Текст книги "Демократическая прогрессивная партия Тайваня и поставторитарная модернизация"

Значение партий в процессах модернизации стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии: общее и особенное

Партийно-политические системы стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии существенно отличаются друг от друга. В КНР монополией на власть обладает Коммунистическая партия Китая. История послевоенной Японии, несмотря на наличие в ней основных демократических институтов, характеризуется доминированием Либерально-демократической партии, которое было прервано лишь недавно и ненадолго. Сингапур обладает опытом эффективной модернизации также в условиях однопартийного режима. Только Южная Корея и Тайвань перешли к многопартийной демократической системе. Процесс создания партийной системы в этих странах совпал с эффективной модернизацией, пребывающей ныне в своей поставторитарной стадии.

Сингапур является редким примером жизнеспособного сочетания экономического процветания и авторитарной политической системы. История современного Сингапура начинается в 1954 г., когда никому не известный тогда – а впоследствии бессменный премьер-министр государства – Ли Куан Ю основал Партию народного действия (ПНД). На первых порах ПНД была близка прокоммунистическим силам и навсегда сохранила врожденную для нее склонность к социалистической идеологии. Но после победы на выборах в 1959 г. ПНД стала партией прежде всего государственнической. В ее организации причудливо сочетаются черты одновременно «кадровой» (по М. Дюверже), «массовой» и «всеохватывающей» (по Р. Кацу и П. Мэиру) партии. Руководители ПНД считают своей главной целью отбор и выдвижение наиболее талантливых и компетентных политиков и управляющих. Особенное внимание уделяется ученым и инженерам. Элитизм – важнейшая установка ПНД, руководство которой полагает, что правительство может управлять для народа, но не посредством самого народа. Сам Ли Куан Ю однажды высказал мнение, что талантливых людей в обществе не может быть больше 5 %[118]118
  Цит. по: George T.J.S. Op. cit. Р. 186.


[Закрыть]. Отбор эффективных управленцев осуществляется в партии весьма нестандартным образом. Ежегодно руководство ПНД отбирает некоторое количество партийных кадров (их численность держится в секрете), которые затем участвуют в выборах Центрального Исполнительного комитета и решают прочие процедурные вопросы. По признанию Ли Куан Ю, он заимствовал эту процедуру из практики отношений между римским папой и его кардиналами[119]119
  Lee Kuan Yew. The Singapore Story: Memoirs of Lee Kuan Yew. Singapore: Prentice Hall, 1998. P. 287.


[Закрыть]. Тесный контакт ПНД с широкими слоями общества обеспечивают подконтрольные ей многочисленные парапартийные организации: Народная ассоциация, Комитет по управлению муниципальными центрами, Гражданский консультативный комитет, Комитет жителей и т. д. С 1980-х гг. существуют женское и молодежное отделения ПНД, которые имеют свои каналы выдвижения кадров. В 1999 г. 20 парламентариев от ПНД были выдвиженцами ее молодежного отделения[120]120
  For People Through Action by Party (45th Anniversary Publication). Singapore: PAP, 1999. P. 75.


[Закрыть]. Руководство партии следит также за равномерным представительством в ней национальностей, проживающих в Сингапуре. Стремление ПНД занять все доступные ниши общественной жизни распространилось даже на детские сады: самая большая сеть детских садов в городе принадлежит ПНД.

Идеологическая программа ПНД довольно эклектична. Она сочетает преклонение перед духом викторианской Англии с приверженностью принципам нравственного совершенства в конфуцианстве. Руководство партии провозгласило своей целью строительство «новой нации», но не употребляет понятия «национальная идеология», предпочитая говорить об «общих ценностях». К их числу относятся следующие принципы.

1. Нация прежде общины, а община прежде личности.

2. Семья – основа общества.

3. Поддержка общины и уважение к индивиду.

4. Согласие вместо конфликтов.

5. Мирные отношения между этносами и религиями[121]121
  Chua Beng-Huat. Op. cit. P. 30.


[Закрыть].

Энергичная и всеобъемлющая социальная политика ПНД почти не оставила оппозиции шансов на то, чтобы составить правящей партии серьезную конкуренцию на выборах. Лишь изредка единичные представители оппозиционных партий завоевывают места в парламенте. Западные авторы обычно объясняют это препятствиями, которые ПНД искусственно создает на пути оппозиции в парламент: судебные преследования оппозиционеров, полный контроль над СМИ, короткие сроки избирательных кампаний и проч. Однако остается фактом, что эти дискриминационные меры имеют относительно мягкий характер и до открытых репрессий или нарушений демократических процедур дело доходит очень редко. Представители же оппозиции добиваются успеха благодаря прежде всего своим личным качествам, а не принадлежности к своим партиям.

В западной литературе Сингапур имеет репутацию полицейского государства, которое пользуется незрелостью своих граждан[122]122
  Haas M. Op. cit. P. 166.


[Закрыть]. Его даже называют «патологией демократии», которая «не может быть оправдана этнической рознью»[123]123
  Marsh /. Op. cit. P. 1.


[Закрыть]. Однако многие иностранные наблюдатели восторгаются «сингапурским чудом». Неоднозначно оценивается Сингапур и своими соседями. В первые десятилетия независимости правительство Сингапура поддерживало тесные отношения с Китайской Республикой на Тайване и всячески дистанцировалось от коммунистического Китая. Положение изменилось после 1990 г., когда Сингапур установил дипломатические отношения с КНР, а этнические китайцы Сингапура стали активно вкладывать капиталы в китайскую экономику. В последнее время руководители КНР объявили Сингапур образцом для подражания именно за то, что в нем идеально сплавлены «авторитарная политика и свободная рыночная экономика»[124]124
  Ши Ин. Ли Гуанъяо шиши цзайсин синьцзяпо моши чжэнлунь [Дискуссия о «сингапурской модели» в связи с кончиной Ли Куан Ю] // [Электронный ресурс] – URL: http://www.boxun.com/news/gb/intl/2015/03/201503280653.shtml (дата обращения: 25.03.2015).


[Закрыть]. Правда, насколько гигантский Китай может перенять опыт крохотного города-государства, остается под вопросом. На Тайване же политические силы, рожденные низовым протестным движением, относятся к Сингапуру весьма критически. Так, в связи с недавней кончиной Ли Куан Ю бывший президент Тайваня от Гоминьдана, а ныне лидер радикального крыла тайваньского национализма Ли Дэн-хуэй заявил: «Образ мыслей Ли Куан Ю не совпадал с моим. Я стою за демократическое общество, а Ли Куан Ю проповедовал азиатские ценности и всю эту пятитысячелетнюю историю Китая, и императорский строй. Но в семье все должны принимать участие в управлении»[125]125
  Чжу Пуцин. Во чжучжан цзыю миньчжу юй лигуанъяо бу иян [Предлагаемые мной свобода и демократия отличаются от представлений Ли Куан Ю] // [Электронный ресурс] – URL: https://tw.news.yahoo.com/123136325.html (дата обращения: 24.03.2015).


[Закрыть]. Впрочем, поборники демократии из рядов Демократической прогрессивной партии «внимательно изучают достижения Сингапура, чтобы понять, как развивать демократию на Тайване»[126]126
  Мэйлидао дяньцзыбао [Электронная газета «Формоза»] // [Электронный ресурс] – URL: https://tw.news.yahoo.com/blogs/society-watch/李光耀讓台灣民主汗顏什麼？-084628658.html (дата обращения 24.03.2015).


[Закрыть].

Южная Корея развивалась иначе. На протяжении трех десятилетий со времени окончания войны на Корейском полуострове она оставалась жестко авторитарным государством. Жупел «коммунистической угрозы» служил для правящей верхушки страны, в которой доминировали военные, хорошим поводом для ограничения демократических свобод, а стабильный экономический рост обеспечивал лояльность широких масс населения правящей Партии Новой Кореи, позднее переименованной в Партию Великого государства. Формально законодательство страны было довольно демократическим. Президент избирался на пять лет и имел право занимать свой пост только один срок. Выборы в однопалатный парламент проходили по одномандатным округам раз в четыре года (с 2004 г. 56 из 299 членов парламента стали избирать по партийным спискам). Если в начале 1950-х гг. в стране насчитывалось более 40 политических партий, то спустя тридцать лет на политической сцене Кореи почти не осталось оппозиционных движений. Тем не менее модернизация страны объективно подтачивала авторитарный режим. В начале 1980-х гг. растущее недовольство военной диктатурой прорвалось в серии массовых антиправительственных выступлений студентов и рабочих. Эти выступления порой перерастали в настоящие бои протестующих с полицией. Хотя власти решительно подавили протесты, авторитет режима был серьезно поколеблен. Протестные настроения в обществе усиливались. В 1987 г. на волне обострившегося противостояния правительства и оппозиции вновь избранный президент и генерал из военной верхушки страны Ро Дэ У, кандидат от Партии демократической справедливости (ПДС), начал проведение политических реформ, которые включали в себя амнистию лидерам оппозиции, соблюдение гражданских прав и свобод, введение местного самоуправления, создание многопартийной системы, борьбу с коррупцией и др.[127]127
  Shin D.C. Op. cit. Р. 3.


[Закрыть] Чтобы обеспечить мирный ход преобразований, Ро Дэ У вступил в союз с некоторыми деятелями оппозиционного лагеря и создал вместе с ними общую «суперпартию», получившую название Демократической либеральной партии.

Президентские выборы 1993 г. привели к решающей победе демократических сил. Новым президентом Южной Кореи стал Ким Ён Сам – выходец из простой семьи и адвокат по образованию, специализировавшийся на защите борцов за гражданские права. Ро Дэ У и его патрон – генерал Чон Ду Хван – были обвинены в военных преступлениях и приговорены к тюремному заключению, но два года спустя оба были амнистированы. Демократические реформы продолжились, однако они так пока и не искоренили некоторые традиционные особенности южнокорейской политики. Назовем важнейшие из них.

Во-первых, исключительно большое значение регионального фактора, особенно на президентских выборах. До 90 % жителей родной провинции кандидата в президенты стабильно голосуют за своего земляка.

Во-вторых, важность патрон-клиентских отношений и фракционности в администрации и партиях. Отношения патрона и его клиентелы не сводятся к материальным выгодам и часто проявляются в тех или иных символических актах.

В-третьих, тесное сращивание политической элиты и крупных корпораций, так называемых чёболов, которые за соответствующее вознаграждение получают от правительства выгодные займы и другие преференции.

В-четвертых, необычайная волатильность партийной системы. Партии в Корее очень часто сливаются, разделяются и меняют свои названия, а вместе с этими переменами изменяются и электоральные предпочтения населения. Достаточно сказать, что за период 1988–2008 гг. состав ведущих партий изменился полностью. Кроме того, партии все более становятся личным ресурсом популярного лидера.

В целом политическая культура Кореи характеризуется сплавом демократических и авторитарных начал. Так, согласно опросам середины 1990-х гг., 91 % респондентов считали демократию лучшим строем, но 53 % отдавали предпочтение авторитарному лидерству перед демократическими дискуссиями[128]128
  Ibid. Р. 75.


[Закрыть]. Американский журналист Н. Кристоф, долго живший в Южной Корее, писал в те годы, что «демократические и авторитарные нити так тесно переплетены в ткани корейского общества, что это может озадачить иностранца»[129]129
  Kristoff N. Op. cit.


[Закрыть]. Некоторые западные исследователи усматривают в этом обстоятельстве признаки политической незрелости: по их мнению, корейцы видят в демократии прежде всего гарантию жизненного благополучия, а не соблюдения гражданских прав[130]130
  Freedman A. Op. cit. P. 77.


[Закрыть].

Следующим рубежом в процессе демократизации Южной Кореи стал острый экономический кризис 1997–1998 гг. Для политической жизни страны он явился своего рода очищающей грозой. На волне кризиса президентом был избран оппозиционный деятель Ким Дэ Чжун, который повел решительную борьбу с коррупционными связями правительства, консервативных партий и крупного бизнеса. Другими важными пунктами президентской программы Ким Дэ Чжуна стали расширение гражданских прав и свобод, охрана окружающей среды и установление мирных отношений с Северной Кореей, что придало его партии характерную для плюралистической демократии ориентацию на самые широкие слои общества. Этот политический тренд еще больше усилился при следующем президенте Но Му Хёне, который апеллировал к молодежи и среднему классу, отвергавшим регионализм и клиентелизм, и одним из первых стал активно использовать интернет-дискуссии для политической агитации. Социологические опросы того времени свидетельствовали о большом разрыве между политическими предпочтениями старшего поколения и молодежи[131]131
  Kang W. Op. cit. Р. 39–51.


[Закрыть]. Теперь представители старых партий получили клеймо «коррупционеров», и новые лидеры объявили своей целью очищение от них государственного аппарата. Появились и влиятельные левые партии с отчетливой идеологической программой. Правда, в реальности их влияние обеспечивалось протестным голосованием различных страт общества[132]132
  Hellmann О. Op. cit. P. 45.


[Закрыть].

Эти процессы протекали на фоне быстрых перемен в положении отдельных политиков и партий. Довольно скоро Но Му Хён растерял свою популярность, а его сподвижники переметнулись к более перспективным политикам. Фигура следующего президента – Ли Мён Бака – по-своему типична для современного корейского политикума. В прошлом управляющий крупной компанией и мэр корейской столицы (должность столичного мэра – характерная черта политической карьеры и президентов Тайваня), Ли Мён Бак позиционировал себя как компетентного экономиста и апеллировал ко всем слоям общества. Его приход к власти можно считать важной вехой в дальнейшем развитии южнокорейской демократии.

Таким образом, история последних десятилетий обоих близких Тайваню и географически, и цивилизационно государств – Сингапура и Южной Кореи – показывает, что практически нет оснований говорить о какой-либо общей модели поставторитарной модернизации (если принять сингапурскую модель за самую первую ступень такой модернизации или имеющую тенденцию стать таковой). Для Сингапура и Южной Кореи характерны отсутствие собственных традиций партийного строительства и цивилизационные особенности, препятствующие созданию массовых партий или устойчивых многопартийных систем. Правда, и там и там существует общая экономическая подоплека политических процессов, которую можно назвать развитием по японскому образцу: привлечение иностранных инвестиций вследствие дешевизны производства, мощный промышленный рывок и переход к инвестированию в других странах. Однако конкретные политические результаты этих сдвигов в Южной Корее, Сингапуре и на Тайване оказались очень разными.

Тем не менее при всем несовпадении национальных черт партийных систем и форм политической борьбы в этом регионе можно выделить несколько характерных для него особенностей деятельности партий. Прежде всего бросается в глаза универсальный характер партий, который в разном виде, но равно отчетливо проявляется на разных этапах исторической эволюции партийной системы. Таковы КПК в Китае и Гоминьдан на Тайване, ПНД в Сингапуре, ЛДП в Японии, Партия Новой Кореи в Южной Корее. Ориентация этих партий на самые широкие слои общества делает их названия весьма условными, но в то же время позволяет сохранять их, несмотря на значительные изменения в их организации и деятельности. Усложнение общественной и политической жизни в ходе модернизации нигде не ведет к появлению партий, ориентированных на определенные общественные слои и исповедующих определенную идеологию. Даже если такие партии формально существуют, они не привлекают к себе ни малейшего общественного внимания. Сам по себе этот факт очень знаменателен. Он свидетельствует о наличии в обществе некоего неформального консенсуса или, по крайней мере, запроса на такой консенсус. Как представляется, наиболее глубокое объяснение этого феномена дал В. В. Малявин, который считает ядром восточноазиатских обществ так называемый ритуальный социум, предполагающий верховенство символической, в своем роде интимно-безмолвной коммуникации[133]133
  Малявин В. В. Евразия и всемирность. Новый взгляд на природу Евразии. С. 245.


[Закрыть]. Вместе с тем фактор ритуального единения проявляется на фоне трансформации партий – трансформации, весьма сходной с эволюцией партий на Западе за одним важным исключением: партии массового типа нехарактерны для партийных систем стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, а там, где они возникали (Гоминьдан, КПК), они легко превращались, по классификации Р. Каца и П. Мэира, во «всеохватывающие» партии с тенденцией превращения в партии «картельные». Данный факт доказывает, что ритуальный социум хорошо уживается и с современной демократией глобализированного капитализма.

Важной особенностью партийных систем рассматриваемого мегарегиона является большая роль в них разного рода личных связей и основанных на таких связях неформальных организаций. В современной политологической литературе принято писать об отношениях патрона и клиента, или о клиентелизме. Эти отношения нередко основаны на родстве и являются взаимообязывающими. Вместе с тем применительно к этому ареалу справедливо говорить и об определенной политической системе, которая основана на асимметричных отношениях между группами политических акторов, определяемых как патроны и клиенты и объединенных друг с другом в рамках партийных систем[134]134
  TörnquistО. Op. cit. Р. 15.


[Закрыть]. По определению Л. Рониджера, клиентелизм есть «система обмена, в которой избиратели продают свою политическую поддержку за различные вознаграждения в области публичных решений»[135]135
  Roniger L. Op. cit. Р. 353–375.


[Закрыть]. Самая распространенная разновидность клиентелизма – подкуп избирателей, в той или иной степени присущий всем «молодым демократиям» Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Одновременно патрон-клиентские связи способствуют образованию устойчивых групп и коалиций внутри политических партий или государственных органов.

В рассматриваемом ареале клиентелизм является в значительной мере следствием авторитарного и патерналистского характера традиционных политических режимов, что делало невозможным разделение властей, открытое регулирование отношений между различными политическими силами и в то же время утверждало незыблемость иерархии статусов, в идеале основанной на критериях учености и нравственного совершенства, но на практике опирающейся на соображения материальной или непосредственно политической выгоды. Неуважение к закону и формальным институтам, естественно дополнявшееся акцентом на нравственное совершенствование, благоприятствовало такого рода метаморфозе. Данной подмене понятий мы обязаны самим словом «партия» в языках стран этого региона (в китайском языке – «дан»). Исторически указанный термин обозначал объединения внутри правящих верхов, которые были основаны на личностных связях и тем самым наносили ущерб интересам государства и общества. Неудивительно, что в традиционном словоупотреблении он имел явную негативную коннотацию и в западной литературе переводился обычно как «клика»[136]136
  Малявин В. В. Империя ученых. С. 245.


[Закрыть]. В современных работах чаще всего употребляются более нейтральные термины – «фракция», «группировка».

Таким образом, азиатский политикум представляет собой сложное переплетение формальных, легальных и неформальных связей, а подчас и весьма устойчивых институтов. Такое положение характерно для всех стран Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, но конкретный характер неформальных связей и их политическая значимость, конечно, во многом зависят от национальных форм политического уклада. Исследователи подчеркивают почти непреодолимые трудности, на которые наталкивается попытка составить всеобъемлющую теорию патрон-клиентских отношений в этом регионе, что придает особенную важность сравнительным изучениям данной проблемы[137]137
  Tomsa D., UfenA. Op. cit. P. 12.


[Закрыть]. Можно сказать, что патрон-клиентские отношения здесь являются закономерным естественным следствием феномена «гибкой власти», о котором говорит Н. Н. Емельянова[138]138
  Емельянова H.H. Указ. соч. 186–191.


[Закрыть].

Вместе с тем, на наш взгляд, в пестрой картине неформальной азиатской политики можно выделить два стабильных фактора, как бы два полярных начала: патрон-клиентские отношения и фракционные организации как часть традиционной политической культуры и процесс модернизации, который способствует глубокому изменению этих традиций. В целом модернизация имеет своим следствием систематизацию и отчасти легализацию фракционных связей, а также усиление в них монетарного, рыночного начала.

Столь же очевидно, что доминирование авторитарной или демократической модели модернизации предопределяет и различия в формах и роли фракционных организаций в политической жизни стран рассматриваемого ареала. Например, в Коммунистической партии Китая, где фракции, согласно ленинским установкам, строго запрещены, неформальные связи в традиционном духе имеют подчеркнуто личностный характер и предполагают отношения взаимной преданности между патроном и клиентом. В то же время эти в своем роде очень прочные узы не имеют никакого институционального выражения. Взаимодействие официальной и неформальной политики в КНР представляет собой один из самых загадочных аспектов политической жизни и, добавим, является важнейшей причиной принципиальной непрозрачности власти в этой стране. Достаточно отметить здесь, что тотальное отрицание фракционных связей и фракционной борьбы в континентальном Китае никоим образом не умаляет их политического значения. Более того, тонкое переплетение формальных и неформальных аспектов политической жизни составляет подлинную сердцевину китайской политики.

Фракционные организации и отношения патрона и клиента составляют существенную и притом открыто признаваемую сторону политической деятельности также в формально демократических Японии и Южной Корее. С одной стороны, демократическая модернизация повсюду в Азии сопровождается превращением фракций в более или менее открытые, даже официально признанные организации, основанные на вполне объективных критериях материальной или политической выгоды (что, как известно, в азиатской политике практически неотделимо). С другой стороны, фракции в партиях, парламентах и даже правительствах остаются четко очерченными организациями, связанными жесткой дисциплиной и безусловной преданностью ее членов лидеру[139]139
  Dittmer L. Op. cit. Р. 293.


[Закрыть]. Такое положение дел отражает, несомненно, господствующий этос и моральные ценности японского и корейского обществ.

На Тайване эволюция фракционного начала в политике продвинулась, пожалуй, дальше всего в сторону демократизации, что в целом соответствует высокому уровню демократической модернизации политической жизни на острове. Примечательно, что фракционная борьба в Гоминьдане, где фракции были запрещены, впервые выплеснулась в публичное пространство как раз в момент поворота к демократизации и выбора нового лидера партии в середине 1980-х гг. Данный факт сопрягается с наблюдением О. Г. Харитоновой, сделанным на основании интерпретации мысли Б. Геддес, что при однопартийном режиме межфракционные разногласия меркнут перед перспективой утраты власти, если подобного рода противоречия не будут так или иначе нейтрализовываться или хотя бы затушевываться: одной из причин трансформации однопартийного режима является именно «нарушение политического эквилибриума»[140]140
  Харитонова О. Г. Недемократические политические режимы. С. 12.


[Закрыть]. Но если трансформация режима уже началась и он из однопартийного стал превращаться в многопартийный, то публичная демонстрация «эквилибриума» становится все более сложной и внутренние противоречия в виде противостояния фракций вырываются наружу.

Симптоматично также, что за исключением создания «Новой партии» – Синьдана – эта борьба не привела к распаду Гоминьдана и осталась именно борьбой фракций, что лишний раз свидетельствует о большой жизненности фракционных организаций в тайваньской политике. При этом сами фракции имеют гораздо более размытый и текучий характер по сравнению с теми же Японией и Южной Кореей. В частности, одно и то же лицо может состоять в разных фракциях. Например, в начале 1990-х гг. по официальным данным среди ста членов Законодательного юаня, примкнувших к фракции Демократической прогрессивной партии, более четверти состояли также в других фракциях, а почти 40 депутатов числились в трех и более фракциях. Таким образом, принцип личной преданности лидеру фракции практически перестал действовать, а фракционная дисциплина стала крайне слабой. Как правило, деятельность политических фракций оживает в период предвыборных кампаний. По существу, фракции на Тайване являются формой мобилизации электората. Понятно, что соображения выгоды, карьеры и престижа играют в деятельности фракций решающую роль, а смена патрона является обычной практикой, если не нормой.

Надо сказать, что целый ряд особенностей политической системы Тайваня серьезно ограничивает роль и значение фракций в политической жизни острова. В настоящее время сами фракции за редким исключением возглавляются группой лиц и, следовательно, не предполагают личной преданности. Как говорят на Тайване, они являются «командами без боссов». Руководители фракций, как правило, не могут обеспечить выполнение их установок членами фракций, тем более что решения в парламентских комитетах принимаются посредством тайного голосования. Можно сказать, что современные парламентские фракции на Тайване представляют собой, скорее, ассоциации на основе коллегиальности. Организация правительства тоже не способствует усилению политической роли фракций, поскольку на Тайване назначение министров является прерогативой президента. Реально фракции могут участвовать только в распределении постов руководителей парламентских комитетов. Не следует забывать и роль СМИ, бдительно следящих за деятельностью фракций.

Таким образом, Тайвань являет собой пример крайней степени эволюции фракционности в сторону легализации и одновременно коммерциализации фракций в условиях демократической модернизации. Это не означает, что фракции на Тайване утратили политическое значение. Они остаются важным фактором политики и, несомненно, еще долго будут оставаться таковым в той мере, в какой традиционная политическая культура будет способна артикулировать формы политической борьбы и консолидировать общество.

Что же касается патрон-клиентских отношений, то их влияние на политическую жизнь Южной Кореи и Тайваня также имеет тенденцию к ослаблению. На передний план выходят другие факторы – актуальные лозунги и особенно харизма лидера. Тем не менее на практике патрон-клиентские отношения, харизма и партийные программы сплетены в различные изменчивые конфигурации, что, собственно, и вынуждает характеризовать ситуацию в этих государствах как поставторитарную модернизацию, в которой ощущается наследие авторитарного прошлого.

Таким образом, в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии политические партии являются ведущими субъектами модернизации, причем как авторитарной, так и поставторитарной – со всеми многообразными вариантами моделей последней. При этом, если говорить о поставторитарной модернизации, осуществляющие ее партии в организационно-структурном отношении могут существенно отличаться от жестко централизованных партий, проводящих модернизацию авторитарную, и быть децентрализованными, походить скорее на политические клубы, нежели на институциональные образования, предназначенные для принятия и реализации четких управленческих решений. Но при этом такие партии способны эффективно мобилизоваться под решение конкретных задач, как правило, во время электоральных кампаний, а затем снова впадать в состояние, когда фракционные внутрипартийные объединения, основанные на личных неформальных связях, начинают фактически доминировать над общепартийным руководством. Подобная специфика этих партийных институтов также может объясняться динамичным, транзитным состоянием поставторитарных обществ, необходимостью частых корректировок курса, проводимого партийными субъектами модернизационных перемен.