Текст книги "Звери малой земли"

– Если бы не зубы, тебя бы можно было назвать даже хорошенькой. Не зубы, а надгробия, – ехидно заметила девушка.

– Все лучше, чем могила вместо мозгов, как у тебя, – сразу же парировала Лилия.

Вспышка ярости не только не омрачила лика Луны, но даже придала ей еще большее сходство с юной принцессой. Несмотря на внешнее подобие с госпожой Серебро, Луна оказалась гораздо живее и беспощаднее матери. В ней не было ни капли благородного великодушия к обездоленным, которым отличалась ее мать.

– У тебя язык без костей. Вот почему тебя никто не любит. Даже мама, – бросила Луна. Лилия бесстрашно выдержала на себе испепеляющий взгляд старшей сестры, пока красавица не соблаговолила покинуть их в знак презрения.

Той ночью Яшма лежала в своей постели и все не могла сомкнуть глаза, мучаясь сомнениями по поводу того, продержится ли она хотя бы месяц в школе, а уж тем более сможет ли она выдержать экзамены и стать куртизанкой. Возможно, если ей это не удалось бы, то госпожа Серебро все же согласилась бы взять ее к себе в услужение. Однако не стоило забывать, что в иерархии этого дома Яшма еще недалеко ушла от служанок, и начало продвижения по карьерной лестнице сразу не задалось: иметь у себя во врагах саму Луну – дурной знак. В любом случае одним из основополагающих постулатов учебы при школе было полное послушание старшим учащимся и куртизанкам. Яшма понимала, что вокруг нее действует великое множество негласных правил и ожиданий, которые исходили от единого бесспорного авторитета, возвышавшегося над всеми и вся, – госпожи Серебро.

Впрочем, Яшма скоро поняла, что директриса школы не воспринимала свой пост как данность. И тем более она не была эфемерным существом, подававшим голос лишь для того, чтобы вещать крылатые банальности. Госпожа Серебро подвергала наказанию как учениц, которые ослушивались куртизанок, так и куртизанок, которые осмеливались предаваться пересудам или утаивать заработанное. Покрывала в пятнах менструальной крови, ненароком стыренная шпилька для волос, горшочек меда, содержимое которого таинственным образом опустошалось ложка за ложкой, – ничто не ускользало из-под пристального внимания владелицы кибана. Даже когда она занималась самыми мелкими проблемами, ее лицо выражало глубоко серьезную отрешенность, которая бы вполне пришлась к месту среди сонма бледноликих красавиц на картинах XVII века. Яшма видела, что госпожа Серебро во всем поддерживала атмосферу далекой и утонченной древности. То было и свойственно ее натуре, и являлось вполне осознанным решением. Венчавшая голову директрисы корона – сочетание ее собственных волос и искусно подобранного шиньона – придавала бы изрядную долю старомодности, а заодно и громоздкость большинству женщин. На ее же голове это навершие выглядело как ностальгическая отсылка к прошлым временам поэтического восприятия жизни.

В первые месяцы хозяйка редко отмечала добрым словом или вниманием Яшму, к жизни которой проявляла внимание разве что Лилия – далеко не всеобщая любимица. В каждой ссоре между Лилией и Луной госпожа Серебро неизменно принимала сторону старшей дочери. В глазах матери Лилия была созданием, склонным одновременно к лени, скрытности и суетливости. Луна же была непогрешима. Сознание этой истины ни на секунду не останавливало Лилию в упорных и умелых попытках подсиживать сестру. Девочка напоминала кошку, готовящуюся в любой миг атаковать облюбованную ею жертву по ту сторону забора. Но когда она общалась с Яшмой, она сразу же убирала коготки. Лилия могла часами рассуждать о вещах, о которых имела лишь самое отдаленное представление: о последней моде, о слухах из Пхеньяна и Сеула, о разнице между мужчинами и женщинами, о том, что происходило при закрытых дверях, куда их не пускали. Яшма была совершенно ошарашена жгучим интересом новоиспеченной подруги к мужчинам, и не потому, что та была слишком юной, а потому, что она не могла похвастаться какими-либо особыми прелестями. У Лилии была круглая физиономия, весьма типичная для южан и разительно отличавшаяся от деликатного овала лица ее матери – хрестоматийной пхеньянской красавицы. Вплоть до знакомства с Лилией Яшма предполагала, что к чувственным усладам более склонны миловидные женщины и девушки. На поверку оказалось, что это не всегда так.

По мере того как девочки становились ближе, Яшма пришла к мысли, что томление это было не столько странностью, сколько чертой характера подруги. Более того, облик Лилии перестал казаться ей обыкновенным. Ее внешность скорее интриговала. В равной мере Яшма научилась ценить дар подруги болтать обо всем и вся. В устах той самые обычные вещи представали как россыпь падающих звезд – неведанные и неизведанные диковины, к которым были приобщены только они вдвоем. Яшма и Лилия идеально дополняли друг друга: одна любила вечно витать в облаках, а другая – постоянно чесать языком. Девочки умудрились найти баланс между этими двумя крайностями. Лилия, ко всему прочему, была наделена особым талантом на шалости. Как-то она, выстроив горку из подушек, добралась до вершины гардероба и, ничуть не смущаясь, сняла оттуда горшочек, в котором госпожа Серебро хранила запасы меда. Яшме оставалось лишь изумленно наблюдать за подругой. И прямо посреди сцены в комнату зашла госпожа Серебро и застукала Лилию с поличным. Но даже принужденная стоять на одной ноге или на коленях с высоко поднятыми над головой руками Лилия скрещивала глаза и высовывала язык, как только мать исчезала из виду, чем всегда вызывала смех у Яшмы.

Вскоре после первых ежемесячных экзаменов, которые – даже по японскому – Яшма, вопреки наихудшим опасениям, все-таки сдала, Лилия ответила на вопрос, который Яшма считала нетактичным задавать: почему они с сестрой так сильно непохожи друг на друга?

– Единственный мужчина, которого мама любила, – отец Луны. Они встретились, когда ей было 19 лет. Она все еще носит подаренное им кольцо. У нее было много покровителей, но то серебряное колечко она не снимает уже многие годы, – пояснила Лилия.

Блестящее кольцо попадалось на глаза Яшме и прежде. Украшение было не таким дорогим и изысканным, как другие драгоценности госпожи Серебро. Но сразу было заметно, насколько совершенными были его округлость и изящество.

Если Луна была плодом трагической любви, то Лилия была лишь продуктом несчастного стечения обстоятельств по вине неосторожности клиента госпожи Серебро. Яшма тайно полагала, что именно поэтому госпожа Серебро относилась к младшей дочери со столь явным равнодушием: Лилия была олицетворением единственного случая в ее жизни, когда все пошло вопреки ее желаниям. А если уж такая дама, как госпожа Серебро, не способна быть счастливой, то об этом вообще не стоит мечтать, думала Яшма по поводу собственных перспектив. Считалось, что после 25 лет цветущая красота куртизанок начинает увядать. К 30 годам женщины вообще воспринимались как дряхлые старухи. И если к тому времени им не удавалось стать наложницами или владелицами собственного заведения, то их ждала участь, ничем не лучше судьбы обычной проститутки. А поэтому не было ничего удивительного в том, что старшие куртизанки при доме госпожи Серебро преуспевали в искусстве влюбляться в морщинистых землевладельцев и дряхлых банкиров. И в этих пантомимах на тему любви мужчины с готовностью принимали участие наравне с женщинами.

Яшме оставалось всего несколько лет до превращения в провинциальную куртизанку весьма непримечательной внешности. Представить себя в объятиях какого-то помещика с золотыми зубами и зловонным дыханием ей не удавалось. Она мечтала о череде статных молодых аристократов, питающих глубокую слабость к поэзии. По словам госпожи Серебро, история знала массу примеров, когда лучшие представительницы профессии куртизанок могли одним письмом вдохновить чувство в благороднейших из господ. Люди зачастую проникались любовью, даже не видя друг друга, столь мощным было их искусство владения эпистолярным жанром. Иногда страсть перерастала в реальную близость. Порой любовники были обречены на печальную участь, снедаемые неугасающим пламенем желания. Яшма часто грезила такими романтическими сюжетами. Бесчисленные вздохи девочки были данью памяти так и не нашедшим воплощение чувствам. Возможно, именно поэтому мать предупреждала ее о развращающем действии обучения. Даже в отсутствие мужчин она дозволила искусить себя банальными речами. В Яшме трепетало знание, что слова, расставленные определенным образом, меняют ее внутренние ощущения. В этом сочинительство схоже с перестановкой мебели в комнате. Слова постоянно меняли и преображали свою носительницу, хотя никто не мог ощутить эту незримую разницу. Если по окончании занятий другие девушки отправлялись на прогулку по саду или распаривали кожу над рисовой водой, то Яшма предпочитала в гордом одиночестве упражняться в сочинительстве.

С началом весны госпожа Серебро предпочитала переносить дневные литературные занятия в садовый павильон. Каждый день девушки по очереди должны были декламировать наизусть какое-нибудь классическое стихотворение. Когда очередь дошла до Яшмы, та остановила выбор на строфах авторства Хван Чжини, куртизанки XVI века, которая была известна тем, что перед ее чарами не могли устоять ни королевские особы, ни монахи, ни ученые мужи, ни бедные художники, ни богатые волокиты. Поговаривали, что Хван не было равных в поэзии, каллиграфии, сочинительстве, живописи, танцах и музыке. А слава о ее красе облетела все концы Кореи и даже достигла Китая. Яшму же Хван вдохновляла тем, что она свободно выбирала, кого ей любить, и покидала своих любовников без единой слезинки.

Госпожа Серебро вызвала Яшму выступить перед собравшимися. Яшма продекламировала:

 
Уж сколько лет у берега стоит,
Качаясь на волнах, та лодка из сосны?
А спросит путник: кто же реку первым пересек?
И я отвечу: благородный мудрый муж[14]14
  Перевод Анны Семиды.


[Закрыть].
 

Первое прочтение строк вызвало в Яшме смесь боли и восторга. Но остальные девушки, судя по всему, остались совершенно безучастными к стихотворению. Лишь лицо Лилии исказилось с трудом сдерживаемым зевком.

– Прекрасно. Одно из моих любимых произведений, – одобрительно заявила госпожа Серебро. – А теперь кто-нибудь может мне объяснить: что все это значило?

Девушки заерзали, украдкой переглядываясь между собой. Лилия подала голос:

– А разве это не про лодочку, мама?

Ученицы в один голос захихикали и зашептались.

– Конечно же нет. Горе мне, что я вздумала учить вас поэзии, – сокрушенно произнесла госпожа Серебро, покачивая головой. Яшма уже собиралась поднять руку, но тут к их компании подошел слуга Валун. Он склонился перед хозяйкой и начал стучать костяшками пальцев о деревянный пол.

– Торговец шелком явился? Новый человек в наших краях? – уточнила Серебро. Ей всегда удавалось расшифровать сообщения, сокрытые в стуках Валуна, сколь бы сложными те ни были. Никто, кроме нее, не был способен понять глухонемого слугу. Серебро вздохнула и поднялась одним грациозным движением.

– Мне нужно посмотреть ткани. А вы поиграйте пока, – заявила хозяйка. Девочки низко опустили головы в ответ.

– Готова биться об заклад, что стихотворение было о лодочке. А как ты думаешь, о чем оно? – поинтересовалась Лилия у Яшмы, пока они надевали обувь. Яшма знала и то, о чем было стихотворение, и то, почему оно пришлось по душе госпоже Серебро. Она неслучайно выбрала именно эти строфы.

– О женщине, которая вспоминает первую любовь, – ответила она.

Яшме казалось, что среди всех куртизанок и учениц только она одна понимала тайный язык, которому их учила госпожа. По всем темам, по которым лучшая подруга была не в помощь, Яшма обращалась к книгам. И уже задавалась вопросом, наступит ли когда-нибудь день, когда у нее появится достойный собеседник, с которым можно было бы обсудить их содержание.

* * *

Госпожа Серебро устроилась на шелковой постели в своей спальне в ожидании торговца. Рука машинально теребила кольцо на пальце. Через узорчатые двери, украшенные подвесками с драгоценными камнями и бахромой, до нее долетали крики и смех играющих девочек.

– Госпожа Серебро, к вам явился на поклон купец Чун. Я к вашим услугам! – представился из-за двери торговец шелком.

– Прошу вас войти.

Торговец отворил створку и прошел в помещение. За спиной он тащил сумку, полную отрезов ткани и всевозможных безделушек. Чун отвесил глубокий поклон госпоже Серебро. Та жестом указала на ношу у него за спиной.

– Освободитесь от вашего тяжкого груза и присядьте. Устраивайтесь поудобнее. Я уже распорядилась, чтобы слуга принес вам угощение.

– Благодарю вас, госпожа, я недостоин такой милости, – ответил Чун, снимая сумку с плеча и укладывая ее на пол. Торговец уселся со скрещенными ногами на шелковую подушку, которую приготовила для него госпожа Серебро. Валун внес поднос с вином и тыквенными хобакчон. Такие вкусности в ту пору могла себе позволить лишь самая обеспеченная куртизанка.

– Я глубоко опечалена известиями о достопочтенном Пэке, – начала госпожа Серебро. – Он состоял с вами в одной гильдии. Вам ли не знать, что он посещал этот дом со своими товарами еще тогда, когда меня здесь не было.

Вместо ответа Чун лишь склонил голову.

– Были ли вы знакомы с ним, достопочтенный Чун?

– Да, госпожа. Мы – члены одной семьи. Он приходился мне дядей по матери.

– Значит, к вам по наследству перешла территория, на которой он торговал? – осведомилась с неожиданной живостью госпожа Серебро.

Чун, заглянув ей на мгновение в лицо, тихо подтвердил:

– Да, госпожа. Сыновей он потерял давным-давно. Я был ему ближайшим родственником, наследником и наперсником.

– Тогда показывайте ваши богатства, – попросила госпожа Серебро.

Чун начал разворачивать белую ткань, которой была обернута его сумка. Внутри обнаружился деревянный короб, в котором лежали аккуратно сложенные рулоны шелка летних оттенков: светлейшей лазури небес, сероватой зелени глазури селадонов, розоватого цвета азалий, желтого цвета форзиций, изумрудного цвета ивовых веток, а также изящного синего цвета морской волны, идеально подчеркивающего красоту таких умудренных годами женщин, как госпожа Серебро, и пышного красного цвета камелий, оттеняющего пленительную молодость еще подрастающих дев. Чун принес с собой и украшения: серебряные подвески с кораллами и нефритом, которые вызывающе смотрятся, когда их надевают с женским жакетом с глубоким вырезом и без подкладки; парные кольца из эмалированного серебра, янтаря и зеленого или белого нефрита, которые носили друг поверх друга; золотая шпилька[15]15
  Такие шпильки – пинё – в Корее являются обозначением некоторого социального статуса носительницы. В частности, заколками украшали волосы по случаю наступления совершеннолетия. Примечательно, что у мужчин есть свои версии пинё.


[Закрыть] для шиньона. За ними из сумки проследовали баночки с душистой пудрой из Англии, кольдкрем из Японии, помада для губ и румяна для щек, масло камелии, которое делало волосы гладкими и блестящими, и шелковый мешочек, содержавший подлинный мускус, который считался действенным средством для возбуждения желания.

Госпожа Серебро отобрала много тканей и косметики, значительно облегчив ношу Чуна. Осмотрев все товары, она вновь обратилась к торговцу.

– Прекрасные вещи. Но нет ли у вас чего-то еще для меня? – спросила она испытующе.

Хотя Чун и Пэк, предположительно, были близкими родственниками, мужчины мало походили друг на друга. Госпожа Серебро знала Пэка многие годы. За его тщедушным телом и услужливым видом скрывалась недюжинная сила, которая позволяла ему даже в старости каждый год путешествовать от побережья Восточного моря [16]16
  Восточное море – подразумевается то, что на Западе, в том числе и в России, называют Восточно-Китайским морем. Сохраняем корейский топоним.


[Закрыть] до Пхеньяна, а потом следовать до самого Ыйджу, что на границе с Китаем. В прежние годы Пэк добирался даже до Шанхая и Владивостока, однако на момент его кончины большая часть прежних обязанностей была перепоручена молодым коллегам по гильдии. В темновато-желтом лице Чуна сходства с дядей почти что не было. Но его глаза, в которых читалась холодная рассудительность змея, не убеждали госпожу Серебро в том, что этому человеку можно было немедленно довериться.

Из рукава купец достал сложенный лист бумаги, который он подал даме обеими руками. Госпожа Серебро, тяжело вздохнув, вскрыла печать.

Руки задрожали, как и всякий раз, когда она удостоверялась, что перед ней было письмо, написанное рукой ее генерала. Она быстро просмотрела послание, впитывая в себя каждое слово, по капле облегчающее жажду вестей. Генерал благодарил ее за деньги, которые она отправила ему еще прошлым летом, рассказывал о победах и поражениях на просторах Сибири. Солдаты, несмотря на холод и обмундирование, которое смотрелось жалко в сравнении с оснащением противника, были готовы идти за ним в любой бой. Некоторым из военнослужащих удалось вывезти во Владивосток жен и детей, и в свете радостных воссоединений семей генерал тем более чувствовал печаль разлуки с ней и Луной.

Должно быть, она прекрасна, если пошла в тебя. Меня страшит мысль, что мне не суждено уже увидеть нашу дочь…

Госпожа Серебро осторожно сложила письмо и спрятала его меж страниц книги на столе. Она собиралась, как только останется одна, перечитать его, медленно и с чувством, упиваясь каждой черточкой.

– Благодарю вас, достопочтенный Чун. Когда мне стало известно о гибели достопочтенного Пэка, я сразу подумала, что письмо найдут и все пойдет прахом… Что лишат жизни и нас, и людей, которые сейчас во Владивостоке. Я всю зиму провела в ожидании наихудшего… Даже в постель не ложилась без ножа, чтобы можно было покончить с жизнью, если они явятся. Но никто так и не пришел…

– Те выродки бросили тело, даже не осмотрев его. А то бы дела обернулись именно так, как вы опасались, – выжал из себя Чун. – Дядя хотел завести их в горы, в западню к нашим солдатам. Покончить с начальником полиции и старшими офицерами было бы большой победой… Либо он не отыскал дорогу посреди снега, либо не нашел наших на условленном месте.

Ни Чун, ни госпожа Серебро не озвучили то, что было и без того очевидно: если борцы за независимость не воспользовались отличным шансом взять в плен группку сбившихся с пути японских солдат, то союзники, весьма вероятно, сами пали в очередном сражении, которое останется за пределами исторических хроник.

– Тело вашего дяди никто не трогал, пока вы до него сами не добрались?

– Нет, госпожа. Мне вообще ничего не было известно о произошедшем. Я был далеко на юге. Но местный крестьянин подобрал тело и подготовил его к погребению. Это обездоленный вдовец. У него трое малолетних детей. Но даже на грани голодной смерти он остался порядочным человеком. Он сохранил все личные вещи дяди, пока я не приехал устраивать похороны. Все было на месте, не пропала ни одна монета.

– Это невероятное везение, – пробормотала госпожа Серебро. Она открыла ящичек туалетного столика и вытащила оттуда два мешочка на веревочках, один белый и один красный. Внутри скрывались тяжелые золотые слитки.

– Белый – вам, в благодарность за ваши заботы, – сказала она, передавая мешочки купцу. – А красный – на общее благое дело. Можно ли доверять человеку, который отправится с этим мешочком по ту сторону границы?

– Уверяю вас, госпожа, все останется ровно так же, как если бы мой дядя был жив, – проговорил Чун. – Мы, скромные торговцы, любим золото ничуть не меньше любого другого человека. Но даже у нас есть понятие чести.

– Мне хорошо это известно, достопочтенный Чун. Хочу также отметить, что это не только от меня. Средства пожертвовали практически все куртизанки Пхеньяна. Здесь все деньги, которые мы выручили, разливая выпивку и возлежа с мужчинами, а также продав украшения, приберегаемые на старость.

Вместо ответа Чун лишь вежливо склонил голову.

– Как долго вы будете в наших краях? И когда вас можно ожидать в следующий раз? – спросила госпожа Серебро.

– Я отбываю завтра, с первыми лучами солнца. Если все сложится – вернусь осенью.

– Проведите у нас хотя бы эту ночь. У нас значительно комфортнее, чем на постоялом дворе.

– Благодарю вас, госпожа, но тем я привлеку к нам ненужное внимание. К тому же на постоялом дворе меня поджидают товарищи по гильдии… – проговорил Чун, уже поднимаясь. – Мне пора.

– Постойте! Чуть не забыла, – сказала госпожа Серебро. – Вы упомянули несчастного человека, который не дал осквернить тело достопочтенного Пэка… Если вы будете проезжать через его деревню по дороге в город, то могли бы вы передать ему кое-что от меня?

Госпожа Серебро вновь открыла ящик и начала перебирать оставшиеся безделушки. Свои лучшие украшения она продала и обратила в золото, которое купец уже положил в укромное место внутри сумки. Наконец, она стянула с пальца серебряное колечко и со слабой улыбкой протянула его Чуну.

– Скажите ему, что эта безделушка стоит недорого, но очень дорога моему сердцу. – В ее голосе угадывалось лишь самое легкое колебание. Чун, откланявшись, покинул госпожу Серебро.

Все самые драгоценные побрякушки были в ее глазах ничем в сравнении с серебряным кольцом, от которого она была вынуждена отказаться. Но в жизни всегда важно поддерживать равновесие. Она была обязана пойти на эту жертву. Именно так она воспринимала это. Серебро отдала бы свою жизнь за безопасность людей, которых любила: генерала, Луны и Лилии. Если бы те оказались посреди горящего дома, то она, облившись наскоро из ведра с ног до головы холодной водой, прыгнула бы не раздумывая прямо в пламя, чтобы вызволить их оттуда. Вот цена ее любви, твердила она про себя. Но рука уже тосковала по кольцу, которое на следующее утро покинуло пределы города вместе с Чуном и направилось в дом охотника.