Текст книги "Диармайд. Зимняя сказка"

Глава десятая
Битва Изоры

Но прежде, чем Дара услышала зов Изоры, сама Изора услышала зов Саны.

Она вела приятнейшую в мире беседу с собратьями по ремеслу, ей было чем похвастаться, и она охотно слушала чужое хвастовство.

С целителями такое случалось нередко…

Те из них, для кого целительство было единственным источником денег, волей-неволей были вынуждены рассказывать о себе много, и лишь хорошее, чтобы люди шли к ним постоянным потоком. Наступал миг, когда целитель, даже очень хороший, начинал браться лишь за те случаи, когда удача была неминуема. Он больше не допускал в свой мир сомнения и риска. Братство первого посвящения во многом держалось именно на этом – Курсы выпускали тех, кто занимался ремеслом, большинству дорога ко второму посвящению была закрыта навеки, и эти люди раз и навсегда поставили крест на горькой правде. Они знали и про себя, и про других, что достижения добыты не в бою, не в поиске, но никто и никогда не сказал об этом вслух. Никто также, сосчитав пациентов, получивших исцеление, не вел учета другим – работать с которыми он отказался.

Изора вела себя точно так же. Более того – задумав свой семейный салон, она сделала упор на гаданиях и на довольно безобидном вмешательстве в физиологию, вроде легкого омоложения и удаления бородавок. Компьютерный поиск женихов и вовсе почти никакой магии не требовал – только определить по снимку, не двадцатилетней ли он давности, да по тексту – не слишком ли кандидат заврался.

Она как раз советовалась о возможности компьютерного приворота по технологии «полуночного оклика», когда услышала тревожный, сбивчивый, прерывистый зов Саны.

И сразу поняла, что случилось невозможное: на празднике, где каждый радуется в меру своих возможностей, подруга попала в беду.

Сказав «я на минутку», Изора поднялась и пошла, и пошла по холлу, водя носом по сторонам, как будто разыскивая Сану нюхом. Тревога опускалась сверху.

И вдруг она стала угасать. Изора остановилась в нерешительности. Очень может быть, что Сана опять связалась с мужчиной, который ей совершенно не нужен, и разумом понимала нелепость очередной авантюры, разумом звала на помощь, но неуправляемое тело оказалось сильнее. И вот она уже наверняка принимает этого неизвестного мужчину – так стоит ли ей мешать?

И опять раздался зов. Нет, подружка точно попала в беду…

– Ах ты моя роскошноплодная рябина! – услышала Изора и ощутила на бедрах две крепкие руки. Она развернулась, стряхнув их, и увидела Кано, и ощутила запах дорогого коньяка.

Рыжий целитель словно нарочно пренебрегал запретом на спиртное, и удивительно было, кок после восьми ежегодных праздничных загулов в нем еще держится сила.

– Где же твоя крестненькая? – спросил Кано. – Под гейс бедняжка попала?

– Уже успел! – недовольно сказала Изора, и ей в голову пришла та же мысль, что Сане, – уж пусть бы лучше крестная кувыркалась с этим рыжим гигантом, чем маялась без любви и без силы.

Порядком набравшийся Кано взял ее за плечи.

– Настал ли час, когда мы можем соединиться?

Прозвучали древние слова брачного ритуала, того ритуала, что соединяет на ночь, или на три, до тех пор, пока двое не поймут, чего им друг от друга надо, а потом уже совершится другой.

– У нас не было уговора.

– Пусть это будет без уговора.

Изора помотала головой – ей было не до шалостей, даже с целителем второго посвящения, в иное время – ценной и желанной добычей. Вывернувшись, она поспешила наверх, успев еще удивиться тому, как четко Кано соблюдает старый ритуал, в любом состоянии помня правильные вопросы и ответы.

Наверху она уже не слышала зова – но воспоминание о нем помогло ей найти дверь. Дверь оказалась заперта – в номере были люди, однако на стук не отозвались. Что-то там творилось странное…

Изора не умела размыкать замки – то есть, как-то у нее по наитию однажды получилось, но повторить удачу не удалось. Она постояла в коридоре, сосредоточилась, наложила руки – и потерпела крах. Но в момент краха она поняла – дверь не заперта на ключ, а просто кто-то ее изнутри заклял, и преграда на самом деле – мнимая. Если собраться с силами – можно ее пробить!

Как всегда в таких случаях, она вспомнила не науку, которую преподавали на Курсах, а емкие сибирские заговоры. Накинув на себя простой оберег («… как не взять молока от утки, не собрать со ржи яблок, не свить из воды веревку, не сбить из говна масла, так ни кровному, ни чужому, ни старому, ни молодому, ни в сединах, ни в плешинах, ни с зубами, ни без зубов слова моего не перебить, не отсушить, не отлить, веником не отмести, кочергой не отгрести…»), Изора взялась ломать этот ментальный замок всеми возможными и невозможными способами, приспосабливая к делу то, что хоть каким-то боком годилось.

Она была целительницей и гадала многими способами, к ней шли за исцелением и за будущим, не более того. Никто не брал ее с собой на дурное дело – и воровских заговоров и заклятий она попросту не знала, а если встречала – проскакивала мимо, не обременяя себя лишними сведениями.

Толку выходило мало – дверь не поддавалась. Но время от времени Сана безмолвно звала ее. Странным казалось это Изоре – если насилие, то у кого из СВОИХ хватило дури? Чужих же в эту ночь не было – за то и заплатили хозяевам пансионата, чтобы ни одной посторонней души не то что в здании – на территории не болталось.

– Ключ потерялся, замок не открывался, – вспоминала она слова любовной присушки, и тут же всплывали другие – когда тупой стороной ножа отделывают боль в пояснице. – Беру, беру, рублю, рублю, разрубаю, разрубаю! Крестненькая, родненькая, да где же ты?! Дара, Дара, крестненькая!…

Это был вопль отчаяния – и ответный вопль пришел из-за двери. Сане было очень плохо – как бывает плохо обычно хорошему человеку, который невольно сотворил зло тем, кого любит…

Изора подумала – а не побежать ли вниз, не позвать ли подругу Дары – Брессу, ее крестную – Эмер, того же Кано, наконец? Не поднять ли переполох?

Звать их так, как она привыкла перекликаться иногда с Саной и Дарой, Изора не умела. Связь между этими тремя женщинами уже устоялась, а как дозваться других – Изора понятия не имела. И к тому же – за дверью с Саной был кто-то из СВОИХ. Позорить СВОЕГО, даже того, из-за кого так плохо Сане, она не могла – прежде следовало разобраться, что же там стряслось… И для чего на дверь накинуто заклятье?…

Тут Изору осенило – на что ж она растила волосы, если не может использовать их природную силу? Она стала торопливо выдергивать из высокой, тщательно сконструированной прически длинные заколки, бормоча:

– Будьте мои слова не пустые – матушка-церковь, купола золотые, иконы святые на силу и подмогу рабе Наталье! Аминь!

Затем сгребла волосы в обе пятерни и подбросила вверх:

– Коса расплетется, замок разомкнется!

Имя, которому здесь было не место, очевидно, где-то в высях небесных нашло отклик. Дверь, не дожидаясь обязательного для таких заговоров замка, медленно распахнулась.

Изора глазам не поверила – никто ей не говорил, что сила длинных волос может быть так велика. Она осторожно вошла.

Тот, кто сидел на ручке кресла, обернулся.

– Иди прочь, – негромко сказал он. – Ты заблудилась, вошла не в те двери. Ступай и забудь.

– Я вошла в нужные двери, – возразила Изора.

– Ступай, милая, – ласково ответил он. Но в ласке содержался приказ. И Изора задом наперед покинула номер. Дверь сама закрылась.

В коридоре она опомнилась.

Тот, кто полуодетый сидел на ручке кресла и обернулся, имел большую силу – но, выпроваживая незваную гостью, он не сообразил хоть что-то сделать с ее зрительной памятью.

Вот теперь Изора собралась с духом, сжала кулаки и восстановила перед глазами то, что увидела в номере.

Тот, на ручке кресла, чтобы выставить ее, отвлекся от дела – он склонился над лежавшим в кресле существом, скорее всего – женщиной, и трогал ее тело. Над Саной? Но где же тут насилие? Он мотнул головой, откидывая назад длинные светлые волосы, и сдвинул красивые темные брови, он показал свое недовольство – не более того, этот мужчина вовсе не был похож на обычного насильника, но и никого из СВОИХ Изора в нем не признала.

Почему же он готовил к любви женщину в кресле, если совсем рядом была разобранная постель?

Постель была кем-то занята?

Да, постель была кем-то занята. Среди белых простынь перед внутренним взором Изоры обозначилась неподвижная белая фигура.

Сана?

Мертвая?

Нет, смерть в том помещении отсутствовала, хотя тот, на ручке кресла, освещенный лишь неровно горящей свечкой, и смахивал на Анку, предвестника смерти, который является в облике высокого мужчины, везущего погребальную повозку, с длинными белыми волосами…

Беловолосый!

Теперь Изора узнала его – она вспомнила картинку в шаре, вызванную Саной.

Кое-что стало проясняться – Сана сцепилась со злейшим врагом Дары, вот почему – зов на помощь! Что же между ними произошло?

И вдруг Изора поняла – он разбудил в Сане ту волну, с которой она самостоятельно еще не умела управляться, тот сгусток энергии, который заставлял ее искать разрядки с кем попало.

Сейчас же она лежала обессиленная, возможно, даже без сознания… Что-то нужно было предпринять…

Войти она не могла – как будто «иди прочь» было гейсом.

А что же она могла?

– Сан-на, Сан-на… – тихонько позвала Изора. – Ты слышишь меня? Вставай, Сан-на, Сан-на… Спокойно, Сан-на, Сан-на, поднимай волну выше, выше, выше!

Сейчас Изора явственно видела эту волну, от природы – прозрачную, но способную приобретать цвет в зависимости от того, как она проходит сквозь тело.

Волна сперва окрасилась пронзительно-алым, потом меж бедер Саны образовалось оранжевое завихрение, и Изора явственно услышала стон подруги.

– Выше, выше, выше! – закричала она, схватила себя обеими руками за низ живота и крепко вжала в себя обе ладони, одну поверх другой. – Еще выше, Сан-на, еще выше!

В ней тоже зародилось нечто, отдаленно смахивающее на мучительные сгустки энергии ее подруги, и Изора гнала это вверх, зная, что по закону связи то же самое должно произойти и с Саной.

Завихрение выбросило вверх желтые язычки. И тут же Изора ощутила на своих бедрах руки Кано. Она резко повернулась – никакого Кано в коридоре не было, и все же он прижимался к ней сзади тяжелым обнаженным телом, она чувствовала желание этого тела и сама желала близости не менее сильно.

Невольно шагнув вперед, она прижалась грудью и ладонями к стене – как если бы лежала на полу под рыжеволосым и яростным гигантом. Она ощущала его тяжесть и мощные движения, ощущала именно так и там, где следовало!

Наваждение было совершенно реальным – но стон Саны прорвался сквозь шум собственной крови в ушах.

– Выше, выше, еще выше! – твердила Изора, уже не зная, кому приказывает, подруге или себе.

И откачнулась от стены.

В глазах клубилось зеленое пламя, завивалось, кружилось колесом и втягивалось в голубую воронку. Потом оказалось, что воронка лишь померещилась – просто пламя таким образом меняло цвет. И бесконечная синева родилась, и Изора наконец-то поняла, куда она помогала подруге гнать сгусток энергии.

Там, за дверью, то же самое произошло и с Саной. Раздался крик – уже не беззвучный, а самый что ни на есть настоящий!

Изора схватилась за дверную ручку, рванула, влетела в номер и увидела, как полуголая Сана оттаскивает беловолосого от той, что все еще полулежала в кресле.

– Сюда, ко мне! – крикнула Сана.

Уж не Дару ли она вызволяет, успела подумать Изора, и тут же Сана, отброшенная тонкой, но сильной рукой, полетела на постель, а та, что в кресле, вскочила на ноги и, тряся перед собой маленькими кулачками, кинулась бить целительницу.

– Сашка! – воскликнула Изора.

– Мама?!.

Беловолосый перехватил девушку и прижал к себе.

– Сашка! Ты как сюда попала?!

Сашка не ответила, а только обняла беловолосого за шею и уткнулась лицом в грудь, предоставив ему разбираться и с матерью, и с материнской подругой. Сейчас на ней уже не было кудрявого рыжего парика, он валялся на полу, и беловолосый наступил на него ногой.

– Забирай ее скорее! – маленькая и злая, как разъяренный демон, Сана бросилась на беловолосого.

– Сашка! Иди сюда немедленно! – приказала Изора и от бессилия топнула. Она видела, что дочь, ее девочка, вчерашнее дитя, стала другой – впустила в свою жизнь не одноклассника, и даже не соседа-студента, а опасного мужчину, и что счастлива, и что наслаждается его властью над собой!

Тот, кто испортил жизнь Дары, посягал теперь на другую обладательницу силы – тоже юную, тоже пылкую и готовую на любую глупость.

Сана же странным образом проскочила мимо беловолосого, повисла на оконной шторе, рвала ее, кусала и при этом рычала.

Изора так и не увидела жеста, не услышала слова, которыми беловолосый отвел ее подруге глаза.

– Саша!

– Никуда я не пойду! Я тут останусь! – ответила строптивая дочь, явно чувствуя себя под защитой беловолосого.

– Изорка, забирай ее, тащи ее отсюда! – заголосила Сана, продолжая терзать оконную штору.

– Нигде ты не останешься! Я еще разберусь, как ты вообще тут оказалась! – грозно пообещала Изора.

– Вот с этого и начни, – посоветовал беловолосый. – Узнай, кто помог твоей дочери приехать сюда. Кто дал ей адрес, кто рассказал ей про обряд… Так, милая? Кто дал ей денег на это платье и эти волосы…

Он кончиком остроносого сапога пошевелил кудрявый парик.

– Сашка! Ты где деньги взяла?!

О домашнем воровстве не могло быть и речи – до такого бы Сашка не унизилась.

– Не так спрашиваешь, – усмехнулся беловолосый. – Она НИГДЕ не брала, а ей ДАЛИ. По-моему, даже уговаривали взять.

– Сашка!

– Твою дочку использовали, как живца в ловушке, – безжалостно продолжал беловолосый. – Это было придумано, чтобы заманить меня и вызвать в нашей компании возмущение против меня. А твоя девочка оказалась в этой не слишком тонкой игре разменной фигурой.

– Да нет же! Нет! – закричала, опомнившись, Сана. – Все совсем не так!

– Это ты дала ей деньги? – спросила Изора. – Ты что, с ума сошла?

– Я хотела, чтобы он снял или исказил Дарин гейс! – ответила подруга, наконец выпустив из рук оконную штору. – Он наложил – он пускай и снимает! А как я еще могла?!.

– И ты ему моего ребенка подложила?! Чтобы раскололся?!.

– Вот, вот! – удовлетворенно заметил беловолосый. – Сделала для этого все возможное. Но я еще не сошел с ума, я только приласкал девочку. Глупая затея, да и исполнена по-дурацки…

Говоря это, он совсем по-отечески гладил Сашкины плечи.

– Санка! Ты что – совсем рехнулась?

Очевидно, тут Сане следовало бы закричать «да, да!» и со всем возможным раскаянием кинуться обнимать Изору, приговаривая: «Изорка, прости дуру, черт попутал!» Изора, простая душа, и простила бы…

Но Сана замотала головой.

Она стояла перед подругой – маленькая, полуголая, разъяренная, и единственное, что она могла произнести, было:

– Но он же должен снять этот проклятый гейс!

– Ах ты сучонка драная! – совсем уж по-простому ответила Изора. – Гейс тебе! За какой-то гейс мою дочь под кого попало подкладываешь?! Да чтоб у тебя самой дочь родилась, да чтоб ты ее до восемнадцати лет довела, да чтоб ее у тебя такая же сволочь, как ты, забрала под…

– Замолчи! – вскрикнула Сана. – Замолчи немедленно!

– …под мужиков подкладывать, да чтоб ты свою дочь по всем помойкам искала!…

– Изорка!…

– Слова моего не перебить!

Беловолосый рассмеялся.

– Ну, тихо, тихо, – сказал он Изоре, она и заткнулась. – Идите отсюда обе, разбирайтесь где-нибудь в другом месте…

Тут по коридору пронеслись шаги. Очевидно, они были беловолосому знакомы – он с тревогой глянул в сторону, откуда их следовало ждать.

И в номер ворвалась Дара.

Она сразу увидела все и всех – расхристанную Сану, возмущенную Изору, Сашку в объятиях беловолосого.

– Так, Фердиад, – сказала она. – Гейс твой потерял силу. Сейчас я тут наведу порядок!

Взяв Сашку за руку, она вырвала девушку из внезапно ослабевших мужских объятий, и тут же дочку схватила Изора.

– Уводи ее, увози немедленно! – приказала Дара. – И ты выметайся! Платье-то не забудь!

Это уже относилось к Сане.

– Фердиад! – воскликнула, осознав грозящую разлуку, Сашка.

Но мать крепко держала ее, а Дара – та отмахнулась, бросив девочке «кыш, кыш!»

– Фердиад! Да что же ты?! – вопила Сашка, пока Изора и Сана вытаскивали ее в коридор.

– Я такси у ворот оставила! Хватайте его и выметайтесь отсюда! Все три! – приказала вслед Дара.

Фердиад не шелохнулся.

Дверь захлопнулась.

– Привет и гроздь рябины тебе, – невозмутимо сказал Фердиад.

– Вот мы и встретились, – ответила Дара, скидывая прямо на пол свой каракулевый полушубок. – Сейчас ты поклянешься зелеными холмами, будто знал, что я приду. Ты даже напомнишь мне про свой гейс, который рано или поздно должен был сработать и привести меня к тебе. Он сработал, Фердиад! Но я с ним справилась! Я пришла сюда потому, что услышала зов Изоры. Так что труды твои были напрасны.

– Значит, ты нашла любовь, и эта любовь воскресила твою силу? – уточнил Фердиад.

– Я тебе больше скажу – Изора своим воплем меня из постели вынула!

Дара сказала это с такой гордостью, что Фердиад усмехнулся.

– Значит, любишь?

– Да, люблю.

– И покинула любовную постель, чтобы гонять тут крестниц?

– Я за них отвечаю.

– Дара, что у меня в руке? – вдруг спросил он, выбрасывая вперед кулак.

– Ничего там у тебя нет.

– Подумай.

Дара внимательно посмотрела на этот кулак – и увидела лишь костяшки пальцев. Хотя второе зрение должно было сделать сейчас плоть Фердиада прозрачной.

Она заволновалась, но взяла себя в руки.

– Можешь не устраивать глупых проверок. Моя сила при мне.

– Жаль мне того, кто остался в той постели… – и Фердиад разжал руку. На ладони лежала зеленая пуговка – то ли от Сашкиного наряда, то ли от Саниного.

Дара отвернулась.

То, что произошло, было больше, чем просто крахом, – это было крахом в присутствии Фердиада.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – Тут дело не в моем мужском самолюбии. Только я могу вернуть тебе силу, потому что любить ты можешь только меня. Вот та любовь, которая тебе на роду написана. Ты из чистого упрямства задушила ее в себе. Давай воскресим – и все вернется…

– Давай, – немедленно согласилась Дара. – А потом ТЫ УЙДЕШЬ ПЕРВЫМ.

– Почему?

– Не хочешь же ты сказать, что и в тебе жива та любовь?

– Выходит, ты не хочешь вернуть себе силу? – удивился Фердиад. – Я знаю, как сделать, чтобы в тебе снова проснулась ТА любовь.

– Хочу. Очень хочу. Я бы даже купила ее у тебя ценой самой бурной ночи, какие только бывают… Но при чем тут любовь?!

– При том, что женщина всегда будет любить своего первого мужчину, – тихо и почти по-доброму ответил Фердиад.

– Ты знаешь, что не был первым.

– Я был первым – и ты сама это знаешь.

Она промолчала – поняла, что Фердиад имел в виду.

Но слишком долго молчать она не могла. Это было бы окончательным поражением.

– Пусть так, – сказала Дара. – Я любила тебя. Наверно, во мне еще живо зернышко той любви. Но я не могу… Даже ценой силы!

– Иди сюда, – позвал Фердиад. – Тогда ты слишком многому не знала цены, а теперь знаешь. Сделай два шага – и все образуется.

– Я? К тебе?

Решение было мгновенным и злым.

Дара сделала эти самые два шага, которыми Фердиад хотел погубить навеки ее гордость, и бросилась ему на шею. Возможно, он хотел подразнить губами ее губы, но она не позволила. Поцелуй был яростный и сногсшибательный, даже и не поцелуй – схватка не не жизнь, а на смерть.

Потом Дара уперлась руками в плечи Фердиаду и отстранилась настолько, чтобы видеть его лицо, прекрасное и в тот миг – вечно-юное.

– Хочешь? – обещающим голосом спросила она.

– Да!

И он действительно хотел этой близости, он ее хотел долго, он был готов сейчас просить и обещать невозможное, его губы сами, без участия разума, тянулись к ее губам, и его грудь больше не могла без ее груди.

– А не получишь!

Оттолкнув Фердиада и подхватив с пола черный полушубок, Дара выбежала из номера.

Глава одиннадцатая
Вовремя сказавшая «довольно»

Два дня спустя после Йула Дара приняла решение.

Из всех целителей и целительниц, имевших отношение к Курсам, была лишь одна, которая могла сказать что-то путное о том, как сохранить в своей душе любовь. Звали ее Эмер.

Сбежав с праздника и успев прыгнуть в такси, где ревела в три ручья Сашка и доругивались Изора с Саной, Дара велела им всем заткнуться и по дороге в город напряженно думала. Имя Эмер нарисовалось сразу. И та часть ее жизни, которая была известна Даре, тоже объявилась в памяти целым маленьким рассказом – примерно таким, какой услышала однажды Дара от человека, хорошо знавшего Эмер, с поправкой на словесные искажения.

Эта целительница пришла на Курсы в один из первых наборов. К тому времени она имела двух сыновей старше шести лет, и тех родила довольно поздно, так что ее взяли без затруднений и помогли раскрыть немалые способности. Сперва учиться ей было тяжеловато, потом дело пошло на лад, и при выпуске она уже считалась одной из лучших. Пройдя первое посвящение, она получила имя Эмер и какое-то время занималась целительством как ремеслом. Потом было у нее несколько необычных, тяжелых случаев, с которыми она успешно справилась, и лишь после того выяснилось, что на самом деле она хочет вернуться на Курсы, но уже преподавательницей.

Кто-то наверху замолвил за нее словечко, она вернулась. Вскоре ее мастерство стало таково, что зашла речь и о втором посвящении. Эмер была принята на равных в высшем слое Курсов, среди целителей третьего посвящения и тех, о ком знали очень мало, но догадывались, что они-то и определяют судьбу Курсов и их выпускников.

Все шло к тому, что Эмер получит третье посвящение и займет какой-то из руководящих постов, а может, будет призвана для тайных дел, для настоящих, а не театрализованных, как Йул в пансионате, обрядов. Ей тогда было около сорока пяти лет.

И вдруг она пропала.

Крестницы отыскали ее и спросили, что это значит, почему она не ведет группу новеньких, почему не зовет на помощь и сама не откликается на просьбы о помощи.

– Я сказала «довольно», – таков был ответ.

– Навсегда? – спросили ошарашенные крестницы.

– На ближайшие несколько лет, – ответила Эмер. – Я поняла, что меня больше нет – а есть мой разум и моя воля, как бы сами по себе, способные понимать болезнь и заглядывать в будущее. Я не хочу потерять себя.

Она повела крестниц в сад, где показала им цветы, деревья, грядки, большого пса, кошку с котятами, птичьи кормушки на ветвях.

– Вечером приедут из города дети, которых я буду кормить ужином. Старший скоро женится, и я хочу, чтобы они с женой жили здесь, хочу, чтобы в этом доме были маленькие.

– Не рано ли ты вздумала стать бабушкой и вязать внукам носки, крестненькая? – спросили ее.

– У меня есть друг, – ответила она. – Так что молодость кончится еще не скоро. Я долго смотрела на него свысока, пока не поняла, что еще немного – и я перестану быть женщиной. Он тоже скоро переедет сюда. Я буду любить своего мужчину, своих детей, свои цветы, своих животных и птиц и, может быть, я все-таки останусь женщиной. Но для этого мне придется на время бросить Курсы.

Крестницы (обе – сравнительно молодые, бездетные, незамужние, имеющие такую личную жизнь, какая их в общем-то устраивала) вернулись и объяснили решение Эмер на свой лад. Какие глупости они сочинили – неважно, важно, что Эмер, узнав про себя эти новости, не возражала. А лет пять спустя она действительно вернулась. И очень скоро заново завоевала утраченные позиции, причем, кажется, без избыточного напряжения сил. Правда, от третьего посвящения отказалась раз и навсегда.

Она стала другой, ее длинные волосы были прошиты откровенной сединой, и она не пыталась скрыть возраст, не пыталась гоняться за красотой молодости, а честно несла по жизни эту седину, заплетенную в косу и уложенную на затылке сползающим на шею узлом.

Одной из крестниц, кстати говоря, как раз и была Дара. Когда крестная вернулась, положенной им тесной связи и близости уже не получилось. Дара и сама получила второе посвящение.

А вот теперь она задумалась – Эмер была в том же положении, так же болезненно ощутила бегство любви из своей жизни, но она собралась с силами и удержала любовь, наверно, в последний миг. Правда, с тем другом, о котором рассказала крестницам, она не осталась, но появился иной мужчина – и тот уже, похоже, навсегда.

А на Курсах, когда новенькие спрашивали, что это за пожилая дама, им отвечали:

– Это Эмер, вовремя сказавшая «довольно».

Вот к ней-то и собралась Дара.

Она приехала в город, где была несколько раз и потому неплохо ориентировалась. Она взяла такси и по лесной дороге, совершенно сказочной (заснеженные елки по обе стороны белого пути!) приехала в поселок, нашла улицу и дом.

Дом этот стоял на немалом участке, и задняя калитка наверняка имела выход к лесу. Он производил впечатление очень благополучного дома. Дара просунула руку, открыла щеколду калитки и была облаяна большим черным псом. К ней тут же поспешил пожилой мужчина в простой куртке и с топором. Дара отвлекла его от заготовки дров для печки или камина.

– Хозяйка дома? – спросила она.

– Дома, а как ей доложить?

– Скажите – крестница приехала.

Мужчина достал из кармала сотовый телефон и, назвав Эмер Анечкой, сказал про крестницу и получил указания. Потом он довел Дару до крыльца и вернулся к дровам.

Крестная ждала в холле, закутанная в красивую ажурную шаль.

– Ну, входи, – сказала Эмер.

Дара вошла и остолбенела.

Эмер жила в просторном и красивом доме – но тут сверху гремела музыка, внизу завывала электродрель, посередке галдели дети, взвизгивая страшными голосами.

– Я к тебе с поклоном, – и Дара действительно поклонилась.

– Хорошо. Идем.

Эмер провела ее через совершенно разгромленную комнату (малыши от трех до семи лет, а сколько – не понять, поснимали с диванов и кресел большие поролоновые подушки и валики, перевернули стулья, построили дом, а теперь, очевидно, делили жилплощадь), вывела в коридор, оттуда – на витую лестницу, и поднялись они до третьего этажа, где вроде было чуть потише.

Кабинет Эмер явно числился неприкосновенной для детей и внуков территорией. Книг там, правда, было немного – зато стоял большой пленочный магнитофон, того качества, что до сих пор используются на хороших радиостудиях. Несколько полок занимали большие бобины с пленкой. Имелись и бутыли с настойками, и хрустальный шар в углу, и золотая дубовая ветка у стены – необходимая во многих ритуалах, как живая, с листьями и желудями.

– Садись, – Эмер указала на кресло. И сама тоже села.

На столике между креслами стоял огромный термос с кофе, у термоса – блюдо размером с банную шайку, полное всевозможного печенья. Все – как пятнадцать лет назад, подумала Дара, вот только кабинет был в другом доме и малыши еще не родились, но были другие дети, кажется, двое…

– Крестная, я, кажется, попала в беду, – сказала Дара. – Нужен совет.

– Я была твоей крестной при первом посвящении, – напомнила Эмер. – Теперь у тебя другая, более опытная и сильная. По правилам тебе следует идти к ней.

– Я знаю, что делаю.

– И я – ты нарушаешь правило.

– Тут такое дело, что не до правил. Я потому к тебе пришла, что ты – Эмер, вовремя сказавшая «довольно». Второй такой у нас нет. Я хочу узнать, как ты определила миг для этого «довольно», и почему я этот миг так бездарно проскочила!

– Хороший вопрос… – Эмер задумалась. – Мне повезло – у меня был повод. Мне предложили принять третье посвящение. Когда тебя очень резко ставят перед выбором, волей-неволей делаешь этот самый выбор, не слишком раздумывая. Я сперва сказала «довольно», а потом уже стала разбираться, хорошо оно или плохо. А что, тебе тоже предложили принять третье посвящение? И ты сперва согласилась, а потом пожалела?

Ну да, подумала Дара, скоро же Имболк! Праздник, когда природа очищается живительным ливнем от тягот зимы, а участники омывают руки, ноги и голову. Праздник, когда именем Бриг посвящают в целители, поэты и хранители тайных знаний. Ночь с первого на второе февраля – совсем уже близко…

– Нет, крестная, ничего мне не предлагали. И уже, наверно, никогда не предложат. Я попала под гейс и лишилась силы.

– Погоди… У тебя же были совсем несложные гейсы. Трудно разве не пить вина на рассвете и на закате?

– Ох, крестная… Уж лучше бы это были трудные гейсы! Тогда бы я хоть о них не забывала… Тебе случалось когда-нибудь забыть о гейсе?

– Не знаю, честное слово, не знаю. Наверно, да, ведь и помнить о них каждую минуту тоже невозможно.

– Я хочу задать тебе несколько вопросов, крестная.

– Задавай.

Дара помолчала. Эмер тем временем разлила по чашкам кофе.

– Почему мне дали такое имя, крестная?

– Чем ты недовольна? Это хорошее, сильное имя.

– Я только недавно подумала – за какие заслуги при первом посвящении дают древнее имя, определяющее судьбу? И откуда оно вообще взялось, крестная?

Пока Эмер в изумлении молчала, Дара взяла с подоконника лист бумаги и авторучку, написала несколько слов.

Первые два были – DRUI, DRUIDES.

Третье – DRUWIDES.

Четвертое, пятое и шестое – DERWIDES, DAURVIDES, DARVIDES.

– Так… – озадаченно сказала крестная.

– Женщина, которой дали это имя, обречена быть друидом, не так ли? Имя, связанное не только с дубом, Эмер! Как я раньше не догадалась сравнить ирландский, галльский и бретонский корни! Кому-то нужно было привязать меня к Курсам навеки. Это – Фердиад. Ему не нравилось мое прежее имя – но мало ли как он называл меня в домашней обстановке? Почему вы все согласились, чтобы я носила это имя?

Эмер отхлебнула кофе, проглотила, выбрала на блюде подходящее печенье. Дара усмехнулась – с орехами, как будто они могли сейчас дать крестной мудрости…

– Да, – произнесла наконец Эмер. – Это Фердиад. Но почему он так поступил – я не знаю, я его не спрашивала. Я просто выполнила его просьбу.

Тут Дару словно чья-то сильная ладонь по лбу звонко шлепнула.

Казалось бы, простые слова, «я выполнила его просьбу», информация о причине поступка – не более, но они были произнесены голосом внезапно холодным.

Она всегда соображала быстро. Пока не подействовал гейс – вообще молниеносно, но и теперь дала бы фору многим.

Раз – Дара беззвучно назвала себя дурой. Похожие имена, однако! Дурой нужно было быть, чтобы тогда, в молодости, не придать значения странноватым отношениям между Эмер и Фердиадом. Когда шестнадцатилетняя девочка считает женщин старше тридцати старухами, умозрительно лишая их всех оптом интимной жизни, – это, может быть, и нормально. Однако Даре было больше двадцати, и ей целенаправленно тренировали интуицию. Ничего магического в этих тренировках, кстати, и не было – просто возведенная в степень наблюдательность и способность мозга складывать из микроскопических деталей ясную картину независимо от сознательных умственных усилий хозяйки этого мозга, не более. Деталей же было много – и…