это не прибавило.

Этим вечером, уютно устроившись перед камином, она ласково теребила пальцы Генри, но вдруг повернулась и взглянула молодому человеку прямо в глаза.

– Генри, милый, в чем там все-таки дело с этими картами? Ты так многозначительно говоришь о них…

– Ничего удивительного, – согласился Генри. – Это очень важно, а насколько – возможно, будет зависеть как раз от тебя.

– Генри! Ты смеешься надо мной, да? Перестань немедленно, иначе я обижусь!

– Я могу перестать, но тогда ты так и не узнаешь, что потеряла, – невозмутимо продолжал Генри.

Нэнси протянула к нему руки и трагическим голосом проговорила:

– О я несчастная! А если я сделаю вид, что и не хочу ничего знать, – как ты тогда будешь выглядеть? Нечестно пользоваться таким преимуществом.

– Если ты действительно не хочешь знать, – задумчиво проговорил он, – я наверняка не стану тебе ничего рассказывать. В этом-то все и дело. Ты действительно хочешь знать?