Текст книги "Это так просто… и прочая ложь"

Глава 13

В 1985 году о СПИДе говорили повсюду, но эта проблема еще не имела большого значения для гетеросексуалов. Я никогда не пользовался презервативами, вообще ни разу – и мне повезло. Ведь рок-сцена Голливуда являла собой дикое скопище общих игл и общих подружек и бойфрендов. Возможно, в новейшей истории не было другого случая, когда разврат процветал бы столь широко. Казалось, все живут настоящим, а в жизни нет ничего запретного. Наша база в складском помещении находилась в эпицентре разврата – она была тем местом, где музыканты группы Guns N’ Roses прожигали свои безрассудные жизни.

Трое моих товарищей по группе к этому моменту по меньшей мере время от времени употребляли героин, а Иззи продолжал торговать, но все были преданы общему музыкальному будущему. Однако уже тогда личные проблемы Эксла начали влиять на группу так, как не могла повлиять даже коллективная наркомания, – по крайней мере, на тот момент. Эксл был подвержен сильным эмоциональным перепадам. Иногда он жил как одержимый, на невероятной энергии, но за этим следовали долгие дни мрачного настроения, Эксл исчезал – и пропускал репетиции. Поскольку я сам страдал от панических атак с семнадцати лет, то слишком хорошо знал, насколько разрушительны проблемы с психикой. Мы с Экслом иногда общались на такие личные темы, и я рассказал ему о своих панических атаках. Я быстро осознал, что у всех в группе имелись собственные аналогичные проблемы, но то, что мучило Эксла, было мне близко – своего рода химический дисбаланс, который он контролировал не больше, чем я свои панические атаки. Мы обрели подобие взаимопонимания, и мне стало куда комфортнее существовать в группе: я рос в большой семье и в детстве занимался командными видами спорта, и потому знал, как важно налаживать отношения с людьми, окружающими тебя.

Непредсказуемые перепады настроения Эксла, помимо прочего, делали его чрезвычайно энергичным – и тогда в воздухе прямо-таки повисало ощущение надвигающейся опасности. Мне в нем это нравилось – артисты всегда стремятся обрести подобную искру, а Эксл в моих глазах был настоящим панк-рокером, потому что его энергетику было невозможно контролировать. В один момент зрители наблюдали на сцене спокойное горение, а в следующее мгновение эта энергетика превращалась в неукротимый лесной пожар, угрожающий сжечь дотла не только концертную площадку, но и весь город. Эксл был ярким и непримиримым, и эти черты его характера помогли сформировать индивидуальность нашей группы и выделить Guns N’ Roses среди конкурентов.

Мы репетировали на базе дважды в день, вне зависимости от того, что вообще происходило в нашей жизни. Многие из песен, вошедших в альбомы «Appetite For Destruction» и «GN’R Lies», а также изрядное число номеров из дилогии «Use Your Illusion» были написаны в том самом логове в тупике. Когда мы собирались вдвоем или втроем, всегда находились идеи для новых песен, и нашим разнородным музыкальным вкусам каким-то образом удавалось приходить к общему знаменателю. Эксл был поклонником групп Nazareth, Queen и Ramones, Слэш любил Aerosmith, а Иззи держался грубоватого рока – The Rolling Stones, The Faces, New York Dolls и Hanoi Rocks. Стивен принадлежал к числу настоящих металлистов из долины Сан-Фернандо, при этом питал слабость к воздушным гармониям вокальной поп-музыки 1960-х, а я вносил в наш материал больше фанковых, ритмичных ходов и свирепости панк-рока.

Еще одной отличительной чертой Guns N’ Roses была наша открытость друг другу во время работы над новыми песнями. Написание песен – это очень эмоциональный процесс: совместно работая над материалом, вы должны открыться другим, так что либо сдерживаетесь, либо рискуете показаться уязвимым. Но человеческая близость в нашей группе способствовала близости творческой: мы не боялись представлять наши идеи на всеобщее обозрение и позволяли остальным членам группы менять их, отказываться или вообще превращать в нечто новое – либо не позволяли. Такой уровень внутреннего комфорта способствовал коллективной работе над шикарными песнями. И никто не держался за материал, отложенный «на потом» или для другой группы, – мы были единым целым, и так уж мы работали.

Мы, – особенно Иззи, Эксл и я, – помимо прочего, учились писать тексты. Работая над песней, мы уделяли большое внимание всему, что лежало за пределами основной мелодии: мы чувствовали, что «это» сработает, только если каждый элемент будет хорош. Вот почему мы отказались от шаблонов, которые подразумевали написание бриджей просто ради их наличия и строгого разграничения куплетов и припевов. Вместо этого мы включали в песню только те части, которые нам действительно нравились. Именно поэтому коды в песнях «Rocket Queen», «Paradise City» или «Patience» звучат так своеобразно: мы не чувствовали себя обязанными добавлять их к песням, просто были так одержимы какими-то идеями, что, работая вместе день за днем, обнаружили интересные способы превратить эти идеи в элементы песен. Позже мы написали «Sweet Child O’ Mine», и ее кода «Where do we go now…» оказалась как бы прикреплена к песне – потому мы даже не ждали, что «Sweet Child O’ Mine» станет хитом или, если на то пошло, будет издана хотя бы синглом. Когда мы начали писать песни, сформировавшие альбом «Appetite For Destruction», Слэш увидел в этом шанс наконец-то отточить свое чувство мелодии в гитарных соло и звуковой напор в риффах. Слэш написал и доработал классические элементы, сумев извлечь их из темных и прекрасных глубин собственного сознания. Тот застенчивый интроверт, которого я когда-то встретил, наконец-то обрел подлинный способ самовыражения.

Я помню, как сочинялась пьеса «My Michelle». У Слэша имелся отличный рифф, типичный для него. Он вышел «эластичный», как бы крадущийся, но поначалу Слэш играл его очень быстро. Изначальная версия риффа тоже звучит, но замедленно, во вступлении – вот этот задумчивый жуткий фрагмент, похожий на саундтрек к фильму ужасов. Работая над риффом, мы вместе нащупали тот ритм, с которого начинается песня в ее окончательной версии. То сотрудничество стало волшебным ингредиентом почти всех наших песен.

Одна из лучших песен того периода вынашивалась еще дольше – ее отдельные фрагменты отсылают к самой первой песне, которую я написал. И вот семь лет спустя, уже в Лос-Анджелесе, базовый рифф той первой песни всплыл в сознании, когда мы сочиняли очередную балладу о нашей трудной жизни. Как и в случае с «My Michelle», один из потрясающих, звенящих и отрывистых риффов Слэша превратился во вступление, а основная часть легла на рифф из моей песни «The Fake» для группы The Vains, только теперь я играл его на бас-гитаре. У Эксла было несколько кусков текста, над которыми он работал после поездки в Сиэтл, и мы написали на их основе протяженный бридж – атмосферный фрагмент, соответствовавший текстуальному фрагменту «when you’re high». Этот бридж переходил в бурлящий, кошмарный поток звука, поверх которого звучал вой Эксла: «Do you know where you are?» Мы назвали эту песню «Welcome To The Jungle». Впервые мы исполнили номер в клубе «Troubadour» в конце июня 1985 года, когда открывали концерт перебравшейся в Лос-Анджелес сан-францисской группы Jetboy.

«Welcome To The Jungle» приняли великолепно, и с тех пор публика оживала, едва услышав вступительный рифф Слэша – в итоге он стал одной из наших первых музыкальных «визитных карточек». К тому же мы поладили с музыкантами Jetboy, у меня сразу же установились отличные отношения с их бас-гитаристом Тоддом Крю. Он был так умен, что я искренне поверил – ему приходится пить, чтобы замедлить поступление информации в мозг. Без лишних расспросов я понял, что он таким образом лечит какую-то сильную внутреннюю боль. Но Тодд был чертовски забавным, нес в себе жизнь и свет, и мы быстро стали лучшими друзьями.

Я еще и года не прожил в Лос-Анджелесе, но очень остро ощущал, что нахожусь вдали от родного дома, от своей семьи и друзей детства. Трудно описать, как много значила для меня эта стремительно завязавшаяся дружба с Тоддом, которая почти сразу же переросла в постоянные тусовки. Тодд с парнями из Guns N’ Roses заложили новый фундамент моей жизни, стали своего рода семьей – и, черт возьми, нам было весело. Тодд слыл изрядным пьяницей и часто отрубался в самое неподходящее время: в клубах, в коридорах квартир, на тротуарах – да где угодно.

Еще трудно описать охватившее меня возбуждение, когда стало ясно, что число фанатов нашей музыки стремительно растет. Всего за несколько месяцев мы прошли путь от игры перед десятком слушателей до аншлагов в самых крутых клубах Лос-Анджелеса. Когда все срабатывает как надо и вы ощущаете прогресс, это работает как серьезный импульс. Тем важнее, что наш прогресс в значительной степени определялся новыми песнями, которые мы продолжали писать. В следующий раз, когда мой брат Мэтт вышел с нами на сцену (через несколько месяцев после того, как он выглянул из-за кулис и увидел пустой клуб), публика уже знала наши песни и подпевала. Я не мог не заметить облегчение на лице Мэтта.

Но устойчивая траектория успеха еще не сложилась: мы по-прежнему играли массу случайных концертов. На следующий вечер после первого исполнения «Welcome To The Jungle» в клубе «Troubadour» мы играли в студенческом общежитии Калифорнийского университета Лос-Анджелеса – и получили $35 и бесплатное пиво. Это был один из спонтанных концертов, организованный прямо в день проведения. Студенты не очень понимали, как реагировать на нашу группу, и большая часть зрителей свалила. Возможно, нас не очень хорошо приняли из-за дикого поведения безмозглых приятелей Эксла, зато нам досталось халявное пиво.

Нам все еще приходилось работать на дневных работах – за исключением Стивена. Его выгнали из дома в двенадцать лет, и он рано познал трудную жизнь на улицах[59]59
  Оставим это высказывание на совести Даффа – на самом деле Стивен в возрасте тринадцати лет был отправлен матерью и приемным отцом «за плохое поведение» к дедушке и бабушке, жившим в Лос-Анджелесе.


[Закрыть]. При этом Стивен был совершенно бескорыстен: если он ухитрялся настрелять денег на гамбургер или пакет чипсов, то делился едой со мной или с любым из ребят, причем независимо от того, насколько был голоден сам.

Слэш работал в газетном киоске «Centerfold News» на углу Мелроуз-авеню и Фэрфакс-авеню. К счастью для нас, в киоске был телефон, и Слэш обычно оставлял номер телефона «Centerfold News» организаторам концертов и клубным промоутерам. Иногда он всю смену висел на телефоне, пытаясь организовать нам концерты, либо обзванивая людей из телефонного списка «рассылки», чтобы загнать билеты или рассказать о концертах. Слэш был прирожденным продажником и умел заставить людей купить билеты на наши выступления. В итоге его вытурили из киоска за то, что он подолгу болтал по телефону.

Я все еще работал на бандитов непонятного восточноевропейского происхождения, перевозивших «канцелярские принадлежности». Поначалу парни, которые управляли компанией, казались мне довольно страшными. Они выглядели так, будто проходили кастинг на роль отрицательных киноперсонажей в компании «Central Casting»: грубые черты лица, непонятный акцент и резкая манера общения, в спортивных костюмах и с пистолетами за поясом. Из-за этого я порядком волновался, но они относились ко мне хорошо, это была постоянная работа, и, после того как я пробыл там полгода, я почти уже чувствовал себя частью команды.

Наверное, именно поэтому я пытался устроить Иззи к себе на работу. Иззи попал в единственную комнату, где действительно занимались продажами канцелярских принадлежностей по телефону. На третий день работы он опоздал, и один из боссов отвел меня в сторону.

– Майки, – даже мама называла меня Даффом, но эти парни звали меня по имени, которое значилось на моих водительских правах, – Майки, твой друг… он нехороший. Твой друг – он наркоман.

Со мной работал там белый парень по кличке Блэк Рэнди, выступавший в лос-анджелесской панк-группе Black Randy And The Metro Squad. Сумасшедший чувак – весь день на работе он занюхивал спидболы. Но почему-то боссам он нравился, и они держали его при себе.

Блэк Рэнди любил Guns N’ Roses. Он всегда говорил: «Я буду менеджером вашей группы – вы развязны прямо как New York Dolls, и вы станете первыми в этом городе!» Как-то он заехал на репетицию на автобусе и привез детские костюмы для Хэллоуина – хотел, чтобы мы надевали их на сцене. Он снимал на видео и нас, и себя, когда баловался спидболами. Само собой, он стал нашим первым менеджером.

Но у Блэка Рэнди был СПИД, и через какое-то время он умер.

– Чувак, ты знаешь каких-нибудь менеджеров? – спросил я как-то у Блэка.

– А то, я могу позвонить приятелю! – ответил он.

Потом Блэк перезвонил и сообщил, что его приятель не заинтересовался предложением.

К тому времени я разошелся с Кэт и съехал из квартиры в Эль-Серрито. Иногда я ночевал у какой-нибудь девушки недалеко от базы, а иногда – непосредственно на базе, точно так же делали и другие ребята. Мы мотались по округе, встречались с подружками-стриптизершами – у них-то всегда были квартиры и деньги – или ночевали у себя на базе: как Иззи рассказал местной газете через несколько месяцев, мы жили там «как крысы в коробке». Каждый участник группы теперь существовал исключительно для того, чтобы писать песни и играть их, и почти все другие заботы отошли на задний план. Для меня это был один из редких периодов жизни, когда у меня не имелось постоянного адреса. Но в этом виделся удивительный обряд посвящения в рок-музыканты: теперь дух товарищества в группе Guns N’ Roses можно было сравнить только с кровным родством – как будто бы этот дух существовал с древнейших времен. И, как случилось и в древности, когда первые животные выползли из первобытной тины, все пошло наперекосяк.

В то время секс у нас был абсолютно безудержным, и все музыканты переболели венерическими заболеваниями – еще бы, мы жили и трахались в такой тесноте! К счастью, в моем случае я получил добрый совет от одного из моих шуринов, врача по профессии: оказывается, можно принимать дешевые антибиотики, которые используют для очистки аквариумов и продают в зоомагазинах. Вот так выяснилось, что тетрациклин полезен не только при гниении хвостов и болезнях жабр у аквариумных рыб: он также отлично справлялся с сифилисом. Без визита к врачу, без дорогих рецептов, без необходимости изображать стыд перед монахинями в бесплатной клинике (именно это мне пришлось пережить в юности в Сиэтле[60]60
  Американская медицинская ассоциация (The American Medical Association) не подтверждает этого факта. – Примечание американского редактора.


[Закрыть]). Кому нужна медстраховка, если существуют зоомагазины?

Глава 14

Мы продолжали расширять сет-лист и начали поиск концертов, где могли бы выступать в роли хедлайнеров. К октябрю 1985 года мы добавили в программу номера «Paradise City» и «Rocket Queen» и стали хедлайнерами шоу в клубе «Country Club» в дальнем пригороде Лос-Анджелеса, городе Резеде. В ноябре это повторилось уже в «Troubadour»: наше выступление открывала всегда нравившаяся нам группа Kix из Мэриленда, уже заработавшая общенациональную известность благодаря гастролям. К концу года мы ввели песни «My Michelle» и «Nightrain» в постоянную концертную программу.

Ближе к концу года нам позвонили представители независимой фирмы звукозаписи «Restless» и попросили приехать в их офис в Лонг-Бич. У них уже имелись контракты с рядом крутых групп, и они были в восторге от Guns N’ Roses. Они стали первыми – на тот момент еще ни одна фирма звукозаписи не связывалась с нами. Готовясь к встрече, Иззи купил книгу о музыкальной индустрии; помню, я тоже просматривал ее. Я мог усвоить прочитанное, но там было много невнятного – из того, что нам еще предстояло освоить. Когда мы пришли в офис «Restless», фирма предложила нам нечто, названное контрактом на издание и распространение альбома, плюс сумму вроде $30 000 на оплату записи. Это был простой контракт на двух страницах, и представители фирмы нам все разъяснили. Тем не менее мы решили, что уж если «Restless» вышли на нас, то не за горами и предложения от других, более крупных игроков.

Мы покинули офис, не подписав контракта, но нервничали – неужели мы только что облажались? Я вспоминал о Слае Стоуне и о том, как можно все испортить.

Ким Фоули[61]61
  Kim Vincent Fowley (1939–2015) – знаменитый американский продюсер, менеджер, композитор и аранжировщик. В историю рок-музыки вошел в основном благодаря сотрудничеству как раз с группой The Runaways (1975–1979), которую сам и создал.


[Закрыть], легендарный менеджер, плохой артист и вообще темная фигура, стоящая за успехом группы The Runaways[62]62
  Американская женская поп-роковая группа, существовавшая с 1975 по 1979 гг. и ставшая стартовой площадкой для двух артисток – упоминающейся здесь Джоан Джетт (Joan Jett) и Литы Форд (Lita Ford).


[Закрыть] (или его отсутствием – это как посмотреть) тоже вышел на нас в конце 1985 года. К тому моменту, как я переехал в Голливуд, The Runaways успели обрести успех и попрощаться с ним, а гитаристка и основной автор песен The Runaways Джоан Джетт стала успешной сольной артисткой. Но Ким Фоули все еще рыскал по сомнительным клубам в поисках очередных восходящих рок-звезд. Когда Guns N’ Roses начали привлекать внимание и писать песни, когда обрели постоянную, быстро растущую аудиторию, Ким обратил на нас свой взор. Он хотел стать менеджером нашей группы.

Но к тому моменту мы точно знали, что Guns N’ Roses – самая лучшая, самая преданная делу группа, в которой играл кто-либо из нас, так что очень бережно относились к коллективу. У Кима имелось за плечами легендарное, но неоднозначное прошлое, а я открывал концерты Джоан Джетт, когда играл в The Fastbacks. Это было незадолго до того, как к ней пришла известность с песней «I Love Rock’n’Roll», и я наслушался от нее историй про Кима. В общем, нас терзали сомнения.

Когда Ким почувствовал, что мы не возьмем его менеджером, то зашел с другой стороны. Он пригласил нас позавтракать в ресторане «Denny’s» на Сансет-Бульваре – туда отправились Слэш, Эксл и я. Ким сказал, что хочет купить права на издание песни «Welcome To The Jungle», у него с собой был готовый контракт и чек на $10 000. Большие деньги для нас по тем временам! Но если Ким Фоули предлагает нам столько бабла прямо сейчас, если всего за одну песню он готов отдать так много – разве это не означает, что наше творчество по-настоящему ценно? Разве мы не должны разыграть эту карту? Полагаю, что странным образом мы обязаны Киму тем, что в итоге сохранили за собой права на издание песен, когда позже подписали контракт с фирмой звукозаписи. Если Ким Фоули считал, что права на нашу музыку чего-то стоят, то иначе и быть не могло. У него был нюх – и мы хорошо понимали это. Ким не унимался: через несколько недель он предлагал нам уже $50 000, но суммы больше не имели значения. Мы поняли, что нужно держаться за весь свой материал – ведь это все, что у нас есть и во что мы верим.

Как и Джоан Джетт с группой The Runaways, мы гнались за мечтой – и жизнь казалась захватывающей, дикой и быстрой. Мы избегали связываться с людьми вроде Кима Фоули не потому, что он не был обаятелен или умен, а потому, что к 1985 году мы вдоволь наслушались о группах, которые он ограбил. Мы знали, что произошло с The Runaways (они так и не получили того шанса, которого заслуживали, а попутно потеряли права на название и песни) и с Aerosmith. Музыканты Aerosmith в начале 1980-х столкнулись с огромными финансовыми трудностями, несмотря на ошеломительный успех в 1970-х[63]63
  Автор умалчивает о том, что все проблемы группы Aerosmith в означенный период имели своей причиной жизнь ее музыкантов на чересчур широкую ногу, в том числе и совершенно фантастического масштаба проблемы с наркотиками и алкоголем.


[Закрыть]. Так что мы знали весь набор ловушек рок-н-ролла: мы видели, что вокруг начали собираться акулы, и были настороже.

18 января 1986 года перед концертом в клубе «Roxy» за кулисами появился наш приятель:

– Сегодня на вашем чертовом концерте аншлаг!

В зале были те же лица, в основном – наши знакомые. Так уж выходило, даже когда мы начали полностью распродавать клубы такого размера. Как всегда, за кулисами крутились Дел, Уэст Эркин, Марк Кантер, их девчонки и наши. Какая разница? Один из моих племянников даже стоял перед кулисами в роли секьюрити.

Нет, мы удержались от бурных совместных поздравлений, но все же я гордился тем, как далеко мы продвинулись. Я отыграл несколько толковых концертов с группой Ten Minute Warning, и на концертах Guns N’ Roses в начале 1986 года меня охватывало такое же чувство, но только теперь я был в Лос-Анджелесе, в одном из крупнейших городов мира. Тем не менее ребята никогда не обменивались многозначительными взглядами и не говорили друг другу: «Черт возьми, да нам все удалось!» Мы праздновали на сцене – и на сцене чувствовали себя в разы лучше, чем на репетиции. Мы просто понимали, что там происходит нечто невероятное и нам вовсе не нужно говорить о таких вещах. Музыкантам в группе необходима общая сыгранность, но бывают и моменты более камерного взаимодействия: между гитаристом и певцом, или между бас-гитаристом и барабанщиком, или между всеми музыкантами. И когда видишь изумленные взгляды публики, людей, которых твоя игра поражает, этой обратной связи со слушателями достаточно. Тем более что на наши концерты ходила масса одних и тех же людей, и мы могли видеть выражения их лиц и чувствовать энергетику аудитории в тот момент, когда покоряли новые вершины своей энергетики.

Примерно в это же время друг Иззи, Роберт Джон, стал как бы официальным фотографом группы. Роберт снимал другую лос-анджелесскую группу – W.A.S.P., а его девушка работала доминатрикс в шоу какого-то голливудского клуба и была рабыней в сценическом шоу W.A.S.P., выдержанном в стиле фильма ужасов. Очень милая девушка, и мне она нравилась. Роберт пришел на один из наших концертов, чтобы потусоваться с Иззи, и сделал несколько фотографий Guns N’ Roses. Они оказались замечательными, поэтому мы стали чаще привлекать его для съемок. И он верил в нашу группу с самого первого дня.

– Чуваки, вы должны стать великими, – говорил он.

– Ладно, ладно, ты только фотки делать не забывай.

Впрочем, во время фотосессий мы доставляли ему немало хлопот.

В начале 1986 года мы частенько собирали переполненные залы, и их владельцы внезапно полюбили нас. Наша публика состояла из панков, рокеров, и, что гораздо лучше, было много женщин. И все они изрядно пили. Мы побили рекорды по продажам спиртного на концертах в «Troubadour» – и привлекли к себе еще больше внимания. К тому же, как только вы становитесь хедлайнерами, больше не приходится продавать билеты самостоятельно и не нужно платить за свои выступления.

Сотрудники A&R-отделов[64]64
  Отдел по артистам и репертуару (A&R – «artist & repertoire»), занимающийся поиском новых артистов для издающей фирмы, подписанием с ними контрактов и дальнейшим творческим развитием их карьеры в рамках издающей фирмы.


[Закрыть] фирм-мейджоров тоже начали появляться на наших концертах. В пятницу, 28 февраля, мы отыграли прекрасное шоу в «Troubadour» и, по слухам, в зале было не менее дюжины исполнительных продюсеров фирм звукозаписи. Жутковатые типы, оказавшиеся менеджерами, слонялись по клубу и пытались пробраться за кулисы, дабы очаровать нас. В тот вечер присутствие моего племянника было весьма уместно.

Лос-Анджелес притягивал национальных и зарубежных артистов, и теперь, когда мы начали распродавать клубы, то стали получать предложения открывать концерты больших исполнителей. Когда в конце марта 1986 года в город приехал рок-кумир моего детства Джонни Тандерс, промоутеры попросили нас открывать оба его концерта[65]65
  Один из этих концертов состоялся 21 марта.


[Закрыть]. Для меня это было чрезвычайно важно; наверное, и для Иззи тоже. Я неоднократно бывал на концертах Джонни на Западном побережье в начале 1980-х и даже как-то джемовал с ним после выступления в Портленде. Конечно, в 1986 году я уже не так высоко ценил Джонни Тандерса, как в былые времена: романтическое представление о наркомане-бродяге немного поблекло с обретением собственного героинового опыта. На тот момент я был готов признать, что шанс сыграть с ним джем наверняка возник только потому, что он после концерта закинулся веществами и просто искал, чем бы заняться, – даже если это означало джемовать с каким-то невнятным подростком. Но все же – делить сцену с самим Джонни Тандерсом, черт побери! Я действительно с нетерпением ждал того первого шоу в зале «Fender’s Ballroom».

К сожалению, не успели мы там появиться, как Джонни принялся болтать с девушкой Эксла, Эрин[66]66
  Эрин Эверли (Erin Everly, р. 1965) – будущая жена Эксла. Дочь Дона Эверли (Isaac Donald «Don» Everly, 1937–2021) из группы The Everly Brothers. Эрин посвящена песня Guns N’ Roses «Sweet Child O’ Mine».


[Закрыть], пока мы проводили саундчек. А еще он хотел узнать, где можно раздобыть травку. Эксл взбесился, когда узнал, что Джонни попытался приударить за Эрин, и разорался за кулисами. Эксл мог быть весьма грозен, когда начинал вот так орать, да и потом вести себя не лучше. В общем, Джонни провел остаток вечера, прячась в своей гримерке и страдая от ломки. В тот вечер романтический и дерзкий образ Джонни Тандерса окончательно стерся из моего сознания.

За несколько недель между выступлением в «Troubadour» 28 февраля и концертом Джонни Тандерса усилия фирм звукозаписи, стремившихся подписать с нами контракт, достигли пика. Но нам было весело делать то, что мы делали, – то есть постоянно играть концерты. Нас обхаживали все клубы, публика на концертах впадала в экстаз, постоянно сносила с петель двери на разных концертных площадках. Мы не спешили отказываться от всего этого ради контракта на запись альбома: понимали, что у нас и так все идет хорошо. К тому же, да, у нас были песни, которые нравились нам самим, но лично я верил, что Guns N’ Roses звучат слишком грязно и жестко, чтобы обрести популярность у широкой публики. Однако фирмы звукозаписи охотились или делали вид, что охотятся, потому что в какой-то момент представители индустрии начали конкурировать просто за право поговорить с нами.

Роберт Джон уговаривал нас одобрить некоторые сделанные им фотографии группы, чтобы он мог отдавать их в журналы, – ведь освещение в прессе деятельности Guns N’ Roses возросло. Мы со Слэшем в конце концов согласились, и как-то днем пошли с Робертом на квартиру неизвестной нам девушки прямо на Голливуд-бульваре, чтобы посмотреть на фото. Роберт объяснил, что нам придется разглядывать негативы через лупу – точнее, через маленькое увеличительное стекло, оно же дно рюмки.

Дойдя до квартиры, мы с облегчением обнаружили, что там есть кондиционер – стояла жара хорошо за 30°, а мы добирались пешком от Гарднер-элли. Стоило нам войти, как из спальни появился тот самый водитель автобуса Филипп – торговец наркотиками, которого мы помнили по Гарднер-элли. Было понятно, что и он, и владелица квартиры только что вдарили по крэку[67]67
  Крэк-кокаин – кристаллическая форма кокаина. Смесь солей кокаина с пищевой содой или другим химическим основанием. В отличие от обычного кокаина, крэк-кокаин принимается внутрь посредством курения.


[Закрыть]. Ничего особенного, мы привыкли к подобному дерьму.

Мы со Слэшем не очень-то хотели рассматривать негативы – это точно не имело отношения к рок-н-роллу, – но пришлось с неохотой признать, что это было частью работы популярной рок-группы. Роберт разложил сотни фотоснимков, которые мы должны были одобрить или забраковать. И тут Филипп предложил мне крэка.

Крэк-кокаин был одним из тех наркотиков, которых я всегда старался избегать. В Сиэтле, а потом и в Голливуде я видел, как люди пристрастились к этой дряни, и зависимость от крэка являла собой зрелище весьма неприятное. Но в этот день я решил попробовать – даже не знаю почему. Вероятно, я был выпивши.

Мне требовалось нечто, что помогло бы собраться с силами и пересмотреть кучу фотографий. Первые опыты с большинством наркотиков у меня были результатом столь же глупых решений. В шестом классе я впервые попробовал кислоту, потому что парень постарше, которому я подражал, предложил мне ее по дороге из школы домой. Я не хотел ставить себя в неловкое положение, поэтому и попробовал.

Потрескивание горячего куска крэка и вид стеклянной трубки, наполняющейся дымом, пахнущим одновременно сладко и кисло, завораживали, и я затянулся. Кайф, который я испытал от этой первой порции крэка, был одной из самых эйфорических минут моей жизни. Чувства обострились, и я ощутил себя сильнее, чем чертов Атлас[68]68
  Вымышленный персонаж и супергерой комиксов американского издательства «DC Comics». Впервые профигурировал в комиксах данного издательства в июне 1948 г.


[Закрыть]. Я понял, что испытываю сильнейшее сексуальное возбуждение. Казалось, я могу добиться чего угодно.

Столь же экстремальным было и последовавшее разочарование. Тело охватила острая и всеобъемлющая жажда этого нового ощущения.

– Эй, Филипп! Давай еще разок, а?

Он разрешил мне сделать еще одну приличную затяжку, и я нырнул вперед головой в очередной приступ кайфа. Ааа, подумал я, а это дерьмо – оно замечательное!

Под крэком все представлялось в лучшем свете. Обстановка унылой и убогой квартиры девушки внезапно стала прекрасной. Перегородка из ламината между кухней и гостиной обрела архитектурное совершенство, а сама обстановка квартиры показалась настолько логичной и блестящей, что я был сражен ее красотой. Оранжевый ковер с ворсом, весьма уродливый, был в эту минуту столь же великолепен, как и бесценный персидский шедевр на витрине дорогого магазина ковров в Беверли-Хиллз. Звуки уличного движения, доносящиеся с Голливуд-бульвар, превратились из просто шума в нечто очаровательное. Я задавался вопросом, куда же едут эти люди за окном. Возможно, некоторые из них тоже сидели на крэке и были так же счастливы и находились в столь же приподнятом настроении, как и я.

Потом настроение снова поползло вниз, но у меня был наготове еще один шмат крэка. Все нормально. Слэш тоже затягивался, и теперь мы выхватывали друг у друга лупу, чтобы утвердить отдельные снимки из огромного числа фотографий. Мы быстро просмотрели негативы, каким-то образом разделив работу, чтобы никому из нас не пришлось ждать другого, боже упаси. Но, к сожалению, куски крэка начали уменьшаться и, наконец, исчезли. А за продолжение банкета Филипп хотел денег. Но черт, у меня не было вообще никаких денег!

Я выскочил из квартиры. Невероятно жаркое солнце ударило сверху, и я едва не согнулся пополам от отчаяния. Казалось, что все мышцы напряглись одновременно. Я ощутил себя слепым, использованным и глупым. Прогулка на десять кварталов до нашей базы на Гарднер-элли оказалась одним из самых тяжелых физических испытаний, через которые мне вообще доводилось проходить. Я был вялым, одиноким, подавленным и мучился от ломки.

Почему-то я остановился у телефона-автомата и сделал огромную глупость – позвонил маме. Я пытался вести себя спокойно, хотел просто расспросить, как у нее дела, и узнать, и что происходит с нашей семьей в Сиэтле. По правде говоря, я хотел услышать голос, который всегда подбадривал меня в детстве, когда я болел гриппом или когда спортсмены избили меня за то, что я был «панк-педиком». В телефонной будке, расположенной в гетто, воняло так, что меня затошнило, и к тому же из нее ничего не было видно – стекла будки покрывали граффити. Меня захлестнул приступ клаустрофобии, я не мог дышать, но старался сохранять хладнокровие.

– Нет, мам, я в порядке, просто немного устал, – сказал я, – возможно, у меня что-то случилось.

Ага, я схожу с ума от чертова крэка.

Повесив трубку, я еле дотащился последние несколько кварталов до нашей базы. Обычно я был бы рад видеть любого из музыкантов или тех немногих друзей, которые у нас были. На этот раз я надеялся найти что-нибудь – что угодно! – что могло бы помочь избавиться от давящего чувства, охватившего меня. Таблеточки, вино «Night Train», возможно, даже немного кокаина – или все это вместе взятое.

Когда я завернул за угол в тупик, солнце ударило прямо в глаза и я издал громкий стон боли. Дверь на базу была приоткрыта, и, к счастью, Джо-Джо и Дел распивали там «Night Train». Влив в себя целую бутылку вина, я рассказал парням, чем занимался.