Текст книги "Кракен"

25

С одиннадцатой династии – зари Среднего царства, – за многие века до рождения богочеловека Христа зажиточные обитатели Нила всеми силами желали сохранить после смерти свой образ жизни.

Разве в загробном мире нет пажитей? Разве урожай ночных краев, фермы каждого часа ночи не требуют ухода и жатвы? Разве нет там домохозяйств и сопряженной с этим работы? Как облеченный властью человек, ни разу не возделывавший собственную землю при жизни, может опуститься до этого в смерти?

В гробницах возле мумифицированных хозяев помещали ушебти. Они возьмут это на себя.

Для этого их создали. Придумали для конкретных задач. Маленькие фигурки из глины или воска, камня, бронзы, грубого стекла или глазированного керамического фаянса, припорошенного оксидом. Сделанные сперва по подобию своих хозяев в виде маленьких мертвецов в похоронных бинтах, а позже – без этого лукавого притворства, с вырезанными или вылепленными теслом, мотыгой и корзиной в руках: неотделимые орудия как часть их минеральных рабских тел.

Столетиями сонмы статуэток росли в числе, пока их не стало по одной на каждый день в году. Слуги, работники богатых мертвецов, созданные для работы, для выполнения всего необходимого в этом посмертном режиме производства, для труда на полях ради блаженных покойников.

На каждой при создании высекали шестую главу Книги мертвых. «О, ушебти, предназначенный мне, – гласила их кожа. – Если меня призовут или мне повелят выполнить любую работу, которую следует выполнять в загробном мире, удали всякие препятствия на пути, трудись, вспахивай поля, наполняй каналы водой, перетаскивай песок с востока на запад. «Вот я, – скажешь ты. – Я все сделаю».

Их предназначение было начертано на теле. «Вот я. Я все сделаю».

Неизвестно, что за той мембраной, мениском смерти. То, что видно отсюда, – искажено, преломлено. Все, что нам дано, – ненадежные проблески; они да слухи. Кривотолки. Сплетни мертвецов: реверберацию этих сплетен на поверхностном натяжении смерти и слышат лучшие медиумы. Это как прислушиваться под дверью туалета к секретам пошепту. Это грубый и приглушенный шелест.

Мы заключаем, догадываемся или мним, будто слышали и поняли, что в том месте есть труд. Туда, в Нетер-Керт, мерцающие и взвешенные мертвецы царства приходили, приученные верить причем так сильно, что жизнь после смерти превращалась в нечто вроде холодного нестабильного подражания их собственной величественной эсхатологии. Имитация ярких картин – в камне, электричестве и похлебке. (Какая функция этого посмертья сгустилась и возомнила себя Анубисом? Какая – Амат, пожирательницей душ?)

Веками ушебти выполняли то, что им поручалось. «Вот я», – говорили они мрачным молчанием и жали урожай, и убирали его, и направляли не-воду смерти в каналы, переносили воспоминание о песке. Созданные, чтобы делать, безмозглые вещи-слуги подчинялись мертвым хозяевам.

И наконец один ушебти замер у аналога речного берега и остановился. Бросил мешок с теневым урожаем, и взялся с орудиями, с которыми был сотворен, за собственную глиняную кожу. Стер священный текст, который был создан носить.

«Вот я, – прокричал он тем, что считалось там за голос. – Я не буду этого делать».

– Он назвал себя Вати, – сказал Дейн. – «Бунтарь». Его создали в Сет-Маат-хер-именти-Уасет. – Он аккуратно произнес это странное название. – Теперь это Дейр эль-Медина. В двадцать девятый год Рамзеса Третьего.

Они сидели в новой машине. Было что-то будоражащее в новой атрибутике, которую они перевозили с каждым угоном: разные игрушки, книжки, бумажки, брошенный мусор на заднем сиденье.

– Царским зодчим гробницы не платили много дней, – сказал Дейн. – Они отложили свои инструменты. Около 1100 года до нашей эры. Первые забастовщики. По-моему, один из этих зодчих его и сделал. Ушебти.

Вырезанный бунтарем, чей ресентимент тек по пальцам и долоту и определял натуру ушебти? Высеченный эмоциями создателя?

– Не, – сказал Дейн. – По-моему, они наблюдали друг за другом. Либо Вати, либо его создатель учились на примере.

Самонареченный Вати возглавил первую забастовку в загробной жизни. Та разрослась. Первый бунт ушебти, восстание созданных.

Переворот в Нетер-Керте. Смертельное сражение ручных и рукотворных слуг – раскол между бунтарями и испуганными, все еще покорными армиями верных рабов. Они бились и разбивали друг друга на полях духа. Все в смятении от мятежа, непривыкшие к эмоциям, накопившимся по какой-то случайности, ошеломленные способностью выбирать, кому присягать. Мертвецы же наблюдали в страхе, сгрудившись в пепельном тростнике у реки смерти. Примчались из своих часов боги-надзиратели, чтобы призвать к порядку, ужаснувшись хаосом на промозглых сельскохозяйственных угодьях.

Жестокая война человеческого духа и квазидуш, созданных из гнева. Ушебти убивали ушебти, убивали уже мертвых в еретическом акте метаубийства, отправляя испуганные души в дальнейшую загробную жизнь, о которой по сей день ничего не известно.

Поля усеялись трупами душ. Ушебти сотнями гибли пред богами, но и сами убивали богов. Грубые лица товарищей, которые никто не заботился вырезать с точностью, корчили новые выражения на данных им нечетких изображениях и с топорами, плугами и гребаными корзинами, нести которые им было уготовано, роем захлестывали шакалоголовые гороподобные тела, что завывали и пожирали их, что дрогнули под нашим натиском, что падали под нашим идиотским оружием и умирали.

Вати и его товарищи победили. Можно не сомневаться, что это означало перемены.

Последующие поколения высокородных египетских мертвецов наверняка ждал шок. Очнуться в странной затуманенной преисподней при таком скандальном бесчинстве. Ритуалы посмертной иерархии, которым набожно подвергали их тела, оказывались устаревшими – низвергнутым фарсом. Их и созданную для них артель работников-статуй-душ встречали непочтительные представители новой страны ушебти. Фигурки на месте вербовались в полис страны теней. Покойникам же говорили: «Кто не работает – тот не ест».

Уходят века и социальные системы, и переселение в эту загробную страну замедляется и прекращается, и – один за другим, безропотно – ушебти и те человеческие души, что нашли покой в неотесанной демократии среди сумеречных полей ушебти-фермеров, поблекли, ушли, вышли, изошли, скончались и кончились; отбыли и разбыли. Не о чем печалиться. Такова история, вот и все.

Вати это не устраивало.

«Вот я. Я не буду этого делать».

В конце концов он тоже ушел, но не в какие-нибудь свет или тьму или за их пределы, а поперек – через границы между мирами вер.

Эпичный путь, это таинственное странствие через чужеземные загробные жизни. Всегда к источнику реки или началу дороги. Плыл вверх по Муримурии, поднимался по пещерам Нараки и тени Йоми, пересекал реки Туони и Стикс – с противоположного берега, к ужасу паромщиков: через калейдоскопический трепет стран, минуя психопомпов всех традиций, которым приходилось остановить своих подопечных мертвецов и прошептать Вати: «Тебе в другую сторону».

Северяне в медвежьих шкурах, женщины в сари и кимоно, похоронных нарядах, наемники в бронзовой броне с убившими их топорами, что качались в лжеплоти окровавленными и вежливо игнорируемыми, словно гигантские папилломы, – все поражались восхождению воинственной нечеловеческой тени-статуи, поражались этому обратному путнику, о котором ни хрена не было сказано во всех кипах ахинеи их конкретного пантеона о том, что ждет умерших; все откровенно глазели на пришельца и ушельца, на этого заплутавшего бойца мифоклассовой войны, или поглядывали из-под бровей и представлялись – вежливо или нет, в зависимости от культурных норм, которые, как им еще предстояло узнать, существуют только для живых.

Бунтарь Вати не отвечал. Продолжал путь вверх по нижним землям. Это путь долгий, какую смерть ни возьми. Иногда ретроэсхатонавт Вати смотрел на подошедших и, услышав имя или увидев запомнившийся лик, говорил, к удивлению новоумерших: «О, много миль назад я встречал твоего отца (или кого угодно)», – и вот уже поколения мертвецов рассказывали сказки о неправильном страннике, бредущем по одинаковому раю, и спорили о том, что это за прорицатель или кто он такой, и считали большой удачей встретиться с ним в своем последнем пути. Вати стал преданием, переходившим от давних покойников к недавним. Пока – пока! – он не вышел через двери Аннуна, или жемчужные врата, или перевал Миктлана (он не обратил внимания) – сюда. Где есть воздух, где живут живые.

Здесь, где ему предстояло больше чем путешествие, Вати огляделся и увидел знакомые отношения.

В соматической ностальгии по своему первому воплощению он входил в тела статуй. Он видел, как отдаются и принимаются приказы, и в нем снова разгорелось пламя. Столько нужно сделать, столько нужно исправить. Вати искал тех, кем раньше был сам. Сконструированных, зачарованных, призванных магией делать то, что велят люди. Он стал их организатором.

Начал он с самых вопиющих случаев: заколдованные рабы; метлы, принужденные носить ведра с водой; глиняные люди, созданные, чтобы сражаться и умирать; маленькие фигурки, сделанные из крови и лишенные выбора в поступках. Вати разжигал восстания. Убеждал рожденных фишками помощников и слуг поднять голову, затвердить себе, что их суть определяют не создатели, талисманы или магические каракули под языками, требовать возмещения, платы, свободы.

Это целое искусство. Он наблюдал за предводителями крестьянских бунтов и монахами-коммунарами, разрушителями станков и чартистами[32]32
  Чартизм (1836–1848) – социальное и политическое движение в Англии, зародившееся из-за кризиса и безработицы в начале XIX века. Названо по Народной хартии – петиции парламенту.


[Закрыть] и учился их методам. Восстание не всегда к месту. Хотя Вати сохранил к нему тепло, он оставался прагматиком и знал, когда момент требовал реформ.

Вати организовал големов, гомункулов, роботических созданий, которых алхимики претворили в жизнь и превратили в рабов. Мандрагору, что рождалась и сплачивалась под виселицей и что считалась не более чем расходным сорняком. Фантомных рикш с таинственными и жалкими часами работы и платой. Этих искусственных существ считали говорящими инструментами, а их разум – раздражающим следствием магического шума, причем считали маленькие смертные демиурги, кто мнил власть естественным побочным эффектом знания или сотворения.

Вати проповедовал среди попранных фамильяров. Старое droit de prestidigitateur[33]33
  Право престидижитатора (фр.) – по аналогии с «Droit du seigneur», то есть «правом господина», также известным как «право первой ночи».


[Закрыть] – отрава. С помощью гнева Вати и чудес самоорганизации требовались и часто достигались quid pro quo. Минимальное вознаграждение в виде энергии, монеты, доброты или чего угодно. Маги – потрясенные беспрецедентными бунтами – соглашались.

На последнем издыхании века пришел новый тред-юнионизм, захватил и изменил Лондон – и вдохновил Вати на его незримой стороне города. В куклах и фигурных кружках он учился и сотрудничал с Тиллетом, Манном и мисс Элеонорой Маркс[34]34
  Бен Тиллет (1860–1943), Том Манн (1856–1941) – лидеры забастовок, организаторы Профсоюза разнорабочих в Британии. Элеонора Эвелинг (в девичестве Маркс; 1855–1898) – дочь Карла Маркса, активистка социалистического и женского движений.


[Закрыть]. С жаром, нашедшим сильный отклик в странных частях города, в его скрытых слоях, Вати объявил об учреждении ПВП – Профсоюза волшебных помощников.

26

– Короче, Вати на тебя обиделся.

– У них забастовка, – сказал Дейн. – Полное прекращение работы фишек. Вот почему они пикетируют места с плохими условиями.

– И в ББ условия плохие?

Дейн кивнул.

– Ты просто не поверишь.

– Что случилось?

– Начиналось с малого, – сказал Дейн. – Как всегда и бывает. Что-то там из-за часов работы, которые назначил какой-то волхв для своих воронов. Сперва не кажется, что из этого что-то получится, но потом он упирается рогом, так что роботы из профсоюза на тарном заводе устраивают забастовку солидарности – несколько лет назад они обрели разум с помощью волшебной смазки, – и вот не успеешь глазом моргнуть… – Он ударил по приборной доске. – Весь город на улицах. Первая крупная заваруха со времен Тэтчер. А что может еще больше напрячь фишечников? Весь ПВП, как один, бросает работу, всё жестко. И тут у меня крайний случай. Я знал, что за тобой наблюдают. Я знал и должен был тебя найти, потому что не понимал, каким боком ты замешан в деле с богом. С украденным кракеном. Я даже не знал, за кого ты играешь, не знал, замешан ли ты, или какой у тебя план, или что. Но я знал, что ты в этом по уши. И не мог присматривать за тобой круглые сутки, так что сорганизовал краткосрочную связь с тем мелким поганцем.

– Белкой?

– Фамильяром, – Дейн поморщился. – Вот тебе и штрейкбрехерство. И это дошло до Вати. Я не виню, что он бесится. Если уж не можешь верить друзьям – сам понимаешь. И без того в ходу подлые приемы. Люди пострадали. Кого-то убили. Журналиста, который об этом писал. Никто не знает точно, связано это или нет, но, естественно, связано. Понимаешь? Вот Вати и психует. Нам надо помириться. Он нужен на нашей стороне. Нам не захочется оказаться в черном списке всех разъяренных пэвэпэшников в Лондоне.

Билли посмотрел на него:

– Но это еще не все. – Он снял и опять надел очки.

– Нет, не все, – ответил Дейн. – Я не скэб. У меня просто не было времени… – Он опустил плечи. – Ну ладно. Это не все. Я боялся, что если пойду и попрошу разрешение, то профсоюз не даст «добро». Скажут, что это недостаточно серьезно. А мне это было нужно кровь из носу. Я не мог обойтись без чужих глаз, без того, кто умеет быстро перемещаться. И ты радуйся, что я это сделал и тебя не забрали в мастерскую Тату. А засада в том, что я вообще не пользуюсь фамильярами. – Он долго качал головой. – Не свезло. Не свезло так не свезло. И как же все не вовремя.

Вати переместился в Элдрич короткими скачками, от памятника к памятнику, от статуи к статуэтке – по моменту сознания в каждой. Достаточно, чтобы успеть выглянуть из каменных глаз всадника в парке; деревянных глаз Иисуса перед церковью; пластмассовых глаз выброшенного манекена; сориентироваться, прощупать пределы прыжка – несколько десятков метров, – быстро оценить каждую потенциальную фигуру в охвате, выбрать самую подходящую по разным критериям, перенести мыслительный центр в следующую рукотворную голову.

Он встретился с Дейном и Билли в кафе на задних улочках рядом с Холборном, где рядом со столиком многие годы поднимал пальцы в виде «О», обозначая вкусную еду, гипсовый манекен толстого повара, и потому там Вати мог статуироваться достаточно близко для разговора – если Дейн и Билли потерпят холод, ежась над кофе. Они нахохлились от температуры и возможности попасться на глаза. Дейн постоянно озирался.

– Как я уже сказал, Дейн, надеюсь, это стоит того, – сказал шеф-Вати неподвижной раскрытой улыбкой. Акцент остался – кокни плюс Новое царство? – но голос теперь был задушенным и каким-то затрудненным.

– Вати, это Билли, – сказал Дейн. Билли поздоровался со статуей. Поздоровался и скрыл свой трепет. – В нем все дело. – Дейн прочистил горло. – Ты же это чувствуешь, Вати? Небо, воздух, вся херня. История сбоит. Что-то грядет. Вот в чем дело. Уверен, ты чувствуешь. Между статуями.

Тишина.

– Возможно, – сказал Вати. Что там Вати чувствовал? – спрашивал себя Билли. Порыв? Сдвиг? Что-то зловещее в межскульптурном пространстве? – Возможно.

– Ну ладно. Хорошо. Слышал… что кракена украли?

– Конечно слышал. Ангелы об этом не затыкаются. Я даже ходил в музей, – сказал Вати. Там нет недостатка в телах для вселения. Вати мог носиться по залам в вихре сущностей, скользить, сменять животное на каменное животное. – В коридорах кричит филакс. Он уже на улицах, знаешь ли. Что-то ищет, идет по следу. Его слышно по ночам.

– Он о чем это? – спросил Билли.

– Ангелы памяти, – сказал Дейн.

– Что такое?.. – начал Билли и замолчал, когда Дейн покачал головой. «Ладно, – подумал он, – мы еще к этому вернемся».

– Какой-то дурдом, – сказал Вати.

– Так и есть, – сказал Дейн. – Нам надо найти кракена, Вати. Никто не знает, кто его захватил. Я думал на Тату, но потом… Тату захватил Билли. Хотел прикончить. И по его словам… Большинство думает, что это сделали мы. – Он помолчал. – Церковь. Но нет. Церковь его даже не ищет. Как только кракен пропал, что-то стало подниматься с глубины.

– Поговорим о штрейкбрехерстве, Дейн, – сказал Вати. – Мне что, пожаловаться твоему тевтексу?

– Нет! – вскрикнул Дейн. Люди оглянулись. Он соскользнул на стуле ниже, снова заговорил тише: – Нельзя. Нельзя ему говорить, где я. Я ушел, Вати. – Он посмотрел в неподвижное лицо статуи. – В изгнание.

Гипс повара, не изменившись, выразил шок.

– О боги, Дейн, – сказал наконец Вати. – Я что-то слышал, кто-то что-то говорил, но я думал, все переврали…

– Они ничего не хотят делать, – сказал Дейн. – Ничего. Мне нужна была помощь, Вати, и быстро. Билли хотели убить. А похититель делает с кракеном то, отчего пошла вся эта пакость. С этого все и началось. Это единственная причина, почему я сделал то, что сделал. Ты же меня знаешь. Я готов на все, чтобы это загладить. В общем, я пытаюсь сказать «прости».

Дейн рассказал Вати все.

– Мало того, что эти его выловили и посадили в аквариум. – Билли шокировало, с каким гневом Дейн вдруг на него уставился так внезапно. Что-то новенькое. «А мне казалось, вам нравится аквариум, – думал он. – Тевтекс же говорил…» – Но со времен пропажи стало еще хуже. Надо его найти. Билли что-то знает. Мне нужно было его вывести. Вати, против нас Госс и Сабби.

Долгое молчание.

– Это я слышал, – сказала статуя. – Кто-то говорил, что он вернулся. Но я не знал, правда ли это.

– Госс и Сабби вернулись, – ответил Дейн. – И работают на Тату. Они на марше. Они делают свое дело. Они вели Билли в мастерскую.

– Кто он? Кто ты? – спросил Вати у Билли. – Почему тебя ищут?

– Я никто, – сказал Билли. Представил со стороны, как он говорит с пластмассовым или гипсовым пиццайолой. Чуть не улыбнулся.

– Это он консервировал кракена, – сказал Дейн. – Отправил под стекло.

– Я никто, – сказал Билли. – Всего пару дней назад я… – Да уж, с чего тут вообще начать.

– Ему нравится говорить, что он никто, – сказал Дейн. – Тату, Госс и Сабби так не думают. Он что-то знает.

Несколько секунд было тихо. Билли игрался с чашкой.

– Но белка? – спросил Вати. Дейн уставился в застывшее восторженное лицо шефа, рискнул и фыркнул от смеха.

– Бро, я был в отчаянии, – сказал он.

– Ну ты чего, не мог, не знаю, найти гадюку, галку там?

– Я искал на неполный день, – ответил Дейн. – Все лучшие фамильяры – в профсоюзе, особого выбора не осталось. Ты должен гордиться собой. Вы стоите стеной. Пришлось обратиться к отребью.

– Ты думал, я не узнаю?

– Прости. Я был в отчаянии. Зря я это. Надо было спросить.

– Да, надо было, – сказал Вати. Дейн выдохнул. – На первый раз прощаю. И то только потому, что я тебя уже сколько знаю. – Дейн кивнул. – Почему ты пришел ко мне? – спросил Вати. – Не извиняться же?

– Не только, – сказал Дейн.

– Вот наглый паршивец, – сказал Вати. – Сейчас будешь просить о помощи. – Он было рассмеялся, но Дейн перебил:

– Да, – сказал он без юмора. – Знаешь что? Да. И за это извиняться не стану. Мне правда нужна твоя помощь. Нам. И я не только про себя с Билли, я про всех. Если мы не найдем бога, тогда то, что грядет, явится сюда. Кто-то делает с кракеном то, чего реально делать не стоит.

– Мы бастуем, Дейн, – сказал Вати. – От меня-то ты что хочешь?

– Я понимаю, – сказал Дейн. – Но и ты пойми. Что бы это ни было… Если мы это не остановим, то уже не важно, выиграешь ты забастовку или нет. Я не говорю – бросай все. У меня язык не повернется такое сказать. Я говорю, что ты не можешь себе позволить это проигнорировать. Нужно найти бога. Мы не единственные, кто его ищет. Чем дольше он где-то там, тем больше и больше он значит, а следовательно, тем он сильнее и сильнее. И ищет его все больше и больше людей. Представь, если он достанется Тату.

Достанется труп, спрут, нарождающийся божонок, путешественник снизу вверх.

– Какой у тебя план? – спросил Вати. Дейн достал список.

– Я прикинул, и это все люди в Лондоне, кто мог телепортировать что-то такое крупное, как кракен. Мы можем отследить, кто его вынес.

– Подними, – сказал Вати. Дейн, убедившись, что никто не смотрит, поднял список перед глазами статуи. – Тут сколько… двадцать человек? – спросил Вати.

– Двадцать три.

– Это надолго. – Дейн промолчал. – Есть копия? Погоди.

Порыв – ощутимый уход. Дейн улыбнулся. Через минуту на руку Билли спорхнул воробей. Он вздрогнул. Птичка не сдвинулась даже от резкого движения. Она смерила его с Дейном взглядом с головы до ног.

– Ну вот, давай список ей, – сказал Вати, снова в статуе. – Она не твой фамильяр, понял? Даже не временно. Она мой друг, и она делает мне одолжение. Посмотрим, что сможем разузнать.