Текст книги "Королевский генерал"

Гартред была как та орхидея. Когда она протянула мне леденец, я отвернулась, покачав головой, и мой отец, никогда не говоривший со мной таким тоном, резко произнес:

– Как ты себя ведешь, Онор?

Гартред засмеялась и пожала плечами. Все осуждающе посмотрели на меня, и даже Робин нахмурил брови. Мама велела мне подняться в свою комнату. Вот так Гартред появилась в Ланресте.

Супружество длилось три года, и рассказывать о нем не входит в мою задачу. Впоследствии случилось много такого, что в еще более ярких красках могло бы представить жизнь Гартред, а поединки, которые мы вели друг с другом в первые годы, кажутся сейчас довольно скучными и незначительными. Одно несомненно: между нами всегда шла война. Она была молода, уверена в себе, горда. Я же, надувшись, подглядывала за ней из-за дверей и ширм, и мы обе испытывали враждебные чувства друг к другу. Супруги больше времени проводили в Радфорде и Стоу, нежели в Ланресте, но я могу поклясться, что каждое появление ее у нас в доме отравляло жизнь всей семье. Я была всего лишь ребенком и не рассуждала, однако ребенок, подобно животному, обладает инстинктом, который никогда не обманывает. Детей у них не было. Это явилось первым ударом, а также разочарованием для моих родителей – я сама слышала, как они об этом говорили. Моя сестра Сесилия исправно приезжала к нам перед очередными родами, Гартред же о них и не помышляла. Она, как и мы все, ездила на соколиную охоту, никогда не сидела одна в комнате и не жаловалась на усталость, как это вынуждена была делать Сесилия. Моя мать осмелилась однажды заметить:

– С первого дня замужества я, Гартред, отказалась от верховой езды и охоты, чтобы не было выкидыша.

Гартред, подстригая ногти маникюрными перламутровыми ножницами, подняла на нее глаза и проговорила:

– Мне нечего выкидывать, мадам, скажите спасибо за это своему сыну.

Услышав ее тихий, полный желчи голос, моя мать смотрела на нее какое-то время, озадаченная, затем встала и в отчаянии вышла из комнаты. Жало впервые коснулось и ее. Я не уловила сути разговора, но почувствовала, что Гартред зла на моего брата. Кит вошел несколькими мгновениями позже и, подойдя к Гартред, с упреком в голосе сказал:

– Ты жаловалась на меня моей матери?

Оба выразительно посмотрели на меня, и я поняла, что мне следует покинуть комнату. Я вышла в сад, покормила голубей; я знала, что мир исчез из дома навсегда. С той минуты жизнь у них пошла наперекосяк, да и у всех нас тоже. Даже характер у Кита как будто бы изменился. Он стал каким-то затравленным, беспокойным, что было так на него не похоже, и какая-то холодность появилась в его отношениях с отцом, который всегда с ним так хорошо ладил.

Кит вдруг стал вести себя агрессивно с отцом и со всеми нами, критикуя усадьбу Ланрест и сравнивая ее с Радфордом; и совсем иным было его отношение к Гартред, перед которой он продолжал унижаться самым гнуснейшим образом, чем не мог у меня вызвать к себе никаких иных чувств, кроме презрения. В следующем году он представлял Ист-Лу в парламенте, и они часто ездили в Лондон, так что виделись мы с ними редко, однако всякий раз, приезжая в Ланрест, они создавали своим присутствием напряженную атмосферу в семье, а однажды между Китом и Робином вспыхнула ссора. Это случилось вечером, когда родителей не было дома. Стояла самая середина душного и жаркого лета, и я, улизнув из детской спальни, спустилась в одной ночной рубашке в сад. Все домашние уже были в постелях. Помню, я скользила мимо окон, как маленькое привидение. Окно гостевой комнаты было распахнуто, и я услышала более громкий, чем обычно, голос Кита. Какая-то внутренняя бесовская сила заставила меня прислушаться.

– Куда бы мы ни поехали, – говорил он, – всегда повторяется одно и то же. Ты выставляешь меня шутом перед всеми мужчинами, а сегодня поставила меня в глупое положение перед моим родным братом. Больше я не собираюсь этого терпеть.

Я услышала смех Гартред и увидела тень Кита, плясавшую на потолке в свете мерцающего пламени свечей. Какое-то время они разговаривали шепотом, затем Кит снова вспылил.

– Ты думаешь, я ничего не вижу, – говорил он. – Думаешь, я пал так низко, что закрою на все глаза, чтобы только не потерять тебя и иметь возможность прикасаться к тебе – хотя бы изредка. Или ты думаешь, что мне было приятно видеть, как ты улыбалась Энтони Денису в Стоу в тот вечер, когда я неожиданно вернулся из Лондона? Мужчине со взрослыми детьми, недавно похоронившему жену? Или тебе совсем на меня наплевать?

Умоляющие нотки, которые я так ненавидела, опять появились в его голосе, и я услышала, как Гартред вновь рассмеялась.

– А сегодня вечером, – продолжал он, – я видел, как ты улыбалась за столом моему родному брату.

Мне стало неловко и даже страшновато, но любопытство брало верх, и сердце едва не выскочило у меня из груди, когда я услыхала шаги совсем близко на дорожке. Обернувшись, я увидела Робина, стоявшего рядом со мной в темноте.

– Уходи отсюда, – прошептал он. – Уходи немедленно.

Я показала рукой на окно.

– Там Кит с Гартред, – сказала я. – Он злится, потому что она тебе улыбнулась.

Робин затаил дыхание, повернулся, словно собрался уходить, как вдруг опять раздался голос Кита – громкий и жуткий, словно он, взрослый мужчина, рыдал, как ребенок.

– Если это случится, я тебя убью. Клянусь Богом, я убью тебя!

Робин быстро нагнулся, подобрал с земли камень и швырнул его в оконную раму, разбив стекло.

– Будь ты проклят, трус! – вскричал он. – Выйди и лучше убей меня!

Я подняла глаза и увидела лицо Кита, бледное и искаженное, позади него стояла Гартред с растрепанными и рассыпавшимися по плечам волосами. Картина, которая навсегда врезалась мне в память: две головы в окне и Робин, такой вдруг не похожий на того брата, которого я всегда хорошо знала и любила, наполненный вызовом и презрением. Мне стало совестно за него, за Кита, за саму себя, но больше всего в ту минуту я ненавидела Гартред, которая, вызвав эту бурю, сама осталась в стороне.

Я повернулась и убежала, заткнув пальцами уши, зарылась в свою постель, не сказав никому ни слова, натянула на голову одеяло, боясь, что утром их всех троих найдут в траве мертвыми. Я так и не узнала, что случилось после моего ухода. Наступил новый день, и все было как всегда, если не считать того, что Робин куда-то уехал сразу после завтрака верхом на лошади и вернулся домой лишь после отъезда Кита и Гартред в Радфорд дней пять спустя. Мне так и не удалось выяснить, узнал ли кто-нибудь из домочадцев об этом инциденте. Спросить я не осмелилась. С тех пор как в нашу семью вошла Гартред, мы утратили добрую старую привычку делиться нашими бедами и все стали более вежливыми и более замкнутыми.

В следующем, 1623 году Корнуолл охватила эпидемия оспы, и лишь немногие семьи не пострадали. В Лискарде люди запирали двери, а лавочники захлопывали ставни и отказывались торговать из страха заразиться.

В июне заболел мой отец и в считаные дни умер. Не успели мы оправиться от этого удара, как получили послание от моего дяди в Радфорде, сообщавшего, что Кит тоже заразился и нет никакой надежды спасти его.

Отец и сын скончались с интервалом в несколько недель, и главой семьи стал грамотей Джо.

Мы все были слишком удручены нашей двойной потерей, чтобы думать о Гартред, с первыми же признаками эпидемии удравшей в Стоу, оградив таким образом себя от печальной участи. Однако, когда пришло время вскрыть оба завещания – Кита и моего отца, – мы узнали, что если Ланрест, а чуть позже и Радфорд переходили к Джо, то плодородные земли Ламеттона и мельница навсегда закреплялись за Гартред.

На оглашение завещания она приехала вместе со своим братом Бевилом, и даже Сесилия, самая кроткая из моих сестер, выразила впоследствии свое удивление поведением Гартред, ее ледяной самонадеянностью, а также тем, с какой жадностью она следила за обмером каждого акра земли в Ламеттоне. Бевил, тоже женившийся и ставший нашим соседом в Киллигарте, делал все возможное, чтобы устранить неприязнь, которую он не мог не заметить между нами, и, хотя я была тогда всего лишь ребенком, я помню, какой несчастной я себя чувствовала и как мне было неловко оттого, что из-за нас он попал в столь трудное положение. Неудивительно, что мы его любили, и я все пыталась понять, что же он в глубине души думает о своей сестре и не ослеплен ли он, как другие мужчины, ее красотой.

Когда дела были улажены и они уехали, все мы, наверное, вздохнули с облегчением, что обошлось без скандала, а то обстоятельство, что Ланрест перешел к Джо, явилось для матери немалым утешением, хотя она ничего и не сказала.

Робин не показывался в доме это время, и, по-видимому, никто, кроме меня, не догадывался о причине его отсутствия.

Утром того дня, когда должна была уехать Гартред, что-то заставило меня остановиться возле спальни, дверь которой была открыта, и посмотреть на нее. Ранее она заявила, что все находившееся в комнате принадлежало Киту, а следовательно – и ей. Накануне слуги весь день снимали портьеры и выносили мебель, которую она пожелала увезти с собой. В ту минуту она была совсем одна и рылась в небольшом секретере, стоявшем в углу. Гартред не знала, что я за ней наблюдала, и я наконец увидела ее смазливую мордочку без маски. Нахмурив брови, выпятив губы, она дернула ящичек с такой силой, что его лицевая часть разлетелась на куски у нее в руках. В глубине ящичка лежало несколько украшений, не представлявших, я думаю, большой ценности, но она не забыла взять и их. И тут она увидела мое отражение в зеркале.

– Ты нас просто осчастливишь, если оставишь нам голые стены, – сказала я ей, когда наши взгляды встретились. Будь отец жив, он бы высек меня за такие слова, да и братья тоже, но мы были одни.

– Ты всегда шпионила за мной, с первого же дня, – проговорила она совсем тихо, но, поскольку я не была мужчиной, она не улыбнулась.

– На то и глаза, чтобы все видеть, – парировала я.

Гартред медленно положила драгоценности в мешочек, висевший у нее на поясе.

– Радуйся, что наконец избавилась от меня, – сказала она. – Вряд ли мы увидимся когда-нибудь снова.

– Очень на это надеюсь, – ответила я.

Вдруг она рассмеялась.

– Какая жалость, что у твоего брата не было хотя бы малой толики твоего характера.

– У которого?

Она на мгновение смолкла, не ведая, насколько я в курсе их отношений, а затем, улыбаясь, провела по моей щеке своим длинным тонким пальцем.

– У всех, – наконец произнесла она и развернулась ко мне спиной, чтобы позвать из соседней комнаты лакея. Я медленно спустилась по лестнице, озадаченная кучей новых вопросов, роившихся у меня в голове. В холле Джо поправлял висевшую на стене большую карту. Я молча прошла мимо него в сад.

Она покинула Ланрест в полдень в паланкине, и ее отъезд сопровождался ржанием лошадей и шумом прислуги из Стоу, выносившей ее пожитки. Из укрытия в саду я видела, как процессия в облаке пыли исчезла по дороге на Лискард.

– Вот и все, – сказала я сама себе. – Я вижу их в последний раз. С Гренвилами покончено.

Однако судьба распорядилась иначе.

Глава 3

Мое восемнадцатилетие. Солнечный декабрьский день. Мечтами унесясь под облака, как птица, я восторженно следила из дома в Радфорде за тем, как по сверкающему морю на всех парусах в Плимутский залив входит флотилия его величества.

Меня мало волновало, что экспедиция потерпела неудачу и Ла-Рошель во Франции осталась незавоеванной: пускай об этом судачат старшие.

Здесь, в Девоне, смеялись, радовались, молодежь устроила себе настоящий праздник. Какое захватывающее зрелище: около восьмидесяти кораблей собралось на небольшом пространстве между островом Дрейка и Маунтом; белоснежные паруса, наполненные западным ветром, разноцветные флаги, развевающиеся на золотистых мачтах. Каждое судно, проходившее мимо форта Маунт-Баттен, приветствовали орудийным залпом, и, салютуя в ответ на залп своими флагами, оно бросало якорь у входа в Каттуотер. Собравшиеся на скалистом берегу люди кричали и размахивали платочками, а с самих кораблей доносилось громогласное «ура». Била барабанная дробь, трубили горны, солдаты высыпали на палубы, толклись у высоких фальшбортов, карабкались на такелаж; приветствуя толпу, они размахивали сверкающими на солнце клинками. Те, что собрались на корме, были офицерами; расхаживая вдоль бортов, они щеголяли своими камзолами, расшитыми малиновой, голубой и ярко-зеленой тканью.

На грот-мачте каждого корабля развевалось командирское знамя, и когда толпа узнавала цвета и герб командующих из Девона или Корнуолла, громогласное «ура!» вновь сотрясало воздух, и люди на судне отвечали ей тем же. Был хорошо виден двуглавый орел Годолфинов, бегущий олень Треваннионов из Каэрхейза, шесть ласточек многочисленного клана Арунделлов и самый, быть может, красивый – гребень шлема Чампернаунов из Девона: лебедь, держащий в клюве золотую подкову.

Корабли поменьше, выкрашенные в светлые тона, с узкими, темными от солдатни палубами, также прокладывали себе путь среди своих громадин-собратьев, и я узнавала суда, которые когда-то видела стоящими на якоре в портах Лу и Фоя, – выцветшие и потрепанные в сражениях, они тем не менее с триумфом несли на себе штандарты тех, кто их построил, укомплектовал личным составом и подготовил к войне; среди них выделялась волчья голова нашего соседа Трелони и корнуолльская красноклювая ворона Рашли из Менебилли.

На адмиральском корабле – огромном трехмачтовике – находился главнокомандующий экспедицией герцог Бекингем[3]3
  Бекингем Джордж Вильерс, герцог (1592–1628) – английский государственный деятель, фаворит королей Якова I и Карла I.


[Закрыть]. На приветствие с Маунт-Баттена корабль ответил залпом шести орудий, и мы увидели развевавшийся на топ-мачте брейд-вымпел герцога. Судно бросило якорь, развернулось по ветру, его примеру последовала вся флотилия, и воздух наполнился лязгом выбрасываемых на причал сотен швартовых тросов, и грохот этот слышен был не только на прибрежных скалах ниже Радфорда, где расположились мы, – его отзвуки доносились до самого Солташа у устья реки Теймар. Медленно развернувшись кормой к Косэнду и Корнуолльскому побережью, корабли выстроились в ряд. Солнце сверкало в их окнах и отражалось на декоративных резных изображениях – извивающихся змеях и львиных лапах.

И по-прежнему над водной гладью трубили горны и гремела барабанная дробь. Внезапно воцарилась тишина, крики смолкли, и на адмиральском корабле, возглавляемом герцогом Бекингемом, кто-то громким, звонким голосом отдал приказ. Теснившиеся у фальшбортов солдаты организованно, без толчеи и суматохи, выстроились в ряд на палубе судна. Затем последовал еще один приказ, прозвучала короткая барабанная дробь, и так же организованно на воду были спущены шлюпки, раскрашенные весла поднялись вверх, и гребцы на банках застыли в ожидании очередной команды.

На все это ушло, наверное, минуты три; скорость и точность выполнения маневра были встречены, пожалуй, самым громогласным за весь день криком «ура!», и я почувствовала, как по непонятной причине глупые слезы потекли по моим щекам.

– Я так и думал, – произнес стоявший рядом со мной парень. – Только один человек на западе способен превратить бесформенную массу в воинов, достойных гвардии его величества. Видите герб Гренвилов под брейд-вымпелом герцога Бекингема?

Не успел он договорить, как я увидела на топ-мачте пунцовый стяг, развевавшийся на ветру и блестевший на солнце тремя золотистыми полосками.

Шлюпки с сидевшими на корме офицерами отчалили от борта судна – и тут снова началось веселье: переполненные людьми плимутские лодки вышли из Каттуотера приветствовать флотилию – весь залив тотчас запестрел крохотными суденышками, а собравшиеся на скалах люди бросились бежать в сторону Маунт-Баттена, крича и расталкивая друг друга локтями, чтобы первыми приветствовать причалившие шлюпки. Очарование было нарушено, и мы возвратились в Радфорд.

– Отличный финал для твоего дня рождения, – сказал брат, улыбаясь. – По приказу герцога Бекингема мы все приглашены на банкет в замок.

Он уже вернулся из крепости в Маунт-Баттене и встречал нас, стоя на крыльце дома. Джо унаследовал поместье в Радфорде после кончины моего дяди Кристофера несколько лет назад, и теперь большую часть времени мы проводили то в Плимуте, то в Ланресте. Джо и вправду стал лицом весьма важным, особенно в Девоне. Являясь заместителем шерифа графства, он вдобавок ко всему женился на богатой наследнице, Элизабет Чампернаун, чьи приятные манеры и уравновешенность компенсировали отсутствие красоты. Моя сестра Бриджет также последовала примеру Сесилии и породнилась с одной из семей Девона. Лишь мы с Мэри оставались еще невенчанными.

– Сегодня вечером тысячи парней будут слоняться по улицам Плимута, – пошутил Робин. – Ручаюсь, что, если мы пустим девочек погулять, они быстренько найдут себе мужей.

– Тогда надо подрезать язычок Онор, – заявил Джо. – Потому что любой парень сразу забудет о ее голубых глазах и локонах, как только она начнет его чихвостить.

– Оставьте меня в покое, – сказала я им. – Я сама о себе позабочусь.

Просто я всегда была любимицей семьи, ребенком, которого все баловали, неуступчивым и острым на язык. Кроме того, я была – каким это кажется сейчас далеким – первой красавицей в семье, хотя черты лица у меня были скорее дерзкими, чем правильными, и мне приходилось еще приподниматься на цыпочках, чтобы быть вровень с плечами Робина. Я вспоминаю, как мы той ночью садились в лодку у подножия крепости, чтобы по Каттуотеру доплыть до замка. Весь Плимут, казалось, был либо на воде, либо на крепостных стенах, а чуть дальше к западу слабо мерцали огни стоявшей на якоре флотилии, кормовые фонари которой отражались в темной воде. Когда мы причалили, у входа в замок уже толпился народ и повсюду были солдаты, они смеялись и болтали в окружении девиц, которые забрасывали их цветами и карнавальными лентами. На перевернутых рыбацких лодках рядом с жаровнями стояли бочки с элем, тележки, доверху заполненные лепешками, сырами, и я, помню, подумала тогда, что девицы, бражничавшие с солдатами, вероятно, получат большее удовольствие от этого вечера, нежели мы, вынужденные вести себя с достоинством в пределах замка.

В один миг мы из радостного шума городских улиц перенеслись совсем в другой мир, где стоял тяжелый аромат духов, шелков, бархата и пряных блюд, и оказались в огромном банкетном зале, под высокими сводами которого голоса звучали глухо и странно. То и дело раздавался звонкий крик лейб-гвардейца: «Дорогу герцогу Бекингему!» – и все расступались перед главнокомандующим, который ходил туда-сюда среди гостей, держась с таким достоинством, точно он был сам король.

Все это выглядело так красочно и так волнующе, что я – выросшая в располагающей к лени тишине Ланреста – чувствовала, как все сильнее бьется мое сердце и розовеют щеки: в юном моем воображении все это великолепие казалось подарком к моему дню рождения.

– Какая красота! Ты не рада, что мы пришли сюда? – спросила я Мэри.

Всегда сдержанная среди незнакомых людей, она тронула меня за руку и прошептала:

– Говори потише, Онор, ты привлекаешь внимание.

Она скромно встала у стены, а я вышла вперед, пожирая все вокруг жадным взглядом, улыбаясь даже незнакомцам и ничуть не беспокоясь, что могу показаться дерзкой, как вдруг толпа расступилась и свита герцога направилась прямо на нас. Мэри куда-то исчезла, и я одна оказалась у него на пути. Помню, я секунды две стояла в замешательстве, а потом, теряя самообладание, сделала реверанс, как перед самим королем Карлом, и тут над головой у меня раздался смешок. Подняв глаза, я увидела своего брата Джо: лицо его выражало странную смесь веселья и смятения; выйдя вперед из толпившейся возле герцога группы людей, Джо наклонился и помог мне подняться, ибо я присела так низко и так перетрусила, что сама никогда бы не смогла выпрямиться. «Могу ли я представить вам мою сестру Онор, ваша светлость? – услышала я его голос. – Сегодня ей исполнилось восемнадцать, и это ее первый выход в свет».

Герцог Бекингем важно поклонился и, поднеся мою руку к губам, пожелал мне счастья.

– Возможно, это и первый выход вашей сестры, мой дорогой Харрис, – любезно заметил он, – но она так мила, что смотрите, как бы он не оказался последним.

Он поплыл дальше благоухающей волной бархата, а мой брат, увязавшийся следом за ним, строго посмотрел на меня через плечо, и я вполголоса чертыхнулась – а может, и не вполголоса, а достаточно громко произнесла грубое слово, которое я узнала от самого Робина, – потому что я услышала, как кто-то сзади меня сказал:

– Если желаете подняться на стены крепости, я покажу вам, как это сделать лучше всего.

Вспыхнув от возмущения, я резко обернулась: сверху вниз на меня смотрел, язвительно улыбаясь, офицер, ростом футов в шесть или больше. На нем был серебряный нагрудник, надетый поверх голубого мундира с серебристо-синим поясом. У него были золотисто-карие глаза, темно-каштановые волосы, а в ушах у него я заметила маленькие золотые колечки, совсем как у турецкого пирата.

– А может, вы покажете мне, как делать реверанс или как надо ругаться? – зло бросила я ему.

– И то и другое, если вам так хочется, – ответил он. – Ваша первая попытка была весьма жалкой, а вторая – всего лишь дилетантской.

Его бесцеремонность лишила меня дара речи, я просто не могла поверить своим ушам. Я стала искать глазами Мэри или Элизабет, невозмутимую и всегда спокойную супругу Джо; они обе растворились в толпе, а меня окружали незнакомые люди. Самым правильным было бы с достоинством удалиться. Я развернулась на каблуках и, расталкивая локтями толпу, решительно направилась к выходу, как вдруг опять услышала позади себя громкий и насмешливый голос:

– Дорогу госпоже Онор Харрис из Ланреста!

Люди изумленно смотрели на меня, инстинктивно расступались, очищая проход. С пылающими щеками, едва ли осознавая, что делаю, я бежала прочь и очутилась вдруг не у главного входа, как надеялась, а на парапетной стене, откуда открывался вид на Плимутский залив.

Внизу, на вымощенной булыжником площади, пел и танцевал народ. Мой одиозный спутник по-прежнему был со мной: он стоял, положив руку на эфес шпаги, и смотрел на меня сверху вниз все с той же язвительной ухмылкой на лице.

– Значит, вы и есть та девчонка, которую так сильно ненавидела моя сестра, – промолвил он.

– Что вы, черт побери, хотите сказать? – спросила я.

– Будь я на ее месте, я бы вас за это отшлепал.

Что-то до боли знакомое сквозило в его взгляде и голосе.

– Кто вы? – спросила я.

– Сэр Ричард Гренвил, – ответил он. – Полковник королевской армии, получивший недавно рыцарское звание за храбрость, проявленную на поле боя.

Он принялся напевать, поигрывая поясом.

– Жаль, – сказала я, – что манеры у вас не под стать вашей смелости.

– И что ваше поведение, – парировал он, – не соответствует вашей внешности.

Этот намек на мой рост – я не подросла ни на дюйм после того, как мне исполнилось тринадцать, – вызвал во мне новый приступ ярости. Я разразилась градом ругательств, да таких, что Джо или Робин наверняка бы не осмелились произнести в моем присутствии и которые я выучила лишь благодаря своей неискоренимой привычке подслушивать, но, если я думала, что заставлю Ричарда Гренвила побледнеть, я напрасно теряла время. Он терпеливо меня выслушал, задрав подбородок, как учитель, которому отвечают урок, и, покачав головой, произнес:

– Для английского языка характерна определенная вульгарность, которая сейчас не совсем уместна. Испанский более изыскан и гораздо больше подходит вспыльчивому характеру. Вот послушайте.

И он начал ругаться по-испански, окатив меня целым потоком приятно звучавших ругательств, которые наверняка вызвали бы у меня восторг, если бы исходили от Джо или Робина. Слушая, я вновь стала искать в нем сходство с Гартред, но оно исчезло. Он напоминал своего брата Бевила, только был еще больший бахвал и, несомненно, больший щеголь: я почувствовала, что ему неинтересно ничье мнение, кроме своего собственного.

– Согласитесь, – сказал он, внезапно перестав ругаться, – что я вас сразил.

Меня «сразила» также и его обезоруживающая улыбка, больше не казавшаяся мне язвительной, и я почувствовала, как гнев мой тает.

– Пойдемте же посмотрим на флотилию, – предложил Ричард. – Корабль, стоящий на якоре, – это красиво.

Мы поднялись на крепостной вал и стали любоваться оттуда заливом. Было безветренно, безоблачно, взошла луна. Неподвижные силуэты кораблей выделялись в ее бледном свете. Мужчины пели, их голоса, пронесясь над водой, достигли нашего слуха, четко выделяясь среди грубоватых криков веселящейся на улицах толпы.

– Вы потеряли много людей в Ла-Рошели? – спросила я.

– Не больше, чем я ожидал потерять в походе, обреченном на неудачу, – ответил он, пожимая плечами. – Вон на тех кораблях полно раненых, которые никогда не выздоровеют. Было бы гуманнее выбросить их за борт.

Я с сомнением взглянула на него, подумав, не является ли это очередным проявлением его весьма своеобразного чувства юмора.

– Единственные, кто отличились в бою, – парни из полка, которым я имею честь командовать, – продолжал он, – но поскольку только я из офицеров забочусь о дисциплине, то неудивительно, что крепость так и не была взята.

Его самонадеянность поразила меня не меньше, чем его недавняя грубость.

– Вы говорили об этом с вашими командирами? – спросила я.

– Если командирами вы называете тех, кто превосходит меня в знании военного дела, то таковых не существует. Что же касается моих непосредственных начальников по званию, то да, я высказал им все, что думаю. Вот почему, хотя мне еще нет и двадцати девяти лет, я уже стал офицером, которого больше всего ненавидят в армии его величества.

Он посмотрел на меня, улыбаясь, и я в очередной раз не нашлась, что сказать.

Я подумала о своей сестре Бриджет, о том, как он наступил на шлейф ее платья на свадьбе Кита; интересно, был ли кто-нибудь на свете, кто любил его.

– А с герцогом Бекингемом вы разговариваете таким же тоном? – поинтересовалась я.

– О, мы с Джорджем старые друзья, – ответил он. – Он всегда делает то, что ему советуют. С ним никаких хлопот. Взгляните-ка вон на тех нализавшихся парней во дворе. Боже, будь они в моем подчинении, я бы их повесил, ублюдков.

Он показывал вниз, на площадь, где кучка подвыпивших солдат, собравшихся вокруг бочки с элем, переругивалась между собой, а рядом выясняли отношения несколько визгливых женщин.

– Их можно понять, – сказала я, – они так долго были в море.

– Да пусть они осушат всю бочку и изнасилуют всех женщин Плимута, мне наплевать, только пусть делают это как люди, а не как животные и выстирают сначала свои грязные камзолы, – с отвращением произнес он. – Ну а сейчас, – вдруг повернулся он ко мне, – давайте посмотрим, получится ли у вас реверанс передо мной лучше, чем перед герцогом. Подберите юбку, вот так. Согните правое колено, так; а теперь дайте вашей крохотной попке опуститься на левую ногу. Вот.

Я подчинилась, трясясь от смеха, ибо мне казалось в высшей степени забавным, что полковник армии его величества обучает меня хорошим манерам на парапетной стене Плимутского замка.

– Уверяю вас, это вовсе не смешно, – важно проговорил он. – Неуклюжая женщина выглядит ужасно невоспитанной. Превосходно! Еще раз. Отлично. Вы все можете, когда захотите. Оказывается, вы просто ленивая, претенциозная девчонка, которую никогда не били братья.

Он с неслыханной дерзостью поправил мне платье, подровнял кружева у меня на плечах.

– Ненавижу ужинать с неопрятными женщинами, – сказал он шепотом.

– Я тоже не собираюсь с вами ужинать, – тотчас парировала я.

– Могу поручиться, что никто другой вас не пригласит, – ответил он. – Пойдемте, возьмите меня под руку. Не знаю, как вы, а я очень голоден.

Ричард отвел меня назад в замок, где, к своему изумлению, я обнаружила, что гости уже расселись за длинными столами в банкетном зале и прислуга разносит блюда. Наше появление не осталось незамеченным, и я вновь стала терять самообладание. Все-таки не надо забывать, что это был мой первый выход в свет.

– Пойдемте отсюда, – умоляла я и тащила его за рукав. – Видите, для нас и места уже не осталось: все стулья заняты.

– Уйти? Ни за что. Я должен поужинать.

Он стал прокладывать себе путь, расталкивая слуг и силой увлекая меня за собой. Я видела, как сотни лиц поворачивались в нашу сторону, слышала нестройный шум голосов; в какой-то миг я заметила свою сестру Мэри, сидевшую рядом с Робином в самом центре зала. Я поймала на себе ее взгляд, полный изумления и ужаса, она шепнула что-то моему брату, и я смогла прочесть на ее губах слово «Онор». Я не могла остановиться и путалась в платье, увлекаемая неумолимой рукой Ричарда Гренвила к столу для почетных гостей в конце зала, где рядом с графиней Маунт Эджкьюмб сидел сам герцог Бекингем и вся знать Корнуолла и Девона, чинно пировавшая отдельно от толпы.

– Вы ведете меня к столу для почетных гостей, – запротестовала я и изо всех сил дернула его за руку.

– Что ж такого? – Он удивленно поглядел на меня сверху вниз. – Разрази меня гром, если я буду ужинать где-нибудь еще! Место сэру Ричарду Гренвилу!

Услышав его голос, слуги прижались к стене, головы повернулись, и я увидела, что герцог Бекингем прервал разговор с графиней. Выдвинули стулья, гости потеснились, и мы оказались за столом на расстоянии вытянутой руки от самого герцога. Леди Маунт Эджкьюмб бросала на меня ледяные взгляды. Ричард Гренвил нагнулся, улыбаясь, и произнес:

– Я полагаю, вы знакомы, графиня, с Онор Харрис, моей родственницей. Сегодня у нее день рождения. Ей исполнилось восемнадцать.

Графиня молча кивнула.

– Вы можете не особенно обращать на нее внимание, – сказал мне Ричард Гренвил. – Она глуха как пень. Только, ради бога, улыбайтесь и не смотрите таким стеклянным взглядом!

Я готова была сквозь землю провалиться от стыда. В отчаянии я принялась за жаркое из лебедя, которое лежало в моей тарелке.

Герцог Бекингем взял в руки бокал и обратился ко мне со словами:

– Поздравляю вас с днем рождения.

Я пробормотала что-то благодарно в ответ и встряхнула локонами, чтобы скрыть свои пылающие щеки.

– Простая формальность, – шепнул мне на ухо Ричард Гренвил. – Не дайте вскружить себе голову. У Джорджа дюжина любовниц, и он обожает королеву Франции.

Ел он с явным удовольствием, после каждого проглоченного куска черня своих соседей, не заботясь даже о том, чтобы понизить голос, и я могла бы поклясться, что его слышали. Ела и пила я безо всякого аппетита и чувствовала себя на том нескончаемом пиршестве как вынутая из воды рыба. Наконец пытка кончилась и мой спутник поднял меня со стула. От вина, которое я пила словно воду, ноги мои сделались ватными, я была вынуждена опираться на своего кавалера. Я плохо помню, что было потом. Звучали музыка, песни, и сицилийские танцоры, украшенные лентами, исполняли тарантеллу. Последние головокружительные вихри их танца оказались для меня роковыми. Я помню, к своему стыду, что оказалась в каких-то внутренних покоях замка – достаточно темном и укромном месте, где природа сделала свое дело: жаркое из лебедя рассталось со мной. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на кушетке, Ричард Гренвил держит меня за руку, вытирая мне лоб носовым платком.