Текст книги "Звери малой земли"

Чонхо молча рассматривал покрывало, наполненное легкими, как воздух, коконами шелкопряда. В его голове шевелились тревожные мысли, и в лице мальчика проявилась решительность.

– Когда я стану постарше, я подарю тебе что-то в тыщу раз лучше этого, – сказал он.

Яшма улыбнулась и приняла его обещание, не ожидая, конечно же, что он когда-либо его исполнит. Твердая уверенность, с которой Чонхо клялся преподнести ей нечто, на что он, и работая в поте лица всю жизнь, не скопил бы, – именно этим выделялся этот мальчишка. В сравнении с Яшмой Чонхо не имел ничего за душой, но, казалось, он не был способен страшиться своего положения. Он никогда не винил обстоятельства и не жалел о прошлом. В нем было что-то от порожнего сосуда, но в самом лучшем смысле этих слов. Чонхо не был наделен большими познаниями, но при этом его мысли могли нестись в любом направлении. Мальчик не был склонен лелеять боль. Все, что он вознамеривался сберечь навсегда, – в этом Яшма была уверена – было бы надежно сохранено в самых дальних закромах его сердца. Так глиняный горшок надолго сберегает драгоценную приправу. Чонхо, возможно, никогда далеко не ушел бы от того берега, к которому его прибила жизнь, подумалось Яшме, но он все равно бы пребывал в счастье по той простой причине, что он не давал себя сковывать преградами.

Глава 8
Наконец я нашел правильного человека

1919 год

Секрет успеха Дани крылся даже не столько в том, что она предпочитала быть всегда занятой делом, сколько в том, что она подбирала себе прожекты, на которые могла бы направить недюжинные умственные и физические способности. Слава, изящно обставленный двухэтажный домик с полным диковинных растений садиком в придачу, могущественный покровитель, даже ее редкостная красота и очарование – все это было в ее распоряжении вовсе не по воле случая, а благодаря ее готовности фантазировать, планировать и исполнять свои задумки.

Новейшим подобным прожектом были вверенные ей три девушки. Они явились в ее жизнь без спроса, под видом одолжения любимой кузине. Однако Дани приняла их к себе отчасти и потому, что уже была в том возрасте, когда обеспеченные средствами, но не детьми куртизанки задумываются о том, как бы удочерить девочек, которые смогут позаботиться о них после отхода от дел. Ей все думалось, что было бы забавно передать все свои знания достойным последовательницам ровно так же, как мужчины почтенного статуса силились оставить после себя хоть какое-то наследие через всевозможные завещания, записки и преемников. Чем это она была хуже мужчин?

Однако этот прожект оказался гораздо сложнее, чем она предполагала. Дани привыкла к детям, даже к Яшме. Но матерью она себя не ощущала. Отсутствие материнского инстинкта она связывала с зияющей пустотой утробы. Дани ни разу не была беременной, и теперь приходилось задаваться вопросом: а не было ли это ей предначертано самой судьбой? Свой третий десяток на земле она провела в страхе от перспективы оказаться жертвой недуга беременности. А потому перед каждым рандеву она начиняла себя коконами шелкопряда, а после свиданий пила чай, который должен был вызвать у нее месячные обильнее обычного и раньше срока. Но ей не было дано предугадать каждую встречу. Посему иногда прямо по ходу действия ей приходилось предупреждать клиентов, что у нее с собой нет ничего противозачаточного. Это признание, впрочем, редко кого-либо останавливало от контакта с ней. И тогда Дани, преисполненная ужаса от липкости между ногами, просто лежала, стараясь не делать лишних движений и ожидая, пока мужчина с удовлетворенным вздохом не скатится с нее и не прикроет глаза, словно осмысляя, какое большое дело он только что сотворил. Вопреки статусу одной из первых куртизанок во всем крае и восхищению великого множества деятелей искусств и важных персон, в таких обстоятельствах все, что оставалось Дани, – это ждать, пока мужчина не соблаговолит покинуть ее, после чего она совершала самое тщательное омовение практически в кипятке и больше никогда не встречалась с данным кавалером.

Подобные ситуации происходили достаточно часто за прошедшие годы, так что теперь, в возрасте, когда у большинства замужних женщин было по меньшей мере по три-четыре ребенка, у Дани закралось подозрение, что ей изначально не суждено было забеременеть. С одной стороны, она была обескуражена тем, как Луна умудрилась залететь с одного-единственного печального инцидента и теперь пребывала в затянувшейся агонии. С другой стороны, Дани ощущала облегчение, что ей самой никогда не придется пережить подобное.

И все же, несмотря на отсутствие внутренней склонности к материнству, Дани наконец-то почувствовала, что у нее получается направлять девочек по верному пути. Каждый день в них оставалось все меньше инфантильной бездумности. Дани даже как-то застала Лилию за чтением книги. И именно в тот момент, когда она стала отмечать улучшения в облике, мыслях и поведении всех трех девушек, интерес Дани к прожекту материнства оказался поколеблен крайне отвлекающим обстоятельством, которое приняло форму подписанного знакомой рукой письма, доставленного к завтраку через несколько дней после шествия.

Оставив кашу почти нетронутой, Дани ушла к себе, чтобы ознакомиться с содержанием послания в тишине и покое. В письме Сонсу описывал, как он разузнал ее адрес путем расспросов посетителей в «Мёнвольгване», и рассказывал, что после возвращения из заморской поездки он был вынужден посвятить себя всецело развитию дела и заботе о семье. В такой жизни места романам не было. Да и, признавался Сонсу, он уже давно оставил всякие надежды на любовь, отдав предпочтение комфорту привязанности. Никаких возвышенных чувств Сонсу не ощущал уже многие годы (он не написал прямо «после расставания с тобой», но это было очевидно по общему настроению письма). И только неожиданная встреча во время шествия пробудила в Сонсу блаженное томление, которое он всегда испытывал к ней.

Ты была столь же прекрасна, как в день нашего знакомства.

Он оставил ее и уехал в Японию, полагая, что они оба были молоды и что время залечит любые раны (о женитьбе он посчитал ненужным упоминать). Теперь, возмужав, он осознал, сколь сильно ошибся, покинув ее. И он желал покаяться перед ней. При личной встрече.

Дани прочитала письмо, перечитала его еще раз от начала до конца, отбросила листы на миниатюрный письменный столик, попросила Хисун принести кофе и вновь взялась за послание, уже с чашечкой в руке. Теплый напиток, как всегда, успокоил чувства и одновременно укрепил сознание, вернув в памяти давно похороненные образы. И сколь бы болезненными ни были эти воспоминания, в их сладостно-горьком возвращении была своя пикантность. Склонившись над письменным столиком, Дани ощущала, будто обозревает ясным взором пройденный жизненный путь со стороны. Письмо было доказательством того, что любовь, которую она когда-то питала к нему, не была лишь иллюзией, фальшивкой. Она пережила эту страсть.

«Но чувств к нему сейчас я не испытываю, осталась только память», – подумала она. Бессознательным движением Дани открыла зеркальце на туалетном столике. Увидев свое отражение, она признала, что ей в самом деле было любопытно, какой он увидел ее в день шествия. Дани надеялась, что не выглядела ни постаревшей, ни слишком изменившейся. Оставшись удовлетворенной своей внешностью, она с победоносной улыбкой затворила зеркало.

«Нет, и не подумаю встречаться с ним, – решила она про себя. – Даже писать ему не буду. Не заслуживает он ответа. Проигнорировать его – вот единственный достойный меня выбор».

Хотя Дани была абсолютно уверена, что отсутствие ответа было правильным решением, в последующие дни она страдала от необъяснимой и неумолимой головной боли. Она с трудом сдерживала раздражение на вечеринках и цеплялась к девочкам, даже к Луне, по самым несущественным мелочам. По ночам, когда она возлежала поверх шелкового покрывала, ее охватывало тоскливое ощущение одиночества, не посещавшее ее на протяжении многих лет.

– Никогда больше не испытаю я любви, – стонала она, утирая щеки тыльной стороной руки.

Ей исполнилось 33 года, ухаживать за ней никто вроде бы уже и не собирался. К тому же она умудрилась упустить единственного мужчину, которого она страстно любила. Когда эти мысли лишали Дани сна, она, не переодеваясь, прямо в ночной одежде, опрокидывала в себя несколько чарок соджу[26]26
  Соджу – традиционный корейский алкогольный напиток на основе сладкого картофеля или зерна.


[Закрыть]. В обычных обстоятельствах она бы сочла такое времяпрепровождение позорно нечистоплотным, но в текущей ситуации воспринимала его как самоисцеление.

Вскоре после первого снегопада Дани было доставлено еще одно письмо. Вопреки сильному биению сердца, которое она ощутила, когда увидела конверт в руке служанки, письмо оказалось не от Сонсу, а от некоего активиста, который недавно вернулся на родину, отработав некоторое время в Шанхае. Хотя Дани не была с ним лично знакома, она была весьма наслышана о нем и его репутации. К тому же он написал ей по рекомендации генерала Х, базирующегося во Владивостоке. Тот пользовался поддержкой кузины Серебро из Пхеньяна. Отправитель письма предпочел прямо не указывать ни имя генерала, ни имя кузины на тот случай, если послание вдруг перехватят. И Дани сразу же приняла приглашение встретиться в ничем не примечательной чайной, куда не могла бы заглянуть ни одна голова хоть какой-то важности.

Прибыв на место встречи, она обнаружила во всем заведении только одного гостя, который сидел в уголке подальше от двери и был глубоко погружен в тяжелые думы. Он сразу же вскинул на нее глаза и вежливо поднялся навстречу.

– Меня зовут Ли Мёнбо. Рад, что вы нашли возможным прийти, – сказал он, отвешивая ей поклон.

– Не нужно любезностей. Для меня честь увидеться с вами. – Дани в свою очередь поклонилась ему и заняла стул напротив него. Они заказали чай и немного поговорили о погоде.

– И здесь, естественно, гораздо холоднее. Зима в Шанхае не более прохладная, чем осень в наших краях. Снег там практически никогда не выпадает, – заявил с улыбкой Мёнбо. Он был не столь же красив, как Сонсу, но и в Мёнбо с его глазами цвета умбры и мягким баритоном была изрядная доля чисто мужской привлекательности.

– Как бы я хотела побывать в Шанхае, – ответила Дани непринужденно, не задумываясь. Ей понравилось, что он говорил «наши края», что он побывал во всех уголках мира, где бы хотела оказаться и она, и что в его поведении сквозила простая ненатужная теплота, лишенная какой-либо манерности. Он был настолько скромен, что чуть ли не покраснел, силясь перейти к реальной цели их встречи. Она первой затронула эту тему:

– Что касается того дела, которое вы благоразумно не упомянули в вашем письме, я готова помочь вам всем, чем смогу. – Она смерила многозначительным взглядом его уставшее, но приветливое лицо.

– Благодарю вас за готовность помочь. Очень неудобно просить о поддержке незнакомого человека, тем более – женщину… – пробормотал он, уставившись в стол, словно пытаясь избежать ослепительного взора ее черных глаз. Затем он с горем пополам описал, что они с товарищами по оружию запустили сразу несколько «инициатив» как на Корейском полуострове, так и за его пределами. Главы отдельных активистских групп и вооруженных формирований, действовавших в Маньчжурии, Приморье и даже в США и на Гавайях, желали создать единый командный центр – временное правительство в Шанхае. Тем временем на территории Кореи предпринимались попытки уговорить всевозможные фракции последователей чхондогё[27]27
  Чхондогё («Небесный путь») – национальное синкретическое религиозное движение Кореи, возникшее в XX веке. Вобрало в себя элементы различных религий и верований.


[Закрыть], христиан, буддистов, националистов и коммунистов объединиться в одномоментном всеобщем провозглашении независимости.

– Все наши мероприятия требуют значительных ресурсов: на обеспечение и вооружение солдат и активистов, на обустройство контор и тайных квартир, на печать памфлетов и манифестов, на перевозку людей через границу, на подкуп чиновников и вызволение товарищей из тюрем. Я мог бы назвать еще с сотню статей расходов. Мне приходится постоянно искать новые источники финансирования, – извиняющимся тоном пояснил Мёнбо. На его щеках совершенно неожиданно и трогательно, особенно для такого серьезного и солидного человека, выступил румянец, как у мальчишки.

– Практически все друзья отвернулись от меня. Даже мой младший брат не желает видеться со мной. Из всех членов семьи только жена и сын поддерживают меня, – проговорил он с горькой улыбкой. Дани ощутила неприятную боль, будто ее укололи чем-то острым.

– Вам нет нужды оправдываться. Я все понимаю. Вам повезло выйти на правильного человека, – ответила она с ободряющей улыбкой. – Богачи с гораздо большей готовностью тратят деньги на куртизанок, а не на великие дела. По счастью, куртизанки более склонны к благородству, чем люди состоятельные. Я могу привлечь на нашу сторону пять гильдий только в Сеуле. Я руковожу одной из гильдий и знакома с главами остальных четырех. Нет человека, который сможет убедить их с большим успехом, чем я.

– Я ошеломлен. – Мёнбо с таким радостным выражением лица всматривался в нее, что Дани и сама ощутила прилив душевных сил. – Наконец я нашел правильного человека.

По дороге домой Дани размышляла об этих словах и о том тоне, с которым их произнес Мёнбо. Она тревожно вопрошала себя, был ли в этом признании какой-то тайный смысл, или это были совершенно безвинно оброненные слова. В глубине сердца она ощущала, что за ними крылось нечто большее, чем воодушевление от встречи с готовым прийти на помощь человеком. Эта мысль неожиданно доставила ей немалое удовольствие, заметно облегчившее приступ тоски, в который ее повергло письмо Сонсу. Дани подумалось, что как раз нравственная расхлябанность делала Сонсу одновременно более доступным и менее желанным. В свою очередь, моральная порядочность делала Мёнбо более неприступным и от того только более достойным уважения. Размышляя над этим, она проходила по укрытым снегом улицам, синевато-серым в тени и блистательно-золотым в свете готовящегося к заходу солнца. Окружающий мир показался ей более прекрасным и живым, чем обычно. И она ощутила себя молодой. Давно она так не чувствовала себя, возможно, многие годы.

* * *

Как-то вечером в ворота тихо постучались. Яшма вышла на звук, ожидая увидеть знакомое лицо Чонхо. Вместо него перед ней предстал статный господин, который, поздоровавшись, вежливо поинтересовался, дома ли тетя. Яшма вернулась в дом и сообщила о визитере. Дани, накинув плащ, вышла к нежданному гостю.

– Ты не ответила на мое письмо, – заявил ей Сонсу без лишних прелюдий. На нем была стильная шляпа со средними полями и новое пальто из изысканной английской шерсти. От его крепкого, сытого тела веяло свежим запахом одеколона и крепким здоровьем. Но лицо его было преисполнено печали.

– Надеюсь, ты понимаешь, сколь виноватым я себя ощущаю. Я не должен был уезжать в Японию без тебя… – продолжил он. Ступни Сонсу были вдавлены в землю, будто бы демонстрируя всю незыблемость его намерений. Над его головой завертелись снежинки, зависавшие в воздухе, подобно пушинкам одуванчика. Холодные кристаллы были столь невесомыми, что их падение казалось бесконечно долгим.

– Ты действительно выглядишь виноватым, – ответила она. – Но знаешь, что тебя выдает? Голос. В нем не слышно чувства вины.

Дани развернулась и собралась было удалиться, но тут он схватил ее за руку. Уверенным движением он развернул ее лицом к себе, удерживая ее второй рукой за поясницу. Наконец, он поцеловал ее.

За миг до поцелуя, когда она осознала, что он собирался сделать, ей еще думалось, что она отшатнется в отвращении. Но когда их губы встретились, ей захотелось как можно дольше продлить поцелуй. Она испытывала исступленную радость от сознания того, что он вожделеет ее. Когда они отпустили друг друга, она признала со вздохом:

– Нет, я не ненавижу тебя.

Сонсу проникновенно смотрел ей в глаза, ожидая, когда она простит его прегрешения. Он в полной мере сознавал, что в этот момент он был для Дани ничуть не менее красивым и привлекательным, чем при первой встрече. Он был одурманен замечательно сладостным сознанием собственной притягательности – ближайшее к любви чувство в жизни большинства из нас. Он вновь потянулся к ее руке, и она не отстранилась от него.

– Но теперь поздно для прощений. Оставь меня в покое. – Ее голос дрогнул на последних словах, и они оба сразу ощутили, что она произнесла их без должной убедительности и на самом деле подразумевала прямо противоположное.

Сонсу не знал, что делать дальше. Он вполне мог бы оставить ее и больше никогда не приходить к ней. И не оттого, что таково было ее желание или от какого-то особого чувства собственного достоинства, а оттого, что он, в сущности, не был способен отдать всего себя другому человеку. Это было противным не только его уму. Его душа просто не лежала к этому. Но именно в тот момент Сонсу заметил, как дрожала Дани, и, созерцая самые хрупкие стороны ее личности, он был ошеломлен и тронут. Он наклонился и заключил ее в объятия. И как только он это сделал, из глаза Дани скатилась слеза. Она растворилась в его руках.

Когда они расступились, она без лишних слов повела его через ворота. Они оба удержались от порыва помчаться в ее комнату и шагали неспешно, будто бы их не сжигало желание сорвать шерстяные покровы и ухватиться ногами за талии друг друга. Оказавшись в уединении помещения, они предались любви, не сознавая ничего и не желая думать ни о чем, кроме того, что ощущали их тела в момент близости.

Была уже почти полночь, когда они закончили и просто лежали рядом при свете свечей. «Это счастливейшее мгновение моей жизни», – подумалось Дани. Ничто последующее не могло затмить этот вечер наедине с ним, вдали от остального мира. Это свидание, вне всяких сомнений, длилось бы более продолжительное время в ее воспоминаниях, чем в действительности, – их встреча заняла всего несколько часов. И, как и всегда, все оборвалось до того, как она сама была готова положить событию конец, – очередным стуком в дверь.

– У ворот стоит господин, спрашивает вас, – шепнула ей на ухо Хисун. – Я попыталась объяснить, что вы сегодня не дома, но он сказал, что будет ждать вас. Теперь не знаю, что и делать.

– Ну кто же это? – раздраженно спросила Дани, выходя в коридор. – Из полиции? Или судья кого-то прислал к нам?

– Кажется, ни то ни другое. Он назвался Ли. Имени он мне не сообщил, но заверил, что вы сразу поймете, кто он.

– О! – Дани не удержалась от резкого вдоха. – Я знакома с ним. Но что он здесь делает? В любом случае заставлять его часами ждать на холоде в уверенности, что он ожидает моего возвращения домой, я не намерена. Придется принять. Проведи его в гостиную.

Дани вернулась к себе и начала одеваться. Она попросила Сонсу тихо посидеть в комнате, пока она переговорит с посетителем. Эта просьба вызвала у Сонсу бурю негодования: он не собирался прятаться от таинственного незнакомца, который, как утверждала Дани, не был ей любовником, но осмелился явиться с визитом посреди ночи. Нет, лучше уж Сонсу покинуть ее, чем прятаться в спальне, словно он забравшийся туда без спроса вор.

– Как тебе будет угодно, – отрезала Дани, чувствуя, как на ее щеках разгорается румянец. Она больше не в силах была сдерживать раздражение. Терпение было на пределе. Она выскочила из комнаты и поспешила в гостиную, в которой стоял смущенный Ли Мёнбо. Пальто он так и не снял. В руках он сжимал шляпу.

– Госпожа Дани, простите, что я вторгаюсь к вам без предупреждения… – предпринял попытку объясниться он. Дани с удовлетворением подметила мягкий блеск в его глазах и слегка прилившую к лицу краску. – Я понимаю, насколько это неуместно, но я пришел сказать вам…

– Да? – Дани легкой походкой приблизилась к нему, воодушевленная и одновременно смущенная своей заинтересованностью в нем. Мёнбо также сделал шаг навстречу, почти что против воли. Но как только он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, до Дани донесся скрип открывающейся двери. В гостиную вошел Сонсу.

Вряд ли найдутся три человека, пережившие большее замешательство, чем присутствовавшие. Сонсу и Мёнбо одновременно спросили друг друга:

– Что ты здесь делаешь?

Дани, переводя взгляд между мужчинами, воскликнула:

– Как? Вы знакомы?

Последовавшая за этими репликами смущенная пауза растянулась надолго. Самообладание вернулось первым к Сонсу, и тот заявил Дани:

– Мёнбо и я вместе учились в университете в Токио.

– Понятно, – произнесла Дани.

В комнате вновь повисла тишина.

– Я пришел сообщить вам кое-что очень важное, – сказал Мёнбо. Из его глаз ушел огонек, который она отметила прежде. – Его Императорское Величество Коджон уже не с нами.

Дани ахнула, прижимая руку к груди. Оба мужчины машинально устремились к даме, чтобы поддержать ее, но Мёнбо вовремя одумался. Сонсу заботливо положил руку на талию Дани.

Мёнбо продолжил:

– Это произошло несколькими часами ранее. У нас есть осведомительница среди фрейлин, она и сообщила нам об этом. Он пил сладкий рисовый отвар из чаши и вдруг начал задыхаться, кричать и харкать кровью. По словам фрейлины, его тело было покрыто сыпью.

Дани в ужасе застонала и осела на пол. Сонсу сел рядом, не отводя руку от ее спины. Мёнбо так и остался стоять.

– Но к чему было травить его? Он уже давно не у власти, а его сын – не более чем марионетка, – заявил Сонсу.

– Да, непонятно. На мой взгляд, самое вероятное объяснение – чтобы продемонстрировать нам, что они могут без всяких последствий разделаться с нашим монархом. Точно так же, как они убили императрицу…[28]28
  Королева Мин, пользовавшаяся значительным политическим влиянием, была убита прямо в собственных покоях подосланной группой вооруженных японцев в 1895 году.


[Закрыть] – Мёнбо остановился, заметив, насколько сильно побледнела Дани. – Госпоже Дани дурно. Слишком шокирующее известие…

– Со мной все в порядке. Выпью немного и приду в себя, – ответила она. Дани приказала Хисун принести им бутылку соджу и три стопки. Служанка скоро вернулась с напитком, дополненным освежающим белым кимчхи и прочими закусками, и поставила поднос перед Дани. Повинуясь ее приглашению, Мёнбо присоединился к ним на полу. Дани сначала налила соджу мужчинам. Сонсу наполнил ее стопку. Они разом подняли стопки, полушепотом обронив: «За Его Величество».

Ощущая, как соджу насыщает тело и дух, каждый из них почувствовал себя чуть более уверенно – не по поводу кончины императора, но ситуации, в которой они сами оказались. Муки всегда сопровождают открытие, что до боли известные нам люди, которым бы следовало так и оставаться однозначно и целомудренно в обособленных сферах нашей жизни, каким-то образом оказываются неожиданно знакомыми друг с другом, причем, возможно, даже ближе, чем нам бы того хотелось. Каждый из них остро переживал этот миг, в особенности Сонсу, который воспринял сложившиеся обстоятельства и как оскорбление, и как предательство. Хорошие манеры и успокаивающее воздействие соджу – единственное, что не давало ему полностью поддаться ревности, которая резко вспыхнула в душе.

– Ну и что теперь? – поинтересовалась Дани у Мёнбо, немного оправившегося после соджу.

– Как вы помните, мы готовились к демонстрации… – начал он осторожно, задаваясь про себя вопросом, стоило ли ему быть столь откровенным в присутствии Сонсу. Но, решившись все же оставаться честным, он продолжил: – Скорее всего нам придется организовать сопротивление ранее, чем мы предполагали. Примерно через месяц, когда состоятся похороны Его Величества и когда в Сеуле будут толпы соболезнующих.

– Но готовы ли вы? Все сложится к этому времени? – поинтересовалась Дани, наливая мужчинам по второй чарке. На этот раз уже Мёнбо принял бутылку из рук Дани и подлил ей соджу. Вроде бы обычный почтительный жест. Негоже человеку в компании самому себе разливать напитки. И тем не менее этот ход неприятно поразил Сонсу своей интимностью.

– Я к вам явился в том числе и по этому поводу. Я сразу понял, что нам придется действовать очень быстро. А кому довериться, кроме вас, я и не знал.

На этом Мёнбо осушил свою чарку соджу, избегая взгляда присутствующих.

– Скажите мне, чем я могу быть в помощь. Прошу вас, – сказала Дани. – Что вам сейчас необходимо?

Лицо Мёнбо снова залил румянец. И без того шокированный кончиной императора, он испытал еще одно потрясение, когда обнаружил Сонсу в гостях у Дани. От этого ему по непонятной причине было больно на душе. А теперь еще ему приходилось терпеть унижение, обращаясь с просьбой о помощи прямо на глазах человека, который ранее столь сухо отказал ему в ней. Мёнбо сконцентрировал все свое внимание на отблесках горящих свечей внутри своей стопки, чтобы не было нужды смотреть в глаза любовников.

– Мы планируем провести мирную демонстрацию. Для самого мероприятия нам потребуется подготовить только манифесты. И запастись как можно большим количеством флагов Кореи. Однако, вне всяких сомнений, нужно быть готовыми к любым событиям после демонстрации. А значит, нам нужны огнестрельное оружие, конспиративные квартиры, транспортные средства для бесчисленных активистов и курьеров… А если нам еще придется готовиться к началу прямых вооруженных столкновений… И не только в Маньчжурии, где базируется большая часть оставшихся у нас сил, но и в Корее. Если нам удастся набрать достаточно сил, то внутри нашей страны впервые за двадцать с лишним лет разразится самая настоящая война.

– Я все поняла, – кивнула Дани. – Я тоже не сидела сложа руки со дня нашей встречи. Я лично навестила главу каждой гильдии. Спешу вас обнадежить: они пообещали выделить на наше дело треть доходов за этот месяц. И это только начало.

Она улыбнулась. Ее щеки тронул изысканный розовый румянец. Присутствие обоих мужчин привело ее в лихорадочное – но в некотором смысле даже приятное – состояние духа. Очевидная неловкость Мёнбо подтверждала, что он ревнует к Сонсу. Даже обсуждение серьезных вопросов, стоявших на кону, не могло помешать ей ощутить сильное ликование.

– Средства от пяти гильдий куртизанок Сеула – это немалая сумма, уверяю вас. Даже если речь идет о войне. Знаете, люди склонны смотреть свысока на то, как мы зарабатываем себе на жизнь. Но и нам не чужды понятия чести и достоинства. Я никогда не была так рада, как сейчас. Я смогу внести мою малую лепту… – Голос Дани умолк. На глаза навернулись слезы. Эмоции переполняли ее, хотя пока оставалось неясным, было ли это светлое чувство связано исключительно с причастностью к великому делу или с какими-то иными, не столь самоотверженными причинами.

Попивая соджу, Дани объяснила, где и как она сможет передать Мёнбо деньги в ближайшие недели. После того как он разразился бурными, но при этом почтительными благодарностями, Дани повернулась к Сонсу и как бы невзначай поинтересовалась: – А ты разве ничем не можешь помочь?

Ошарашенный вопросом, Сонсу выпалил:

– Я?

– Ну кому, как не вам, помогать? У вас же огромные возможности, – продолжила наступление Дани.

– Вы не понимаете, это все деньги моей семьи… Лично я зарабатываю не так уж много, – запротестовал Сонсу. – Пока что все средства я трачу на издательство да на магазин велосипедов, но никакого особого дохода я не имею ни с того ни с другого.

Лицо Дани вдруг просияло.

– Ах! Но вы очень даже можете помочь! Как мы это упустили из виду? – Она схватила Сонсу за руку. – Помните, что сказал господин Мёнбо? Нам потребуются тысячи манифестов и флагов. А у вас же собственный печатный станок, разве нет?

– Станок-то есть, но… – промямлил Сонсу, ощущая, как сердце замирает в груди. Заявить, что все это слишком опасно, или попытаться отговориться каким-либо иным образом, он уже не мог. Сонсу обратился напрямую к Мёнбо: – А тебе оно нужно, дружище?

– Если ты предлагаешь поддержку, то я ее приму с удовольствием, – ответил Мёнбо с неизменной учтивостью и искренностью. – Но только если для тебя это не в тягость. Если обременительно – так и скажи, и я больше никогда не вернусь к этому вопросу.

Чувствуя на себе пристальный взгляд Дани, Сонсу только и оставалось, что сказать:

– Ну конечно же не в тягость. – И в тот момент, когда эти слова покинули его уста, он уже ощущал к Дани чуть меньше любви.