Текст книги "Змеелов"

Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от суденышка. И двигался столь твердо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы не угодить в топь. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров, словно нити, перепутанные игривым котом; с первого раза верную дорогу не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.

Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше суденышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу, оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.

Наконец дно прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошел на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!

– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.

Ирга и сама была не прочь ахнуть да спрятаться, вот только если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, то ее никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя, промокшая до нитки, дрожащая и злая.

Гость, впрочем, среди остальных ее не выделил – окинул всех хмурым, недобрым взглядом. У Ирги от этого взгляда ажно дух перехватило. И оттого, каким цепким он был, и оттого, что зрячий глаз у чужака имелся лишь один. Второй прикрывали темные с проседью не по годам волосы, но все равно из-под них виднелся белесый шрам, перечеркивающий веко, и само око, покрытое белой пеленой.

– Ну, здравы будьте, что ли, яровчане. У вас, никак, праздник? Или… – Колдун мельком глянул на Иргу. – Девку водяному в жены отдаете?

Голос его был хриплым, как после легочной болезни; у Ирги от него мороз по коже побежал. Да и не у нее одной: вон, все потупились! А ведь сколько народу на берегу, и все оробели перед безоружным чужаком! Хотя безоружным ли?

Тут бы вперед выступить старосте, но Первак с женою не пожелали мешать молодежи веселиться и, едва подкормив костры, воротились домой. Колдун меж тем двинулся в толпу, зорко всматриваясь в лица. Искал кого?

– Что ж молчите, яровчане? – Ходил он прихрамывая, словно каждый шаг приносил боль, однако боль привычную, почти позабытую. Остановился подле Дана, и любимый внучек бабки Лаи задрожал, как лист осиновый. – Или заведенных обычаев не знаете? Забыли, как гостей встречать? – Мотнул головой, пробормотал: «Нет, не этот» – и пошел дальше. – Так я и напомнить могу…

Ирга и дух перевести не успела, обрадованная, что чужак отошел подальше, как тот развернулся, указывая на нее длинным пальцем:

– Вот ты, водяница.

Рукав балахона задрался, обнажая предплечье, опутанное выступающими зеленоватыми жилами, как паутиной.

– Принеси-ка мне меду. Или что у вас здесь пьют?

Все существо девки вопило, что лучше бы не перечить колдуну. Послушаться да низко поклониться, коли примет дар и отпустит восвояси. Но Ирга, злая донельзя, возьми да и ляпни:

– Сам сходи. Или ты не только безглазый, но и безногий?

Ляпнула – и обомлела. Что ж это она делает, мамочки! Чужак развернулся к ней всем телом. Вот сейчас как превратит в лягушку! Выручил брат. Сжав локоть девки, силой отвел ее себе за спину. Ирга прошипела:

– Не тронь!

Но Василь не слушал.

– Здрав будь, чужой человек, – ровно сказал он, и только Ирга заметила, как звенел от напряжения его голос. – Коли можно тебя человеком величать. Мы в Гадючьем Яре обычаи чтим и гостя всегда приветим. Да только гость ты али нечисть поганая? Явился невесть откуда, не назвался, а сразу угощения требуешь.

Не зря старики учат: последнее дело колдунов злить! Проклянут, опомниться не успеешь! А этот и без безлюдской силы страшен был, что чудище лесное. Что еще натворит? Но колдун… улыбнулся. Недоброй была та улыбка, не такая, от какой на сердце легче делается. Но все ж глубокие морщины, залегшие меж его бровей, маленько расправились.

– А ты, стало быть, самый смелый, яровчанин?

– Смелый не смелый, а сестру в обиду не дам, – спокойно ответил Василек, и в зеленых глазах его вспыхнули искры. – Коли назвался гостем, так и веди себя как гость, а не как господин.

Они встали один против другого. Василь, крепкий, румяный, с огненной головой, – и чужак, истощенный и бледный, словно бы больной, одноглазый, хромой, рано поседевший и куда как меньше в плечах. И сцепись они, никто не сказал бы сразу, кто победит. К ним протолкалась, обнимая живот, Звенигласка. Встала рядом с мужем: маленькая, кругленькая, светленькая, зато злая, что кошка окотившаяся!

– Только тронь! – прорычала она.

И поди объясни дурехе, что колдуну перечить – что отраву хлебать!

Один удар сердца минул, второй, третий. Зеленые глаза пылали яростью, синие – решительной тревогой. В единственном черном глазу чужака не было ни следа живого огня. И тогда колдун… поклонился. Низко-низко, хотя всякий понял, как непросто дался ему этот поклон: ажно косточки заскрежетали! Он коснулся ладонью мягкой травы, а после, разогнувшись, той же ладонью провел по темени, на мгновение откинув волосы от белесого слепого глаза. Испокон веков так божились, что не свершат зла на той земле, на которую ступили.

– Хорошо говоришь, яровчанин. Заслушаешься! Что же, спрашивай, отвечу, как подобает гостю.

Василек кашлянул и засучил рукава. Потом передумал, одернул и снова засучил. Яровчане сгрудились теснее: никому не хотелось упустить, что же скажет рыжий и что ему ответит колдун. Но никто, окромя Василька, слова взять не решился. Да никому другому колдун бы уже и не ответил. Тогда Василь велел:

– Назовись наперво. И скажи, зачем явился.

Чужак малость попятился, и люди, что обступили его, отшатнулись, как трава под порывом ветра. А колдун распахнул полы балахона и скинул его наземь. Верно, когда-то он был красив. Статен и силен, поджар, как охотничий пес, ловок и гибок, как розга. Нынче от былой красоты осталось мало. Осунувшийся, сутулый и уставший, с глубоко залегшими под глазами тенями. Нога, на которую колдун припадал при ходьбе, и верно, была нездоровой: правый сапог плотно облегал штанину, в левый же без труда вошли бы три пальца. Пламя костров уродовало его исхудавшее лицо, делая глубже морщины и, что куда страшнее, высвечивая оскал, менее всего походивший на улыбку.

– Не узнали? – немного погодя спросил чужак. – Что же, люди прозвали меня Змееловом. И я пришел за гадюкой, убившей сегодня человека.

Глава 3
Колдун

Ходят враки, что рожден он самим туманом. Что мертвый глаз его видит Безлюдье, а сердце, скованное железом, не гонит по телу горячую руду. Что ходит он по свету неприкаянный, и во всяком селе, где заночует, скоро сбивают похоронные короба. Девки его боятся – страсть! Коснется – проклянет, навек в перестарках оставит! Всюду встречают его как гостя желанного, но плюют вослед да вешают рябину над окнами, куда заглянул мертвый глаз.

Люди нарекли его Змееловом. И мало кто верил, что в самом деле топчет он землю.

Но вот же – стоял, ухмылялся, глядел так, что тошно делалось, и ждал, покуда гул растерянных селян утихнет. Первым снова заговорил Василь:

– Мил человек, коли и впрямь ты человек, а не нечисть, рожденная Ночью костров, накормить мы тебя накормим, напоить напоим. Вот только не серчай, но зря ты приплыл. Гадюк-то у нас видимо-невидимо, что крыс в сараях на Большой земле. Но никого из местных они испокон веку не трогали. А уж чтоб убить… Видишь, праздник у нас. Веселие. Шел бы поплясал со всеми вместе.

Колдун хохотнул, как каркнул, и топнул костлявой ногой.

– Да уж, – хмыкнул он, – танцор из меня теперь знатный…

Василь побледнел: не чаял гостя обидеть, а ляпнул лишнего! Вот уж не только сестру при рождении Рожаница за язык дернула! Ну да чужак вроде только развеселился с его слов. Василек, осмелев, добавил:

– Не было сегодня смертей.

– Значит, будет, – показал зубы Змеелов.

Мужики подобрались. Дан хмыкнул:

– Да шо ты говоришь? Уж не ты ли устроишь?

Чужак смерил его спокойным взглядом, и Дан отчего-то затих, а там и вовсе попятился. А Василь нахмурился:

– Давай-ка, гость дорогой, мы сначала к старосте сходим. Надобно уважить, поклониться, объяснить, что за беда у тебя…

Он по-дружески положил руку на плечо колдуну, чая между делом отвести того к Перваку. Однако Змеелов к таковому обращению не привык. Он чиркнул пальцами по ладони Василя, и тот вскрикнул: рука обмякла плетью на гвозде. Колдун дернул плечом, брезгливо стряхивая ее:

– У меня беда? Беда у вас. Только я могу ее от вас отвести. – И пошел.

Звенигласка кинулась к милому: что с ним? Оклемается ли? Ирга же схватила колдуна за край рубахи:

– Эй, ты!

Змеелов остановился. Смерил рыжуху долгим темным взглядом, все рассмотрел: от босых грязных ступней до мокрой головы. Потом только отозвался:

– Ты или спрашивай, сколько меда мне налить, или рта лучше не раскрывай. Бабе не к лицу.

– Бабе и морды бить не к лицу, но уж я потерплю! Верни брату руку! Ишь, помощник выискался! С тебя пока больше вреда, чем пользы.

Колдун сдвинул брови к переносице: он-то успел позабыть и про руку, и про самого Василя. Наконец просветлел, вспомнив:

– К утру сама отойдет. Где погост у вас?

Опешив, Ирга показала:

– Там. По мосткам.

А Змеелов возьми да и перехвати ее ладонь, еще и на локоть себе положил. Вдоволь насладился дрожью, что прокатилась по телу девки, и велел:

– Ну, показывай, лягушонок.

* * *

Иргу Змеелов так и держал при себе. Сразу велел:

– Коли вы с братом самые смелые, вы меня и ведите.

Когда же Вас сказал: «Пусти Иргу. Я дорогу покажу», ответил:

– Показывать – показывай. А пустить не пущу. Авось и ты посговорчивей станешь.

Потому они втроем шли впереди: Ирга об руку с колдуном, Василь маленько их обгонял и каждые два шага оборачивался. Прочий же люд хоть и следовал на почтительном расстоянии, но не отставал. Деревянные мостки скрипели и проседали от непривычной тяжести, местами выдавливали из болота воду и проваливались, но любопытство оказалось сильнее страха.

Мертвец лежал, широко раскинув руки. Одна нога на мостках, а все остальное тело медленно утопало в трясине. Помедли колдун – и утром Костыля уже не сыскали бы.

Змеелов удовлетворенно кивнул еще прежде, чем Ирга разглядела труп.

– А говорили, не трогают местных, – усмехнулся он.

Отпустил девку, отпихнул с дороги Василя и дальше пошел уже один. А у силуэта на мостках остановился и поднял руку. На кончиках пальцев затанцевал зеленый огонек. Чужак присел на корточки, темные с проседью волосы упали на лицо, и не понять было, радуется он находке или горюет. Зеленоватый свет исказил черты Костыля. А может, исказило их то, что он встретил перед смертью. Колдовского пламени едва хватало, чтобы узнать покойника, и никто – ни побелевший Василь, ни причитающая Залава, ни сдерживающий тошноту Дан, ни даже Ирга – никто, кроме Змеелова, не разглядел две крошечные точки на посеревшей щеке покойника.

* * *

В Гадючьем Яре все друг друга знали, оттого весть о смерти Костыля затронула каждого. Так уж вышло, что родни у рыбака почитай что и не было: сестры выскочили замуж да покинули остров, отец сгинул в Лихоборе, сдуру попытавшись доказать, что нет ничего страшного в куске непроходимого леса на дальней стороне острова. Мать же повредилась рассудком с горя. Костыль выхаживал старушку и ничем не обижал, но навряд она узнавала сына. Вот и теперь, когда селяне принесли тело во двор, выглянула и заместо того, чтобы зарыдать, рассмеялась:

– Муженек на санях едет, муженек!

Василь бросился закрывать умершего от женщины:

– Тетка Блажа! Что ж ты в одном исподнем выскочила? Надобно срам прикрыть…

Но блажная баба, и впрямь вывалившаяся из избы полуголой, понеслась по двору – поди поймай!

– Муженька заждалась! Муженька! – голосила она.

Безумная, она смотрелась куда страшнее искореженного Тенью трупа, а от смеха и вовсе стало не по себе даже тем, кто уверенно заявлял, мол, Костыль спьяну шею сломал, и вся недолга. Ирга подле колдуна тряслась, как лист осиновый. Но не из-за Блажи и не из-за купания, а потому, что зудели сбитые костяшки на руке. Под носом у Костыля темнела запекшаяся кровь. Одно с другим связать недолго…

Веселье схлынуло, как вода с берега в отлив. Нарядные девки, парни, взбудораженные хмельным, топтались, раздосадованные: уже и на праздник не вернешься, и уйти неловко.

Дан швырнул наземь шапку:

– Проклятый колдун! Нет бы до утра подождать! Да и сам Костыль хорош – всем веселие испортил!

На него шикнули, но не сильно-то осудили: Костыля, конечно, жаль, но закадычный друг у него был один – Василек. Остальным же от смерти рыбака ни жарко, ни холодно. Мать покойного вовсе навряд понимала, что делается. Блажа скакала по двору, ровно молоденькая. Перепрыгнула чурбачок у дровен, уцепилась и покачалась на двери хлева. Поймать ее, конечно, много кто мог, да никто не хотел связываться. Один Василь сюсюкал, упрашивал зайти в дом да одеться:

– Тетка Блажа, дай-ка мы с тобой вот сюда лучше! Слезай! Да, вот так. А в избе-то потеплее! Пойдем, пойдем!

Ирга отвернулась. Когда жива была старая Айра, Блажа еще не повредилась рассудком и частенько заходила к соседке – пожаловаться, что там натворили Василь с другом. То пояса у сестер Костыля утащат да на самые высокие ветви яблонь привяжут, то спустят с цепи злого пса, а тот яровчан стращает, никому с крыльца сойти не дает, то еще что… Словом, часто бывала. Тогда Блажа была хороша. Крутобедрая, ладная, коса до пояса. А как брови соболиные нахмурит – залюбуешься! Нынче от красоты не осталось и следа. Встрепанная, с волосами, свалявшимися в колтуны и коротко стриженными, как положено безумцам да хворобным. И страшнее всего были глаза. Ирга заглянула в них лишь раз: Блажа приходила просить совета у старухи Айры на другой день после того, как пропал муж. Глаза у нее уже тогда были мертвые.

Дело затянулось. Ни поймать, ни успокоить женщину никак не удавалось. Вдруг Блажа встала ровно вкопанная, потянулась к Васу и заговорила так, как бывало когда-то, еще до болезни:

– Василек, ты откуда тут? Василек, ты ли?

– Я, тетка Блажа, я! Никак узнала?!

– А сынка моего не ви…

Осмысленный взгляд скользнул по толпе, мазнув по телу Костыля. Спасибо, кто-то догадался прикрыть его, но разве материнское чутье обманешь? Живой огонек мелькнул в зрачках – и потух. Когда Василь бережно обхватил ее за плечи, чтобы увести в избу, она захохотала и оттолкнула его, а после кинулась в самую гущу людей. Туда, где лежал накрытый телогреей покойник.

Колдун перехватил ее поперек пояса. Грубо и резко, словно ударил. Блажа ажно пополам согнулась. А после поймал лицо безумной в ладони, и Ирга могла бы поклясться, что в глазах Змеелова мелькнула жалость. Он прижался своим лбом к ее, и Блажа, обмякнув, как до того рука Василька, осела на землю.

Василь заорал:

– Ты что наделал, погань?! Тетка Блажа!

Кинулся на колдуна с кулаками, но односельчане удержали. Дан зачастил:

– Сдурел никак, Вас? Тетку проклял, и тебя проклянет! Ему что? Ему – тьфу!

Змеелов досадливо поморщился, не выказав к потасовке никакого интереса:

– До рассвета проспит, потом оклемается. Уберите. Мешает.

На сей раз помощники Васильку нашлись, и женщину поскорее унесли в избу. А колдун спросил:

– Еще родня у покойника есть? Нормальная.

– Нет у него никого. На острове, – нехотя ответила Ирга.

– Добро. Заносите, – скомандовал чужак и повернулся к крыльцу.

Спесь, впрочем, сошла с колдуна быстро: шум выгнал из-под ступеней змею. Супротив чужака она вскинулась, показавшись на миг огромной, зашипела… Колдун шарахнулся:

– Тварь поганая! Вот я тебя…

Как знать, многим ли подумалось, что на том придет конец чужаку и всем невзгодам, что он с собою приволок. Но ужалить змея не успела: Ирга кинулась наперерез и ловко ногой откинула гадюку в сторону.

– Они у нас что мыши, не обижай, – пробормотала рыжуха, избегая цепкого колдунова взгляда.

В избу покойника Змеелов вошел уже по-хозяйски, швырнул балахон у входа, скинул со стола чашку с недоеденной кашей прямо на пол. Кивнул на освободившееся место:

– Сюда кладите.

Василь едва устроил уснувшую Блажу в женской половине, отделил ее от вошедших занавеской и поднял с пола посуду. Одной рукой он управлялся ловчее, чем иные двумя.

– Еще чего! – возмутился он. – На стол? А может, сразу к волхве в нору отнесем, чтобы еще больше богов оскорбить?

Змеелов пожал плечами:

– Мне до ваших богов дела нет. И спорить с тобой я тоже не собираюсь. Покойника – на стол. Одежу – долой. Кто против – вон со двора. Идите старосте на меня пожалуйтесь, чтобы не скучать.

– К старосте-то оно, пожалуй, вернее, – несмело подал голос кто-то.

Однако стоило колдуну повернуться на звук, говорящий поспешил спрятаться за других яровчан, поэтому ответил Змеелов сразу всем:

– Староста тоже пусть приходит. Утром. Нынче не до него. Вот ты. – Он наугад ткнул пальцем в скопище; вышло, что на Дана, и тот онемел от страха. – Остаешься помогать. Остальные убирайтесь.

Но прежде чем колдун договорил, Дан, как девица прихворнувшая, лишился чувств, а может, только вид сделал.

– Проклял! – взвизгнула Залава.

– Никак Дан обмочился! – брезгливо подметила ее подружка.

Колдун растерянно моргнул и внимательно осмотрел свой палец, но, заметив Иргину ухмылку, спрятал руку за спину и снова принял вид равнодушный и зловещий.

Девка и сама от себя не ожидала, да кто-то, по обыкновению, дернул за язык. Ирга вышагнула вперед:

– Я помогу!

Василь сразу вызверился:

– Не выдумывай!

Колдун же одобрительно кивнул:

– Ясно теперь, на вашем острове смельчаки не мечи, а сарафаны носят. Что же, лягушонок, оставайся. Остальные – прочь.

Ослушаться никто не посмел. То ли голос у Змеелова оказался дюже твердым, то ли зеленые искры, побежавшие по его ладоням, добавили яровчанам прыти, но скоро в избе остались спящая за занавеской Блажа, Змеелов, Ирга да покойник. И еще Василь застрял в дверях, широко расставив ноги. Расставил бы и руки, да вторая, колдуном отнятая, так и висела плетью.

– Ты никак одурела? Я тебя с… – он воровато покосился на Змеелова, – не оставлю!

– А, стало быть, мне только с теми, кого ты подослал, можно? – прошипела Ирга.

– Никого я к тебе не подсылал! Да что ты как дикая, право слово! Воротимся домой да поговорим нормально!

А у Ирги внутри все будто льдом покрылось. Вспомнился и Костыль, братом подосланный, и то, как этот самый брат отказался с нею вместе на Ночь костров идти, и платье материно, Звенигласке подаренное, и имя сыновца[4]4
  Племянник, сын младшего брата.


[Закрыть] – все разом вспомнилось. Ирга громко и уверенно произнесла:

– Нет у меня больше дома. И возвращаться мне некуда.

А после пихнула Василя в грудь да захлопнула перед его носом дверь. И то ли саму себя похвалить захотелось, то ли затрещину дать. Но решить, чего больше, колдун не дал. Ему-то до Иргиного горя дела нет, у него свои заботы.

– Ну, что встала? Вызвалась – помогай.

Змеелов времени зря не терял. Он стоял над телом, низко склонившись, щупал шею, щеки, отчего-то нос. Замер лицом к лицу с покойником: оба бледные, ни один мускул не дрогнет, ресницы не опустятся. Так сразу и не разберешь, кто отправился в Тень, а кто живой. Ноздри у колдуна трепетали, словно дух смерти казался ему сладким ароматом.

– Чем помочь?

– Наперво на стол его переложим.

Девка сцепила зубы и взялась за ноги. Брезглива она не была, да и покойников каждый в Гадючьем Яре хоть раз, а видал. А все одно страшно… Ну как поднимется Костыль да как закричит: вот, мол, моя убивица!

На вид колдун был слаб да болен, однако вид оказался обманчив. Подхватил покойника под мышки да и поволок. А уж помогал себе колдунствами али нет – того Ирга не ведала. Знай успевай ноги держать, чтобы по полу не скребли!

На стол они сгрузили труп, ровно мешок с мукой. Змеелов знать не знал, что всего-то этим утром Костыль дышал, мечтал о чем-то, с девкой, вон, помиловаться надеялся. И то, что за занавеской на скамье мерно сопела его обезумевшая мать, колдуна не заботило тоже. Он потер друг об друга и понюхал ладони, задумчиво хмыкнул и велел:

– Раздевай.

– А?

– Ты что же, глухая?

Ирга рассвирепела:

– Еще чего!

– Тогда, верно, дурой уродилась. Раздевай, говорю! Покойника осмотреть надобно.

Девка попятилась. Почудилось, Костыль глянул на нее укоризненно из-под опущенных ресниц.

– Смотри… Что он тебе, мешает, что ли?

На мгновение Змеелов прикрыл глаза. Потом медленно пальцами зачесал назад волосы, и Ирга поняла вдруг, что он не только искалечен. Колдун еще и смертельно, до невозможности устал. А потом он тихо и беззлобно произнес:

– Пошла вон.

Ирга сцепила зубы и пошла. Но не прочь из избы, а к Костылю. И неуклюже, негнущимися пальцами взялась распутывать воротник и пояс, стаскивать сапоги и порты. Все ж таки дождался Костыль своего часа: Ирга его и обняла, и приласкала, и телом прильнула тесно-тесно. Да только теперь уже что толку? Тесемки выскальзывали, непослушные пальцы, как назло, отказывались держать, и Змеелов взъярился:

– Да что ты как в первый раз, право слово!

– А это уже не твое дело, в первый или не в первый! – рявкнула девка. Со страху того гляди ноги отнимутся, а тут еще этот! – Толку с тебя что с козла молока! Если ты мужиков лучше раздеваешь, так и давай сам!

– Корова и та ловчее справится! Будь он живым, уже б от старости подох, покуда тебя дождался.

– А вот ты знаешь, отчего он подох!

Колдун скрестил на груди руки и долго неприязненно смотрел. Ирге все казалось, что слепой его глаз видит не меньше, а то и больше зрячего. Сразу подумалось, что рубаха, до сих пор не просохшая, льнет к телу, а в волосах наверняка застряла водяная трава. Ох и неловко! Но колдун глядел вовсе не на девичью грудь под вышитым льном, а если и на нее, то умело скрывал. Он сказал:

– Знаю.

Иргу ровно за горло схватили. Дыхание сперло, колени подогнулись. Еще и этот… смотрит! Она выдавила:

– И как же?

Колдун тянул. Нарочно тянул, издевался, видел, как девка напугана, и пил ее страх, ровно мед, который та так и не поднесла ему. Он приблизился к нагому Костылю, а Ирга, как ни старалась смущенно отвести взгляд, выпучилась: ничего бы не пропустить! Засучил рукав – по зеленоватым жилам побежали искры, собираясь на кончиках пальцев. Провел сияющей ладонью над покойником от самых пят и до темени, маленько задержавшись у лица. Спросил:

– Смотришь?

Ирга и рада бы ответить, да голос отнялся, и она просто кивнула. Колдун велел:

– Подойди ближе.

Когда девка послушалась, встал позади нее и поймал за локти. Горячий шепот обжег ухо:

– Сама догадаешься?

«Знает, – поняла Ирга. – Точно знает и насмехается!»

Пальцы Змеелова спустились от ее локтей к ладоням. Колдовство покалывало кожу, пахло паленым, словно едва зарезанной свинье щетину прижигают.

– Скажи, – прошипел Змеелов.

– Я не… Это не…

– Посмотри внимательно. – Кончики пальцев нежно огладили сбитые костяшки. – Что не так с ним?

– Он… Он…

Колдовское оцепенение сковало руки и ноги. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. А Змеелов нарочно прижимался все теснее, заставлял Иргу ближе и ближе становиться к тому, что осталось от доброго соседа, звавшегося Костылем. Не так-то плох был одинокий рыбак, если подумать. Не зол, не жесток. А что клюквенную любил пригубить, что приставал в праздник… Так кто с девками в Ночь костров не милуется? Быть может, согласись Ирга, останься с ним, поцелуй дурака, Костыль бы выжил? Под грудью вспыхнула злость, и ее хватило, чтобы сбросить оцепенение. Вернулась сила в члены, и девка оттолкнула колдуна что есть духу:

– Чего тебе от меня надо?! Не знаю я, ясно?! Не знаю, кто его убил!

Змеелов поглядел на нее иначе. Так, как глядят на козу, вставшую на задние ноги, а передними сыгравшую на баяне развеселую песню. Брови его взметнулись вверх, волосы с проседью будто бы дыбом встали.

– Вот оно как! – Он самодовольно похрустел суставами. – Стало быть, знаешь, что не сам он помер. Что убили.

Ирга процедила:

– Ничего. Я. Не. Знаю. – А набравшись решимости, крикнула: – И знать не желаю! Разбирайся здесь сам, а я домой пойду!

Она ударила себя по правой щеке, чая сбросить наваждение, добавила по левой – не помогло. Когда же Ирга схватилась за ручку двери, Змеелов продолжил как ни в чем не бывало:

– Его убила змеевица. Гадюка. Я говорил там, на берегу. – Он мотнул головой в сторону. – Видишь рану на щеке? И разве не ты сказала, что дома у тебя больше нет? Возвращаться некуда.

Ирга вцепилась в спасительную ручку.

– Я не тебе это говорила, – жалобно выдавила она.

– Но брат тебя не услышал, а я услышал. Ты сама вызвалась в помощницы, так помогай.

Ладонь бессильно соскользнула. И то верно: некуда. Ирга воротилась к колдуну и покойнику:

– Что такое змеевица?

Теперь, когда колдун указал на них, Ирга и сама заметила две крошечные точки на щеке у Костыля. Не то соринки прилипли, не то при жизни где-то поранился. Вот только ядовитые змеи отродясь местных не трогали…

– Я расскажу, – пообещал Змеелов, – только условие.

– Какое?

– Что прикажу, все выполнишь.