Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

Цзи Сяньлинь
Душой уносясь на тысячу ли…

© ООО «Международная издательская компания «Шанс», 2023

© OOO «Издательство университета Цинхуа», 2023

Исключительные права на издание и распространение во всем мире перевода данного произведения на русский язык предоставлено ООО «Международная издательская компания «Шанс» лицензией ООО «Издательство университета Цинхуа».

Все права защищены. Не допускается копирование и распространение текста без письменного разрешения правообладателей.

* * *

Цзи Сяньлинь (1911–2009) – известный китайский индолог, лингвист, историк, переводчик, автор множества научный публикаций. Он прожил долгую, насыщенную событиями жизнь, и каждое из великих потрясений XX века – мировая и гражданская войны, эра Гоминьдана, культурная революция и ее последствия, китайское экономическое чудо – нашли отражение в произведениях этого ученого, безусловного патриота своей Родины.

Литературное наследие Цзи Сяньлинь невероятно велико: его архив включает исследования в области освоения токарского языка, поэтический перевод индийского эпоса «Рамаяна» с санскрита на китайский, статьи о древних индийско-китайских культурных связях, включая миграцию и распространение буддизма, работы по сравнительной и народной литературе, методические пособия для студентов-лингвистов, а также множество эссе на самую широкую тематику.

В состав данного сборника вошли избранные статьи и очерки, затрагивающие самые разные стороны научно-просветительской деятельности – от размышлений о китайской системе образования и способах изучения иностранных языков до препарирования философских понятий любви и успеха. Живая подача, юмор и неизменный оптимизм, с которым Цзи Сяньлинь смотрит в будущее, не оставят равнодушными читателей, интересующихся вопросами развития языкознания от древности до наших дней.

Предисловие

Учитель Цзи Сяньлинь – лингвист, филолог, китаевед, исследователь буддизма, педагог, общественный деятель и признанный авторитет в ориенталистике – широко известен в Поднебесной и за ее пределами. По китайской традиции у господина Цзи есть еще два имени – Сибу и Цицзан. Он родился 6 августа 1911 года в крестьянской семье в провинции Шаньдун, в уезде Цинпин (сейчас это город Линьцин), поселке Канчжуанчжэнь, селе Гуаньчжуан. Скончался в Пекине на 98 году жизни 11 июля 2009 года.

Учитель в совершенстве владел английским и немецким языками, говорил на русском и французском, прекрасно разбирался в санскрите, был одним из очень немногих ученых в мире, кто мог читать тохарскаие тексты. Стопка написанных им трудов была бы, пожалуй, с него самого ростом; перевод индийской исторической драмы в стихах «Шакунтала» – лишь один пример его работы над многими произведениями зарубежной литературы. Истинный академический ученый, прекрасно знающий и Китай, и Запад, он плодотворно трудился в таких научных областях, как санскритология и философия буддизма; исследовал тохарские письменные памятники и китайскую литературу; занимался сравнительной филологией; написал множество работ по теории литературы и искусства. Не может не поражать широта его познаний и свободное владение самыми разными литературными жанрами: в его наследии есть и проза – эссе, заметки, публицистика, – и поэзия, и все это написано мастерски, легким, как летящие облака, и свободным, как плавно струящаяся вода, языком, захватывающим и увлекающим читателя за собой.

Наследие Учителя Цзи, его научные труды, статьи и даже эталон поведения можно считать замечательным примером, достойным подражания. Предельно скромный и непритязательный, он при жизни удостоился увенчания, словно лавровыми венками, такими заслуженно хвалебными званиями, как «крупнейший знаток наук о Китае», «гора Тайшань и Большая Медведица среди ученых», «национальное достояние». Сейчас, когда Учитель верхом на журавле уже отбыл в Западные края [1]1
  «Отбыть в Западные края верхом на журавле» – метафора смерти. – Примеч. ред.


[Закрыть], оставив нам ни с чем не сравнимую богатейшую сокровищницу знаний, мы, его последователи, разбирая ее, вполне можем добавить и новые восторженные титулы к перечисленным выше.

Издательство университета Цинхуа приступает к выпуску большой серии книг «Наука о Китае», в которой будет издан целый ряд трудов, имена авторов которых сияют на научном небосклоне подобно ярким созвездиям, и это не может оставить читателя равнодушным. Задуманная Учителем Ван Пэйфэнем энциклопедия начинается с имени Учителя Цзи Сяньлиня не только потому, что господин Цзи занимает заслуженно высокое место среди ученых, но в большей степени благодаря его несомненным достоинствам и знаниям во многих областях науки и колоссальному влиянию на общество. То, что его имя стоит первым в списке многих замечательных ученых, подтверждает истину, которая гласит, что слава всегда найдет того, кто честно делает свое дело.

Творческое наследие Учителя Цзи Сяньлиня очень велико, один перечень его работ представляет собой величественное зрелище. Редакторы Ань Ли и Чжэн Юнцзи, не ограничиваясь литературным стилем или объемом произведений Учителя, объединили их по шести основным направлениям (в соответствии с названиями работ), тщательно подошли к отбору и расположению статей в определенном порядке согласно их логике и духу. Благодаря этому читатель получил яркий и совершенный со всех точек зрения спектр произведений. Это голос мудрого, знающего жизнь старшего по возрасту; это мысли современника, делящегося своими печалями и радостями; это обширный опыт доброго друга; это впечатления путешественника, объехавшего дальние края и побывавшего у четырех морей; это мнение горячо любящего древние традиции представителя современной интеллигенции; это слово и личный пример настоящего преподавателя, Учителя с большой буквы!

После сдачи рукописи этой книги состав вошедших в нее эссе неоднократно обсуждался и дополнялся. Огромную помощь оказал своими бесценными советами учитель Шао Яньчан из издательства университета Цинхуа, и во многом именно благодаря ему этот том энциклопедии ярче засиял своими красками. Учитель Ли Цян неоднократно посещал господина Цзи Чэна, приходил на дом с подробными докладами о том, как идет правка и редактура, – это была объемная и весьма трудоемкая работа. К счастью, за год с небольшим проект был совместными усилиями завершен, а первый том наконец напечатан! Учитель Цзи Сяньлинь покинул нас за шесть лет до этого, и только что вышедшая из типографии книга, еще соблазнительно пахнущая свежей краской, – наша дань уважения Учителю и память о нем, смягчающая боль разлуки.

Хотя эта книга и готовилась со всей тщательностью, все же в силу нашей ограниченности во времени и научных познаниях в ней могут встретиться неточности и упущения, за что мы заранее искренне приносим свои извинения и надеемся их исправить.

В Харбине

Нам нужно было сделать остановку в Харбине, чтобы запастись едой на несколько дней пути в поезде. В то время, наверное, всем приходилось так делать.

Я был в Харбине впервые. Город поначалу меня заинтересовал. Дома высокие, улицы широкие и просторные, повсюду можно увидеть русских – так называемых «белых», которые после Октябрьской революции бежали из СССР. Среди них – аристократы и простые люди, кто-то живет хорошо, а кто-то плохо, очень по-разному. Столько я прежде слышал о них – и вот наконец в Харбине увидел. Еще бы не интересно!

Первым делом мы заселились в маленькую гостиницу, нужно было немного отдохнуть и расслабиться. На вокзале меня совершенно измучил некий кореец в высоких сапогах, мало того – с нами ехал еще и господин Дунь Футан. Этот ученый муж изучал психологию, но его собственную психологию понять было трудно. Когда пришло время получать багаж, он вдруг обнаружил, что потерял багажную квитанцию. Мы, шестеро студентов, словно ошпаренные, помчались разыскивать распорядителя и начальника вокзала. В итоге все шестеро, достав свои документы, свидетельствовали, что этот господин вовсе не собирается обманным путем заполучить чужие пожитки, и только так вопрос решился. Приехали в гостиницу, но тревожность никуда не делась, все были по-прежнему возбуждены и нервничали. Тут господин Дунь сует руку в карман и вдруг вынимает багажную квитанцию! Хоть плачь, хоть смейся. А наш ученый муж успокоился и стал доволен. Наше путешествие длилось больше двух недель, и эта ситуация повторялась несколько раз. Я сделал для себя вывод: если что-нибудь можно потерять, то этот господин обязательно потеряет. Главное – знать, с кем имеешь дело, тогда можно заранее готовиться к неприятностям. Ладно, больше не будем об этом.

Когда оформлялись в гостинице, рядом со стойкой сидел парнишка из «белых» русских, возчик, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. Он сразу привлек мое внимание, и я несколько раз пытался заговорить с ним. Однако он лишь закатывал глаза, показывал пальцем на сидевшего за стойкой старика в очках для чтения и лопотавшего на своем шаньдунском диалекте с густым цзяодунским выговором. «Я с ним понимать, с тобой не понимать», – говорил парнишка. Я понял его, засмеялся и отстал.

Шаньдунцев в Харбине очень много: от хозяев крупных торговых компаний и до мелких лоточников – куда ни глянь, одни шаньдунцы. Почти все они немного говорят на ломаном русском – своего рода пиджине – и могут общаться с иммигрантами, которых здесь столько, что часто слышится русская речь и есть даже фонетические заимствования – например, хлеб называют «леба». Китайцы обычно говорят на русском, не слишком заботясь о произношении или правилах грамматики, – главное, чтобы собеседник «понимать». Я вдруг подумал, что в общении между людьми не обойтись без диалога, значит, при общении с иностранцами не обойтись без иностранного языка. Но язык – такая странная штуковина… Человеку надо потратить огромные усилия, чтобы в совершенстве овладеть им; этому надо посвятить всю жизнь, и то не будешь знать всего. Однако если ставить цель просто общаться на обычном уровне, то, похоже, это очень просто. Один живший в Италии посол Гоминьдана знал по-итальянски только одно слово: «это», и его было достаточно, чтобы объясняться с итальянской прислугой. Если окно открыто, он говорит: «Это!» – и указывает на него; прислуга тут же закрывает окно. А если окно закрыто, а Его превосходительство господин Посол произносит: «Это!» – прислуга немедленно окно открывает. Ведь никакого третьего варианта нет, и слова «это» вполне достаточно для понимания ситуации; во сто крат проще, чем буддийские заклинания!

Что-то я отвлекся, вернемся лучше в Харбин.

Отдохнув в гостинице, мы выбрались в город и занялись покупками в дорогу. Это было совсем не трудно. На большой улице было множество лавок, где торговали «белые» русские: достаточно войти, объяснить, что нужно, и тут же тебе нагрузят полную корзину продуктов. Главное – это несколько больших «леба», каждый по семь-восемь фунтов, а в придачу – пара колбас, почти таких же больших и толстых, пять фунтов сыра и сливочного масла и в добавок несколько банок консервов. Всего фунтов сорок-пятьдесят, пожалуй, хватит на те восемь-девять дней, которые мы будем ехать по Сибири. Вообще-то в поезде должен быть вагон-ресторан. Однако, насколько нам известно, еда там очень дорогая, и к тому же принимают только американские доллары. Понятно, чем при этом руководствуются: СССР – государство диктатуры пролетариата, «надо все время помнить о классовой борьбе». На иностранцев обычно смотрят как на буржуазию, враждебную рабочим: при каждом удобном случае с ней надо «бороться». Высокие цены в вагоне-ресторане – не что иное, как форма борьбы. Вот только мы – «буржуазия» с совсем тощим кошельком, нам просто неоткуда взять столько долларов. Поэтому мы и пришли в харбинскую лавку «белых» русских.

Кроме продуктовых лавок по обеим сторонам широкой улицы в подвальчиках больших домов располагалось много-много ресторанов, и хозяева везде – «белые» русские. Хозяйки, как правило, полные, высокие, крупные, в кипенных халатах, словно великанши. Обслуживают радушно и очень хорошо. Еда вкусная и дешевая. Я еще в Бэйпине был наслышан о замечательной русской кухне, но попробовать не доводилось. Никак не думал, что приеду в Харбин, а тут русская еда на каждом шагу, в обычных неприглядных подвальчиках – как по заказу! Мы ели борщ, коровий хвост, говяжий язык, свиную отбивную, бифштекс – сами блюда не то чтобы изысканные, но хозяин – русский, повар тоже русский, так что можно быть уверенным, что это действительно русская национальная кухня. Кажется, в Харбине мы ни разу не ели в гостинице.

Когда темнело, мы выходили прогуляться по городу. Улицы были вымощены в основном битым камнем – очень широкие, длинные, сквозь тусклый свет снуют людские тени. Мальчики-подростки из «белых» русских – как тот, которого мы видели в гостинице, – на пролетках развозят клиентов и товары. Повозки очень большие, лошади тоже огромные. Фигурки мальчиков крохотные – там, высоко на козлах, словно на крышах домов; сильный контраст в размерах. Но юные возчики сидят очень уверенно, с довольным видом щелкают кнутом, лошади мчатся во весь опор, копыта стучат по камню, искры летят, как рой светлячков. Прибавьте к этому грохот повозки и конское ржание и вообразите, как все это уносится вдаль и постепенно затихает, образуя одно целое из шума и света. Нам, приезжим, это все было ново и необычно, очень привлекало и нравилось.

Вот что за место этот Харбин.

Любой, кто бывал в Харбине хоть раз, наверняка ходил на реку Сунхуацзян. Мы решили не отставать. Стояла ранняя осень, совсем не жаркая. Нас было несколько человек, мы наняли лодку и поплыли по реке – точно листик с дерева заскользил по безбрежному простору. Вдали, словно радуга без красок, через реку перекинулся железный мост. Поверхность воды была в это время спокойная, без волн. Гуляющие, как стайки рыбок, двигались тут и там, со всех сторон доносились голоса. Мы все были в радостном возбуждении, смеялись, переговаривались.

Присмотревшись к двум мальчикам из «белых» русских, которые управляли нашей лодкой, мы были потрясены – тот, что сидел на веслах, был слеп, а другой, зрячий, рулил, направляя движение лодочки. Нам захотелось разузнать их историю, но мешало уже известное «не понимать», так что пришлось самим угадывать. Собственно, все было и так понятно. Семья этого слепого мальчика бедна. Отец и мать – если, конечно, они есть, – отдали своего нежно любимого ребенка работать гребцом на лодке ради пропитания. Река широка, вода глубока, опасность подстерегает со всех сторон, и зрячему надо все время быть настороже, что уж тут говорить о слепом! А мальчик ничего этого не видит и поэтому думает только о веслах, которые сжимает в руках, он доволен, улыбается…

Не могу передать, что творилось у меня на сердце в эту минуту. Ничего вокруг не привлекало меня более, все будто исчезло – не стало гуляющих людей, моста, водяной глади, пейзажей… Я думал только об этом мальчике. Наверное, его ждут дома младшие сестры и братья, выглядывают из окошек в надежде, что он принесет несколько монеток, и тогда можно будет купить большую «леба» и наконец утолить голод… Как его семья оказалась в Харбине? Я не знаю. Возможно, он – аристократ царских времен, какой-нибудь князь или граф. Счастья, славы и богатства он не успел застать – слишком уж юн… Или он родился уже в Харбине и даже не задумывается о былом:

 
Тяжко родину вспоминать
При сиянье весенней луны.[2]2
  Ли Юй. «Вновь весенняя светит луна…». Перевод В. Н. Марковой. Цит. по: Антология китайской поэзии в 4 томах. М.: Гослитиздат. 1957. – Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.


[Закрыть]
 

Мыслей и ассоциаций становится слишком много, все смешалось в моей голове, я не могу ухватить кончик и распутать этот клубок… Все, хватит, сейчас время наслаждаться пейзажем! Я снова поднимаю голову, смотрю на раскинувшуюся передо мной реку: те же гуляющие парочки, тот же взметнувшийся над рекой мост и прекрасный летний день.

Солнце клонилось к западу, нам было пора возвращаться. Мы выбрались из лодки, постарались, насколько это было возможно, щедро расплатиться с гребцом и рулевым, дать денег, как это называется, «на чай». Глядя в их довольные улыбающиеся лица, мы тоже чувствовали удовлетворение, потому что сделали доброе дело.

Вернувшись в гостиницу, я все думал о слепом мальчике. Вспоминаю о нем изредка и по сей день. Как сложилась его судьба? Столько всего переменилось за минувшие десятилетия, вряд ли он выжил. Пусть православный бог этих «белых» русских благословит его!

Через Сибирь

Мы пробыли в Харбине несколько дней и 4 сентября сели на советский поезд, следовавший через Сибирь.

В каждом купе вагона было по четыре полки. Мы, шестеро китайских студентов, разместились в двух купе: одно заняли полностью, а во втором – только две полки, а оставшиеся две занимали попутчики, которые иногда менялись. Все они были советскими гражданами. В поезде был вагон-ресторан, говорили, что цены там очень высокие и платить можно только американскими долларами. Поэтому мы, как и предполагалось, рассчитывали только на продукты, купленные в Харбине.

Поезд мчался по широкой равнине Суннэнь. За окном до самого горизонта раскинулась бескрайняя степь. В час заката, когда колесо солнца опускалось, нельзя было сказать, что «солнце заходит за горы», потому что гор совсем не было; в этот момент мне казалось, что степь вдруг стала морем, а наш поезд – это корабль. Правда, в этом море всегда стоял штиль, оно не волновалось, не гоняло пенных барашков – но все равно выглядело не менее величественно, чем настоящий океан.

На второй день поезд прибыл на станцию Маньчжурия, где проходила граница СССР с государством Маньчжоу-го [3]3
  Маньчжоу-го – марионеточный режим Японии на оккупированной территории Маньчжурии, существовавший между 1932 и 1945 годами, номинальным главой которого стал последний китайский император Пу И. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Поезд остановился, и нам объявили, что остановка будет длительная. Все вышли из вагонов, чтобы пройти проверку на границе. Я совершенно не предполагал, что советские таможенники будут проверять все настолько тщательно, неторопливо и добросовестно. Весь наш багаж – и большой, и маленький, и чемоданы, и корзины – все подряд открывали, все подряд прощупывали, осматривали каждую мелочь. Сами мы стояли тут же, в ожидании, готовые в любой момент отвечать на вопросы. Мы взяли с собой в дорогу самый обычный неказистый чайник, чтобы набирать кипяток. Он не только не избежал пристального внимания, но даже вызвал к себе особый интерес. С этим чайником вроде все было понятно с первого взгляда, однако советский таможенник, словно увидев какую-то диковину, стал вертеть его и простукивать по нему, всячески исследовать, ощупывать и тереть, выясняя, нет ли у чайника внутри двойных стенок. Даже его тонкая железная крышка не ускользнула от «руки закона», которая долго ее выстукивала. Не хватало лишь микроскопа! Если бы он был, его точно бы применили. Я уже кипел от негодования и был готов взорваться. Стоявший рядом со мной иностранец постарше, тоже ехавший в этом поезде, заметил мое состояние и, похлопав меня по плечу, произнес по-английски: “Patience is the great virtue” («Терпение – великая добродетель»). Я догадался, что он хочет этим сказать, понимающе улыбнулся в ответ и стал послушно ожидать конца проверки, сдерживая негодование. Наверное, в то время советские люди смотрели на любого иностранца как на «подозрительный элемент», который, может быть, замышляет свергнуть их строй, потому и вели себя подобным образом.

Когда проверка закончилась, я успокоился. Мы решили выйти из здания вокзала и побродить по городу. Маньчжурия была маленьким приграничным поселком, который даже городком не назовешь. Здесь было всего несколько улиц, трудно сказать, какая из них считалась главной. Дома в основном сколочены из досок, точно как в Сибири, где кирпича нет, а дерева много. Мы зашли в магазин, расположенный в таком дощатом домике, и купили несколько банок овощных консервов в сладком соевом соусе, произведенных в Японии. Неплохо для разнообразия.

Наконец мы вернулись в поезд, все в Поднебесной стало на свои места, и больше никаких помех не ожидалось. Под нами лежала великая Транссибирская магистраль, пересекающая Европу и Азию. Ехать в этом вагоне предстояло семь или восемь дней. «Волшебник за один день может перенестись на тысячу ли [4]4
  Ли – китайская мера длины, измерявшаяся количеством шагов и соответствующая расстоянию около 500 м. – Примеч. ред.


[Закрыть]», говорит старинная пословица, а мы за сутки проезжаем еще больше, летим как ветер, как молния!

Жизнь в поезде, с одной стороны, однообразная, а с другой – богатая и многоцветная. Каждый день едим, пьем, ходим в туалет, спим – все по одному и тому же неизменному порядку. Есть и удобства, и сложности. Удобство в том, что не надо беспокоиться о еде: у каждого две большие корзины, проголодался – протяни руку и ешь. Сложность в том, что раздобыть кипяток не просто – в поезде нет воды. На каждой более или менее крупной станции мы по очереди хватаем чайник, спрыгиваем с поезда и бежим на вокзал к пункту раздачи кипятка, крутим кран, наливаем чайник доверху – на всех – и скорее обратно в вагон. Вместе с нами едет старая седовласая европейская женщина, ходит она с трудом. Чайника у нее нет, а если бы и был – что толку? Как только мы вносим чайник в вагон, она тут же семенит к нам нетвердой походкой с кружкой в руках и говорит по-китайски: «Кипяточку! Кипяточку!» – мы, конечно же, все понимаем, наливаем ей полную кружку, улыбаемся и идем дальше. И так трижды в день – на завтрак, обед и ужин. Похоже, что у этой представительницы «иностранной буржуазии» денег не больше, чем у нас. Она тоже не ходит в вагон-ресторан есть бифштексы и борщ.

Если уж про бифштексы, то мы хоть их и не ели, но видели. В один из дней во время обеда вдруг из вагона-ресторана вышла русская официантка: высокая ростом и крепкая телом, очень упитанная, одетая в белый халат, с огромным колпаком на голове (по меньшей мере в один чи [5]5
  Чи – китайская мера длины, сопоставимая с английский футом; в разные периоды имела разные значения – от 0,16 до 0,3 метра. – Примеч. ред.


[Закрыть] высотой), который почти касался потолка вагона. На ногах – туфли на высоких каблуках. С сияющим лицом, очень важная, она вышагивала, словно генерал, – представительная, с какой стороны ни посмотри. В правой руке она несла большой поднос, полный только что снятых со сковородки бифштексов. Запах жареного мяса разносился повсюду, проникая в нос со всей своей соблазнительной силой, так что слюнки текли. Цена заставила нас вздрогнуть: три доллара за штуку! Никто не отважился выложить такую громадную сумму. «Генеральша» прошлась со своим подносом по вагону и унесла бифштексы нетронутыми. Может быть, она презирала нас – иностранных буржуев? Может быть, думала про себя: «Да вы же еще скупее, чем Шейлок из шекспировской комедии “Венецианский купец”»? Этого я не знаю. После того как волна соблазнительных ароматов миновала, мы почувствовали страшный голод, потянулись к своим корзинам и принялись жадно грызть «леба».

С едой у нас дело обстояло в целом вот таким образом. Хотите узнать, как питались русские? Можно было бы догадаться, что совершенно не так, как мы. Они не тащили с собой из Харбина корзины, полные еды, а добывали ее по дороге. Выше я уже упоминал, что в наших двух купе, где ехали мы, китайские студенты, были две полки, которые нам не принадлежали и на которых постоянно менялись пассажиры. Как-то раз вошел военный офицер; мы не понимали знаки различия в Советской армии, что там на погонах, поэтому не знали, какое у него звание. Однако он был весьма приветлив и дружелюбен: как только вошел в купе, обвел все своими синими глазами, улыбнулся и кивнул головой. Мы тоже в ответ заулыбались, но мы с ним были «не понимать», так что могли объясняться только жестами. Он достал из-за пазухи маленькую книжечку, что-то вроде удостоверения личности, в которой была его фотография, жестами показал нам, что если потеряет ее (тут он сделал режущий жест поперек своей шеи), то ему конец. Эта маленькая книжечка обладала огромной, поистине волшебной силой. На каждой большой станции он с этой книжечкой сходил с поезда, уходил куда-то, получал «леба» и еще молоко, сыр, колбасу и все такое, потом возвращался обратно в вагон и как следует закусывал. Наверное, так было устроено снабжение в Красной армии.

Что же касается туалета, то проблема эта была огромная, как небо. В одном вагоне едут сорок-пятьдесят человек, а туалетов только два. Там постоянно занято, просто беда! Я каждое утро вставал пораньше и занимал очередь. Иногда думаешь, что еще никто не проснулся, а выглянешь из купе – уже стоит очередь, как хвост дракона, и скорее становишься в этот хвост, с нетерпением глядя вперед. Подумайте сами, сколько времени надо одному человеку, чтобы почистить зубы, умыться, сходить в туалет… А если у кого-то вдруг запор? Тогда ситуация еще больше осложняется. У тебя самого в животе все урчит и бурлит, а очередь впереди и не думает становиться короче – вполне понятно, какие при этом ощущения.

Тем не менее жизнь в поезде состоит не только из трудностей, есть в ней место и для веселья. Мы – шестеро китайских студентов – обычно теснились в одном купе. Специальности у нас были разные, в университетском кампусе мы почти не общались. Теперь же обстоятельства свели нас вместе, и мы по-настоящему сдружились. Болтали обо всем: как говорится, от неба сверху до земли внизу, а все от безделья. Все мы были, по сути, как большие дети – лет двадцати трех или двадцати четырех, и перед каждым из нас теперь расстилался совершенно незнакомый мир, полный роз и радужного сияния. Глаза наши сверкали, душа была нараспашку, говорили не задумываясь, без оглядки, ни разу не ссорились, и в крошечном тесном купе нам было свободно и весело. Время от времени, когда не о чем было говорить, мы играли в шахматы. Лучшим игроком был физик Ван Чжуси. Мы впятером по очереди сражались с ним и раз за разом проигрывали. Даже все вместе против одного мы терпели поражения. Цяо Гуаньхуа был философ, но знание философии не помогало и ему. Никому из нас ни разу не удалось победить Вана за те восемь или девять дней, что мы провели в поезде.

Когда надоедали болтовня и шахматы, я смотрел в окно. Путь был длиной во многие тысячи километров, а вот пейзажи за окном менялись мало. Густому лесу, похоже, не было конца, как и его дарам. Один раз на лесном полустанке я вышел побродить по платформе. Вижу, советский крестьянин несет корзину сосновых шишек на продажу, шишки страшно громадные, мне они очень понравились. Никогда в жизни я таких не видел, вот и не устоял перед искушением – достал пятьдесят центов, купил одну. Это был единственный раз, когда я что-то купил в Сибири, такого не забудешь.

Изредка дремучие леса сменялись равнинами. Сильнейшее впечатление на меня произвело озеро Байкал. Наш поезд огибал этот колоссальный водоем почти полдня. Туннели шли один за другим, даже не знаю, сколько их было. Железную дорогу проложили вдоль берега. Мы смотрели из окна нашего вагона на водную гладь, и казалось, что до нее можно дотянуться рукой. Вода у берега была прозрачная, при удалении от нее становилась темно-зеленой, почти черной, а глубину даже трудно было вообразить. Это озеро – поистине чудо света, я до сих пор закрываю глаза и вижу его, как наяву.

Вот так, с трудностями и весельем, мы незаметно провели в поезде восемь дней и вечером 14 сентября прибыли в Москву.