Текст книги "Змеелов"

Глава 4
Глаз покойника

Ночь за окном становилась все гуще – хоть ложкой хлебай. Трещали кузнечики, изредка подавали голос жабы, а в пятне света сновали, охотясь за глупыми бабочками, летучие мыши. И казалось, кто-то ходит по двору, прислушивается к звукам, доносящимся из избы. Ирга вглядывалась в темень, но рассмотреть никого не могла, да и, сказать по правде, не хотела. В черный час разве что духи нечистые бродят по деревне…

Змеелов приказал зажечь все лучины и свечи, что найдутся в доме, и окружить ими покойника, но неверный свет больше мешал осматривать тело, чем помогал. Ирге все казалось, что тени, шевелящиеся у ключиц, в волосах и в паху у Костыля, вот-вот оживут и червями поползут по столу и вниз, свернутся меж половиц до поры и выскочат, присосутся к ступням, когда всего меньше будешь ждать.

Колдуну же хоть бы хны. Он обжимал быстро деревенеющий труп, соскабливал что-то палочкой с кожи и откладывал в сторону, принюхивался. Достал из ссобойки[5]5
  Кожаное или тряпичное изделие, выполняющее функции рюкзака. Носится с собой, отсюда и название.


[Закрыть] несколько заляпанных бутыльков. Из одного капнул Костылю на лоб. Мутные капли затерялись в волосах.

– Воняет! – пожаловалась Ирга.

– Без зелья воняло бы сильнее.

Из второго хлебнул сам. А содержимое третьего плеснул на ладонь и обтер покойнику шею и грудь. Зелье зашипело. Ирга испугалась, что вот-вот проест кожу, но случилось иное. На нагом теле Костыля проступили зеленоватые мерцающие пятна. Не иначе грибница-ночница, освещающая болота в темное время, выросла! Девка ажно приподнялась со скамьи. Много чудес повидала она на Жабьем острове, иным дивиться устала. Но такое – впервые!

Колдун самодовольно хмыкнул:

– Это следы. Его убила змеевица. Я не ошибся.

– А мог?

Он глянул на нее озверело и отрезал:

– Нет.

Ирга поежилась. От окна тянуло холодом, рубаха не сохла, а волосы так и вовсе просыхали дай боги на следующий день после купания – такая уж девка уродилась. Но тревожно было не поэтому. Что-то темное ворочалось в глубине острова. Что-то, что чуял каждый, рожденный в Гадючьем Яре, но чего не мог объяснить. Ирга осторожно подала голос:

– У нас с покойниками так нельзя. Не к добру…

Змеелов и не подумал остановить странное действо. Он лишь рассеянно отозвался:

– И как же у вас можно?

– Покойников остров забирает себе. Мы относим их на болота. А если случилось такое, что человек пропал и труп не предали трясине…

Жуть что делалось, когда сгинул отец Костыля. Стояла зима, и озеро сковало льдом до самой Большой земли. Льда было столько, что тяжелые, груженные товаром сани с двумя, а то и тремя впряженными лошадьми легко скользили по нему. В первый день после того, как исчез Азар, поднялась метель. Она не унималась до самого вечера, и тогда еще никто не знал, что стало причиной гнева богов. На другой день ветер стих, но снег повалил с утроенной силой. Когда избы замело по окна, всем стало ясно, что глупого мужика, ввязавшегося в пьяный спор, больше нет на свете. Пережить зиму яровчанам помогла волхва. На поклон к норе ходил староста, носил богатые дары. Волхва научила его, как быть. Ясно, что того, кто сгинул в Лихоборе, не вернуть ни живым, ни мертвым. И тогда заместо покойника сшили большую тряпичную куклу. Набили мясом да творогом – у кого что нашлось – и прямо сквозь пургу на санях повезли на болото. О том, что видели мужики на месте, по сей день никто не говорит, но первые седые волосы в бороде у старосты появились именно тогда.

Девка содрогнулась, представив ужасы, которыми могут наказать боги весь Гадючий Яр из-за ее молчания. Она скомканно закончила:

– Случается беда.

– Ничего, – хмыкнул колдун. – Уж в бедах я разбираюсь, придумаю что-нибудь и с этой. Подойди.

За время, минувшее с вечера, Ирга привыкла бездумно подчиняться колдуну. Принести, подать, полить водой, расставить лучины… Помощи с нее, прямо скажем, было немного, но девка тешила себя надеждой, что осталась при Змеелове не зря. По меньшей мере она знатно досадила Василю, а это уже много. Послушалась и в этот раз.

– Ты хотела знать, кто такие змеевицы.

Всего больше Ирга хотела бы знать, что неповинна в смерти Костыля и что никто не узнает, кто последним видел рыбака живым. Потому как иначе сосельчане рыжухе жизни не дадут, и неважно, найдут настоящего убийцу или нет. Но она молча кивнула и поднялась с лавки.

– Подойди. Ближе. Ну что ты нога за ногу! Встань рядом и прекрати дрожать!

Ирга обхватила себя за плечи и коротко отбрехалась:

– Холодно.

– Холодно – переоденься в сухое. Вон, у этой, – колдун кивнул на занавеску, отделяющую их от Блажи, – возьми что-нито.

– Нет.

– Ничего, ей уже навряд понадобится.

Девке умыться захотелось, так стало гадко. Да уж, Блаже, и верно, навряд пригодятся как праздничные сарафаны, так и простые рубахи. Она без сыновьей помощи и вовсе в Тень скоро отправится. Материны платья тоже навряд пригодились бы владелице, однако ж, когда брат отдал их Звенигласке, Ирга едва не удавилась. Она рявкнула:

– Я сказала: нет!

– Уймись. Как начну тебя силой раздевать, так верещать и будешь.

Ирга запнулась. Всего меньше она думала о том, что колдун мог держать при себе девку не помощи ради, а для… забавы? А что? На Большой земле вечно жалуются, что Гадючий Яр зябок. Плыл колдун ночью, один, непонятно еще, сколько в пути провел. Не в ближайших же деревнях время коротал? Слухи дошли бы… А ведь Змеелов хоть и с проседью, но не стар. И вполне может статься, что калечен он только глазом да ногой, а остальное… Что, если и впрямь велел он остаться, чтобы после трудов согрела ему постель?

Сама не ведая чего для, Ирга опустила взор. По всему выходило, что колдун от обычного мужика ничем и не отличался. От его ядовитого голоса девка едва чувств не лишилась.

– И потом они говорят, что это мужики норовят им подолы задрать. Не на ту змею смотришь, дура!

Жар бросился в лицо. Всего больше Ирге, пойманной на непотребстве, хотелось выскочить вон и никогда-никогда боле не возвращаться. Но она сделала над собой усилие и медленно подняла глаза. Облизала пересохшие со страху губы и с вызовом спросила:

– А тебе жалко, что ли? Ну, поглядела. Чать, не убудет.

Колдун опешил.

– О как, – сказал он. – О как. Люблю норовистых! Ты, стало быть, за словом в карман не полезешь?

Он повернулся к ней, и Ирга едва поборола желание попятиться к стенке да мышкой спрятаться под лавкой. Она задрала нос, радуясь, что не видно, как дрожат колени:

– А чего за ним лезть? Оно всегда на языке вертится.

Он не спешил, давая дурехе время опомниться и сбежать. Даже больше: нарочно растягивал каждое движение, упиваясь своей властью. Тонкие губы колдуна искривила полная яда усмешка.

– Да?

Он не шагнул, а словно проплыл к ней по воздуху. Завел руку за спину и провел ею по мокрой рубахе – вдоль хребта, сверху вниз, до самого пояса. От одного этого касания Иргу сковало страшное чувство, страшнее которого она не испытывала никогда: она захотела, чтобы колдун сделал так снова. А Змеелов приподнял тонкими пальцами ее подбородок и прильнул губами к губам.

Мир вокруг закружился. Стало дурно и сладко, хотелось кричать и бежать прочь, а после возвращаться и снова бежать, но ноги отнялись… А потом все прекратилось. Змеелов отстранился, словно ничего и не случилось. Словно не он украл первый поцелуй яровчанского перестарка. А после облизнулся и издевательски протянул:

– Никак дурно тебе, девица? Вся дрожишь. Настойки бы тебе, чтобы согреться. Клюквенной.

«Понял! Все он понял, проклятый колдун! От меня несет той же настойкой, что от Костыля!»

Хотелось плакать, да от слез ничего путного не бывает, то девка давно усвоила. Она процедила:

– Думал, я пред тобой робеть стану? Выискался тоже.

Змеелов почти что улыбнулся, но моргнул – и едва дрогнувшие уголки тонких губ выпрямились. Он задумчиво протянул:

– Попадись ты мне годков десять назад, иначе бы говорили. Теперь-то уже что… – И враз посерьезнел, как и не было ничего. – Значит, слушай. Змеевицы вечно голодны и вечно охотятся.

– Как звери?

– Звери убивают из нужды. Эти же твари… – Он запнулся и произнес неуверенно: – Им нравится. Так я думаю. – На миг колдун погрузился в свои мысли, но очнулся и продолжил: – Могут прикинуться человеком. Иной раз заглядишься, как красивы!

Он играючи провел по медным волосам Ирги, и та поспешила откинуть их за спину. А Змеелов продолжил:

– Но это все ложь. Они жаждут одной только крови.

Ирга облизала губы:

– Если могут прикинуться… Как понять, что пред тобой человек, а не…

– Зелье у меня есть. Одно – чтобы выдать следы змеевицы. – Он указал на пятна зелени на груди покойника. – Еще одно – чтобы заставить ее перекинуться. Человек от него околеет враз, а вот гадина… Ей яды не страшны. Но, пока не обернется, точно не узнаешь, кто есть кто.

– А когда обернется… Как выглядит?

Колдун осклабился. Он приблизился к покойнику, двумя пальцами раскрыл тому глаз:

– Погляди сама. Ну?

– Ты ополоумел никак! Мертвому? В глаза?! Чтобы он меня с собой утащил?!

Змеелов поморщился:

– Уж скольким я покойникам в глаза смотрел… У некоторых из них тогда даже сердце билось.

– Ну так ты нечисть боле, чем человек!

Змеелов равнодушно пожал плечами:

– Ну так ты тоже.

Ирга вспыхнула:

– Что сказал?! – Очертила перед собой в воздухе защитный символ. – Вот тебе, погань! Будешь знать!

Колдун любопытно склонил голову набок:

– А самой-то как? Не жжется?

– Нет… А…

– А должно. Сама догадаешься или подсказать? Ни в жисть не поверю, что никто не заметил!

От окна все так же тянуло холодом, мокрая рубаха льнула к телу, но отчего-то стало жарко.

– Чего не заметил?

Змеелов почти ласково пригладил редкие волосы Костыля – неуместно и тепло, словно друга в Тень провожал. И одновременно гаркнул:

– Колдовку у себя под носом!

Вольнó списать все беды, выпавшие их семье, на Безлюдье. Мол, та сторона коснулась детей задолго до рождения, оттого и Лихо за ними следует, оттого ершисты и строптивы, оттого девке что ни день тошно солнышко встречать. Вольнó… Да только неправда. Не с рождения начались беды кукушат и не со смерти доброй старухи Айры, про которую Ирга сама иной раз сказывала, мол, дар имела. Дар у Айры был лишь один – доброта. В Гадючьем Яре все знали: старушка поможет советом, накормит в голодный год, утешит, обнимет… И воспитает двух сирот, брошенных матерью-кукушкой, как родных. Да, тогда начались все беды Ирги и Василя, когда мать собрала вещички да ушла, оставив сына и дочь. Тогда Василь замкнулся и никому боле не показывал, как тяжко на душе. Тогда озлилась Ирга. И Безлюдье в том винить не след.

– Врешь.

– А ты проверь. Глянь в глаза покойнику.

Ирга осторожно приблизилась, покамест стараясь глядеть не на Костыля, а на Змеелова:

– Я что же, колдовка? Как ты?

Тот усмехнулся:

– Не как я. И в том твое счастье.

– Враки.

– Каждая врака где-то начало берет. – Меж бровей колдуна залегла глубокая морщина, и он добавил уже без насмешки: – Либо не верь мне и не гляди. Тебе-то лучше знать, что и с кем этот мужик перед смертью делал. Ты старосте и расскажешь.

Во рту пересохло. Вот оно как. Не в болото, так в крапиву… Коли не сделает девка так, как требует колдун, тот сдаст ее старосте с потрохами, а Первак уже начнет пытать, когда это Ирга и Костыль успели одной настойки налакаться. Побледнев, она склонилась над покойником и пригрозила:

– Утащит меня в Тень – буду тебе ночами являться!

– Являйся. Мне обыкновенно что похуже снится.

Глаз покойника глядел на нее, не наоборот. Был он страшен и белес, как слепой глаз колдуна, а за пеленой пряталось нечто.

Змеелов поймал Иргу пятерней за загривок и заставил наклониться ниже. Колдовка ахнула и… увидела.

Последний миг Костыля был страшен. Черное небо и трясина поменялись местами, и не разобрать было, звезды сияют али болотные огни. Мостки качались, а может, то качался спьяну сам Костыль. Он лежал на них и никак не мог подняться: что-то давило на грудь, что-то, что кольцами вилось вокруг, вырастая из самого болота. Змея, огромная, холодная, с бесконечным хвостом, сжимала его в своих смертельных объятиях. А лицо ее, скрытое сумраком, было человечьим. Она прильнула к нему, потерлась о горячую грудь с судорожно колотящимся сердцем, пощекотала языком шею и губами коснулась щеки.

Когда змеевица оторвалась от лица Костыля, тот был уже мертв.

Кто-то закричал, Ирга крикнула в ответ. И очнулась.

Змеелов держал ее за плечи, сама же девка судорожно вцепилась в волосы Костыля – едва не вырвала.

– Видела? – спросил колдун.

Ирга замотала головой. Она и рада бы развидеть то, что пряталось в мертвом глазу…

– Что это?!

По лбу и вискам стекал холодный пот, во рту было сухо, а нутро выворачивало наизнанку. За мгновение до того, как желчь все же изверглась из желудка, колдун успел подставить девке посудину с недоеденной кашей.

– Это гадина, что убила его. Ты же хотела знать, кто такие змеевицы. Лицо разглядела?

Ирга вспомнила, что успела разглядеть, и снова склонилась над чашкой. Пустой желудок отозвался спазмом. Колдун фыркнул:

– Толку с тебя… колдовка.

Ирга хрипло отозвалась:

– Сам бы поглядел, авось больше толку было бы.

Змеелов прошел по избе, склонился к устью печи, порылся в ларях, приоткрыл дверцу в погреб. Наконец добыл бочонок с мочеными яблоками:

– Нет уж. Приятного в том мало. На, съешь. Полегчает.

Живот снова свело. Ирга утерла лоб рукавом:

– Так ты нарочно меня заставил? Чтобы самому не смотреть?

– Конечно. Мне еще силы пригодятся, а с тебя хоть какая польза. Точно яблочко не будешь? Ну, как хочешь.

Колдун сел на лавку и вытянул ноги. Яблоко он съел вместе с семечками и хвостиком, ничего не осталось, еще и пальцы облизал.

– Глупая ты. Неученая. Жаль. Могла б и в самом деле помочь. Может, еще раз посмотришь? Ну как узнаешь кого из односельчан?

Ирге поплохело, но теперь уже не от колдовства.

– Это что же… Кто-то из наших мог обернуться… той тварью?

Второе яблоко сгинуло вслед за первым, и теперь уже Ирга ощутила, что и сама голодна.

– Угу. Кто-то и обернулся.

Не чуя ног, Ирга подошла и плюхнулась рядом с колдуном. Вышло, что села непозволительно близко, аж прижалась бедром, но отодвинуться сил не нашлось. Колдун наклонил к ней быстро пустеющий бочонок:

– А?

На сей раз девка не побрезговала, взяла сразу два яблока и подивилась, когда те исчезли во рту прежде, чем она их разглядела. Сок потек по подбородку, и, когда Змеелов стер его пальцами, Ирга даже не стала отворачиваться.

– Я всех в Гадючьем Яре знаю. Все всех знают. Кабы кто оборачивался, заметили бы…

– Колдовку же у себя под носом не заметили.

– Я не…

– Поспорь еще – мигом к старосте отправишься про клюквенную настойку рассказывать.

Яблочко комом встало в горле.

– Я просто из фляги отхлебнула. Знать не знаю, что случилось после…

Змеелов махнул на нее рукой: ясно, мол.

– С кем ваш покойничек миловался, мне неважно. А вот кому он насолил – другое дело. Признавайся, девка, околдовала кого? Может, несколько мужиков по тебе сохнут? Или по этому еще кто? – Колдун покосился на мертвеца и цокнул: – Хотя нет, по этому – вряд ли.

Ирга вскочила, возмущенная. Аж силы в члены вернулись.

– Я?! С этим?!

Костыль лежал голый и посеревший и укоризненно взирал на потолок: «Так-то плох был, что ажно после смерти меня хулишь?»

Ирга виновато закончила:

– Не люб он мне… был. Никто не люб. Да и о Костыле вроде тоже никто не вздыхал.

Собравшись с духом, она вернулась к столу. Костыль лежал беззащитный, лишенный оберегов, не похороненный, как подобает. Девку кольнула жалость. Она прикрыла его распахнутые веки, с усилием выровняла руки и ноги, накрыла срам одеялом и подоткнула края. Вот уже не мертв Костыль, а всего-навсего спит.

Змеелов спросил:

– Ты с ним на болоте была?

– Нет…

– Врешь.

Ирга закусила губу:

– Я не вру! Я просто настойки отпила и…

– И нос ему сломала? – лениво подсказал колдун. – Мне и так непросто будет гадюку отыскать, а ты еще хуже делаешь. Отвечай немедля!

– Я не трогала его!

Колдун гаркнул:

– Правду отвечай!

Мертвый глаз Змеелова позеленел и вспыхнул, как болотный огонек. Подчиняясь колдовству, одеревеневшие холодные пальцы покойника крепко сжали запястье Ирги. У нее голос отнялся от страха.

– Помоги! – одними губами взмолился кукушонок.

Но проклятый колдун как сидел на лавке, так и остался, еще и ногу на ногу закинул. По длинным пальцам его сновали зеленые искры.

– Гляди-ка! – прыснул он. – Мертвец говорит, врешь ты все! Признавайся, колдовка, что скрыла?

Ирга изо всех сил дернулась, но мертвая хватка крепка! Только полулуния от ногтей отпечатались на коже.

– Ничего я не знаю! Пусти! Помоги мне! Пожалуйста!

– Ой, врешь, девка! Мертвец говорит, врешь бессовестно! Признавайся, что утаила, колдовка?

«Колдовка… А ну как взаправду? Матушка, бабушка… Кто-нибудь!»

– Пусти немедля! – взвизгнула Ирга.

Дальше разом сделалось вот что. Наперво в дверь постучали. Да не вежливо стукнули, а со всей дури, будто телом впечатались. Никак осерчала старая Жаба, хранительница острова?! Требует к себе покойного немедля? С испугу Ирга дернула руку так сильно, что ногти Костыля прочертили по коже борозды. Зеленые искры на ладонях колдуна вспыхнули, и тот зашипел, стряхивая их на пол и топча сапогами. А еще с петель слетела дверь.

На пороге, тяжело дыша, стоял Василек. Мокрый от росы, с запавшими от усталости глазами, лохматый. Он перевел взгляд с напуганной Ирги на колдуна и обратно, вбежал в избу и ка-а-а-ак даст Змеелову в челюсть! Едва успевший подняться навстречу незваному гостю колдун аж к стене отлетел и снова сполз на лавку. Ошалело мотнул головой, поднял руку, видно готовя какое-то заклятие, но Ирга кинулась меж мужчин:

– Вас, какого Лиха?!

Василь долго не думал и уже замахивался вдругорядь.

– Нутром чуял! – крикнул он. – Ты! Чтобы пальцем ее…

– Да не трогал меня никто! – перебила Ирга. – Ну… Он не трогал.

Василь побледнел. Выходит, за просто так в морду колдуну дал? Экая вышла оказия…

Змеелов же огладил челюсть: вроде не сломана.

– Ты что, герой, во дворе с вечера сидел? – догадался он. – У тебя дел больше нету?!

Растерялась и Ирга. В самом деле сидел? Слушал под дверью, чтобы чужак не приставал к сестре, чтобы беды не вышло? Но заместо того, чтобы поблагодарить, она ударила Василька в плечо:

– Вконец ополоумел?!

– А сама?! – в тон ей ответил Вас. – Решила, я тебя, дуру немужнюю, одну с… этим оставлю?!

– Но-но, – негромко пригрозил Змеелов, и Вас на всякий случай сделал шаг в сторону.

– В тебя и так все пальцами тычут! Мало?

– Если и так тычут, так что мне терять? – огрызнулась Ирга.

Василек мог бы привычно отбрехаться, бросить в ответ что-то обидное и злое, но заместо этого просто обнял сестру одной рукой и прошептал:

– Я так испугался…

Ирга разинула рот, но не выдавила из себя ни слова. Лишь умоляюще глянула на Змеелова, и тот вскинул руки кверху.

– Я, – особо подчеркнул он, – я тебя не держу, лягушонок. Захочешь что-то рассказать – знаешь, где меня найти.

Ирга в который раз облизала губы и осторожно высвободилась из объятий брата:

– Пойдем домой…

Тот едва бегом не выскочил, но от порога вернулся и подал колдуну руку – левую, которой и бил, ибо правая едва начала шевелиться:

– Ты на меня зла не держи… Решил, ты сестру… – От одной мысли о непотребстве Василь снова стал белее известки и сбивчиво закончил: – Вот.

Змеелов брезгливо посмотрел на протянутую ладонь и касаться ее не стал.

– Твоя сестра сама кого хочешь… – Василь начал багроветь, и колдун поправился: – Кому хочешь в морду даст.

Василек убрал и обтер о штаны ладонь. Деловито кивнул и вышел.

Ирга ждала брата на крыльце, в задумчивости покачиваясь с носков на пятки. Она наблюдала, как бабочка с тонкими белыми крыльями все норовит влететь в окно избы, но раз за разом пугается, словно не тусклый свет лучины виднеется в обрамлении наличников, а самый настоящий пламень Ночи костров. И сигануть в него боязно, и на месте оставаться невмоготу.

– Ты правда полночи во дворе сидел, меня ждал? – спросила она, не отрывая взгляда от ставней.

– Правда.

– Почему?

– Потому что правильно Айра говорила: мы вдвоем супротив всех.

Ирга вздохнула и едва слышно пробормотала:

– Вот только уже не вдвоем…

– А?

– Ничего. – Она взяла брата под локоть, и с крыльца они спустились вместе. – Пойдем дом… до Звенигласки.

Ирга шла, прильнув к брату, и думала, что небесные пряхи любят пошутить. Все же эту Ночь костров они провели вместе с Васильком.

Во многих избах до сих пор виднелись светцы: не унять тревогу селян, не остановить беспокойные пересуды. Дан шумно баял бабке об увиденном, знатно преувеличивая свою роль в действе; Звенигласка вздыхала и гладила огромный живот, дожидаясь мужа и не ложась без него спать; Залава плакала от испуга на груди жениха-кузнеца; сестрицы-хохотушки, дочери старосты, пугали друг дружку враками одна другой страшнее. Наверняка не спал и сам Первак: спорил с женой, думал, как вернее поступить. Выпроводить чужака вон и самим вызнать, что сделалось с Костылем? Принять помощь и ходить на цыпочках, опасаясь разозлить колдуна? Да и есть ли он вообще – выбор?

В Гадючьем Яре все друг друга знали. Вот только кто-то из знакомцев скрывал свой истинный облик под человечьей личиной.