Текст книги "Звери малой земли"

Глава 2
Луна

1918 год

Самые из ряда вон выходящие вещи начинаются столь же неприметно, как потеря случайно оброненной булавки. Конец заведенному порядку подкрадывается столь же незаметно, как бродячий пес к лакомому куску. Проснулась как-то утром Яшма и обнаружила, что занятия отменены. Девушка выбежала навстречу свежему воздуху, подобно окрылившейся пчелке, покидающей кокон с наступлением теплой погоды. Природа дышала началом лета. Кроны деревьев были покрыты обильными нотами зелени, чья свежесть радовала глаза и почти что явственно отдавалась в ушах неслышимой мелодией. Девочки резвились в саду, как выпущенные на выгул телята. Даже Яшме не было жаль на время отложить книги. Когда она уселась играть в ниточки с Лилией, стало понятно, почему на них снизошла такая милость: госпожа Серебро и Луна, облаченные в свои самые нарядные одеяния, вышли во двор, собираясь покинуть их на целый день. За их шествием с завистью наблюдала толпа девчушек с круглыми мордашками. Каждая девочка мечтала о том дне, когда и у нее появится возможность выйти в свет. Только Яшма стояла в сторонке, не желая докучать госпоже Серебро. А вот Лилия вышла вперед со смелым заявлением:

– Мама, и я хочу с вами. – Она произнесла эти слова печальным тоном избалованного ребенка.

Серебро окинула младшую дочь таким взором, будто бы, разбирая шкатулку с драгоценностями, вдруг обнаружила безделушку неясного происхождения. Изумленным и слегка смущенным, но в конечном счете, скорее, безразличным взглядом. Выждав мгновение, она соблаговолила ответить:

– Луна выезжает только для того, чтобы сфотографироваться. Так заведено. Когда тебе исполнится 15 лет, и ты поедешь в фотоателье со мной.

Встретив удрученный вид Лилии со своей привычной высокомерностью, госпожа Серебро взобралась вслед за Луной в повозку рикши. Пышная шелковая юбка колыхалась волнами роскошной ткани, пока владелица кибана устраивалась на сиденье. Выезд за пределы школы был редким удовольствием даже для Луны. Та от переизбытка чувств опасно высовывала голову далеко за пределы повозки, едва держась за скамью. По мере того, как они отъезжали все дальше от дома, Луна постепенно теряла из виду хорошо знакомые места. Скоро все вокруг нее уже казалось новым и неизведанным. Когда они проезжали мимо какой-то заметной достопримечательности, мать поясняла: «Это новая фабрика, которую в этом году открыл господин Хон, здесь делают обувь на резиновой подошве, он уже продал товара на две тысячи вон», или «это гимназия, позже ты, возможно, увидишь здесь мальчиков, а сейчас они, скорее всего, все на занятиях», и «там, где вздымается острый наконечник, молятся христиане, они тоже поют, только не так, как мы».

– Мама, а ты знакома с кем-нибудь из христиан? Говорят, что они все тайные собратья янки, – уточнила Луна.

– Я точно не знаю ни одного христианина, кто бы покровительствовал или был бы другом нам, куртизанкам. – Госпожа Серебро нахмурилась. – Но как не стать прислужником янки, если веришь в их Бога? Это было бы противоестественно.

Рикша остановился у фотоателье, и мать и дочь сошли с повозки, защищая веерами бледную кожу лиц от лучей солнца. Дверной колокольчик жизнерадостно огласил их прибытие в заведение. Фотограф поприветствовал дам и провел их к отделанным бархатом креслам у скучно-серой стенки, где им предстояло фотографироваться.

Следуя указаниям фотографа, Серебро села в одно из кресел, а Луна встала рядом, положив руки на плечо матери. Фотограф зажег лампу сбоку от аппарата и попросил не моргать. Он сосчитал до трех. У Луны от последовавшей яркой вспышки на краткий миг помутилось в глазах, но вскоре поблекшие кресла в западном стиле и прочие атрибуты фотоателье обрели очертания, снова заполняя своим присутствием окружающий мир. Луну охватило странное ощущение, словно она только что очнулась от затянувшейся дремы, не понимая, что за окном: вечерняя заря или утренние сумерки. Это был будто небольшой провал в ее прежде непрерывно-долгом существовании, не отмеченном какими-либо яркими вспышками событий. Сердце ёкнуло, пропустив один удар, и было пока совсем неясно почему.

Когда они уже собирались покинуть ателье, вновь зазвенел колокольчик, и в заведение зашла пара офицеров в японской форме.

– Приветствую вас, господа, – провозгласил фотограф, переходя на японский. – Ваши фотографии готовы.

Госпожа Серебро поспешила покинуть фотоателье, утаскивая за собой Луну. Офицеры проводили поспешный отъезд дам долгим взглядом.

– А вот и фотокарточки. Все получилось безупречно. Надеюсь, что вы их оцените, майор Хаяси, – сказал фотограф, протягивая конверт офицерам. Владельцу ателье пришлось лично взять на себя съемку японцев. Больше некому было ими заняться. Единственный фотограф-японец их городка неожиданно скончался годом ранее от туберкулеза.

Майор Хаяси едва взглянул на фотографии. Вместо этого он спросил:

– Кто были те две женщины?

– Давняя подруга с дочерью, – нервно ответил фотограф, поглядывая поверх плеча Хаяси на сопровождающего майора человека, который, несмотря на униформу японского офицера, несомненно, был корейцем.

– Ваше благородие, дозвольте доложить: это была известная куртизанка. Ее зовут Серебро. Считается первой красавицей Пхеньяна, – сообщил кореец на безукоризненном японском. И с жаром, который подобные случайные встречи вызывают даже в самых холодных головах, он добавил: – Многие годы не видел ее, но узнал с первого взгляда.

* * *

Луна была изрядно раздосадована тем, что госпожа Серебро предпочла отправить за готовыми фотографиями Валуна, а не дозволить дочери вновь выехать за пределы дома. Первая поездка ее весьма приободрила, да и ей всегда нравились новые зрелища. Но превыше всего глубоко в душе Луну взволновал взгляд, которым ее наградили офицеры. От такого взора хотелось нарядиться в лучшие одежды и колесить по городку весь день напролет. Луна хихикнула, представляя себе, как она такими разъездами совсем замучает бедного рикшу. А потом ей подумалось, что она больше не хочет спать в одной комнате с матерью, и от этой мысли она ощутила чувство вины. Ведь она прекрасно знала, как любила ее мать.

Вскоре стало так жарко, что обитательницы усадьбы предпочитали спать на прохладном деревянном полу крытой террасы. Луна ухватилась за эту возможность и, ссылаясь на духоту, присоединилась к остальным. Женщины и девочки сложили постели в один большой настил на полу. Чтобы отвадить от себя комаров, они жгли полынь, дававшую при горении сладковатый аромат. Клубочки дыма тонкой змейкой устремлялись вверх, в непроглядную небесную тьму. Особенно рады смене обстановки были ученицы помладше, которые перешептывались между собой до утра. Они лежали рядком, напоминая нитку неожиданно разболтавшегося жемчуга.

Как раз в одну из этих ночей Луна позвала сестру:

– Эй, Лилия! Ужас как хочется чего-то холодненького. На кухне есть арбуз. Принесешь мне?

– С какой такой стати? Я тебе в горничные не записывалась, – пробурчала Лилия из своего укромного местечка как можно дальше от сестры.

– Какая же ты негодница! Потому что я старшая. Дуй прямо сейчас. А то маме расскажу.

Предчувствуя очередную пустую склоку между Лилией и Луной, Яшма быстро вскочила на ноги.

– Давайте я схожу, – предложила она, уже надевая обувь. На кухню она пошла окольным путем, по заднему двору. Арбуз она обнаружила в деревянной кадке, наполненной холодной водой. Кухарка так сохраняла его в прохладе всю ночь. Уложив арбуз на разделочную доску, Яшма, вооружившись ножом, какое-то время примеривалась к плоду, чувствуя себя палачом, присматривающимся к голове жертвы. Девочку охватило странное чувство тревоги.

Яшма приставила острие ножа к темно-зеленой коже арбуза и сильно надавила вниз. Нож с хрустом вошел в плод, обнажая алую плоть, утыканную черными семечками. Когда Яшма начала нарезать ломтики на кусочки, она вдруг почувствовала, как что-то впивается ей в руку. Она взглянула на левую ладонь и обнаружила глубокий надрез, из которого изливались капли темно-красной крови, напоминавшие зерна граната. Яшма отвела руку от арбуза и дала крови пролиться на пол. Тряпки, чтобы обвязать рану, под рукой не оказалось. Девочке пришлось, сжав левую ладонь в плотный кулачок, помучиться, единственной свободной рукой подтирая размазанную кровь и отмывая разделочную доску вместе с ножом.

Покачиваясь, Яшма пошла обратно на террасу. Кусочки арбуза она уложила в корзинку, которую несла в правой руке. До нее донеслись обрывки разговора прежде, чем она увидела их. Незнакомые низкие голоса приглушенно говорили о чем-то на смеси корейского и японского. Когда Яшма завернула за угол, ее глазам предстали выстроившиеся в линию у постелей женщины и девочки в одном нижнем белье. Перед ними вдоль двора вышагивали четверо мужчин, за которыми семенила в тонком шелковом халате госпожа Серебро. Краем глаза Яшма заметила неподалеку Валуна и облегченно вздохнула.

– Это все девочки, которые учатся здесь у вас? – спросил кореец, одетый в гражданский костюм на западный манер.

– Да, – тихо подтвердила госпожа Серебро. Даже лунный свет не мог скрыть ее воспаленный взгляд. Яшма вспомнила о ноже, оставшемся на кухне, и медленно попятилась назад, но ее выдал легкий шелест песка под ногами. Офицер-кореец, словно сторожевой пес, немедленно дернул головой в ее сторону.

– Хотели спрятать от нас эту девчушку? – бросил он, ухватывая Яшму за плечи и ставя ее перед собой.

– Ну конечно же нет. Я даже не знала, что она отлучилась, – поспешила ответить госпожа Серебро.

Остальные трое мужчин были одеты в военную форму. Один из них вступил на террасу, как был, прямо в сапогах, и что-то сказал на японском офицеру в штатском.

– Известно ли вам, что все дома куртизанок, бордели и прочие заведения в обязательном порядке должны иметь лицензию и работать под присмотром властей? – сказал кореец.

– Этот дом открыл свои двери более века назад и передавался по наследству от матери к дочери, – проговорила госпожа Серебро. – Мы всегда уплачивали все подати и никогда не перечили традициям.

– Даже не пытайся разыгрывать перед нами комедию, шлюха. На твоем месте я бы осторожнее подбирал слова. Мне отлично известно, чем именно вы здесь занимаетесь, – рявкнул офицер, заставив госпожу замолчать. – На ваше счастье, майор Хаяси не прикрыл ваш притон. Пока что, – добавил он, кидая взгляд в сторону прохаживавшегося по террасе командира.

Мужчина с квадратной головой и крепкой шеей, от которой вот-вот норовил лопнуть ворот рубашки, показался Яшме похожим на быка, облаченного в шкуру пыльно-коричневого цвета. Хаяси медленно расхаживал взад и вперед по террасе, с неподдельным интересом присматриваясь к девочкам, которые стояли, уставившись в землю. Временами майор останавливался у какой-нибудь девочки, рукой приподнимал ей голову, всматривался в личико, поворачивая его то влево, то вправо, и затем продолжал досмотр. Наконец, Хаяси остановился перед Луной. Улыбнувшись, он что-то прокричал задорно на японском компаньонам, которые разразились в ответ громким гоготом.

Майор Хаяси приподнял голову Луны за подбородок и уставился в ее лицо. Девушка не осмеливалась поднять глаза. Руками она крепко обхватила грудь. Майор отпустил ее лицо и резко развел ей руки, которые беспомощно повисли вдоль тела. Пальцем он пробежался ей по ключицам, а затем и по бюсту, явственно проступавшему под нижним бельем. Он схватил ее за грудь и грубо сжал ее, пока из девушки не вырвался сдавленный стон.

– Умоляю вас. – Госпожа Серебро обратилась вдруг с почтительностью к офицеру-корейцу. – Я ее воспитала, как благородную даму. С рождения она знала лишь учтивое отношение, которым удостаивают самых деликатных особ. Эта девушка никакая не куртизанка. Она даже не состоит в гильдии. – И добавила: – Выбирайте любую другую. Только не ее.

– Однозначно среди молоденьких она – лучшая. Ну а ты слишком стара. Заткнись, если тебе жизнь дорога, – заявил офицер. – Готовь ему комнату, если не хочешь, чтобы он оприходовал ее прямо здесь и сейчас.

– Ни за что, – дерзко кинула госпожа Серебро. Один взгляд – и Валун ринулся вперед из своего угла. Он бросился между Луной и майором, отбросив мужчину назад. Подчиненные майора вскинули винтовки и направили их прямо на Валуна. Девочки закричали. Хаяси, оправившись от столкновения с неожиданным препятствием, улыбнулся противнику. Затем он выбросил кулак в сторону лица Валуна, который одной рукой отбил атаку. Но тут же к ним подскочили два офицера, которые схватили Валуна, скрутили слуге руки за спину и, несмотря на беззвучные попытки того отбрыкаться и вырваться из их объятий, заставили его встать на колени. Наконец Валуна уложили животом на пол. Майор закурил сигарету и сильно затянулся, водрузив ногу в сапоге прямо на шею слуги.

Яшме было неведомо, от кого исходил последовавший пронзительный крик: от нее самой или от других женщин. Хаяси встретил вопль смехом и со всей дурью бешеного быка еще больнее ввинтил каблук в шею несчастного слуги. Валун, лишенный способности кричать, мог только пыхтеть, как задыхающийся пес. Некоторые из учениц помладше уже неприкрыто рыдали. Девушки постарше замерли в ужасе, кусая губы. Яшма почувствовала, что колени готовы просесть под нею. Границы окружающего мира помутнели.

Хаяси пробурчал что-то по-японски. Единственное, что Яшме удалось разобрать в его словах, – «чосонская мразь». Майор выдохнул белое облачко сигаретного дыма и еще сильнее вжал шею Валуна в землю. На спине немого слуги выступил обильный пот. Его лицо приняло синюшный оттенок.

– Остановитесь, пожалуйста! – Госпожа Серебро взбежала на террасу и склонилась над Валуном. – Не убивайте этого человека. Он не хотел вам вреда. – Слезы теперь роняла и она, хотя обычно никогда не позволяла себе плакать при посторонних. – Он самый обычный недотепа, к тому же немой. Пожалуйста, сжальтесь над ним.

Майору до всего этого дела не было. Корейский язык был чужд его ушам. Ногу с шеи Валуна он все-таки убрал, но сразу же пнул его в голову со всей силы. Послышался громкий хруст. Словно арбуз раскололся. Наконец офицеры отпустили жертву. Валун уже был не в состоянии сопротивляться. Обессиленный слуга так и остался лежать на полу, не подавая признаков жизни.

Утомленный же затянувшимся ожиданием Хаяси схватил Луну за руку и кинул ее оземь. Девушка вопила, пинала его. Майор наградил ее таким сильным ударом по голове, что ее длинные волосы, сплетенные в косы перед сном, разлетелись во все стороны, закрыв ей лицо. Еще несколько ударов, и она более уже не противилась, оставшись лежать безмолвным телом под ним. Яшма закрыла глаза. Но уберечь уши от звуков его ритмичного кряхтения она не могла.

Когда действу подошел конец, Хаяси, натянув штаны, отправился прочь, будто бы ничего и не произошло. Подчиненные удалились вместе с ним. Госпожа Серебро кинулась к брошенному телу Луны. Несколько девочек побежали искать тряпки, чтобы было чем скрепить голову Валуна. Доносившийся со всех сторон плач то приближался, то отдалялся в ушах Яшмы. Она вдруг осознала, что все это время не выпускала из рук корзинку с арбузом. Яшма осторожно поставила ее на землю. Содержимое корзинки уже никому не принесло бы радость. Никто из них долгое время даже думать о еде не смог бы. Невероятным казалось и то, что когда-нибудь они смогут вновь играть и декламировать стихотворения в этом дворике. Все по краям поля зрения вдруг будто бы распоролось, как старая ткань, и ослабевшие коленки наконец-то сдались. Никем не замеченная Яшма повалилась на землю. Под ее левой рукой растекалась лужа бурой крови.

Глава 3
Средство от горечи

1918 год

С месяц после той ночи Яшме пришлось обматывать левую руку тканью. Когда с повязками было покончено, ее рука вроде бы особо не поменялась. Если не считать длинной бурой черты, рассекавшей теперь ее левую ладонь, но и та постепенно поблекла. Однако перемена, произошедшая с Луной, была не столь быстротечной. Девушка больше никому не докучала, а упоминание ее имени вызывало в окружающих не прежний трепет, а жалость. Луна ни под каким предлогом не покидала свою комнату. Госпожа Серебро лично относила туда подносы, уставленные любимыми лакомствами Луны, в том числе кусочками спелой дыни. И каждый раз посуда возвращалась на кухню несколькими часами позже почти что нетронутой. Яшма часто стояла караулом у комнаты и вызывалась присмотреть за Луной, но госпожа Серебро отвергала любые предложения о помощи. Она одна неусыпно следила за дочерью.

Все это время никто не сомневался, что с Луной все образуется, а вот Валун наверняка умрет. Луна была молода, и, несмотря на остроту доставленных ей страданий, убить те ее никак не могли. Валун же из-за проломленной головы впал в ступор. Глубокоуважаемый знахарь предположил, что слуга в его-то возрасте уже и не пробудится после такого, а если сознание к нему и вернется, то он будет еще более бесполезным существом, чем прежде, лишившись ко всему прочему и способности ходить и справлять нужду без чужой помощи. После этих слов госпожа Серебро, заткнув пасть лекаря приличной пригоршней монет, распорядилась, чтобы тот больше никогда не переступал порога ее дома. Госпожа Серебро взяла и уход за Валуном полностью на себя, регулярно меняя ему одежду и протирая его влажными полотенцами.

Как-то госпожа Серебро, придя в очередной раз навестить Валуна, обнаружила того в сознании и в ожидании ее. Не прошло и недели, как слуга смог сесть без чужой поддержки. Еще неделя – и он сам отправился к отхожему месту. Правда, потом его обнаружили распластанным на земле без движения, на полпути обратно. Женщины отнесли его обратно к ложу, на котором он пролежал неподвижно еще не один день.

Слухи о произошедшем той ночью достигли городка. Некоторые винили Валуна за то, что тот не уберег молодую госпожу. Выбор между глухонемым слугой и юной красавицей, чья лучшая пора еще была только впереди, казался совершенно очевидным. Однако Валун, не имея возможности внимать подобным пересудам, в конечном счете сумел вернуть себе большую часть былой силы.

После длительного пребывания в постели Луна зависла на грани между явью и сном. Скоро она совсем перестала отличать мысли от грез. Периодически ей вспоминалась легенда, которую когда-то сказывала мать. Давным-давно далеко в горах жили медведица и тигр, которые больше всего на свете хотели стать людьми. Они вознесли молитву к Небесам, которые преподнесли им по двадцать долек чеснока и по стебельку полыни и распорядились, что чудесное превращение произойдет, если они проведут в пещере сто дней, вкушая только эту пищу. Тигр не утерпел и сбежал из пещеры, но, оставаясь зверем по облику, сблизился с человеком по мудрости и чувствам. Медведица же выдержала испытание и на сто первый день превратилась в прекрасную деву. Но женщина-медведица вскоре загрустила и ощутила, что для полного счастья ей не хватает ребенка. Вновь она вознесла молитву к Небесам, и сын Властелина Неба, сжалившись над ней, спустился на землю и возлег с ней. Родившемуся от их союза сыну было суждено стать первым правителем Кореи [17]17
  Речь о легендарном правителе Тангуне, который считается основателем первого корейского государства – Древнего Чосона.


[Закрыть].

Сколько себя помнила Луна, она слышала десятки историй о женщинах, остро желающих потомства. Однако ни в одном сказании не фигурировали особы, не желавшие материнства, хотя среди куртизанок, служанок, незамужних девушек и вдов, которым и без того нечем было кормить уже имеющиеся голодные рты, таких было предостаточно. Вот и оставалось таким женщинам только возносить молитвы к Небу да питаться горькими травами.

Не так давно забеременела состоявшая у них в услужении четырнадцатилетняя прачка. Девушка умоляла госпожу Серебро о помощи. Денег на то, чтобы сходить к знахарю, у служанки не было. Да и не могла она себе позволить, чтобы ее застукали за покупкой чего-то столь предосудительного. Тогда до скончания века можно было бы забыть о замужестве. У куртизанок, естественно, на такие случаи было припасено одно средство. Луна тайно проследила за тем, как служанка готовила себе горькую похлебку, от которой валили клубы густого пара. Девушка испила чашу до дна, заглатывая содержимое с особой жадностью, заметила тогда про себя Луна. И теперь ей самой предстояло испить из той же чаши.

Приняв решение, Луна одной ночью тихонечко выбралась из постели, чтобы не потревожить госпожу Серебро. На слабых тоненьких ногах, едва способных удерживать ее вес, Луна все же смогла добраться до кухни. Травы по-прежнему лежали в бронзовом котелке, припрятанном в углу. Луна нагрела воду в глиняном горшке, добавила травы и дождалась, пока плотный отвар не приобрел буровато-коричневый оттенок. В снадобье древесные ноты сочетались с привкусом желчи.

Луна вернулась в спальню, улеглась на циновку и подождала, пока подействует зелье. Месячные она пропустила всего один раз, но уже чувствовала, что в ее чреве возникло что-то угловато-острое, чего прежде там точно не было. Ее даже не удивило, что зародыш ощущался в животе мерзким гвоздем. Можно ли было ожидать чего-то другого от семени, исходившего от такого мужчины, как майор? Воздух вокруг нее стал невыносимо горячим. А снадобье, вместо того чтобы выкорчевывать засевший в ней стержень, лишь заставляло его разрастаться, разрывая ее изнутри. Давно пробудившаяся мать уже сидела рядом, держа ее за руку и проверяя ей температуру. Луне так хотелось, чтобы дыру меж ее ног захлестнул поток крови. Но гвоздь крепко сидел в ней. Если бы она могла говорить в тот момент, то она бы взмолилась, чтобы кто-нибудь – без разницы кто – выскоблил из нее плод. Но она не могла выдавить из себя ни одного слова. Она провалилась в страшный кошмар.

Когда Луна пробудилась, вокруг нее уже вновь сгустились сумерки. Она пролежала в горячке весь день. Госпожа Серебро все так же сидела рядом. Мгла под очами явственно свидетельствовала, что она ни на секунду не сомкнула глаза.

– Ты слишком молода и наверняка не помнишь этого. Я тоже не хотела Лилию. Снадобье мне не помогло, – проговорила госпожа Серебро. – Всю беременность я была страшно зла на ребенка. И даже после того, как она родилась, я с трудом выносила ее присутствие. Но однажды, когда ей не было и двух месяцев, она вдруг взглянула мне прямо в глаза и улыбнулась. Улыбнулась, несмотря на то, что еще в утробе – я была в этом уверена – она ощутила, насколько я ее ненавижу. – Она замолчала, заметив, что Луна слишком тиха и напряжена для спящего человека.

– И тогда я крепко обняла это маленькое тельце, которое все еще было красным после пребывания во мне, и зарыдала так, будто хотела затопить весь мир слезами. Плакала и твердила, словно умалишенная: «Умоляю, прости меня». Я попыталась от нее избавиться, но ее душа отказывалась покинуть меня. Нас будто бы связали невидимой нитью. Судьба[18]18
  Здесь подразумевается многозначный корейский термин инён, имеющий в первую очередь коннотации судьбы и предопределенности как таковой.


[Закрыть] – хитрая штука. Коли не суждено, то нет смысла цепляться за людей. Они тебя бросят, как бы ты ни старалась их удержать. Некоторые люди, которых любишь всем сердцем, могут в мгновение ока стать чуждыми тебе, если на то воля судьбы. А иногда, вопреки всему, люди будут привязаны к тебе навечно. Лилия и я… Линия судьбы, которая связывает нас, гораздо глубже и древнее, чем сама жизнь. Я на все готова ради Лилии. Так же как и для тебя. Вы обе мои дочери. А потому поверь мне, что сейчас ты не можешь понять свои ощущения. Понимание придет к тебе значительно позднее.

Наперекор палящему солнцу и загустевшему от жары воздуху госпожа Серебро съездила на другой конец городка и отправила телеграмму в Сеул. Причины ее неотложного выезда стали очевидны, когда к их воротам подъехала гостья: куртизанка, не менее прекрасная, чем госпожа Серебро, но одетая в менее замысловатый и гораздо более дорогой наряд. Чернильно-черные волосы были уложены по западной моде: локоны обрамляли лоб и завитками спускались по затылку. Вместо шлепанцев из шелка и кожи с цветочной нашивкой она носила туфельки на каблуках с ремешками. На ней были изысканные шелковые чулки, которые обычно носили только белокожие женщины. Двоюродную сестру Серебра – а именно ею оказалась незнакомка – звали Едан, но друзья и поклонники предпочитали называть ее Дани. Ей предстояло забрать с собой в Сеул Луну, якобы для того, чтобы та могла начать жизнь с чистого листа. Истинная причина отъезда, впрочем, была всем очевидна: Хаяси не должен был прознать о положении девушки.

В Сеул должна была отправиться и Лилия, но она отказывалась от поездки, если ее ближайшей подруге не будет дозволено отправиться вместе с ней. Госпожа Серебро уже оплатила проживание обеих дочерей, чтобы тем не пришлось, как было заведено, отрабатывать пребывание в доме старшей куртизанки. Однако Яшма и без того уже дорого обошлась ей, соответственно, перевод ее в Сеул представлялся проблемой не менее деликатного свойства. Дани все же согласилась взглянуть на девочку, которую вызвали на беседу сразу после ужина.

– Сколько тебе лет? – поинтересовалась Дани. Прекрасные и проницательные глаза осмотрели девочку сверху вниз, от макушки головы до подола юбки.

– Мне десять лет, госпожа, – мягко ответила Яшма, устремляя взгляд на алые губы Дани, которые совсем недавно покрыл свежий слой помады. Губы красили, конечно же, и госпожа Серебро, и другие куртизанки, но Дани была первой женщиной на памяти Яшмы, у которой макияж был не просто украшением носительницы, а сам по себе отдельным эффектом. Яркий цвет губ заставлял представлять, как Дани награждает собеседника ласками или – если она того хотела – звонкой пощечиной. Дани достала сигарету из эмалированного портсигара. Возложив сигарету в разомкнутые уста, дама одним плавным движением зажгла ее. Манеры и дикция Дани были безупречными, но вокруг нее витала, подобно парфюму, несколько вызывающая аура. Дани не подпадала ни под какую категорию людей. Она отличалась от любого другого человека. И это было ее самым привлекательным качеством.

– Дай-ка посмотрю на твои глаза, – сказала Дани, вынимая сигарету изо рта. Облачко белого дыма мягко обволокло ее губы, прежде чем раствориться в воздухе. Яшма подняла глаза и посмотрела в зрачки Дани, почти черные, если не считать золотисто-коричневые искорки.

– Она очень миленькая. К тому же весьма смышленая, – отметила госпожа Серебро. – Какое-то время не сможет работать в полную силу, но определенно пригодится вам.

Дани повернулась к родственнице. Даже в том, как она слегка наклонила голову вбок и отвела локоток назад, таилось томное изящество, подумала Яшма.

– Она выглядит прилежной ученицей, как ты утверждаешь. Глазки у нее недурные. Если уже совсем начистоту, вид у нее получше, чем у твоего цветочка, – заметила Дани безо всякого стеснения, будто бы Яшма не стояла перед ней.

– Да, Лилия не особенно похожа на меня, – проговорила госпожа Серебро, явно задетая за живое.

– Безусловно. А бедная Луна – как раз твоя вылитая копия. Эта девчушка не такая сногсшибательная красотка, как Луна, но, признаю, черты лица у нее приятные. Глаза, в которых угадывается ум, полные губки… И все же я, наверное, не возьму ее. Она какая-то слишком уж хрупкая на вид. Слабенькая. И я имею в виду не только в физическом плане. Все гораздо хуже: она совсем безликая. А ты же знаешь, насколько мне противны пресные пейзанки. – Дани сокрушенно покачала головой.

– Яшма вовсе даже не безликая! – воскликнула госпожа Серебро, бросая настойчивый взгляд на девочку, дабы подвигнуть ту проявить себя с наилучшей стороны. Негласный приказ не возымел желанного действия. Факт созерцания ее фигурки сразу двумя властными женщинами полностью сковал Яшму. В этот момент она была едва ли более одушевленной, чем каменный жернов.

– Сейчас тяжелые времена, сестрица. В деревнях совсем нет зерна. Каждую неделю я нахожу у себя на крыльце минимум пять девочек. Родители умоляют приютить их чад в обмен на в лучшем случае скромный мешочек риса. И некоторые из них, даже в грязных лохмотьях, выглядят гораздо более симпатичными, чем эта твоя Яшма. И я все равно всех отправляю восвояси. – Дани откинулась назад, скрещивая руки на груди, словно желая подвести черту под разговором.

– Яшма у нас самая лучшая в классе поэзии. Когда она зачитывает строфы классиков, кажется, будто поют иволги. И ты не видела, как она играет на дворе с подружками. Очаровательный ребенок, – попробовала продолжить наступление госпожа Серебро.

– Прости меня за эти слова, но мелкие проявления очарования как-то не особенно обнадеживают меня и не доказывают, что в ней есть хоть какое-то своеобразие. Охотно верю, что твое дитятко – просто зайчик за играми. Но одной бойкости мало. Вот у твоей младшей дочери куража на нескольких человек хватит! И пусть ей с внешностью не повезло, в этом-то она явно пошла в тебя… – Дани засмеялась. Лицо госпожи Серебро оставалось мрачным.

– Мне кажется, ты чрезмерно строга, Дани. В конце концов, Яшме всего десять лет. А подрастающие дети меняются десятки раз за год, – заявила госпожа Серебро. – Все, что я могу сказать: она достойна внимания. Я повидала достаточно людей на своем веку и знаю, о чем говорю.

Дани вновь склонила красивую головку набок, издав едва слышный звук, который, как решила для себя Яшма, напоминал вроде бы «кхм». Девочка попыталась было проявить ту изюминку, которую искала в ней Дани, – возможно, видимость непринужденного ликования, которая была свойственна Лилии. Однако даже в отсутствие особой горделивости Яшма не могла выдавить из себя улыбку, когда ее так беззастенчиво препарировали. Слезинка грозила вырваться из правого глаза, и девочка усилием воли вернула ту на место.

– Ну что же, милая сестра… – произнесла Дани со вздохом. – Буду откровенна: я не уверена, что эта девочка будет способна зарабатывать себе на жизнь в качестве куртизанки. Ей не хватает чувственности. И, если уж честно, а что от нас еще требуется мужчинам? С другой стороны, она слишком изысканная, чтобы снискать успех в качестве первоклассной прачки. Она застряла где-то между двумя крайностями. Разве ты сама этого не видишь? Но ты мне кузина, да к тому же давняя подруга. И чтобы сделать тебе приятно, я, так и быть, возьму ее в ученицы, – заключила она, отворачиваясь от Яшмы и отсылая ту королевским взмахом руки.

Пятясь, Яшма покинула комнату и побежала рассказывать Лилии о том, что произошло. Ей было абсолютно непонятно, почему Дани отнеслась к ней без особой симпатии и в то же время позитивно оценила Лилию, а госпожа Серебро – наоборот. Было удивительно слышать рассуждения о том, что у подруги есть особый шарм, до которого ей, несмотря на более приятную внешность и познания в литературе, было далеко. Однако Яшму не сломила эта мысль. Как раз наоборот, она чувствовала облегчение по поводу того, что их с подружкой признали идеально дополняющими друг друга противоположностями: Яшма – наблюдательная, умная и трудолюбивая; Лилия – темпераментная, привлекательная и уверенная в себе. Подругам никогда не пришлось бы конкурировать за сердца одних и тех же мужчин или за одни и те же земные радости, как бывает с приятельницами, которые слишком похожи. Яшме подумалось, что каждой из них даровано по половинке единой судьбы, по одному крылышку, чтобы бок о бок дрейфовать по этому миру. Вдали друг от дружки им не суждено было прожить полноценную жизнь.