Текст книги "Троянский кот"

Якорь спасения

Говорят, он до сих пор шастает по кабачкам-погребкам, где наливают пиво в большие глиняные и стеклянные кружки, где выставляют деревянные блюда с горячими колбасками и серым ноздреватым хлебом, где моряки пьют и зверскими голосами поют про то, чего на свете не бывает, а хозяин вздыхает и косится на новомодные большие часы, привезенные из Гамбурга. Он заглядывает, обводит взглядом длинное узкое помещение под сводами из розоватого старинного кирпича, вздыхает и бормочет себе под нос что-то вроде:

– Эх, опять не туда забрел… Будь он неладен!.. Но я его все-таки найду… Слышишь, Стелла Марис, я его найду!..

Лет этому человеку на вид – под шестьдесят, закутан в плащ, видны одни тяжелые и грубые сапоги с квадратными носами и невозможного размера, борода седая, торчком, лысина – в венчике жестких седых волос, нос – как у порядочного пьяницы, большой и лиловый. Иногда край плаща отлетает – тогда видно, что правая рука сжата в кулак. А узнать его можно по глазам. Такой тоски во взгляде, пожалуй, у живого человека и не увидишь.

Ну да, он не совсем живой. Он между нашим миром и тем, другим, болтается – такое бывает. Оттуда он может прийти только в темноте, когда зажигают фонари. Пока горят фонари – его время. Он может бродить по улицам, спускаться в погребки, заглядывать в окна. А как пойдет фонарщик тушить огоньки – тут его время истекает. Ворча и ругаясь, он отступает, пятится, пока спиной не упрется в ту стенку, которая между нашим миром и тем, другим. Упрется – и стенка его пропускает, а тот, кто случайно увидел это диво, еще несколько секунд наблюдает черный-черный силуэт – пока стенка не срослась.

Это он ищет гладко выбритого господина в черном кафтане с оловянными пуговицами, в черной треуголке без галуна и плюмажа, с черной повязкой на левом глазу. Есть еще одна примета – на лице господина, на бледных щеках и на лбу, пятна, вроде очень больших оспин. Такими бывают еще следы от давно заживших нарывов.

Он не знает, что мрачная эта личность просто так не является – черного господина можно только подманить. Он приходит на запах жадности. Он даже не очень рассуждает, чья она и на что нацелена. Сперва появится, потом уж разбирается. А жадности в седобородом – ни на грош. Вот глупости – да, порядком. Из-за глупости своей он и мается, и бродит, легко спускаясь и поднимаясь по самым крутым винтовым лестницам, по которым и трезвый-то должен с большой осторожностью двигаться. А, думаете, почему владельцы кабачков-погребков такие лестницы ставят? Чтобы матрос во хмелю, собравшись уходить, посмотрел на узкие и высокие, веером торчащие ступеньки, хмыкнул и сказал:

– Не-ет, мне тут шею сворачивать неохота. Эй! Еще кружку портера!

Господин же с черной повязкой непременно где-то рядом, потому что жадностью в этом портовом городе так и разит! От всех амбаров, от всех контор, где купцы ведут свои огромные книги с приходом и расходом. От уличных менял, сидящих за раскладными столиками, и от каждой торговки рыбой вразнос.

Но, опять же, не всякая жадность ему годится. Если человек просто скупердяй – это одно, а вот когда он от жадности своей на смертоубийство готов – это совсем другое. Таких черный господин высматривает, выслеживает и охотно посещает. Только они должны сперва его позвать.

Вот почтенный купец, посылающий четыре больших корабля в ганзейские порты, герр Штейнфельд, однажды и позвал. Собственно, он сперва не имел такого намерения, он просто узнал днем, что его соперник, герр Вайскопф, привозящий из-за моря такие же товары, приобрел в Голландии большое надежное судно, не новое, но с прекрасной репутацией. Хорошо, что герр Штейнфельд узнал это уже после обеда, иначе быть бы у плотного пузатого купца несварению желудка.

До самой ночи он мучался, прикидывая и подсчитывая, какими убытками грозит ему эта новость. Он прекрасно знал, во что ему обходится одна бутылка мозельского вина и одна бутылка старого рейнского, в зависимости от того, везти их на «Святой Барбаре» или на «Добродетельной Грете», знал, по какой цене можно отдать эту самую бутылку в винные погреба магистрата, или мажордому герцога Курляндского, или даже купцам в Петербурге; он умножал и делил в голове с той же легкостью, с какой чирикает воробей на ветке, – это у него само собой получалось. И теперь бедный герр Штейнфельд проделывал все эти арифметические операции с воображаемой бутылкой герра Вайскопфа, которая прибудет вскоре на новом судне. Непременно она окажется, с одной стороны, дешевле, потому что судно большое и ящиков с бутылками в трюме поместится очень много. Значит, скупой магистрат возьмет для винных погребов товар у Вайскопфа. Но, с другой стороны, соперник должен поскорее окупить деньги, вложенные в судно, и, отдав первую партию товара по сниженной цене, чтобы перебить торговлю герру Штейнфельду, потом он начнет цену поднимать…

Пребывая в этих размышлениях, купец двигался и действовал без приложения умственных усилий. Он дошел до своего прекрасного дома на Господской улице, из окон которого видна была ратуша, не разбирая дороги, он сел за стол и съел свой ужин, не слыша голосов жены, детей и служанки, подававшей кушанье. Он был занят цифрами, и ни на что другое его ума уже не хватало.

– Что с тобой, мое сердце? – спросила наконец фрау Штейнфельд.

– Черт бы побрал этого Вайскопфа, – лаконично ответил супруг, и мысли его приобрели другое направление. Как было бы замечательно, если бы корабль соперника попал в осеннюю бурю и сгинул на дне морском! Но до осени далеко – и мало надежды, что с судном случится беда. А как было бы прекрасно, если бы герр Вайскопф лишился нового судна сейчас же, немедленно! Или даже не сейчас, а пусть бы это судно пропало вместе с грузом дорогих вин, фарфора, шелка и кружев! Герр Штейнфельд нарочно нагрузил корабль самыми ценными товарами, чтобы разорение соперника было неминуемым. И, соответственно, возвышение герра Штейнфельда – столь же неминуемым…

Если бы люди, спешившие в тот поздний час по Господской улице, могли уловить аромат жадности, они бы обошли купеческий дом за полмили. Запах этот весьма неприятен, беда лишь в том, что у нас из-за мыслей о собственных деньгах часто бывают заложены носы. Зато господин с черной повязкой на левом глазу уловил этот сомнительный аромат и радостно потер руки. Того-то он и дожидался.

Он явился в купеческом доме, когда все семейство спало, один лишь герр Штейнфельд, сидя в шлафроке у догорающего камина, мучался бессонницей из-за арифметических мыслей.

– Не угодно ли господину уделить несколько минут своему ничтожному слуге? – спросил, очень низко кланяясь, гость с черной повязкой.

Герр Штейнфельд повернулся и с неудовольствием уставился на гостя.

– Как вы попали сюда?

– Я всегда попадаю туда, где мне рады, – отвечал гость, глядя в лицо купцу снизу вверх, столь глубок был его поклон.

– Кто вы, сударь?

– Я гадальщик, предсказатель судьбы, и предсказания мои точнее ратушных часов. Господин может испытать меня.

– Кто вас ко мне направил?

– Я сам знаю, кому нужны мои услуги, герр Штейнфельд. И плату я беру соразмерную. Притом со мной расплачиваются лишь после того, как предсказание сбылось.

– Не обманывают?

– Такого случая еще не было. Впрочем, плата невелика, да и можно ли назвать ее платой? Некоторые считают даже, что я, согласившись принять эту плату, оказал им немалую услугу.

Герр Штейнфельд пожал плечами.

– Вы извольте говорить загадками, любезный гость, – молвил он.

– Еще раз скажу – испытайте меня. Господин ничем не рискует.

– Ну, пусть будет так.

Гость оживился, мигом оказался в другом углу гостиной, круглый карточный столик едва ли не по воздуху перепорхнул к камину, свечи в серебряных подсвечниках зажглись, хотя купец не понял, как это произошло.

– Господин позволит мне присесть? – и тут же обитый красной кожей табурет оказался у столика, гость же опустился на самый край с изяществом человека светского, раскинув полы черного кафтана.

Карточная колода появилась в его руке, замелькали картинки, полетели на инкрустированный дорогим деревом натюрморт – заморские пташки и цветы. Длинными пальцами гость перемещал карты, одни переворачивал, другие откидывал, и, наконец, заговорил прерывающимся голосом, как если бы пытался разглядеть вдалеке образы грядущих событий:

– Ночь… беспросветная ночь… ветер гонит черные тучи… море гудит и ревет… корабль борется с пучиной… вот лопнул кливер, корабль стремительно разворачивает носом к ветру… Подкатившая волна подхватывает корму, и рулевому уже не удержать судно от губительного крена…

Голос гадальщика был настолько зловещим, что герр Штейнфельд содрогнулся. Он слушал – и картина бедствия вставала перед ним так ярко, как будто он отворил окно, выходящее на море.

– Люди на палубе суматошно хватаются за леера и снасти, чтобы не быть смытыми за борт, – продолжал гадальщик. – Но вот судно развернуло носом к ветру и фок лег на мачту, хода нет – судно неуправляемо! Удар волны – и рвется брас, рей разворачивает и стряхивает людей, посланных на мачту, на уборку фока…

В ушах купца возникло все это – и вой ветра, и крики людей, он даже узнал знакомые голоса – или ему показалось? Наваждение возникло – и тут же пропало.

– От удара реем рвутся бакштаги и ванты, и уже ничто не удерживает мачту… Мачта с диким треском начинает ломаться и падать на палубу увлекая за собой такелаж, людей, рангоут. Отломавшаяся стеньга вместе с салингом разбивает штурвал – это начало агонии, никто не выйдет живым! Этот корабль никогда не вернется в гавань… Все, карты больше ничего о нем не скажут, – завершил гость и, собрав колоду спрятал ее в карман.

– Что это за судно? – взволнованно спросил герр Штейнфельд.

– Названия мне карты не сообщили. Но господин может быть уверен, что это судно приобретено в Голландии и шло с грузом дорогих вин и добротного английского сукна, – отвечал гость. – Не пройдет и шести недель, как предсказание мое сбудется, но знаете ли, та сила, которая заведует предсказаниями, весьма хитра… господин ведь не откажется заплатить мне тем, что и без моей просьбы должно покинуть его дом, да еще к его великой радости?

– Как только предсказание ваше сбудется, приходите за платой, – сказал купец, стараясь не показывать своей безумной радости, – и я буду щедр с вами – разумеется, в разумных пределах.

Он уже отдался арифметическим размышлениям – если корабль соперника Вайскопфа погибнет, то как это повлияет на цены и что следует сделать, чтобы воспользоваться прыжком цен.

– Спокойной ночи, герр Штейнфельд, – сказал, кланяясь, гость.

Хлопнула дверь.

Купец, выведя в голове цифры, приятные его сердцу, немного успокоился и долго смотрел на деревянные цветы и пташек. Дерево многоценных и неизвестных ему пород было розовым и зеленоватым, взгляд купца – уже полусонным, и удивительно ли, что очертания смазались, поплыли, и на поверхности столика заплескалась морская вода? Купец смотрел сквозь нее, как будто стоял на песчаной отмели, и вдруг увидел скользящих над самым дном крошечных рыбок…

Господин с черной повязкой меж тем оказался на другом конце города, у дверей кабачка.

Внизу был такой шум, что хоть уши затыкай, – это матросы в последний раз пировали на берегу перед долгим плаваньем. Наутро из порта выходили два судна – «Габриэль Шторм» и «Прекрасная Эльза». Новый хозяин «Габриэля», герр Вайскопф, не пожалел денег на пирушку, чтобы плаванье было удачным.

Погребок был длинным, поделенным на отсеки, в каждом отсеке стоял стол, за каждым столом помещалось до дюжины человек. Наверху, под самым потолком, были узкие окна с цветными стеклами, выходившие на улицу. Господин с черной повязкой нагнулся к одному – и от его пристального взгляда стекло сделалось прозрачным.

Внизу шел обычный для пирушки мужской спор – одни собрались уходить, другие их удерживали.

Уйти решили капитан «Габриэля Шторма» и его молодой помощник, носивший, по странному совпадению имя Габриэль. Капитан был уже немолод, пил мало, да и не хотел мешать беззаботному веселью команды. Все знали, что в море он будет строг, и того, кто позволит себе лишнее, ждет суровая порка. Но на берегу, да еще в последнюю ночь, он был добр и потратил на пирушку почти все деньги, данные добрым герром Вайскопфом.

Помощник, Габриэль, решил хотя бы три-четыре часа поспать, чтобы утром, при отплытии, быть бодрым и командовать звонким голосом. Он знал, что девушки придут провожать корабли, и хотел, чтобы нареченная видела, какой он лихой моряк.

– Ступайте, ступайте, – сказал им вслед господин с черной повязкой. – Не вы мне нужны…

И капитан с помощником ушли по узкой улочке, скрылись за углом. Немного погодя вышли трое матросов, люди семейные, не желавшие из-за лишней чарки вина ссориться с женами.

Некоторое время спустя господин с черной повязкой бесшумно спустился вниз. Он увидел то, что и желал увидеть, – шесть человек команды спали за столом, а один, старый боцман Франс, сидел перед пустой кружкой, вздыхал и бормотал:

– А ведь как все хорошо начиналось… Всего лишь двух талеров не хватило, всего двух талеров… Ну, что это за нелепое состояние – выпить меньше, чем требует душа?..

Душа у боцмана Франса требовала обычно куда больше, чем позволял кошелек. Если же каким-то чудом деньги на выпивку находились, то совершенно счастливый боцман попадал в очередную историю и становился героем всего порта. Правда, сам он обычно подробностей не помнил, но находилось множество свидетелей, умеющих и желающих рассказать ему, что именно он натворил и какие последствия это возымело.

Однажды возвращаясь на корабль в том блаженном состоянии, которое достигается только большим количеством хороших горячительных напитков, наш боцман почти благополучно добрался до порта и судна, при этом ничего себе не повредив и никому ничего не попортив. И тут он совершил открытие – на корабль вело два трапа! Немного подивившись этому событию и не желая обременять себя муками выбора, Франс закричал:

– Эй, на борту! Какой ублюдок гнилой креветки и чесоточной каракатицы, семь чертей ему поперек тощего брюха, додумался спустить два трапа?! Я доберусь до него и заставлю вылизать оба трапа его поганым языком, пока они не засверкают, как бру… брю… бреле… лянты!..

Как на грех, услышав эти хриплые вопли, на палубу вышел капитан и жестом запретил матросам отвечать боцману. Поорав еще немного, Франс смело двинулся вперед и проскочил мимо трапа, который, конечно же, был один и двоился он только в глазах нашего не в меру выпившего героя. Тогда лишь капитан подал знак – и на корабле привычно сыграли – «Человек за бортом!»

Другой раз, пребывая утром в состоянии душевного томления, Франс наблюдал за подходящим к борту баркасом. Рябь на воде сыграла дурную шутку – мир в глазах боцмана поплыл, баркас показался неподвижным, и Франс начал громко отдавать команды рулевому своего судна, как если бы ему предстоял маневр по сближению. Рулевого на месте не случилось, но рядом нечаянно оказался молодой матрос. Матрос с перепугу не стал объяснять боцману его ошибку и, взявшись за штурвал, послушно выполнил все команды. Франс, видя его усердие, расщедрился на похвалу. И все бы ничего, если бы не матросы, с большим любопытством наблюдавшие за этой милой картинкой, – судно-то стояло на якоре и никуда не двигалось! Команда еще две недели корчилась от смеха, вспоминая эту швартовку.

Казалось бы, человека, столь прославленного, надо гнать с судна пинками. Но боцмана Франса любили – он знал свое ремесло и в плавании очень заботился о команде, хотя и гонял молодых матросов нещадно. Не было еще случая, чтобы на корабле, где боцманом служил Франс, выдавали червивые сухари или тухлую солонину. Кок, посмевший так угостить команду, был бы избит боцманским кулаком до полного просветления души.

– Всего два талера? – спросил господин с черной повязкой, присаживаясь на край скамьи. – Я дам их тебе, Франс.

– В долг? – спросил старый боцман. – Тогда тебе, добрая душа, придется ждать, пока я вернусь из плаванья, а это нескоро.

Собеседник поморщился.

– Если ты боишься брать в долг, то можешь мне кое-что продать за эти два талера, – сказал он.

– Я не купец и товара не имею.

– А продай мне свой козий рог.

– На что он тебе? – искренне удивился боцман. В полый козий рог обычно прятали иголки, большие – для починки парусов, и маленькие – для починки одежды, суровые нитки, запасные пуговицы, а затыкали его деревянной пробкой.

– Я путешественник, а в странствиях такая вещица весьма полезна. Так продаешь?

Франс подумал, что иголки у него имеются где-то в сундучке, а два талера на дороге не валяются.

– По рукам! – сказал он. – Эй, парень, еще две бутылки вина и нарежь мне жирной колбасы на закуску!

Две монеты прокатились по столу прямо к волосатому кулаку боцмана.

– А ты, сударь, гляжу, человек порядочный! – и боцман, достав из глубокого кармана козий рог, отправил его щелчком прямо к руке покупателя.

– А ты славный товарищ, Франс, и пить с тобой приятно! – сказал на это господин с черной повязкой. – Но хватит ли нам этих двух бутылок?

– Двух бутылок не хватит, – сразу же ответил Франс, – но больше мне продать нечего, разве что свою бессмертную душу.

И расхохотался – да так, что огоньки свеч заплясали.

– Твоя душа мне пока что не нужна. А вот что – продай-ка ты мне одну вещицу из судового имущества.

– Не имею такого права.

– Никто не узнает!

– Все равно – не имею!

– Мне нравится твоя порядочность, боцман Франс. Жаль, что она мешает тебе напиться в эту прощальную ночь, как полагается, жаль, очень жаль…

Франс сдвинул густые брови, всем видом показывая, как тяжко дается ему размышление о судовом имуществе. Меж тем новоявленный собутыльник сделал знак – и ему одному принесли и даже откупорили четыре бутылки. Вид их был соблазнителен до невозможности.

– А что бы ты хотел купить, сударь? – спросил наконец Франс.

– Да так, приглянулась мне крошечная вещица. Если ты ее продашь – никто и не заметит.

– Блок? Нагеля? – стал спрашивать боцман. – Клинья? Коуши? Мочки? Мушкель?

– Нет, не нагеля и не мушкель. А продай-ка ты мне якорь. За пять талеров.

– Якорь? – переспросил Франс. – Ничего себе вещица!

И захохотал.

– Послушай, Франс, ты славишься на все Балтийское, да и на все Северное море своими добродетелями и своими похождениями, – сказал, дождавшись последних боцманских всхлипов, господин с черной повязкой. – Скажи на милость, есть ли другой моряк, ухитрившийся пропить якорь? Второго такого героя ни на одном судне ты не сыщешь! Слух о том, как славно пьет боцман Франс Швиммер в прощальную ночь, дойдет до самой Америки!

– Послушай, добрая душа, на кой черт тебе якорь? – спросил Франс, уже соблазненный своей будущей славой. – Ты же, сударь, человек сухопутный.

– Ты ничего не понял, Франс! – воскликнул господин с черной повязкой и лихо выхлестал прямо из горла полбутылки мозельского вина. – У тебя – своя слава, у меня – своя! Вообрази, как повеселятся товарищи мои, когда я расскажу, что купил якорь с «Габриэля Шторма» за пять талеров! А потом, когда корабль вернется, ты выкупишь у меня этот якорь за те же пять талеров!

– Но как же ты заберешь его с судна?

– А для чего мне его забирать? Куда я его поставлю? На каминную полку? Или в лавке у себя, чтобы заманивать покупателей? Нет, друг мой Франс, пусть якорь остается пока на корабле. Просто мы оба будем с тобой знать, что он принадлежит мне! Вот такая ловкая торговая операция! Пей, Франс, пропивай якорь!

Боцман задумался, глядя на собутыльника с большим подозрением. У него прямо вертелся на голове вопрос: «Да в своем ли ты, сударь, уме?» И чуть было этот вопрос не прозвучал, но господин с черной повязкой заявил:

– Впрочем, как знаешь, добрый Франс. Рядом с нами пьет команда «Прекрасной Эльзы», подсяду-ка я к ней – глядишь, и куплю якорь за пять талеров.

– Неужто он так тебе нужен?

– Да забавно же – чтобы боцман пропил якорь! Неужто ты не понимаешь? Люблю я, милый Франс, делать то, чего раньше не бывало!

И господин с черной повязкой допил мозельское до дна.

– Идет! – воскликнул Франс. – И точно, что дело диковинное! Якорь – твой! А мне пусть принесут чего покрепче!

На рассвете хозяин погребка с немалым трудом вытолкал сонных и ничего не соображающих гостей. Они на четвереньках поднялись по витой лестнице и вывалились на улицу, где как раз стояла протрезвляющая прохлада.

Франс, придерживаясь за стенку, выпрямился. Ему нужно было вспомнить многое: в какой стороне порт, как называется его судно, кто капитан…

Понемногу мир, рассыпавшийся на мелкие кусочки, собирался воедино, имена совмещались с фамилиями, цифры – с картинками. И, наконец, Франс вспомнил самое главное. Хлопнув по первому попавшемуся плечу (моряки брели к порту, держась друг за дружку, чтобы никого не потерять), Франс радостно воскликнул:

– Ребятки! А ведь я якорь пропил!

– Когда? – спросили его.

– Сегодня!.. Вчера!..

– Лихо. Только не мог ты якорь пропить. Якорь – на судне, а ты где?

Франс задумался. Странная затея незнакомца с черной повязкой, в погребке казавшаяся такой разумной, сейчас полностью утратила смысл.

– Я его точно пропил… – пробормотал боцман. – Не мог не пропить, раз меня об этом просили…

Самое сложное для матроса, бредущего на рассвете из пивного погребка, это не добраться до корабля, а попасть на него. Трап – под углом, еще и качается в такт волнам, причем, как назло, его ритм абсолютно не совпадает с раскачиванием матросского тела. Но взойти-то надо.

Прицелившись, боцман чуть ли не с разбегу бросился на трап, споткнулся, повис на леере, и, схватившись за леерную стойку невероятно сложным движением, с дико выпученными глазами привел тело в относительно вертикальное положение и начал нелегкий путь наверх. Добравшись до конца трапа, он кулем грохнулся на палубу с высоты фальшборта. Полагаете, он себе что-нибудь сломал? Ни в коем случае – у пьяного кости мягкие.

Немного полежав на палубе и осознав, что ему таки удалось попасть на борт, Франс издал вздох облегчения и дополз до фальшборта; опираясь на него, поднялся и стал мучительно соображать где нос, а где корма, чтобы наконец-то найти ответ на измучивший его вопрос – пропил он якорь или нет. Наконец, определившись со своим положением в корабельном пространстве и вспомнив, чем нос отличается от кормы, Франс, не выпуская из рук планширя фальшборта, медленно двинулся в сторону носа. Где с облегчением увидел, что якорь вроде бы есть – вот цепь, вот и мочка, которой этот якорь крепится к цепи, а вот и он сам.

На берегу меж тем собрались провожающие – жены, невесты, дочки, множество детей и несколько мужчин. Помощник капитана Габриэль высматривал любимое лицо, увидел, помахал рукой, послал воздушный поцелуй. Девушка только глядела неотрывно – пока судно не скрылось за Андреасхольмом.

Плавание было удачным – доставили в Гаагу меха, бочата с медом, тугие свертки льна, там взяли вина, фаянс, гобелены, пошли к Зебрюгге, взяли дорогой товар – монастырские ликеры, кружевные воротнички и манжеты, картины в футлярах из оленьей кожи, залитых для надежности воском, – и тогда уж направились домой.

С крепчающим северо-западным ветром, не жмясь к берегам, проскочили Каттегат и выскочив в Балтику проложили курс на Штейнорт, предполагая оставить остров Борнхольм по левому борту, и уже начали подсчитывать время прихода домой. И явились бы в родной порт в назначенный час, если бы не багряный рассвет, предвещавший бурю…

Боцман вместе со всей командой натягивал штормовые леера и проверял крепление груза.

– Эй, приятель! – тяжелая рука хлопнула Франса по плечу. – Я пришел за своим якорем!

Боцман обернулся и увидел белое лицо, перечеркнутое черной повязкой. Более ничего он не мог разобрать во мраке – плащ незнакомца реял и метался, а когда его отнесло вправо, боцману показалось даже, что у головы собеседника вовсе нет тела.

– Не до тебя! – отмахнулся Франс. – Ей-Богу, не до тебя!

Господин с черной повязкой поморщился.

– Как знаешь, милый собутыльник, а свой якорь я заберу. Вспомни, как ты его пропил, и не спорь со мной!

Тут только боцман осознал нелепость происходящего – не мог этот незнакомец оказаться на корабле. И тем не менее, он стоял на палубе, кутаясь в беспросветно черный плащ.

– Сгинь, рассыпься, нечистая сила! – воскликнул перепуганный боцман.

– Изволь, дружище, но сперва я заберу свое имущество.

Господин с черной повязкой протянул руку – и огромный якорь весом в полсотни пудов поплыл по воздуху к его ладони и установился, удерживая равновесие, как будто тряпичная фигура у балаганного штукаря. Цепь же, к которой он был пристегнут, отвалилась, словно мочку, ее державшую, перерезали неимоверно острым ножом.

– Благодарю! – сказал новый владелец якоря. – И прощай, милый Франц. Да узнай на прощание, что судно, лишенное якоря столь диковинным образом, вовеки к берегу не причалит!

Франц на сей раз был трезв и потому живо сообразил, с кем имеет дело. Жаркий стыд обжег его изнутри – ему сделалось стыдно перед матросами, перед старым капитаном и его молодым помощником, перед коком Юлиусом, давним приятелем. Стыд этот превозмог страх, боцман кинулся вперед и ухватился за мокрую чугунную лапу якоря.

Лапа стала извиваться, выворачиваясь из крепких боцманских рук.

Любой другой струсил бы и отпустил якорь – только не боцман Франс.

– Какого дьявола?! – зарычал он. – Семь пудов гнилой пеньки тебе в зад! И пушечным ядром туда вколотить! Да вшей с трех команд после годового плаванья тебе в гнусную твою пасть!

А в какое место он определил десять фунтов голодных зубастых клопов, зараженных ядовитой болотной лихорадкой, и выговорить, право, неловко.

Ругаясь, он даже не заметил, что подошвы его оторвались от палубы.

Оживший якорь пролетел над волнами вместе боцманом, кинулся вниз, потом взмыл вверх, – Франс держался крепко. Якорь, вывернув свои черные лапы, обхватил его и стал душить.

– О Стелла Марис! – закричал в смертном ужасе боцман.

Белая точка в черном небе стала расти, налилась голубым светом.

– Спаси меня, Стелла Марис, спаси! – вопил Франс, пытаясь разомкнуть чугунное объятие.

Голубое покрывало, слетев с неба, накрыло якорь, металл под ним сперва обмяк, потом принял прежнюю свою форму. Но дивная сила лишила его веса – и якорь понесся по волнам, и Франс, оседлав его, летел неведомо куда, пока не сорвался и не рухнул на песчаную отмель.

Когда он очнулся, рядом, по щиколотку в воде стояла женщина и качала головой. Ее правильное лицо, юное лицо с глубокими мудрыми глазами, было исполнено печали.

– Подымайся, Франс, – сказала она. – Ты вовремя позвал меня.

– Стелла Марис… – прошептал боцман и встал перед женщиной на колени. – Меня спасло твое покрывало…

– Рано говорить о спасении тому, кто предал своих друзей, – сказала женщина.

– Якорь! Где якорь?! – боцман огляделся, не увидел на длинном песчаном берегу ничего, хоть приблизительно похожего на его пропажу, и затосковал.

– У своего нового хозяина.

– Стелла Марис, Звезда Морей, надежда погибающих моряков, их жен и невест! Помоги мне! – воскликнул Франс. – Клянусь, я больше капли в рот не возьму!

– Что же я могу сделать для тебя?.. – задумчиво произнесла она. Покрывало ее цветом почти сливалось с голубым утренним небом, а мелкие золотые волны, набегая, омывали ее босые ноги, не касаясь при этом подола светлой одежды. И темная прядь, выскользнувшая из косы, была заботливо подхвачена и уложена ветром как полагается.

– Ох, и натворил же я дел… Спаси меня, Стелла Марис!

– Я спасаю тех, кто зовет. Что ж ты не звал меня в том погребке?

Франс тяжко вздохнул.

– Знаешь ли ты, что произошло, пока ты лежал без сознания? В порт возвратились корабли, которые вышли из голландских гаваней уже после «Габриэля Шторма». Они принесли дурную весть – матросы видели плавающие по воде реи и выловили сундучок, принадлежавший коку Юлиусу. Заплакали женщины и дети, но один человек обрадовался – это был купец Штейнфельд. Он бегал по своему дому и кричал: «Ура! Сбылось предсказание!» Но радость его была недолгой – перед ним появился неведомо откуда предсказатель в черном кафтане с оловянными пуговицами, в черной треуголке без плюмажа, с повязкой на глазу…

– Это он, это он! – перебил женщину боцман. – Стелла Марис, ради всего святого – дай мне встретиться с ним, и я убью его!..

– Дослушай до конца, Франс, и узнай, что случилось по твоей вине. Этот господин с черной повязкой склонился перед купцом, как перед королем, и, глядя ему в лицо снизу вверх, произнес: «Предсказание мое сбылось, я пришел за платой. Господин ведь не откажется заплатить мне тем, что и без моей просьбы должно покинуть его дом, да еще к его великой радости?» Купец подтвердил обещание. И тут оказалось, что предсказатель хочет получить его дочь Лизу. Ведь Лиза – девица на выданье и действительно вскоре должна была покинуть отцовский дом…

– Отдать этому черту белокурую Лизу? – переспросил Франс. – Как же это?.. Ведь она…

– Купец хотел отказать предсказателю – и не смог. Он представил себе, что будет, если господин с черной повязкой, имеющий странную власть над морем и над кораблями, вернет «Габриэля Шторма» в порт. Это значит, что все его хитроумные расчеты пойдут прахом. Выругавшись, он позвал дочь и велел ей собираться. Но девушка, к счастью, была влюблена. Любовь спасла ее. Притворившись, что идет за своим ларчиком с кольцами и цепочками, она убежала из дома и поспешила к пристани. «Стелла Марис, спаси меня! – закричала она. – Я знаю, мой жених не погиб! Верни мне моего жениха Габриэля, чтобы он защитил меня!» И я пришла, я взяла ее за руку и отвела к Габриэлю. А господин с черной повязкой, поняв, что девушка ему не досталась, опалил купеческий дом огнем и уволок с собой жадного купца – лучше такая добыча, чем вообще никакой…

Боцман, слушал так, что забывал дышать.

– А теперь о твоих печальных делах. Корабль, не имеющий якоря, домой не придет, Франс, – сказала Стелла Марис. – Тут я ничем не могу помочь, таков закон. И у корабля, и у человека должен быть якорь, чтобы не стать игрушкой злых стихий. Не спрашивай меня, где твой корабль и что с ним. Как только якорь вернется, «Габриэль Шторм» поднимет паруса и возьмет курс на свой порт.

– Что я должен сделать? – тихо спросил боцман.

– Ты должен вернуть долг.

– Но у меня ни гроша… и где я сам сейчас – неведомо…

– Пять талеров ты заработаешь. Ты ведь работы не боишься. Но не это самое трудное. Ты должен, зажав в кулаке эти пять монет, искать и найти господина с черной повязкой. Когда найдешь – без лишних объяснений швырнешь ему эти деньги в лицо. Пусть видит, что ты презираешь и его происки, и свою слабость. И тогда он отдаст «Габриэлю Шторму» пропитый тобой якорь. Не бойся, это с ним уже случалось – достаточно увидеть отметины на его лице. А теперь подымайся и ступай.