Текст книги "Жонглер и Мадонна"

– Вадим, так твою мать, ты что, ошалел? – Иван имел в виду, что не надо крутить незнакомые вентили.

– Черт его знает, что тут у них за хозяйство, на соплях держится! – объяснил Вадим.

– А не хватайся за всякое… – подал голос Сашка.

– Вы бы, чем выступать, помогли…

Все трое склонились над трубами. Самые сильные пальцы оказались у Ивана. После чего из соседней женской душевой раздался визг.

– А им, конечно, вся горячая досталась… – позавидовал Сашка, оттирая с рук ржавчину.

Они поковырались еще немного – цирк был построен в прошлом веке знаменитым Альбертом Саламонским и все в нем уже дышало на ладан. Наконец обеспечили горячую воду и себе.

– Ну что, моемся по новой? – спросил Вадим.

А после вторичного мытья как раз и позвать бы Ивану Вадима с Сашкой к себе в гримерку, посудачить про расхлябанные душевые, похвастаться своим новорожденным поворотом! Но мужчины мылись молча, и Иван думал – а чего к ним соваться, больно им нужен этот поворот!

Пожалуй, только Майя и поняла бы…

Когда Иван дозвонился, уже было далеко за одиннадцать.

– Ты где пропадаешь? – недовольно начал он, услышав далекое «я слушаю вас внимательно». Тут на линии что-то заскрипело, захрюкало, и к Ивану с боями прорвались невразумительные слова: «Эти болваны меня повесили!…»

– Але! Але! – завопил изумленный Иван. – Не слышу!

– Выставка, будь она неладна!

– Какая выставка?

– Ну, я же тебе говорила! Сегодня мы с утра мучаемся. Нам так повесили работы, что все пришлось перевешивать.

Иван вспомнил – Майя с подругой готовились к совместной выставке, да им еще на шею навязали какого-то скульптора по дереву, которого больше некуда было приткнуть.

– А у меня сегодня премьера! – гордо сказал Иван. Ей есть чем похвастаться – выставка! – но и он не лыком шит.

– Какая премьера? – удивилась Майя. Он объяснил. Она не поверила, что это возможно. Он позвал на представление, добавив, что не только она – кое-кто из своей же братии, жонглеров, тоже вполне мог бы задать этот вопрос.

Майя позвала его – но не к открытию выставки, когда перед запертой дверью долго говорят всякие благоглупости, а часа два спустя, когда почетные гости слиняют, а все прочие придут в себя.

Накануне выставки Иван одевался особенно тщательно – мало ли с кем придется знакомиться, Майя не должна краснеть за оборванца. Поскольку весна установилась окончательно, Иван надел легкую куртку, ярко-голубую, а под нее черный пушистый свитер. Получилось вроде ничего.

Спеша через парк, он включил Мэгги и прибыл на выставку в сопровождении канцоны Франческо да Милано.

Народу в зале оказалось порядочно, все говорили вполголоса, мягко жестикулировали, вежливо улыбались. Звучали незнакомые слова – «лессировка», «моделировка», «мокрым по мокрому»… Прозвучало и «акриловые краски» – тогда Иван обрадовался, потому что Майя про них уже рассказывала. Он почувствовал свою сопричастность к происходящему.

Потом он заметил Майю в обществе двух дам и старика. Дамы были одеты диковинно, а старик не брился, а может, и не мылся с первой мировой войны. Но к нему-то и обращались с величайшим почтением.

Майя, спрятав лицо под ярким гримом, стала высокомерной и самоуверенной. Ее кожаный комбинезон был заправлен в короткие сапоги, а на плечи она накинула экзотический жилет мехом наружу.

Иван встал так, чтобы Майя его заметила. Она кивнула и отошла от собеседников.

– Мои работы – вон там, вдоль стены и за поворотом, – быстро объяснила она. – Давай, оценивай…

Иван побрел вдоль указанной стены в растерянности. Он ничего не понимал. Часть ее работ были гравюры, на которых перепутались хвостами фантастические звери. На других беседовали, стреляли из луков и боролись обнаженные юноши и кентавры. Обнаружил он также крошечный земной шар в окружении огромных и безликих человеческих фигур – и опознал акриловые краски. Все это было очень тонко, аккуратно, тщательно сделано. Но для чего сделано – Иван уразуметь не мог. Ему понравились только мудрые и печальные лица кентавров.

Он завернул за поворот и увидел картину.

На ней была изображена толпа, состоящая из человеческих лиц. Они смотрели в разные стороны. Судя по тому, что одни как бы двигались на зрителя, другие мелькали в профиль, а третьи предъявляли только свой затылок, Майя изобразила перекресток. В глазах людей были лень, тоска и равнодушие. А сквозь толпу к Ивану шла женщина с тончайшим нимбом над головой и несла младенца.

Иван замер от неожиданности – вот где встретились…

Мадонна смотрела укоризненно и строго.

Я все помню, мысленно сказал ей Иван, я все сделаю! И твое появление – знак судьбы. Значит, я действительно единственный, кому по плечу легенда о Жонглере и Мадонне.

Тут Мадонна еле заметно улыбнулась и протянула к Ивану младенца. Она шла сквозь толпу, не двигаясь, и равнодушная толпа обтекала ее, не замечая, – такую полупрозрачную в древнем голубом плаще… В той легенде о Жонглере Мадонна тоже могла быть только такая – Мадонна-одиночка, как и он сам в расшитой блестками и пропитанной запахом грима толпе.

Майя освободилась, подошла и произнесла короткий монолог с двумя десятками фамилий и тремя десятками ругательств. Иван и тут ничего не понял – только поразился ее темпераменту.

– Ну, как? – наконец спросила она.

– Я обалдел! – честно и без выкрутас ответил Иван. Тут к Майе подошли двое с фотоаппаратами. И начался разговор, в котором Иван понял лишь одно – они оба не прочь с Майей переспать.

Он видел, что и она это прекрасно осознает. Шел тот бойкий и рискованный разговор, который сводится обычно к нехитрой схеме: «хочешь? – да» или «хочешь? – нет». Майя четко говорила «нет» и дистанцию держала безукоризненно. Это Ивану очень понравилось.

Он еще раз прошелся на выставке, проявил интерес к деревянной скульптуре и в ужасе отшатнулся от акварелей Майиной подруги. На прощание он вернулся к Мадонне, потом опять отыскал Майю и услышал именно то, за чем вообще явился на выставку, – вопрос о своих планах на поздний вечер.

До начала представления он успевал только переодеться и малость размяться где-нибудь возле конюшен. Сидя перед зеркалом и глядя себе в глаза, немного взбудораженный выставкой Иван медленно и бережно вводил себя в узкое пространство того образа, который собирался предъявить публике – отчаянного красавца с широко распахнутыми глазами на запрокинутом лице.

Он, как всегда, красиво выбежал на манеж и отработал номер с обычным блеском. Хотя делать уже хотелось совсем другое. Какие там блестки на будущем сером костюме? Какие вишневые завитки? А, главное, какая, ко всем чертям, победительно-разухабистая музыка? Темное трико, шнурованный короткий колет с прорехами под мышками, вокруг шеи – стянутый шнурком ворот грубой рубахи, а также полумрак и свет из высокого готического окна с витражем, вроде того, в башенке, и размеренные, ускоряющие ритм аккорды, и алые мячи…

Когда он приехал, Майя уже сняла свой пуленепробиваемый комбинезон, смыла боевую раскраску, а по количеству посуды в мойке он понял – только что выпроводила поздравителей.

– Я не ждала тебя так рано, – сказала она. – Видишь, ужин еще не готов.

– А чего слоняться без толку за кулисами? – обычным своим кисловатым тоном спросил Иван. – Да еще когда там клетки с тиграми возят? Я или удираю до тигров, или жду, пока они кончат, и тогда репетирую.

– Ты что, боишься тигров в клетках? – удивилась Майя.

– Их все боятся. Видела, какие у них когти? Во! – Иван показал согнутый указательный палец.

– Поужинаем на кухне, – предложила Майя. – Я из-за этой проклятой выставки совсем зашилась, дома раскардач, а послезавтра макет сдавать…

Инициатива наказуема – ей пришлось сходу объяснять Ивану, что такое макет книги и макет журнала, какие бывают шрифты и откуда берутся виньетки…

– А что такое виньетки? – естественно, спросил Иван.

Она со вздохом объяснила и для пущей наглядности сделала несколько набросков фломастером.

– Вот видишь, а я и не знал, – обычной своей формулировкой подвел итог Иван и спрятал к себе в сумку наброски.

– Чтобы не забыть, – сказал он. – Я ведь еще многого не знаю. Но буду знать.

Чтобы он угомонился, Майя молча согласилась.

Они поужинали, беседуя о цирке, о поворотах с семью мячами, а также о возможности поворота с ними же на триста шестьдесят градусов. Мэгги, забытый в сумке, молчал.

– А голова не закружится? – ехидно спросила Майя. – Движеньице-то довольно резкое!

– Не должна.

– А пробовал?

– Пока – ни разу.

– Тебе закон земного притяжения не позволит! – рассмеялась она. Хотя именно она и легкое головокружение этим вечером испытывала, и с законом земного притяжения поспорить пыталась. Не бывает, увы, безалкогольных вернисажей.

– Позволит! Я его обойду. Он ведь как столб – перепрыгнуть сложно, а обойти можно! – парировал Иван. Развеселившаяся Майя ему нравилась как-то больше.

Ведя такой беззлобно-колючий разговорчик, они прибрались на кухне, искупались, легли и потушили свет. Майя первой потянулась к Ивану. И тогда он решился.

– Знаешь, когда я впервые подумал про этот поворот на триста шестьдесят градусов?

– Ну? – недоуменно спросила Майя.

– После выставки, когда шел и вспоминал твою Мадонну.

Она онемела. Иван больше всего боялся, что Майя начнет перебивать и расспрашивать. Поэтому он даже не стал дожидаться ответа.

– Знаешь легенду? – спросил он и сразу же перешел к этой легенде. – Мне ее еще в училище рассказали. В средние века один жонглер ушел в монастырь. Аллах его знает, почему… – Иван, разумеется, не знал подробностей, как не знал их и старый учитель, жестоко его школивший. Свои же сочинять не пробовал – они ему были ни к чему. – Ну, молиться, как полагается, он, конечно, не умел. Вообще ничего не умел, только кидать.

– Как ты, – буркнула Майя.

– Ну, как я. Видит, один монах поклоны бьет, другой по-латыни шпарит, третий там больных врачует, и все стараются перед статуей Мадонны. А что он может? Вот он взял свои шарики, выбрал время, когда никого поблизости не было, встал перед Мадонной и начал кидать. Час кидает, два кидает. Сделал все, что умел. И то, что раньше не умел, тоже получилось. Чувствует – все, сил нет! Свалился. Пот градом, в глазах зеленые звездочки… И тогда Мадонна встала, сошла с пьедестала и вытерла ему лоб своим покрывалом…

– Красиво, – признала Майя.

– Я когда увидел твою Мадонну, так и встал – она! Только ничего не объясняй. Я ее так понял – и точка. Она идет к тому, кто делает все возможное. Ты вот рисуешь, я кидаю, но цель-то одна – чтобы Мадонна сошла с пьедестала. И сойдет!

– Не сомневаюсь, – довольно жестко сказала Майя. – Если ничем другим в жизни заниматься не станешь. А я до такого великого служения искусству, наверно, еще не доросла.

И отодвинулась от Ивана.

Иван помолчал. Он решительно не понимал, зачем надо было говорить с ним таким голосом и отодвигаться.

– Я даже номер такой хотел поставить, с одними шариками, – признался он, потому что Майя молчала, а значит, слушала.

– По-моему, это не для цирка, – ответила она.

– Почему? Очень даже для цирка! Вообще эта легенда – про цирк. Ты – прямо как мои соседки…

– При чем тут соседки? – Майя все еще дулась.

– Знаешь, как я в цирк попал? Я мальчишкой по деревьям лазить любил. Чуть что не по мне – я наверх. Так и жил на дереве. Соседки матери каждый день говорили – он у тебя лазает, как обезьяна, ему только в цирке место. Ну и уговорили – я поехал в Москву в цирковое училище поступать. До сих пор удивляюсь, что приняли.

– В цирке этот номер не пойдет, – уже задумчиво сказала Майя. – Не впишется…

– А концерты на что? А телевидение? Можно под музыку Фрескобальди. Я где-то читал, что он использовал уличные песенки, под которые выступали бродячие акробаты. Номерок будет – во! Я бы еще три года сомневался, спасибо – твою Мадонну увидел. Скажи, фантастика?

– Иван, а помнишь, как ты апельсины кидал? – вдруг спросила Майя.

Он удивился – какие апельсины? Но вспомнил.

– Ну?

– Ничего. Тоже – фантастика…

Ивану показалось, что он понял ход ее мыслей. Апельсины летали под потолком после их близости. Значит, Майя думала о близости. Ну что же, ради этого они сегодня и встретились.

Иван склонился над Майей, благодарно поцеловал ее несколько раз, и она выгнулась, помогая ему освободить себя от всего лишнего…

Когда Иван проснулся, Майя уже ушла. Записка на столе приказывала съесть оставленный завтрак и при уходе захлопнуть дверь.

Иван прикинул – он мог без большого ущерба для циркового искусства провести здесь еще часок и покопаться в книгах.

В результате он откопал-таки в толстенной «Истории костюма» то, что не имело отношения к шестнадцатому веку и королеве Марго, а имело прямое отношение к нему самому.

Это были два отпечатанных на машинке листа – письмо какой-то женщины, адресованное Майе. Иван понимал, что поступает нехорошо, но начал читать и не смог остановиться.

«Ну, голубушка, наконец-то ты объявилась! – так сердито начиналось письмо. – Я уж собралась через Интерпол тебя разыскивать. Книгу получила, благодарствую. Очень удачны две первые иллюстрации, а обложка не тянет».

Далее незнакомка крыла Майю последними словами за ее идиотскую привязанность к какому-то мужчине.

«Так и вижу удручающую картину, – изощрялась она. – Ночь, кухня, недопитая шестая чашка чая, ты в лучшем халате кукуешь, покуриваешь и смотришь на телефон – вдруг твой Витенька о тебе вспомнит?»

Потом незнакомка напомнила о собственном разводе и о разумном отказе страдать и убиваться.

«Если я буду понемногу приходить в себя и обретать душевное спокойствие, то еще долго никем не смогу заменить Валентина. Нужно было оторваться от него резко и сразу. Знаешь, что я сделала? – и тут Иван явственно услышал паузу в монологе. – Ровно через неделю, еще не опомнившись, я пустила в постель Колесникова из отдела культуры. Думаешь, это было приятно? Какого черта! Но мне нужно было раз и навсегда зачеркнуть свою верность Вальке. Потом я прогнала Колесникова и залезла под холодный душ».

И наконец следовал совсем уж дикарский совет: «Не бойся, найди кого-нибудь, все равно кого, и с его помощью изнасилуй себя! Уничтожь в себе брошенную женщину со всеми ее комплексами! Пройти и сквозь этот неизвестный Данте круг ада. Потом ты нарушишь эту верность еще не раз, но уже при участии души.»

И, наконец, незнакомка совершила исторический экскурс.

«Конечно, мать бы тебе такого не присоветовала. Наши матери и бабки жили в другую эпоху. Их мужчины пришли с войны и знали цену женщине и счастью. А наши с тобой мужья, голубушка, – благополучные мотыльки. Мотылек на амбразуру не кидается.»

И после тому подобных рассуждений – куча поклонов с приветами.

Прочитав это странное письмо, Иван стал соображать – когда же оно написано. Даты не было, но упоминался январь неизвестного года.

Что-то в этом послании показалось Ивану очень знакомым. И вдруг он вспомнил – совершенно отчетливо. Это было в его же собственной гримерке, две недели назад. Темнота, мохнатая овчина на топчане, хитрые Майины застежки и ее отрешенный голос:

– Ну и черт со мной…

Вот тут Иван действительно обалдел.

Так что же это, подумал он, клин – клином? И кто же он в этом спектакле? Ну, допустим, и сам тогда был хорош… Да, допустим. Но – кому, идиот, доверился, кому легенду рассказывал? Ведь слушала, ведь отвечала… нужна ей была эта легенда, как рыбе зонтик!

Иван стал торопливо одеваться. Отшвырнул шлепанцы – несомненно, принадлежавшие тому Виктору. Потом заправил постель и выскочил из дома без завтрака.

Резво вылетая к автобусу, он постановил – никаких больше тихих вечеров, никакой домашней женщины в халатике, никаких книг про искусство! Но на полпути к цирку он вспомнил, что гастроли в городе продлятся еще с месяц. И проблема личной жизни, так сказать, встанет… Поскольку однажды Ивану вышла боком случайная связь, он больше не хотел дурацких экспериментов с медицинским финалом. В общем, вывод оказался прост: раз женщина дает – надо брать…

Одно благо во всем этом несомненно есть, сказал себе Иван, Майя не будет строить планов на будущее.

Когда он, уже в тренировочном трико, схватил чемодан, тот сам собой распахнулся и мячи разбежались кто куда. И спрятались – хоть бы один из семерки посветил из угла серебряной полоской!

– Ребята, вы чего это? – спросил Иван. – Очумели?

Мячи не показывались.

– Не надо ревновать, все равно я от вас никуда не денусь, – сказал тогда Иван и опустился на четвереньки. Последним, как он знал наверняка, обнаружился Хвостик. Иван подумал, что не следовало все-таки рассказывать Майе про Мадонну. Мячи в чемодане лежали покорные, но готовые к сопротивлению. И на репетиции выкаблучивались как могли.

* * *

Несколько дней Иван не звонил Майе. Но однажды утром, выглянув в окно башенки, он заметил, что кроны деревьев стали другими. Еще вчера они были прозрачными. Потом, проходя по скверу, он обнаружил, что на кустах набухли почки. Значит, пришла очередная весна.

В тот день, сбегав на примерку костюма, Иван решил нанести визит Мадонне. Она все так же висела напротив окна. И толпа осталась прежней, хотя в одном из профилей Иван с изумлением опознал Николаева.

В закутке у другого окна он обнаружил Майю. Иван честно не собирался пока разыскивать художницу, но так получилось, так само получилось. Какой-то нахрапистый дядька брал у нее интервью. Она деловито объясняла насчет роли искусства в подставленный микрофон, и глаза у нее были тоскливые.

У Ивана не раз брали микрофонные интервью и кое-какие пакости этого дела он усвоил. Пристроившись сзади, он включил Мэгги, чтобы чинная клавесинная музыка наложилась на ровный голос Майи.

Тут Майя оживилась. Она стала интонировать каждую свою фразу соответственно музыкальным фразам, возвышаясь аж до мелодекламации. Корреспондент уставился на нее с недоверием и поспешил завершить беседу.

Майя, попрощавшись, повернулась, схватила Ивана за руку и втащила его в дверь с табличкой «Служебный вход».

– Поросенок! – без особой, впрочем, ярости сказала она. – Ты за что человеку интервью испортил? Он и так в радиокомитете на волоске держится, а теперь еще такую лажу принесет! Им за этакий музыкальный фон знаешь как нагорает?

– Знаю! – ответил довольный Иван.

– Тогда – ходу! – приказала Майя. – А то он догадается и вернется переписывать!

По запасной лестнице она вывела Ивана в служебный гардероб, оделась, и они вместе вышли на улицу. Там Иван высказал все, что имел против прессы, и Майя согласилась.

В первом подвернувшемся кафе они выпили по чашке кофе с пирожным и разбежались. Насчет встречи не договаривались, но и так было ясно – после представления Иван позвонит и потребует, чтобы ставили чайник на газ – через двадцать минут явится дорогой гость.

Иван лег первым, взяв в постель пару книг и Мэгги. Майя возилась на кухне – варила цукаты из апельсинных корок, которые они вместе сняли с десяти кило апельсинов. Иван позвал ее. Она подошла, присела на край постели и, перебирая его темные волосы, пообещала, что сию минуту кончит все дела и придет.

– Ты вот обещала, что сходишь посмотреть мои семь мячей с поворотом, а до сих пор собираешься, – буркнул Иван.

– На этой же неделе схожу, – начала Майя, – ты же понимаешь, во-первых, выставка…

И тут раздался звонок в дверь.

– Это пьяный сосед заблудился, – объяснила Майя. – С ним бывает…

Звонок повторился. И еще раз. Звонили пронзительно и настойчиво, подолгу не отнимая пальца от кнопки.

– Он что, спятил? – рассердился Иван. – Погоди, сейчас я с ним разберусь!

– Лежи! – Майя удержала его за плечи и повалила на подушку. – Нормальный человек так звонить не станет. Видимо, это не мой алкоголик. Так может звонить… знаешь, кто? Соседи, к которым я протекаю! Они уже однажды так трезвонили…

Она встала и вышла в прихожую. Иван услышал, как открывается дверь. Потом мужской голос сказал невнятное, и на пороге возник мужчина. В комнате был полумрак, в прихожей – светло, так что Иван увидел лишь его силуэт в профиль.

– Смотрю, в окне свет… – говорил мужчина, обращаясь к оставшейся в прихожей Майе. – Ну как же не зайти, тем более, что я вчера был на твоей выставке и…

Тут мужчина привычным движением попал пальцем в выключатель, зажег свет и увидел лежащего в постели Ивана.

Они уставились друг на друга: мужчина – с изумлением, а Иван – даже с интересом.

Пауза продлилась очень недолго.

– Ну, с нами все ясно, – сказал мужчина, и его вынесло из комнаты.

– А что же ты еще ожидал увидеть? – жестяным голосом спросила Майя.

Потом сразу хлопнула входная дверь, а Майя вернулась и села на стул.

– Значит, это и был твой сосед? – недоверчиво спросил Иван, потому что гость оказался трезвым и даже приятной внешности.

– Это мой муж, – сказала Майя. – Вспомнил! Явился!

Иван присвистнул.

– Ерунда какая-то, я даже слова сказать не успела, – то ли сердито, а то ли растерянно произнесла она. – А он сразу в комнату!

Что-то надо было делать. Возможно, встать, одеться и уйти. По расстроенному лицу Майи Иван угадал – проворонен последний шанс. С одной стороны, и замечательно, если так, но с другой…

– Не вовремя я прибыл, – буркнул Иван.

– Да при чем тут ты!… – она вздохнула и заговорила – торопливо и зло. – Мы три года назад развелись. Это была его инициатива я тянула, как могла! А после всего… после этого он не забыл меня… представляешь, повадился приходить! Вот так и приходил иногда – два года! И я принимала! Вот скажи ты мне – на что я надеялась?…

Иван видел, с какой болью дается ей эта совершенно ненужная исповедь, а прервать не мог.

– Да вот, принимала! И вся гордость – к черту… Ладно! Это уже лирика. Два года, понимаешь? Его где-то там носит, с кем-то там, а я сижу по ночам, работаю и жду! Вот – на целую выставку наработала, хоть за это ему спасибо! Работаю и думаю – ну, что же такое сделать, чтобы избавиться от этого идиотского ожидания?

– В таких случаях клин клином вышибают! – посоветовал Иван и поразился собственной злости.

Майя растерянно посмотрела на него.

– Мавр сделал свое дело, мавр может уходит? – поинтересовался Иван колючим голосом. Перед глазами стояло письмо… Он вылез из-под одеяла и взялся за джинсы.

– Перестань, – сказала Майя. – Куда ты, на ночь глядя?

Но она до того погрузилась в свою неприятность, что вежливые слова были хуже всякой ругани.

– Такси поймаю! – строптиво отвечал Иван.

– Перестань! – вдруг приказала она. – Ну, клин клином, ну, мавр! Ты, что ли, лучше? Я по твоим святым чувствам удар нанесла?

За окном ударил в подоконник обыкновенный весенний дождь.

– Не мудри, – уже спокойнее сказала Майя. – Все к лучшему. Вот я, например, очень тебе благодарна. Это же победа, понимаешь? Он впервые в жизни был третьим лишним!…

Майя расхохоталась, и смеялась она гораздо дольше, чем следовало бы.

Иван подумал – действительно, не он же сейчас был третьим лишним, а тот, другой. Хотя и у него роль не из лучших. Да еще дождь начался.

– Давай-ка лучше ложись, – и он вернул джинсы на спинку стула. – Тебе завтра рано вставать.

– Я немного поработаю, – подумав, ответила Майя. – В дурном настроении мне лучше работается. А такого дурного у меня давно не бывало.

Она села к столу – и Иван заснул, не дождавшись, чтобы она по крайней мере обернулась к нему.

Утром Майи не было, а свежая картинка для детской книги лежала на столе. Принцесса в облачном платье с воланами и в зубчатой короне собирала разноцветные ромашки на лугу перед замком. Серые глаза принцессы грустно смотрели на букетик. У ее ног встала на задние лапки собачка с такими же глазами.

Майя тщательно выписала каждый завиток рыжих принцессиных кудрей, каждую травинку. Иван понял, что работала она чуть ли не до утра. Это он уважал – сам любил точность и тонкость в деталях.

И в цирке, где Гришины джигиты еще не освободили манеж, Иван, стоя у форганга в тренировочном трико и ежась от сквозняка, думал – что вот надо же, впервые в жизни встретил женщину, которая не боится работы, и с той ничего не вышло…

– Вот так-то, Хвостик, – сказал он мячу. – С бабой я завязываю, но хоть ты-то не подведи…

Очевидно, довольные его решением, мячи летали, как заведенные, радуя глаз и руку. Иван думал – первые куски будущего номера должны быть именно механическими, без азарта. А вот потом, когда за витражом начнет разгораться свет…

Очевидно, ему тоже работалось лучше в дурном настроении. Те несколько дней, что он не видел Майи, не звонил ей и даже не ходил на выставку, несомненно, пошли на пользу будущему номеру супер-экстра-класса «Жонглер и Мадонна».

Потом он встретил Майю в цирке – она входила в кабинет к главрежу, а он еле исхитрился не вылететь из-за угла приемной. Мавр сделал свое дело и ушел.

И наступил очередной вечер. Иван, вооруженный воздушными шарами с бутафорской ромашкой, маршевым шагом вышел на манеж в общей веренице артистов. В нужную минуту он раскинул руки в сторону, обратил лицо вверх и увидел, что в директорской ложе сидит Майя.

Она пришла посмотреть на него, так понял Иван, она делает первый шаг! Но – зачем? Ей нужна победа – вроде победы над первым мужем? Ей нужен мавр, которого даже не пытаются удержать? Чего она хочет? Клин клином, что ль, не до конца выбит?

Ах, ты пришла полюбоваться, как твой мавр выпендривается на манеже, думал Иван, ладно, ладно! Сейчас и мы кое-что устроим! Выпендримся!

– Хвостик, – сказал он мячу, уже стоя за кулисами перед выходом. – Хвостик, мы все сделаем о-кей! Понял?

Чужая музыка кончилась, началась своя. Иван сосчитал до четырех и побежал на манеж вдогонку за булавами.

Был в бархатной книге один трюк – просчитанный, продуманный, но еще ни разу не попробованный – поворот с семью мячами на триста шестьдесят градусов. На сто восемьдесят – это Иван освоил, на триста шестьдесят – даже не приступался.

Но он знал за собой одну странную вещь. Когда он начинал репетировать новый трюк, тот в самый первый раз удавался прилично, неприятности начинались уже потом. Значит, что – главное? Главное – повыше отправить мячи и не залететь вбок на стремительном повороте.

Майя, единственная в зале, уже знала – что это такое и как оно невероятно. Более того – знала, что Иван это запланировал на будущий год. Так получайте же, мадам!

Иван работал отчаянно. Булавы и кольца изумлялись, но слушались. Мячи – помогали! Они знали, что такое – дьявольский всплеск гордости. И Иван знал, что они не подведут.

Завалив трюк на представлении, артист обязан его повторять до удачи. Это – закон. Людей, преступивших его, Иван не уважал. И понимал, что гордость гордостью, а ударь в глаза какая-нибудь дурацкая лампочка под самым куполом – и прощай, поворот… Но было и другое – номер шел слишком удачно, нужен был удар по нервам, чтобы удача из привычки опять стала победой. Нужен был рывок…

Красное облако зависло, колеблясь, над головой. И сквозь него под самым куполом обозначилась женская фигура в длинных складках царственной мантии, с силуэтом младенца, в ниспадающих, безупречно круглых завитках прозрачно-золотых волос. Сквозь фигуру на Ивана шел сверху свет… точнее, шел сквозь ее несуществующее, будто вырезанное из картины или витража ножницами, лицо…

Облако метнулось вбок, фигура обозначилась яснее. Шевельнулись складки – как будто она незримыми в рукавах мантии ладонями и еле заметным жестом опять собрала облако вместе. Ивану почудилось, что там оно и останется. Он испугался – что же тогда делать без мячей посреди манежа? Но блики на складках уже опять были дежурными лампочками под куполом… но мячи уже возвращались в цепкие руки…

– Ни фига себе! – весело прошептал кто-то из униформы.

Зрители, дождавшись конца комбинации, зааплодировали. Да хоть он волчком завертись – аплодисменты были бы все теми же. Впрочем, победа оставалась победой. И куда более яркой, чем ночной рисунок Майи. Принцессы, замки – это ремесло… Не изобразила же она вторую Мадонну! Жаль только, что и эту победу придется праздновать в одиночестве. Как привык…

Злость и ярость понемногу таяли, уходили. Иван и сам уже не понимал, зачем рисковал, что за дурь нашла?

– Спасибо, ребята, – сказал он мячам.

– Чего уж там, – за всех ответил Хвостик.

Иван, стянув влажный костюм, встал посреди гримерки в жонглерскую стойку – локти к бокам, глаза к потолку. Было в этой стойке что-то молитвенное… ну да! Как перед Мадонной… Почудилось же наконец ее суровое лицо! Начало будущего номера – просто эта стойка. А мячи могут упасть в руки откуда-то сверху…

Майя постучала в дверь, когда Иван развешивал костюм на перекладине.

– Здравствуй, – сказала она, – поздравляю! Ну, ты – герой!

– Стараемся, – ворчливо ответил уже остывший Иван и отвернулся, доставая из угла халат.

Майя присела к столику и, прищурившись, смотрела на него. Иван почувствовал этот взгляд и понял – его притянули плечи, исполосованные шрамами. Он поскорее накинул халат.

– Ну, как жизнь? – нерешительно спросила Майя.

– Нормально, – буркнул Иван.

Как будто и говорить больше было не о чем, а она не уходила.

– Мне нужно сходить в душ, – объявил Иван. Это означало – выйди из гримерки, чтобы я мог запереть дверь.

– Иди, я подожду, – кротко откликнулась Майя.

Вполне могла просто соскучиться, думал Иван, а может, мавр еще не полностью сделал свое дело. Вода была в меру горячая, настроение выравнивалось. Ну да, она пришла просить о близости – очевидно, ей все еще очень скверно. А он может дать ей близость или не дать. Если не даст – она еще пару дней помучается и найдет кого другого.

А он так и останется этим вечером один. И отпразднует победу в обществе Мэгги. Ну что же… Главное – ни слова больше о Мадонне! Есть вещи, о которых ни с кем почему-то нельзя говорить… Стало быть, и не будем о них говорить.

– Расскажи, как это было, – потребовала Майя, когда они уже легли. И погладила пальцем шрам на виске.

Иван задумался – не объяснять же, что ее появление в ложе его вдруг настолько взбесило! Но она единственная хотела знать, как родился его дикий поворот «семь на триста шестьдесят». И хотя бы поэтому заслуживала ответа.

– Я пробовал поворот на репетиции, – честно соврал Иван. – И он пошел лучше, чем семь на сто восемьдесят, ты не поверишь. Его нельзя было слишком долго репетировать – я бы с ним соскучился.

– Да нет, ты про тигра…

– Это была тигрица, – помолчав, возразил обиженный Иван. Наконец-то Майе рассказали эту дурацкую историю. – С тигром я бы не сладил.

– Почему?

– Тигр тяжелее. В тигрице кило полтораста, а в тигре побольше двухсот будет.

– Расскажи… – тихо попросила Майя.

– Ты же все знаешь… – проворчал Иван. Какой, ко всем чертям, тигр, сегодня он сделал кое-что почище и куда более рискованное…

– Ну, расскажи…

– Ты смотрела программу с самого начала? – подумав, спросил Иван. – Там такая девочка, Леночка, работала кор-де-парель. Она здешняя, из самодеятельности выросла, потом буфетчицей работала, только бы при цирке, это у нее вообще первые выступления на профессиональном манеже. Ну, а Николаев спьяну полез во время первого отделения в клетку к Виоле, что-то он с ней утром недорепетировал. Начал там арапником, не то палкой разбираться, козел… Она махнула через его плечо, вот так. Пока он тюхался, она – с концами! И ищи ее по закоулкам! Он, скотина, не закричал, втихаря стал своих служащих из аттракциона звать – думал, без шума обойдется, сами найдут Виолу и повяжут. Это мне уже потом рассказали.