Текст книги "Звери малой земли"

Глава 6
Шествие

1918 год

Сонсу подождал минут десять после того, как ушел Мёнбо, и только тогда покинул контору. Он искренне жалел, что воссоединение со старым другом пошло не так, как он надеялся. Вместо того чтобы предаться воспоминаниям о прошлых авантюрах за едой и напитками, упиваясь сознанием того, что кто-то помнит тебя таким, каким ты был когда-то, от встречи они получили только шок понимания того, насколько сильно они теперь отличались друг от друга. Это было гораздо хуже, чем если бы он познакомился с новым человеком и у них как-то не задалось бы с самого начала. К тому же многие годы никто не указывал Сонсу на его недостатки. Все окружающие с готовностью угождали ему: подчиненные – почтением, коллеги – комплиментами, жена – благоговением. И это всеобщее одобрение так безусловно стало частью действительности Сонсу, что он испытал самое глубочайшее потрясение при виде человека, заявившего ему в лицо, что он неправ.

«Правду ли он говорит? Есть ли что-то дурное в том, что я не желаю отказаться от прав, данных мне по рождению, переехать в Шанхай или какую-нибудь деревушку на сибирском высокогорье и тратить мои дни на стрельбу по мишеням и планирование покушений?» – вопрошал себя Сонсу. Он был наслышан о том, как молодые люди – и из обеспеченных высокородных династий, и из крестьянских семейств, и иже с ними – собирались на конспиративных квартирах и клялись посвятить жизнь общему делу. Участники таких таинств срезали себе кончик безымянного пальца и подписывали документы кровью, а на операции выходили не иначе как в приталенных костюмах и шляпах по последней моде, чтобы, если им все-таки довелось бы вдруг встретить смерть, что могло произойти в любой момент, они отошли в мир иной, выглядя достойно. А еще заявляли, что женщины были совершенно без ума от повстанцев.

«Но к чему все это? Глупость, да и только. Ничего хорошего из этого не выйдет. К тому же все эти покушения суть те же обычные убийства, преступления». Такой поток мыслей потихоньку сводил на «нет» сомнения Сонсу. «Мы заявляем, что японцы убивают корейский народ. Но правильно ли в ответ учинять расправу над ними? Это высшее варварство, которое ничуть не менее постыдно. Нет, я не буду соучастником в безрассудном ожесточении. Как бы ни отзывался обо мне Мёнбо, ничто не убедит меня встать на их сторону».

Сонсу полностью удовлетворился своими аргументами. Он почти что улыбался от переполнившего его чувства собственного достоинства, с которым он и вышел на улицу. Солнце было в зените на фоне небесной лазури. Порывы легкого ветерка несли живительную прохладу. Вскоре он случайно встретил друга-драматурга, который тоже получил образование в Японии. Сонсу обменялся с приятелем рукопожатием и обмолвился словом о Мёнбо, с которым драматург тоже был знаком.

– Удивительно, что я повидался с вами обоими в один день, – заметил Сонсу. Затем он деликатно упомянул, что у Мёнбо все складывается нелучшим образом со здоровьем и финансами, что он приехал в Сеул на непродолжительное время, чтобы попросить денег у друзей, и что он сам не был готов незамедлительно оказать помощь другу, хотя мысли о такой перспективе его не покидали. Все это Сонсу искусно донес до собеседника, так ничего прямо не сообщив ему.

– Правильно сделал, что отказал, – проговорил драматург. – Он мне никогда не нравился. И спасибо за то, что предупредил. У меня будут готовы оправдания, если он вдруг попросит о встрече.

Пока они на ходу обменивались новостями, перед ними вдруг возникло скопление громко кричащих людей.

– Только не очередная демонстрация! Предлагаю пойти другим путем, – сказал Сонсу.

– Да нет, кажется. Они вроде бы смеются. Может быть, какое-то представление смотрят? – предположил драматург, которому всегда нравились зрелища. Он отправился в направлении толпы. Когда они подошли поближе, стало понятно, что возгласы и хлопки людей были обращены в адрес какого-то действа посреди бульвара. Друзья протиснулись вперед, и их взору открылось шествие с участием примерно двух десятков куртизанок.

Каждая дама была облачена в изумительное шелковое одеяние, перехваченное белым поясом, концы которого развевались за спиной. На поясах значились имя каждой из куртизанок и наименование недавно открывшегося ресторана «Мёнвольгван». В руках некоторых женщин были корзинки с цветами, и время от времени дамы кидали бутоны обожателям в толпе.

– Абсолютный фурор! – со смехом признал драматург. – Просто блистательно! О «Мёнвольгване» теперь будет говорить весь город! Нам с тобой нужно заглянуть туда в ближайшее время.

Сонсу всегда нравилось смотреть на красивых женщин, и он с любопытством оглядывал процессию. Как вдруг он оцепенел. В самом центре шествия он заметил знакомое, но изменившееся лицо Дани.

Вначале Сонсу мог лишь сопоставить ее облик с образом, который хранился в воспоминаниях. Прежде круглое личико похудело, а черты лица стали более резкими. Кожа, когда-то свежая и румяная, как первый восход солнца весной, под слоем пудры походила на отполированный кусок мрамора. Подведенные черным глаза, выдающиеся скулы и накрашенные ярко-красной помадой губы делали ее ослепительной. Она уже не выглядела юной. Отрицать это было невозможно. Но одно все же осталось неизменным – живое выражение глаз, через которые можно было украдкой заглянуть в таинственный сад ее внутреннего мира. Это по-прежнему были те самые глаза, которые, казалось, могли заглянуть в сердце любого встречного. В этом никакой перемены не произошло! Когда все эти мысли пронеслись через его сознание, Сонсу наконец-то смог увидеть Дани такой, какой ее видели окружающие: яркой дамой, затмевавшей всех прочих женщин.

Каким образом за все семь лет после возвращения в Сеул он умудрился не встретиться с нею? Объяснение тому было простое: он давно знал, что она стала куртизанкой, и не просто куртизанкой, а одной из самых известных представительниц своей профессии. Сонсу не мог не быть наслышан о ней. В столице интеллигенты, литераторы, художники, дипломаты и люди такого рода крутились всего в нескольких, тесно связанных между собой кругах. И все они обожали красивых куртизанок, некоторые – с чуть менее благородными намерениями, другие – с чуть более невинными ожиданиями. Однако – вынужденно признался он сам себе – он целенаправленно избегал встречи с нею и намеренно посещал только те торжества и попойки, на которых он мог быть уверен, что она не будет развлекать гостей. В глубине души он уже пришел к мысли, что любым связям между ними давно пришел конец. К чему откапывать древние кости и силиться сварить из них бульон? Лучшее, что можно сказать о прошлом, – то, что оно уже прожито и осталось позади. А потому он ни разу не задавался вопросом о ней и даже не мечтал о встрече. Но вот она сама попалась ему на глаза, и он ощутил сильное смятение, не зная, что поделать с собой.

– Знаешь вот ту, Дани? – поинтересовался с понимающей улыбкой драматург, подметивший, куда устремлен взгляд Сонсу.

– Я был знаком с нею в давние времена, – ответил тот. – Она тогда еще была в школе.

– В школе? – Драматург недоверчиво задрал брови.

Сонсу пояснил, что мать Дани, которая и сама была куртизанкой первого звена, отошла от дел, когда ей выпала честь стать второй женой влиятельного чиновника.

– Приемная дочь в благородном семействе. Но если ее отправили учиться, то как она вообще стала куртизанкой? – допытывался драматург.

Сонсу отмахнулся от вопроса, не желая углубляться в дела минувших дней. Ему было известно, что Дани получила самое обычное воспитание и была самой невинной девушкой на момент их случайного знакомства перед зданием школы, в которой она училась. Дани никоим образом не было суждено стать куртизанкой. Сонсу обольстил ее невнятными обещаниями и скрылся, как только ему предложили продолжить учебу за рубежом. Такой поворот событий совсем не тревожил его. Ведь он же не говорил прямо: «Я возьму тебя в жены». Он не мог позволить себе жениться на ком-либо, кроме женщины безупречного происхождения и неоспоримого достатка, дамы с определенной долей великосветской заурядности, как его покорная и умиротворенная всем женушка. Не его вина, если Дани не понимала этого.

– Кстати, за ней стоит очень могущественный покровитель. – Драматург назвал имя какого-то японского судьи, который был на пике карьеры. Именно это светило правосудия, по всей видимости, обеспечило Дани двухэтажным домом и даже бриллиантами. – Если она тебя заинтриговала – знай: она – запретный плод. – Драматург подмигнул другу. – Смотри сколько влезет, но даже не думай приближаться к ней. Так всегда бывает с лучшими из женщин!

– Да я, впрочем, и не собирался, – проговорил Сонсу, с трудом отводя взгляд от удаляющегося от него красного одеяния Дани.

В нескольких кварталах от того бульвара Ямада Гэндзо выехал верхом на лошади из штаба полка в компании офицера Ито Ацуо, с которым он был дружен. Вследствие сильного отвращения к жестокости, подобной той, которую Хаяси продемонстрировал во время поездки на охоту, Ямада с легкостью уговорил отца отправить его как можно дальше от Пхеньяна. Барон Ямада, как типичный представитель могущественного семейного клана, как правило, был склонен безоговорочно потакать амбициям собственных детей. Отец воззвал к впечатляющей сети целесообразных связей и знакомств, и к весне Гэндзо было предложено отправиться служить в Сеул в звании майора. Неожиданное повышение Ямады вызвало тайную враждебность со стороны практически всех сослуживцев в Пхеньяне – в особенности майора Хаяси. Ямада это прекрасно сознавал, то же было очевидно и его товарищам. Однако все они столь преуспели в сокрытии истинных чувств, а равно в выражении и принятии поздравлений без малейшего намека на горечь, что не оставалось никаких причин устраивать друг другу ссоры.

Ямада быстро обнаружил, что в Сеуле, как и в Пхеньяне, не было ни одного командира, который бы пользовался незыблемой властью. Баланс обеспечивался несколькими военачальниками, которые соперничали за продвижение по карьерной лестнице и наращивание влияния. Прислушавшись к совету отца, Ямада примкнул к фракции, к которой принадлежал майор Ито. Ямада и Ито были статными красавцами примерно одного возраста и в равной мере высокородного происхождения. Ито, будучи не самого высокого роста, выделялся тонкой талией и мускулистыми икрами, что придавало ему вид человека безграничной энергичности. Он был наследником графства, но, вопреки почетному статусу, держал себя непринужденно и легко. Ито Ямаде пришелся по душе, по крайней мере, в тех пределах, в которых его душа была вообще способна на дружбу. Они часто проводили время вместе вне полка. И на этот раз они направили лошадей к месту запланированной неформальной встречи.

– Понимаешь, поглощение слабых стран и народов более сильными державами и нациями не только неизбежно, но даже желательно, – заметил Ито, проводя пальцем по фигурным усикам. – Модернизировалась бы Корея без участия Японии? Кто принес сюда поезда, дороги, электропровода, – одним словом, прогресс? Мы проявляем всю благосклонность, которую возможно проявлять при управлении столь неустроенным краем. Но этим паршивцам неведомо, что все это – на пользу им.

– Прогресс сюда принесли мы, спору нет. И ты прав: в этом случае вполне применимы законы природы. Однако у меня есть серьезные сомнения по поводу этой истории с рисом, – парировал Ямада. – К чему выжимать из них последние соки? От этого они становятся только враждебнее и неукротимее. Разве нет другого пути?

– Рис нам нужен в Японии. Тело человека же в самую первую очередь подает все питательные вещества и свежую кровь сердцу, а уж потом рукам и ногам. Япония – сердце, а Корея – лишь конечность. К тому же тёсэндзины очень уж раздобрели, энергии и крови в жилах у них предостаточно. Пустим им немного крови, они сразу станут послушными. – Эти слова Ито молвил с улыбкой. Ритмичное покачивание тела в седле придавало ему особо залихватский вид в этот замечательный день. – Мы им дарим прогресс, а они нам в обмен дают рис, ну и всякие диковинки, вроде старинных селадонов, тигриных шкур и тому подобного. И такой строй установлен сейчас по всему миру. Вспомни хотя бы, как Великобритания, Франция, Германия, Нидерланды и Бельгия разделили между собой Африку и Азию и оттого стали только сильнее. А Соединенные Штаты промышляют на Филиппинах и в южной части Тихого океана. Такой уж у нас сложился миропорядок.

Ито сделал паузу в монологе, но тут, заметив толпу, собирающуюся вдоль бульвара, понесся галопом вперед. Ямада, подстегнув лошадь, последовал за ним.

– Это процессия чосонских куртизанок! – крикнул Ито, предлагая другу встать рядом с ним. Ямада подвел лошадь к коню Ито. Поверх голов скопившихся людей ему открылся вид на шествие изысканно одетых женщин, распевающих песни, декламирующих нараспев и усыпающих окружающих цветами. Ито зашелся таким громким хохотом, что красивый черный жеребец под ним смущенно заходил ходуном.

– Ой, я совсем забыл о женщинах. Рис, тигры и женщины – вот чем славится Чосон, – заметил с усмешкой Ито и присоединился к аплодисментам и веселым возгласам толпы. Вновь повернувшись к Ямаде, Ито проговорил: – Я без ума от этих девушек. В них есть изюминка, которую не найдешь у наших гейш.

– И в чем же их изюминка? – полюбопытствовал Ямада.

– На мой вкус, они более своевольные, чем гейши, которые, подобно воде, нежны и уступчивы. В чосонских куртизанках бушует пламя. Они будут страстно бороться с тобой до самого конца. Однако как раз в преодолении их сопротивления и кроется несказанное удовольствие. Это как расколоть скорлупку грецкого ореха, чтобы полакомиться сердцевинкой. – Ито подмигнул товарищу, сопровождая слова непристойным жестом.

Мимо них проходила рука об руку пара совсем молоденьких воспитанниц, победоносно улыбающихся толпе. Ито не удержался от возгласа:

– Только посмотри на этих малюток. Чудо, правда же? Куртизанки в миниатюре!

Ближе к концу шествия Яшма вдруг ощутила, насколько ее смущают направленные на нее взгляды незнакомцев. Небольшое давление правого локотка Лилии, которое она ощущала на левой руке, обнадежило ее, и она постаралась не дать волнению взять над собой верх. В другой руке Яшма несла корзинку, полную космей и хризантем, которые этим утром они срезали в саду Дани. Время от времени Лилия запускала руку в корзинку и бросала цветы людям. Каждый такой бросок сопровождался россыпью лепестков и громкими криками и аплодисментами толпы.

– Твоя очередь. Это очень весело, – шепнула Лилия, принимая корзинку из рук Яшмы.

– Не думаю, что у меня получится палить цветами так далеко, как у тебя! – не без некоторой паники заметила Яшма. Девочки позволили себе украдкой хихикнуть.

– Не глупи, они почти что невесомые, – пояснила Лилия. – Не думай ни о чем. Ну и не кидайся ими прямо в лицо людям.

Яшма взяла в руку целую охапку цветов и кинула их по правую сторону от себя. Лепестки, несомые легким голубым бризом, задержались на мгновение над землей, а потом рассыпались розовыми, белыми и лиловыми узорами. Толпа зачарованно рукоплескала. Городские улицы, залитые лучами солнца, хруст утоптанного песка под ногами – вся обстановка наполняла ее легкие чем-то помимо воздуха. Яшму охватило то, что ей никогда не казалось возможным: ощущение полной свободы. Ей захотелось чуть ли не взмахнуть крыльями и взлететь. Удержавшись от такой блажи, девочка рассмеялась и беспечно кинула цветок, который, пролетев над землей, угодил прямо в физиономию какому-то мальчишке.

Чонхо наблюдал за шествием куртизанок с напряженным восхищением. Он стоял между Вьюном, Ёнгу и псом. Ёнгу и Чонхо умудрились очень даже сдружиться, как бывает после того, как мальчишки зададут друг другу хорошую трепку. Пес примкнул к их шайке совсем недавно. Как-то в сентябре Ёнгу обнаружил, что эта псина забрела к ним под мост. Животное было совсем грязное и исхудавшее, но все еще демонстрировало огромный запас энергии. Чонхо и Вьюн сначала подумали продать пса мяснику, но их остановил Ёнгу, который, казалось, был очень даже не против повторить обмен любезностями с Чонхо. Наконец, Чонхо сдался и дозволил Ёнгу оставить пса лишь с тем условием, чтобы товарищ кормил животное из своей порции еды. Ёнгу делил скромные трапезы с псом и нежно вылавливал у того из шерсти блох, которые незамедлительно встречали конец меж кончиков пальцев. Пес всегда держался в нескольких шагах от Ёнгу и оказался необычно полезен при обнаружении подходящих для попрошайничества мест скопления людей. В тот день они как раз шатались без дела, когда пес вывел их на бульвар, где проходило шествие, и уселся в первом ряду толпы, словно желая и сам насладиться зрелищем.

Вплоть до того момента Чонхо даже не мог предположить, что женщины могут быть столь прекрасны. Куртизанки будто бы вообще были отдельным родом людей, не имеющим ничего общего со всеми другими женщинами, которых он знал прежде. Шествие столь потрясло его чувства, что у него даже заболело в животе, но отвести глаза у него не получалось. Ближе к концу шеренги женщин он заметил двух девочек своего возраста. Они были примерно одного – ничем не выдающегося – роста и телосложения. Обе девочки были закутаны в одинаковые одежды: длинные халаты оттенка нераскрывшихся зеленых бутонов поверх розовых юбок. По существу, это были самые обычные девочки с весьма заурядными лицами, слишком юные, чтобы можно было оценить их еще только нарождавшуюся красоту. Однако глаза Чонхо вперились сразу в одну из них, словно он всю свою жизнь искал именно ее. У нее было идеально круглое личико, чью форму только подчеркивал ровный пробор по центру головы, сверкающие глаза и щечки с легким румянцем яблочек, едва тронутых свежим осенним воздухом. Больше девочка ничем не выделялась, но ему и этого было более чем достаточно.

Пока он пялился на нее, она выхватила из корзинки цветок космеи и кинула его прямо ему в лицо с сияющей улыбкой. Чонхо принял нежный бутон с ужасающей мыслью о том, что она сознательно подтрунивала над ним, но и с приливом эйфории – от той же мысли. Видя изумление друга, Вьюн и Ёнгу расхохотались и начали его беспощадно дразнить. Чонхо это нисколько не раздражало. В его сердце поселилось нечто чудесное. Что именно – ему еще предстояло узнать.

Глава 7
Побег

1918 год

Юности свойственна беспрекословная вера в то, что жизнь – единая прогрессия последовательно сменяющих друг друга событий. Яшма воспринимала как само собой разумеющееся, что за одним шагом следует другой и что во время шествия она поймала некий импульс, который должен был доставить ее прямиком в совершеннолетие. Каково же было ее удивление вкупе с разочарованием, когда ничего не поменялось в незначительности заведенного порядка жизни. Дани все так же не позволяла им отходить дальше пяти домов в любом направлении. Яшма, как и всегда, подчинилась предписанию. Однако радости жизни в их домике теперь заволок плотный туман обыденности. Девочка уже убедилась, что за пределами укромного круга домашнего очага обнаруживались зрелища, музыка, обеспеченные хозяюшки, пытавшиеся подражать стильным куртизанкам, старшеклассники с горящими взорами, скрывавшие в головах под кепочками наивные надежды, господа, прячущиеся за высокими воротничками и моноклями, а также множество магазинов, торговавших разными лакомствами. Этот мир не давал ей покоя, как первый по-настоящему жаркий день лета. И от всего этого она была отрезана, замурованная в четырех стенах прямо посреди Сеула. С наступлением зимы у Яшмы возникла привычка отправляться на одинокие прогулки и усаживаться в конце улицы – самой дальней точке, куда их отпускала Дани. Именно во время одной из таких вылазок она заметила странного мальчика.

Впоследствии Яшма не могла в точности вспомнить, как он выглядел в тот момент, когда она впервые увидела его. Она ощущала его присутствие на протяжении многих дней, но он казался естественной частью местной обстановки, как любое дерево или куст в окрестностях. А потому она привыкла к нему прежде, чем успела заметить его. Мальчик, невысокий и щуплый, был примерно ее возраста. Его кожа была светло-коричневого оттенка скорлупки ореха. Тяжело было сказать, от чего она приобрела такой оттенок: от обильных солнечных ванн или от недостаточного умывания. Когда ее глаза наконец-то распознали в нем заслуживающий внимания предмет, мальчик улыбнулся, словно только этого и ждал. Он направился к ней в компании следовавшего за ним по пятам желтого пса со скрученным хвостом. Яшма поняла, что есть что-то неправильное в облике мальчика: одежда, которая была так сильно заношена, что, казалось, вот-вот распадется на волокна. У некоторых попрошаек на одежде заплаток было больше, чем первозданной ткани, но дыры в одеянии паренька были разительно открытыми и буйно трепетали на пронизывающем ветру. Яшму охватили с равной силой сострадание и отвращение.

– Я тебя часто здесь вижу. Живешь где-то поблизости? – спросил мальчик. Она против воли кивнула. Дани никогда напрямую не запрещала ей общаться с другими детьми, но негласный наказ она и без слов понимала. С другой стороны, сила тоски давно превысила страх перед Дани. Да, мальчик был неопрятен, но в целом мало отличался от деревенских оборвышей, которых она знавала в первые годы жизни.

– Это твоя собака? – поинтересовалась она, указывая на пса, усердно обнюхивающего землю под собой чуть поодаль от них.

Мальчик свистнул, и собака понеслась вперед, радостно махая хвостом.

– Нет, моего друга. Можешь приласкать его, он добрый.

Яшма присела и погладила благодарного за ласку пса от головы до хвоста, не забыв почесать и за ушами, и под мордой.

– Как его звать? – спросила она.

– А никак. Мы его зовем просто «Пес», – пояснил мальчик. – А вот меня зовут Чонхо.

Яшма засмеялась.

– Извини. Надо было сначала поинтересоваться твоим именем. А я Яшма. – Она поспешила добавить: – Наверное, мне пора домой. Меня не отпускают далеко.

– Далеко – это как?

– Через улицу.

Чонхо недоверчиво покачал головой.

– А тебе не надоедает вечно сидеть под замком? Я вот весь Сеул обошел, просто чтобы разузнать, что здесь вообще имеется. А здесь есть и река, и рынок, и улица, где живут все янки… Совсем недалеко отсюда зоопарк. Могу сводить тебя посмотреть, если хочешь.

– Даже не знаю… – Яшма задумалась. – А что такое «зоопарк»?

Чонхо рассказал, что это место, в котором держат зверей со всего мира. Самым известным обитателем местного зоопарка был слон по кличке Гигант, но повидать его можно было без необходимости платить за это деньги. Яшма, закусив губу, обдумывала варианты действий. Дани уже отправилась по делам и должна была вернуться поздно ночью. Если бы Яшма упустила выпавшую удачную возможность, то следующего подходящего шанса можно было бы дожидаться и год, и два, в зависимости от того, что бы соизволила сотворить с ней прихотливая натура склонной к причудам тетушки.

– Ладно, но мне нужно вернуться как можно скорее, – наконец сказала она, подступая к Чонхо. Оказавшись рядом с мальчиком, Яшма заметила, что он был с ней одного роста, а может быть, даже чуть ниже. Но хилым он не выглядел. Попрошайки обычно передвигаются, еле шаркая ногами, а Чонхо вышагивал, свободно размахивая руками и вовсе не смущаясь того, как на него глядели прохожие. Мальчишка вел себя так, словно он так вырядился исключительно из страсти к приключениям, как какой-нибудь переодетый принц из старых сказок. Они пошли бок о бок. По пути Чонхо периодически показывал Яшме местные достопримечательности, будто бы весь Сеул был его владением.

– Вот и зоопарк. Когда-то это был дворец, – заявил мальчик через некоторое время. Даже посреди зимы у ворот зверинца толпились десятки людей. Из-за каменных стен доносились отзвуки музыки, криков и смеха.

– Пошли, нам сюда. – Чонхо повел ее мимо входа. Они свернули за угол, где было уже не так людно. Вяз оперся крепкими ветвями на стену зоопарка.

– Карабкаться умеешь? – спросил Чонхо. Яшма покачала головой. Он встал перед деревом и, переплетя пальцы рук, предложил ей поставить правую ногу прямо ему на ладони. Яшме подумалось, что Чонхо просядет под ее весом, но он остался стоять как вкопанный, пока она второй ногой не подыскала подходящую точку опоры на стволе дерева и не взобралась на подвернувшийся сук. В считаные секунды он присоединился к ней и разместился рядом, под навесом из оголенных ветвей. Пес, скуля, остался сидеть на земле под деревом.

– А вон и Гигант, – сказал Чонхо, указывая, куда смотреть. По ту сторону стены виднелся высохший ров, вдоль которого выстроились сотни зевак. Ров очерчивал контур слегка вздымающегося над землей острова, покрытого известковым песком цвета кости. Гигант стоял ровно посередине островка, сильно напоминая вставший на мель корабль с серыми парусами. Слон был таким огромным, что даже издалека Яшма видела, как он хлопает глазами, каждый величиной с ладонь ее руки. Ликующая толпа кидала за ограду разнообразные предметы, чтобы привлечь к себе внимание животного. Слон, то ли от невероятного терпения, то ли от не менее большого упрямства, вообще никак не реагировал на людей, и раздосадованные зрители скоро отходили в сторону, уступая место следующей шеренге ротозеев. Кое-кто ругался и даже сплевывал прямо в ров, а некоторые запускали в слона огрызками яблок, но Гигант по-прежнему стоял, совсем не двигаясь.

Яшме показалось, что сила и размеры животного делали его мучения тем более ужасными. Ведь в судьбе пойманной блохи мало кто увидит что-то особенно трагическое. Девочке не хотелось больше смотреть на это зрелище. Но в то же время отвернуться и отправиться восвояси тоже как-то не удавалось. Яшме так хотелось повидать мир. Теперь, когда она увидела его таким, как он есть, она ощутила подкрадывающееся чувство омерзения.

Чонхо бешено теребил ее за рукав. Кто-то кричал им снизу.

С метров тридцати охранник в униформе чертыхался на них и размахивал винтовкой. Яшма еле удержалась от вскрика. Чонхо уже спрыгнул на землю. Пес то лаял, то рычал на охранника, обнажая пасть, полную белесых зубов.

– Прыгай! – крикнул Чонхо.

Охранник уже двинулся в их сторону, придерживая винтовку за ствол, будто собираясь задействовать ее вместо дубинки.

– Давай, я поймаю тебя! – снова позвал Чонхо, но Яшма только мотала головой.

Остановившись почти у подножия дерева, охранник, все еще сыпля отборными выражениями, взвел курок на пса. Чонхо стоял неподвижно, не желая бежать без нее. Вдохнув, Яшма прыгнула, приземлившись на коленки и ладони перед мальчиком. Вся троица пустилась в бегство, даже не оглядываясь назад, чтобы удостовериться, преследует ли их охранник. Так они и неслись, не сбавляя скорости и не давая себе передышки, пока не добрались до ее дома.

– Ты в порядке? Покажи руки, – проговорил запыхавшийся Чонхо.

– Со мной все хорошо, лишь поцарапалась, – заверила она, но он все равно схватил ее руки и начал сдувать с них грязь. Усталый пес, изо всех сил маша хвостом и громко поскуливая, рухнул всем телом на землю.

– А слон тот… – проговорила Яшма. – Как думаешь, о чем он думает целыми днями, такой вялый и тихий?

Чонхо задумался на мгновение.

– Наверно, его раздражает, что так много народу вокруг. Или думает о еде, – предположил он.

– Да нет, он точно думает: «Как бы мне выбраться отсюда?» Ты же видел: он не на цепи. Он очень высокий, но перебраться через ров он не может. Слоны же не умеют прыгать. Тебе не кажется, что можно его как-то вызволить оттуда?

Лицо Чонхо, осмысливающего эту перспективу, приобрело серьезный и угрюмый вид.

– Даже не знаю, что и предложить. Прости меня.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем в следующий раз, – сказала Яшма.

Вернувшись домой, она сразу же сообщила Лилии:

– Новый друг сводил меня в зоопарк. Мы увидели самого большого зверя на свете! Но самое удивительное – я думала, что мне от того будет радостно, а мне стало грустно.

– Новый друг? – эхом отозвалась Лилия, закрывая коробочку со швейными принадлежностями. Она только-только закончила пришивать ленту к жакету.

– Да, мальчик нашего возраста. С ним еще желтая собака.

– А, да, я видела его в округе, – заметила Лилия. Она зачем-то снова взялась за иглу и начала добавлять лишние стежки к ленте, которая и так уже была намертво пришита к жакету. – Грязненький воришка-оборванец. Держись от него подальше, а то еще блох подхватишь.

Яшму задели эти слова. У подруг прежде никогда не было разногласий ни по каким вопросам. Яшма постаралась отогнать от себя ощущение, что эта перемена в дружбе была столь же хрупкой и неизбежно сокрушительной, как тонюсенькая трещина на льду замерзшего озера. Она все пыталась успокоить Лилию, убедить подругу, что никто никогда не заменит ее и что они всегда будут самыми долгими и добрыми друзьями, которых когда-либо знавал мир. Но сколько бы Яшма ни уговаривала подругу выйти вместе с ней и познакомиться с Чонхо, Лилия все отнекивалась, предпочитая оставаться дома, подле Луны, которая проводила поздний срок своей беременности в безмолвном ступоре.

С тех пор всякий раз, когда бы Яшма ни покидала дом, чтобы поиграть на улице, у ворот ее поджидал Чонхо. Иногда с ним был и пес, и дети ласкали его или бросали ему палочки. Иногда Чонхо приходил один, и тогда они прогуливались по кварталу, продолжая планировать побег слона из зоопарка. К тому моменту, когда Чонхо рассказал ей о том, как он потерял разом всю семью и теперь спал в палатке почти что под открытым небом, Яшма уже не видела ничего дурного в новом друге.

– А знаешь, мы с тобой не так уж сильно отличаемся друг от друга. У меня тоже нет родителей. Правда, мои еще живы, – поделилась Яшма. – Мать сказала мне, что мне нельзя вернуться к ним. Им жить будет совсем несладко, если односельчане прознают, что я была воспитанницей куртизанок.

– Скучаешь по ним? – спросил Чонхо.

Яшма попробовала вспомнить, как мать расчесывала ей волосы и плела ей косы на ночь, как мать в последний раз обняла Яшму, заставив ее поклясться, что она никогда не возвратится в родной дом. Но воспоминания поблекли, как звезды с приближением зари.

– Раньше скучала, а теперь мне кажется, что я нашла мою настоящую семью, – заключила Яшма.

В один особенно холодный день Яшма выскользнула из дома с одним из бесчисленных шелковых одеял, которые хранились у них в сундуке из дерева с названием павловния. Покрывало она вручила Чонхо, который, по всей видимости, подарку был скорее удивлен, чем рад.

– Не волнуйся, забирай его себе, – заверила Яшма, заталкивая одеяло ему в руки. – У нас дома их и без того много.