Электронная библиотека » Чэнь Цзя-вэй » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 8 июля 2017, 21:00


Автор книги: Чэнь Цзя-вэй


Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В определенной степени к характеристике межпартийных политических коммуникаций имеет отношение и замечание Р. Миллса, сделанное на основе наблюдения за функционированием американской двухпартийной модели: демократы и республиканцы стремятся к «равновесию сил», которое в конечном счете выгодно обеим конкурирующим партиям[84]84
  Миллс Р. Указ. соч. С. 336–339.


[Закрыть]
. О том же самом говорят Р. Роуз и Д. Урвин, предлагающие для рассмотрения западных партийных систем первых двух послевоенных десятилетий «маятниковую теорию партийной политики»: партии в конкуренции друг с другом стремятся обрести «статическое равновесие», колебания же поддержки той или иной партии всегда происходят вокруг некой «точки баланса»[85]85
  Rose R., Urwin D.W. Op. cit. P. 185.


[Закрыть]
. А Дж. Маджоне вообще считает, что в настоящее время «все политические акторы» вынуждены учитывать в своей практике повсеместный «частичный переход на договорные отношения»[86]86
  Маджоне Дж. Указ. соч. С. 604.


[Закрыть]
. Утверждения Р. Миллса, Р. Роуза и Д. Урвина, а также Дж. Маджоне коррелируют с приведенным выше мнением Р. Каца и П. Мэира, что парламентские партии заинтересованы друг в друге ради «коллективного организационного выживания» и поэтому их конкуренция оказывается в значительной степени постановочной[87]87
  Katz R., MairP. Op. cit. P. 19–20.


[Закрыть]
.

Еще одним удобным критерием классификации партийных систем может служить число составляющих их акторов. Так, Дж. Сартори выделил семь конфигураций таких систем по этому признаку – начиная с однопартийной системы и кончая системой крайнего плюрализма и полной атомизацией акторов. Применение этого критерия позволило исследователю выделить основные полюса притяжения партий внутри той или иной системы, а также обозначить взаимодействие тенденций к фрагментации и консолидации системы, определяющее эволюцию последней[88]88
  Sartori G. The Typology of Party System. P. 328.


[Закрыть]
.

В условиях диктата глобального рынка наблюдается унификация стилей партийного поведения. Поэтому политическая повестка в «развитых демократиях» смещается в сторону, как выразился Р. Далтон, «постматериальных» ценностей – таких, как качество окружающей среды, альтернативные стили, социальное равенство[89]89
  Dalton R.J. Op. cit. 134–143.


[Закрыть]
.

Плодотворным для оценки партийных систем «молодых демократий» выглядит тезис Дж. Лапаломбары и М. Вайнера о партиях как «институциях контридеологий», которые могут преднамеренно создаваться в пику «господствующим политическим ценностям»[90]90
  LaPalombara I., Weiner М. The Origins of Political Parties. P. 30.


[Закрыть]
.

Индикатором перемен, наступивших в последней трети минувшего века в деятельности партийных систем, явились новые подходы партий к проведению избирательных кампаний и формированию электорального поведения избирателей. Одним из первых эту новую ситуационную конъюнктуру сформулировал М.Н. Педерсен. Отталкиваясь от европейских электоральных практик третьей четверти XX в., исследователь ввел понятие «электоральная неустойчивость». Это понятие характеризует новую поведенческую установку избирателей – установку, которая вызвана «сменой индивидуальных ориентаций и предпочтений» и которая обусловливает трансформацию прежних электоральных практик партий[91]91
  Pedersen M.N. Op. cit. P. 1–26.


[Закрыть]
. 3. Нойманн считает, что в конце XX в. начался процесс кардинального перерождения партий. На место «партии индивидуальной репрезентации» приходит «партия социальной интеграции», что непосредственным образом сказывается и на избирательных кампаниях последних десятилетий[92]92
  Neumann S. Op. cit. P. 46.


[Закрыть]
. Б. А. Исаев представил этот же феномен в более практическом ракурсе: сегодняшние «универсальные партии» оказываются вынужденными работать с одними и теми же сегментами электората – с «разросшимся средним классом». Это делает неизбежной унификацию программных установок, стратегических ориентиров и тактических приемов партий и обостряет их конкуренцию за такой гомогенизированный электорат[93]93
  Исаев Б.А. Природа антидемократических тенденций в организации и деятельности политических партий и возможности их демократизации. С. 130.


[Закрыть]
. Однако несмотря на перемены, произошедшие в области электоральных практик и предпочтений, партии по-прежнему остаются наиболее надежными выразителями настроений избирателей. По мнению А. Пиццорно, обладая «отлаженной структурой», а также «отработанными приемами» работы с избирателями, партия становится своеобразным «гарантом, политическим посредником, своего рода институтом „политического кредита“», причем «избирательные процедуры» регулярно подтверждают «доступность такого кредита»[94]94
  Pizzorno A. Op. cit. Р. 71.


[Закрыть]
. Ф. У. Паппи считает, что в последнее время помимо двух прежних типов электорального поведения – «избирателя-вкладчика», готового соучаствовать в избирательной кампании партии, и «избирателя-потребителя», только голосующего сообразно с собственными интересами, – появился новый тип, становящийся все более многочисленным. Это «мыслящий избиратель», руководствующийся как собственным опытом, так и информацией о том, что предлагают идущие на выборы партии[95]95
  Паппи Ф. У. Указ. соч. 277–278.


[Закрыть]
. А Г. Алмонд и С. Верба склонны объяснять электоральное поведение больше иррациональными мотивами и говорят о феноменологии «чувства приверженности» партиям на примерах избирателей в США, Великобритании, Германии, Италии и Мексике[96]96
  Алмонд Г., Верба С. Указ. соч. С. 125, 163.


[Закрыть]
.

Выше были отмечены наиболее общие функции партий, на которые указывают большинство современных политологов[97]97
  См., например: Хейвуд Э. Указ. соч. С. 312–318.


[Закрыть]
. Существуют и иные – более конкретные и временные – функции, которые определяются особенностями исторического момента. Такие актуальные, но частные и недолговечные запросы общества являются питательной почвой для несистемных и маргинальных партий. И конечно, совершенно особым образом складывается судьба партий в «молодых демократиях». Для таких политических систем характерно острое противостояние между партиями, рожденными низовыми движениями протеста против традиционного авторитарного строя, и партиями, которые являются наследниками прежней «партии власти». Например, У. Хоффманн-Ланге на основе изучения опыта таких «молодых демократий», как Чили, Польша, Южная Африка, Южная Корея и Турция, пришла к выводу, что в этих странах партийные деятели, особенно из оппозиции, относятся к своим правительствам «с большим подозрением»[98]98
  Хоффманн-Ланге У. Указ. соч. С. 78.


[Закрыть]
.

Неудивительно, что для молодых партий в поставториарных обществах, возникших независимо и растущих «снизу вверх», характерно стремление активно влиять на разного рода общественные парапартийные движения (экологические, религиозные, женские, молодежные, пацифистские, этнические, а также спортивные или оздоровительные, просветительские, литературные, дискуссионные клубы) и опираться на них в своей деятельности. В последнее время на фоне упадка традиционных партий влияние парапартийных движений быстро возрастает даже в развитых демократиях. В новых условиях выбор между сближением с массовыми общественными движениями или опорой на государство для многих партий нередко приобретает стратегическую значимость. В то же время общественные движения становятся все более самостоятельными и не ищут поддержки и тем более покровительства партий. Яркий тому пример – антиглобалистское движение, часто принимающее формы стихийного протеста.

В западной литературе, особенно американской, до последнего времени преобладала довольно узкая трактовка демократии как набора политических и юридических процедур, соответствующих расплывчатому идеалу «правительства народа и для народа». К этому в лучшем случае добавлялось представление о том, что демократия предполагает наличие соответствующих политических традиций и общественного консенсуса. Под демократией стали понимать оптимизацию интересов членов общества, ориентацию на гражданственность и всеобщий контроль[99]99
  Ware A. Citizens, Parties and States. P. 8.


[Закрыть]
. При этом партиям отводилась главная роль в развитии и сохранении демократии. М. Вебер называл партии «детьми демократии», предназначение которых – «вдохновлять и организовывать массы»[100]100
  Weber M. Op. cit. P. 35.


[Закрыть]
. Подобный взгляд на партии сохранялся вплоть до недавнего времени. Еще в последней четверти минувшего века Э. Шаттшнайдер считал, что «современная демократия мыслима только в категориях партий»[101]101
  Schattschneider E. Op. cit. P. 1.


[Закрыть]
. Это суждение кажется бесспорным хотя бы потому, что «практически невозможно представить отбор кандидатов в представительные государственные органы без политических партий»[102]102
  Webb P. Op. cit. P. 444.


[Закрыть]
. По этой причине демократическое правительство почти единодушно отождествлялось в западной литературе с «партийным правительством».

Однако перемены, произошедшие в мире в конце XX в. – стремительное нарастание глобализационных процессов, «революция Интернета», социально-политические трансформации по всей планете, в том числе и в прежде традиционных и авторитарных обществах Азии,

Латинской Америки и Африки, – побудили многих мыслителей говорить о наступлении эпохи демократии нового типа, или – по выражению С. Хантингтона – «демократии третьей волны»[103]103
  Huntington S. Op. cit. Р. 265.


[Закрыть]
. Правда, он не смог ничего сказать о качественных изменениях в демократическом строе и ограничился указанием на «повышение честности выборов», в которых стали участвовать «практически все граждане». По мнению С. Хантингтона, зрелой – или, в его терминах, «консолидированной» – демократией можно назвать лишь тот строй, в котором, по крайней мере дважды, власть сменилась мирным путем посредством всеобщих выборов[104]104
  Ibid. Р. 267.


[Закрыть]
.

Однако современные политические процессы заставляют заново проблематизировать идею демократии, так как налицо эрозия и упадок традиционных политических партий и партийных систем в целом: неуклонно снижается численность партий и явка избирателей на выборах, в обществе падает доверие к партиям, размывается идеологическое лицо партий, и последние уже ориентируются больше на текущие события, актуальную для всего общества повестку дня. Параллельно падает доверие и к государственным институтам, чему немало способствует сращивание партий с государственным аппаратом, благоприятствующее коррупции в правящих верхах. П. Уэбб и С. Уайт на основании подробных исследований партийных систем в Восточной Европе приходят к выводу, что «партии просто не являются больше главной силой мобилизации участия в политике», да и вообще «эпоха массовых партий в мире осталась позади»[105]105
  Webb Р., White S. Op. cit. P. 367.


[Закрыть]
. Правда, столь однозначное суждение вряд ли справедливо для обществ, находящихся в состоянии транзита. Так, С. К. Митра, характеризуя ситуацию в современной Индии, отмечает, что успешное утверждение в этой стране демократии обусловлено наличием у нее «политического капитала», что выражается в «приобретении частью рядовых граждан ощущения действенности, легитимности и инструментальной полезности политических партий»[106]106
  Митра C.K. Указ. соч. С. 264–265.


[Закрыть]
.

На фоне приведенных полярных мнений следует коснуться и проблемы современных российских партий. К ним также вполне применима приведенная оценка П. Уэбба и С. Уайта, однако причины, по которым партии в РФ не являются значимыми субъектами в политической жизни страны, нуждаются в более детальном объяснении. Для такого объяснения следует обратиться к работе Ю. Г. Коргунюка, так как его выводы и оценки по этому поводу представляются наиболее взвешенными и аргументированными. Исследователь объясняет слабость нынешних российских партий их неконкурентоспособностью по сравнению с «лоббистскими группировками» и «бюрократическими кланами», но главное – «неразвитостью гражданских отношений» в целом в стране. Отсюда Ю. Г. Коргунюк делает вывод, что партии в сегодняшней РФ занимают «периферийное положение» в сложившейся политической системе. Сама же российская партийная система представляется исследователю «незавершенной», поскольку даже партии, имеющие парламентские фракции, не влияют на «определение государственного курса». Поэтому, как считает Ю. Г. Коргунюк, можно с полным основанием воспринимать партийную систему РФ как систему «псевдопартийную», причем такой же неполноценной является и «партия власти». Исследователь подчеркивает, что «незавершенная партийная система» оказывается «по определению переходной» и направление ее трансформации будет задано переформатированием российского электората – ослаблением политического влияния «бюджетополучателей» и, напротив, усилением «налогоплательщиков». На сегодняшний день «бюджетополучатели» определяют поведение электората, и на этом основывается как «господство бюрократии», так и само существование «псевдопартийной системы». Однако, уверен Ю. Г. Коргунюк, такое положение нельзя считать устойчивым. Нарастает разочарование и недовольство среди «бюджетополучателей», усиливается социальная солидарность – а значит, и влиятельность – «налогоплательщиков». Между тем исследователь не склонен считать, что указанные перемены произойдут в скором времени. По его мнению, «в обозримом будущем налогоплательщики едва ли начнут преобладать в российском электорате – максимум, повысится их удельный вес»[107]107
  Коргунюк Ю.Г. Указ. соч. С. 49, 108,109,112, 435, 436.


[Закрыть]
.

Сходную точку зрения высказывает и Е.И. Волгин, считающий, что партии РФ в XXI в. выполняли и выполняют во многом вспомогательные функции, встраиваясь в политический процесс на вторых ролях. По мнению исследователя, причины тому – зависимость партий «непосредственно от государства» и «пассивность патерналистски настроенного электората». В результате «электоральная конкуренция постепенно заменялась некой системой распределения между лояльными статусными партиями различных бонусов», то есть сложившаяся в 1990-х гг. партийная система эволюционировала «от конкурентной к распределительной», а на место партогенеза пришла «партийная инженерия», что, по мнению Е. И. Волгина, «лишний раз доказывает поверхностный (виртуальный) характер российских партий, отсутствие у них глубоких социальных корней»[108]108
  Волгин Е. И. Указ. соч. С. 216–218.


[Закрыть]
. Поэтому – разовьем здесь мысль исследователя – ни о какой субъектности партий в процессе российской поставторитарной модернизации не может быть и речи.

Между тем в мире партии, конечно, не исчезают. Нужно говорить скорее о глубокой трансформации социальной среды их существования и о медленном отмирании определенного типа партий. «Ничто не может заменить партии, – утверждают Р. Далтон, Д. Фарелл и Я. Мак-Аллистер. – Очевидно, что партии приспосабливаются к изменившимся условиям»[109]109
  Dalton R., Farrell D., McAllister I. Op. cit. P. 14.


[Закрыть]
.

Новый взгляд на природу демократии – а значит, и партий – фактически означает пересмотр тех ценностей и мировоззренческих принципов, которые легли в основу классической концепции либеральной демократии Нового времени. Как утверждает Р. Кумар, демократию нельзя более воспринимать в качестве «единого и универсального агента, носителя всеобщих прав» – в духе «классической либеральной теории». Ее, напротив, следует связывать с «множественностью перспектив и дифференцированными идентичностями, которые создают индивидуальности»[110]110
  Kumar R. Op. cit. P. 132.


[Закрыть]
.

Р. Котари высказывается еще более определенно, призывая к выработке «новой теории демократии», способной «учесть бессилие существующих институциональных и идеологических моделей, уяснить причины этого бессилия и создать возможности для активного вмешательства на разных уровнях мировой действительности, чтобы работать с совершенно новой повесткой человеческого существования»[111]111
  Kothari R. Op. cit. P. 14.


[Закрыть]
.

Ответом на современные вызовы демократии стали ее новые концепции. Большое распространение на Западе, особенно в США, получила теория «дискуссионной демократии» (deliberative democracy). Впервые этот термин употребил в 1980 г. Дж. Бессетт, подчеркнувший, что «дискуссионная демократия» всегда была составной частью демократического строя[112]112
  Bessette J. Op. cit. Р. 102–116.


[Закрыть]
. Эта теория в ее наиболее полной версии признает полную свободу публичных акций, но оставляет за представительными институтами право принятия политических решений[113]113
  Petit Ph. Op. cit. P. 93–106.


[Закрыть]
. Поэтому концепция «дискуссионной демократии» применима ко всем обществам, даже лишенным демократических традиций[114]114
  См. специальный сборник, посвященный «дискуссионной демократии» в Китае: The Search for Deliberative Democracy in China.


[Закрыть]
.

В Европе, где сильны позиции интеллектуалов левого направления, решающее и даже самодовлеющее значение часто придается присущей демократии неопределенности содержания. Согласно влиятельному мнению К. Лефорта, власть в современных демократических обществах есть не что иное, как «пустое место», которое не имеет «опознавательных знаков определенности», так что в современной демократии общество стало «театром неконтролируемых событий» и наличные формы общественной жизни не превращаются в застывшие, формальные институты[115]115
  Lefort C. Op. cit. P. 305.


[Закрыть]
.

Взгляды К. Лефорта оказали большое влияние на теоретиков так называемой радикальной демократии, например, Ш. Муфф, которая подчеркивает неустранимость конфликтов между различными общественными силами и плодотворность общественного «диссенсуса», а также считает, что общему благу суждено остаться лишь виртуальной точкой притяжения различных общественных сил. По ее мнению, главная характеристика современной демократии как раз и состоит в «препятствовании окончательной фиксации общественного порядка» [116]116
  Mouffe Ch. Op. cit. P. 11, 147,114.


[Закрыть]
. А для Ж.-Л. Нанси демократия как суверенитет есть несубстанциальное пространство «чистой совместности» – по определению единственное, исключающее господство и подчинение[117]117
  Нанси Ж.-Л. Указ. соч. С. 65.


[Закрыть]
.

Таким образом, после рассмотрения имеющихся в современной политической науке взглядов на роль и место партий и партийных систем можно предложить следующий проблемный каркас для определения специфики этих институтов в режимах, осуществляющих поставторитарную модернизацию.

Прежде всего к партиям в таких режимах следует примерить ту же сетку целеполагания, какая используется и при рассмотрении партий в классических демократиях. Для этой цели вполне годится указанная Дж. Лапаломбарой и М. Вайнером триединая функциональность партий: формирование общественного мнения за пределами партии и его трансляция во властные институты, выработка собственной повестки для ее трансляции внутри партии, обеспечение вертикальной мобильности партийных активистов. Подходит и сформулированная Дж. Сартори дихотомия релевантностей – «правительственной» (для правящей партии) и «соревновательной» (для оппозиции).

Отдельный блок наработок касается устойчивой динамики партийных институтов в направлении их этатизации. В политической науке данный процесс зафиксирован в целой цепочке концептов: от «кокуса» М.Я. Острогорского и веберовской «партийной машины», берущей «за горло парламентариев» и свидетельствующей о «наступлении плебисцитарной демократии», до «объединения нотаблей» М. Дюверже и возникающих в результате «коалесценции» «партий нотаблей» Дж. Сартори; завершается такая цепочка концептом «картельной» партии Р. Каца и П. Мэира, который, по мнению этих авторов, уже самим фактом своего появления требует уточнения «нормативной модели демократии», из-за того что прежняя модель сводится к «публичному заискиванию элит», а ведущие партии становятся элементами государственной машины и их конкуренция оказывается имитационной в силу общей заинтересованности в «организационном выживании».

Последний концепт – о перерождении партийной конкуренции в имитационную практику – в той или иной степени находит отражение у нескольких авторов. Здесь и мнение Р. Миллса о том, что ведущие конкурирующие партии заинтересованы в «равновесии сил», и аналогичное утверждение Р. Роуза и Д. Урвина о потребности таких партий прийти к «статическому равновесию», и констатация Дж. Маджоне «частичного перехода на договорные отношения» между структурами, некогда боровшимися друг с другом за политическое лидерство.

Отдельный блок концептов затрагивает процессы, протекающие внутри самих партий, и касается влияния этих процессов на изменение основного содержания партийной деятельности. Здесь необходимо остановиться на двух мыслях М. Дюверже. Первая из них – о начавшемся в партиях обратном движении от институционального руководства к руководству личному (прежде процесс протекал в противоположном направлении). Вторая – о наступлении нового этапа в жизни партий, когда прекращается «доминирование парламентариев» и ими начинают управлять партии, которые они представляют.

В этом же контексте следует воспринимать и весьма перспективное для анализа процессов в новых незападных демократиях наблюдение X. Даалдера о поглощении «партийной системой» «традиционных политических элит» и происходящей из-за этого «гомогенизации» последних. Концепт «четырех порогов» С.М. Липсета и С. Роккана («легитимации», «объединения», «представительства» и «мажоритарного правления») позволяет оценивать зрелость и эффективность партийной системы в целом.

Особую значимость для анализа партий в новых незападных демократиях приобретают наблюдения Р. Далтона (пусть и применительно к развитым демократиям) о дрейфе политической повестки в направлении «постматериальных» ценностей и Дж. Лапаломбары с М. Вайнером – о том, что партии могут становиться «институциями контридеологий» наперекор «господствующим политическим ценностям».

Исключительно значимым представляется блок концептов о партийных политтехнологиях. Это замечание М. Н. Педерсена об учете партийными практиками фактора «электоральной неустойчивости» избирателей, утверждение 3. Нойманна о перерождении «партии индивидуальной репрезентации» в «партию социальной интеграции» и отражении этого процесса в выборных кампаниях настоящего времени, суждение Б. А. Исаева о конкуренции «универсальных партий» за «разросшийся средний класс», вывод Ф. У. Паппи о возникновении нового типа голосующего – «мыслящего избирателя», – который руководствуется в равной мере собственным опытом и формируемой партиями текущей конъюнктурой политического рынка, и наблюдение

Г. Алмонда и С. Вербы о своего рода силе бренда – растущем значении «чувства приверженности» той или иной партии – как факторе, предопределяющем выбор избирателя.

Наконец, ценны и суждения, содержащиеся в новейших исследованиях. Это установочное мнение Р. Котари о необходимости «новой теории демократии» и содержательно близкий к нему призыв Р. Кумара развернуть демократию лицом к «дифференцированным идентичностям». Многообещающим выглядит концепт «дискуссионной демократии» Дж. Бессетта – именно в силу того, что он работает и в гибридных режимах, переживающих разные стадии транзита от авторитаризма к демократии.

Несмотря на свою предельную дистанцированность от конкретики, полезными могут оказаться и взгляды К. Лефорта (о неконтролируемости и неформализуемости событий в современной демократии), Ш. Муфф (о предназначении современной демократии препятствовать любым формам затвердевания «общественного порядка»), Ж.-Л. Нанси (о демократии как несубстанциальной территории «чистой совместности»).


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации