Текст книги "Арктический клуб любителей карри"

13

Проснувшись, я обнаружила на подушке маленькую лужицу слюны. Сквозь щель между занавесками струился яркий свет. Я раздвинула их и увидела напротив соседний дом. Стены так и сверкали на солнце – и это зрелище вызвало у меня странный наплыв чувств. Никогда больше я не смогу воспринимать дневной свет как что-то само собой разумеющееся. Я открыла окно и высунула руку, подставляя кожу ласковому теплому воздуху.

В дверь постучали. Я отдернула руку.

– Входи.

На пороге вырос папа с чашкой чая в руках.

– Ты так москитов напустишь. Опусти сетку.

Я закрыла окно и взяла чашку.

– Спасибо. Сколько времени?

– Полдень. Ума разговаривает с клиентом по телефону. Мы думали после этого пойти на ланч.

– Конечно. Только душ приму.

– Придется подождать, пока колонка нагреется, – предупредил он по дороге к ванной.

– Что за колонка?

– Электронагреватель. Тут нет централизованной горячей воды. Вот включатель. Это минут двадцать.

Пока я ждала, папа показал мне квартиру. Все тут было выдержано в том же стиле, как в комнате, где я спала: белые стены, темная деревянная мебель и светлый мраморный пол. Множество книг – и на полках, и грудами на столах. Обивка мягкой мебели вибрировала разнообразием цветов и текстур. Узорные ковры. Подушки ручной работы. Переливающиеся гобелены на стенах. Каждая комната была оформлена в своей цветовой гамме: теплые земляные тона в гостиной, голубой и синий в спальне хозяев.

Мы вернулись в гостиную, я села на диван, а папа – в кресло напротив. Я прихлебывала охлаждающий чай – слаще, чем я привыкла, но чертовски вкусный.

– Ну и как тебе квартирка?

– Шикарная, – сказала я. – Но ты тут не скучаешь по саду?

Папин сад был его гордостью и отрадой. Совсем крошечный, но папа умудрился вместить в него овощную грядку, на которой выращивал картошку, горошек, лук и листовую свеклу. У забора высились заросли чертополоха, подсолнухов и маков. И как раз хватало места для площадочки патио с маленькой скамейкой для пикников, на которой папа летом по утрам читал газету.

– Иногда приходится что-то потерять, чтобы обрести что-то иное, – ответил он.

– Или кого-то. – Я кивнула на дверь кабинета Умы.

Отсюда слышно было, как Ума тараторит на языке, которого я не знала – или знала, но забыла.

– Надеюсь, тебя эта вся ситуация не очень напрягает, – сказал папа.

– Если ты счастлив, я тоже.

– Так хочется, чтобы ты узнала Уму получше. Потрясающая женщина. Когда мы с ней только познакомились, она была очень робкой, но после смерти мужа буквально расцвела.

– Прямо очень много говорит о ее первом браке.

Папа бросил на меня взгляд, который я перевела как «давай не будем больше это обсуждать», и спешно переменил тему:

– Расскажи лучше, как тебе в Лонгйире.

Я помолчала, думая, как бы так сформулировать, чтобы он не начал за меня волноваться.

– Очень ко многому надо привыкать. Особенно к темноте. И снег еще. Кажется, до сих пор я недооценивала возможность просто взять и выйти из дому.

– Представляю. Крайне негостеприимные края. Ума не приложу, о чем Райан… – Он не договорил. – Словом, как там Райан? Надеюсь, он о тебе заботится.

– Ну еще бы! – Я тотчас же вскинулась на защиту. – Но, знаешь, я и сама могу о себе позаботиться. Я взрослая женщина.

– Ну конечно, милая. Я просто…

В этот момент дверь кабинета отворилась. На пороге появилась Ума – в синих полотняных брюках и свободной узорчатой рубашке.

– Привет, Майя. Хорошо спала?

– Да, спасибо. А ваш день как?

– Пока что неплохо. Джон, кажется, я нашла нового поставщика.

– Великолепная новость.

– А чем вы занимаетесь? – спросила я.

– А ну попробуй отгадай.

Она жестом пригласила меня в кабинет, тонувший в грудах лоскутков и длинных отрезов тканей. Пробковая доска для записок изнемогала под множеством приколотых к ней бумаг.

– Пошив одежды?

– Это само собой. Но теперь я расширила бизнес до закупки и экспорта тканей. Твой папа очень мне с этим помогает.

– Но ты же совершенно не разбираешься в тканях, – сказала я папе.

– Он помогает иначе. Он эксперт по части растаможивания и сбыта, – гордо сообщила Ума.

– Ума – мозги и креатив всего предприятия, а я просто грубая сила.

– В следующем году мы собираемся проехаться по деревням, познакомиться там с ткачами и красильщиками. Покупать непосредственно на местах, платить по справедливости. Ну и, конечно, много всего узнаем про узоры и технологии изготовления. – Лицо Умы пылало энтузиазмом.

Папа смотрел на нее с таким выражением, словно сам не верил своей удаче. Видеть на его лице столь откровенные чувства было так непривычно, что я смущенно отвернулась.

Через полчаса мы вышли из дому. Лучи солнца струились сквозь кроны разросшихся деревьев в соседском парке, расчерчивая улицу полосами света и тени. На мостовой валялась, греясь на солнышке, стая тощих собак. Чем дальше мы отходили, тем пыльнее и шумнее становилось вокруг. По обеим сторонам улицы высились новостройки, на фоне которых старые домишки казались карликами. Один из этих домишек выглядел заброшенным: красная краска потемнела от времени, сквозь трещины в камне проросли сорняки.

– Очень скоро и этот участок наверняка тоже выкупят и застроят, – сказала Ума.

– А я бы этот домик с удовольствием отремонтировал бы, – отозвался папа. – Представь только садик посреди такого города – настоящий оазис.

– Ну, когда продашь… – начала было Ума, но тут же умолкла.

Я сделала вид, что не услышала.

Мы свернули на улицу с более шумным движением. Гудки машин, льющаяся из баров и ресторанов музыка. Неоновые вывески предлагали дешевое пиво и скидки на ланч-буфет. По обочине, чудом уворачиваясь от рикш и мотоциклов, процокола каблуками группка девочек-подростков. По другую сторону босая женщина совала двум прохожим мужчинам охапку роз, уговаривая купить хоть цветочек. Они осторожно выпутались из роз и двинулись дальше.

– Ну вот и пришли, – сказала Ума.

Перед нами стояло узкое здание с белеными стенами. Внутри ресторан оказался таким же непритязательным: два ряда жмущихся друг к другу столиков, на стенах ни картин, ни украшений. Посетителей за столами было всего ничего. Я с сомнением покосилась на папу.

– Это один из самых тайных секретов Бангалора, – сказал он.

Когда мы вошли, человек за стойкой на входе заметно просветлел. Официант, поспешивший к нашему столику с меню, тоже.

– Не торопись, Майя. Выбирай, что хочешь, – сказал папа.

Меню меня всегда завораживают. Конкретно это оказалось особенно интересным, я просто зачиталась. Моих друзей иногда раздражает, как долго я выбираю, что буду есть, но Ума с папой обсуждали расстановку цветов на свадьбе и, судя по всему, ничуть не переживали, так что я никуда не спешила. В конце концов я заказала на закуску три мини-шашлычка: ягненка в перце, рыбную тикку и мург пешавари (то есть, как подсказало мне меню, курицу, маринованную в соусе из орехов кешью, сыра и сливок). А в качестве основного блюда выбрала дал махани – черную чечевицу в масле и сливках – и палак панир – кубики сыра, тушенного в шпинатной подливке.

– Давайте возьмем румали роти. Они тут фирменного приготовления, – сказала Ума.

– Звучит заманчиво.

– Твоя мама любила дал махани и палак панир, – продолжила она, когда официант отошел.

– Я пробовала их в Англии.

– Это из пенджабской кухни, как баттер чикен. Кстати, как тебе рецепт?

– Насколько могу судить, отличный. У меня сложилось впечатление, что когда-то я это уже пробовала. Я даже как будто почти что-то вспомнила.

– Твое любимое блюдо было, – сказал папа. – Ты его так часто ела, что меня совершенно не удивляет, что ты вспомнила вкус.

– А его подавали в синей миске? – спросила я.

Они переглянулись, а потом снова повернулись ко мне.

– У твоей мамы была синяя керамическая миска, она ей часто пользовалась, – сказал папа. – А что-нибудь еще ты вспомнила?

Я покачала головой. Настала моя очередь недоумевать: у папы на лице читалось чуть ли не облегчение.

– А бирияни как вышло? – спросила Ума.

– Не так удачно. Какое-то клеклое. А можно мы приготовим еще какой-нибудь из маминых рецептов?

Ума согласилась – после короткого взгляда на папу.

– Откуда вдруг этот интерес к индийской кухне? Раньше ты ничего индийского готовить не хотела, – заметил папа.

Чистая правда. Несмотря на все его старания, я не хотела даже учиться. В мои подростковые годы весь мой опыт по части индийских блюд ограничивался невозможно острым карри изготовления мамы моей подруги, папиными жалкими попытками и тонущими в масле блюдами навынос из местной забегаловки. Но меня больше всего волновало, что у меня одежда пропитается характерным запахом и все будут меня дразнить. Я слышала, в школах так бывает – хотя на самом-то деле, конечно, совершенно не обязательно и вправду чем-то пахнуть, чтобы о тебе начали распускать всякие слухи.

– Похоже, я не единственная, в ком разгорелся интерес к Индии, – сказала я. – А вы, как поженитесь, останетесь тут или переберетесь обратно в Англию?

– Уме не очень-то нравится Англия.

– Слишком холодно. Слишком дождливо. И люди слишком грубые. Все слишком дорого.

– А когда вы приезжали?

– В прошлом году, встретиться с твоим папой.

Так вот почему он отвечал так уклончиво, когда я спросила, давно ли у них начался роман. Почему же он ждал до последнего, буквально пока не собрал вещи для переезда, а только потом упомянул? Я пристально посмотрела на него, но он разглядывал салфетку с таким видом, будто во всем мире ничего интересней не видывал.

Появление шашлычков предотвратило назревающую сцену. Я со вчера ничего не ела и мгновенно отвлеклась на дымящиеся тарелки, с горкой нагруженные кусочками жаренной на гриле курицы, баранины и рыбы, к которым подали тоненько нарезанный сырой лук и маленькие горшочки мятного чатни. Нечеловеческим усилием я сперва послала фотографию Адаму, желавшему знать решительно все о том, что я тут буду есть, а уже только потом со стоном сунула в рот первый кусочек рыбной тикки.

– Не помню, когда в последний раз пробовала такую нежную рыбу. А какой букет специй.

– Попробуй курицу, – посоветовала Ума.

Второй раз просить меня не требовалось. Я отдала должное и курице, обмазанной и пропитанной густой сливочной пастой, и баранине с идеально закарамелизованными корочками жира. Следом официант принес основное блюдо: металлические тарелки для карри с сочащимся сливками далом и внушительными ломтями панира в пряном зеленом соусе. И сравнивать нечего с тем, что я пробовала в Англии: дал сочный и маслянистый, а мягкий сыр идеально сочетается с чуть горьковатой шпинатной заправкой. По примеру Умы и папы вместо ложки я зачерпывала маленькие порции карри кусочками тонких, как бумага, лепешек. Под конец ланча я откинулась на спинку стула и потихоньку расстегнула верхнюю пуговицу на брюках.

– Теперь десерт, – заявила Ума.

– По-моему, нам уже не надо, – возразила я, потирая раздутый живот.

– Может, кулфи? Там как раз по дороге продают.

Ума умела уговаривать. Через десять минут мы стояли у маленького киоска близ обочины оживленной дороги. Я уже успела вспотеть от жары и, получив свою порцию мороженого, жадно развернула его. Холодная, воздушная и мягкая сладость на языке. Привкус фисташек и кардамона.

Мое кулфи тает на полу. По нему уже снуют муравьи, но меня это не пугает. Надо скорее подобрать, пока не растаяло. Я наклоняюсь. Чья-то рука ложится мне на плечо. Я поднимаю взгляд и вижу мальчика чуть старше меня, темный силуэт на фоне яркого солнца. Он качает головой. Я начинаю реветь. Тогда он присаживается рядом со мной на корточки и протягивает мне свое кулфи.

Я чуть было не уронила мороженое.

– Что с тобой? – спросил папа.

– Ничего… просто… кажется, я уже это ела. В детстве. И уронила. Но какой-то мальчик отдал мне свою порцию.

– И ты только сейчас вспомнила?

Я кивнула.

Папа с Умой снова быстро переглянулись.

– Фантастика! – Голос Умы звучал чуть напряженно.

– Как ты думаешь, что это был за мальчик?

– Скорее всего, Джобин. Он всегда тебя опекал, – сказал папа.

– Сын наших друзей, Саджи и Тересы, – добавила Ума.

– Как странно. Интересно, почему я вспомнила его, а не маму?

– Ума не приложу, – сказал папа.

Я удивленно уставилась на него. Казалось бы, вся эта ситуация должна была куда больше его взволновать.

– Ладно, идемте домой, – позвала Ума.

Пока мы стояли у дороги и ждали возможности перейти, подтаявшее кулфи потекло по моей руке и начало капать на землю.

14

– Поверить не могу, что меня нет с тобой на твоем Великом Возвращении, – простонала Нина.

– Слушай, я ж не стареющая поп-группа. Тоже мне событие, – сказала я.

– Еще какое событие. И как тебе там?

– Иначе, чем я представляла. Многолюднее и суетливее. Все говорят: мол, Индия такая красочная, но я даже прям и не знаю.

Она засмеялась.

– Ну там точно не «Гимн выходных» и не ежедневный фестиваль. Сдается мне, «красочность» тут скорее состояние ума. Там столько жизни.

Прижимая к уху телефон, я подошла к окну. На балконе напротив сидела ворона и громко каркала. На балкон вышла женщина и насыпала у стены немного риса. Ворона принялась жадно клевать. Я видела, как шевелятся губы женщины – она что-то говорила птице.

– Кажется, понимаю, о чем ты, – сказала я. – Но мне всю дорогу как-то неловко. Как будто все на меня смотрят, чего-то ждут.

– Скорее всего, так и есть, – согласилась Нина.

– Ну спасибо.

– Да нет, не в том смысле. Просто Индия – высококонтактная культура, так что тут не считается невежливым стоять близко к другому человеку или разглядывать в упор, если тебе любопытно. А Британия – низкоконтактная, так что тебе это кажется навязчивым.

– Пожалуй, звучит логично.

– И чем ты там занимаешься?

– В основном помогаю по мелочам с подготовкой к свадьбе.

– Что ж, по крайней мере на свадьбе тебе красочности хватит. Как там Качок?

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты называешь Райана Качком.

– Ну да, – без тени раскаяния сказала Нина.

– Но спасибо, у нас все отлично. Я с ним толком еще не говорила пока из-за разницы во времени, но мы уже назначили встречу в Скайпе. А ты как? Позвала того твоего коллегу на свидание?

– Амира? А то, конечно, позвала. Клевый чувак. Мы уже пару раз встречались, и пока никаких пугающих качеств у него не вылезло.

– Здорово, очень рада.

– Я пытаюсь пока не слишком обнадеживаться. Сама знаешь, из такого сплошь да рядом ничего не выходит.

От моего компьютера донеслись звонки – Скайп.

– Нина, слушай, мне надо бежать. Райан звонит, наверное, неправильно рассчитал время.

– Так вот кто тебе дороже, да?

– Ну ладно тебе, ничего подобного. Я потом перезвоню, хорошо?

– А я не подойду, буду голову мыть.

– Пока, Нина.

Я приняла звонок Райана. Он сидел за письменным столом в нашей комнате. Занавески были раздвинуты, а за ними – непроглядная темень. Я невольно передернулась.

– Привет, Пищик. Приятно видеть твое личико.

Я подалась к экрану.

– Я по тебе соскучилась. У меня ощущение, что мы сто лет не общались.

– Это из-за меня. На работе завал, а потом я все в зал ходил. Как ты там? Как тебе твоя будущая мачеха?

– Очень милая. И вовсю старается узнать меня получше.

– Здорово. Говорил же, все будет хорошо. Тревожность не мучает?

– На самом деле нет, совсем нет. Мне тут нравится – и мы все время едим. Еда тут потрясающая!

– Один мой друг, как приехал из Индии, бредил тамошней уличной едой.

– Уличную еду я еще особо не пробовала. Только кулфи – индийское мороженое. И знаешь, когда я его ела, опять произошло то же самое.

– Ты о чем?

– Когда я попробовала кулфи, то вспомнила, как в детстве ела его и уронила на землю. А какой-то мальчик отдал мне свое. Наверное, мы с ним были знакомы.

– Правда?

– Ага! А папа с Умой как-то так странно отреагировали. Как будто ничуть не обрадовались… – Я осеклась. У Райана было такое выражение, словно я говорила про исцеляющие кристаллы или иглоукалывание. – Ты мне не веришь?

– В жизни ни о чем подобном не слышал.

– Прочти ты такое в каком-нибудь журнале по психологии, даже не поморщился бы, а как я рассказываю, сразу впадаешь в скептицизм.

Он заерзал на стуле.

– Ну ладно, малыш. Ладно, я тебе верю. Меня просто волнует…

– Что волнует?

– Не хочу, чтобы ты себе слишком много надумала, а потом расстраивалась, если ничего больше не вспомнишь. А вот это все про твоего папу и Уму – уверен, это тебе так просто кажется из-за повышенной тревожности.

– Хочешь сказать, у меня паранойя?

Он вздохнул:

– Я не это имел в виду. Просто хочу, чтобы ты получала удовольствие от поездки.

– А я и собираюсь, – огрызнулась я.

Мы оба замолчали. В голове у меня начинало гудеть. Я так радовалась его звонку, но разговор складывался совершенно иначе, чем я рассчитывала, вышел из-под контроля и грозил вот-вот обернуться ссорой, после которой ни один из нас не сможет и вспомнить толком, с чего началось. Надо выруливать обратно в безопасное русло.

– А как там Арктика? – спросила я.

– Вчера снова было потрясающее северное сияние. А в город, говорят, забредал белый медведь. Я сам его, к сожалению, не видел.

– Вот и хорошо. Не хотелось бы, чтобы тебя задрали насмерть, пока я в отъезде.

Райан засмеялся.

– Не волнуйся, когда ты вернешься, я все еще буду тут. Какие у вас планы на Рождество?

– Не знаю. Мы еще не обсуждали.

– Ты ведь помнишь, что оно уже завтра? Мы всю неделю готовимся.

– Мы?

– Мы с Астрид. Традиционный норвежский рождественский ужин, потом ночное катание на снегоходах. А потом вечеринка.

Он говорил с таким энтузиазмом, что у меня внутри что-то сжалось.

– Бьорн тоже с вами, да?

– Нет. Он на Рождество уехал домой. Вернется, кажется, через пару дней после тебя.

– Так что, вы просто вдвоем?

– Не, еще народ будет: несколько ее знакомых, несколько человек из лаборатории и бог знает кто там на еще.

– А, хорошо. Весело, наверное, будет.

– Ага. Так и задумано. Хотя с тобой было бы куда веселее.

Он улыбнулся, а мне вдруг страшно захотелось быть там сейчас с ним.

– Ладно, слушай. Мне надо бежать. Ничего?

– Конечно, ничего. Но мы ведь скоро еще поболтаем?

– Само собой. – Он послал мне воздушный поцелуй.

Когда он разъединился, я вдруг задумалась, куда это он так торопится. В зал, наверное. Но когда я проверила по Интернету, оказалось, что в канун Рождества спортзал закрыт. Может, Райан встречался с кем-нибудь выпить. Или, хуже того, предпочитал сидеть в комнате в одиночестве, чем говорить со мной. От Бангалора до Лонгйира 4594,19 мили – но мне вдруг показалось, что куда больше.

Услышав взрывы хохота из гостиной, я пошлепала по коридору посмотреть, в чем дело. Папа завернулся в отрез полупрозрачной ткани, и они с Умой так и покатывались со смеху. При моем появлении оба замерли и уставились на меня, точно напроказившие дети.

– Я тут примерил свадебный наряд Умы, – пояснил папа, торопливо выпутываясь из ткани.

Немногие оставшиеся у него волосы стояли дыбом, Ума ласково пригладила их.

– Тебе идет, – сказала я.

– Солнышко, с тобой все в порядке?

– Ага, я разговаривала с Райаном.

– Вы не поссорились? – спросила Ума.

Я покачала головой:

– Все отлично. Я в полном порядке.

Наверное, Райан прав. Это во мне говорит тревожность – вот я и выдумываю лишнее, анализируя их реакцию и его.

15

По дороге домой с какого-то очередного околосвадебного дела мы застряли в еле ползущей пробке и проторчали в ней, как мне показалось, несколько часов. Кондиционер в машине Умы не работал, так что я опустила окна и вдохнула полную грудь теплого, пронизанного мелкими пылинками воздуха. По крайней мере, вокруг было на что посмотреть. Какая-то женщина в бурке проехала перед нами на велосипеде прямо на красный свет, чудом не попав под поток текущего на нее транспорта. Совсем рядом со мной колыхался под тяжестью семейства из четырех человек хрупкий мотоциклетик. На тротуаре вокруг чайного прилавка толпились мужчины с картонными стаканчиками и сигаретами в руках, а школьники выстроились в очередь к уличному торговцу, который продавал чаат из жестяного ведерка. Мне было даже стыдно, что я смотрю на место, когда-то бывшее моим домом, глазами иностранца и нахожу отличия, а не сходства. Сколько требуется, чтобы незнакомое снова сделалось знакомым? Или разорванную связь уже не восстановить?

Я совершенно не представляла, как могла бы вписаться в этот лихорадочный, бурно разрастающийся город. Я постоянно ощущала на себе чужие взгляды. И что бы там ни говорила Нина, что, мол, Индия – страна с высококонтактной культурой, под этими взглядами мне было постоянно неловко. Вот по чему типично английскому я скучаю больше всего, внезапно поняла я, – по отсутствию любопытных взглядов. Там я могла провести целый день – ходить за покупками, ехать на автобусе на работу, – не привлекая к себе ни малейшего внимания, просто потому что я знала, как все устроено. По крайней мере, почти всегда.

И все равно сюда стоило приезжать – хотя бы ради одной только еды. Перекусы, которые мы покупали на ходу между бесконечными портными, флористами и поставщиками, становились для меня самыми яркими впечатлениями дня. Сегодня, например, мы взяли у торговца на углу кокосы. Огромные, зеленые, до краев полные жидкостью – свежей-свежей, почти искрящейся. А когда мы ее выпили, торговец разрубил орехи напополам, чтобы нам удобнее было выскребать ложками нежную, вязкую мякоть. На ланч я выбрала масала доса – хрусткие рисово-чечевичные блинчики с острой картофельной начинкой, а к ним кокосовое чатни и самбар. А потом мы устроились в залитом асфальтом дворике в тени баньяна и съели дахи папди чаат – жаренные в масле кольца теста, посыпанные сырым луком, хрустящим севом[4]4
  Индийская закуска, кусочки хрустящей лапши из нутовой муки.


[Закрыть], свежим кориандром и политые йогуртом и тамариндовым чатни. Сложность и глубина вкуса потрясли меня. Но никаких новых воспоминаний во мне не пробудилось. Наверное, потому что мама редко готовила южноиндийские блюда.

– Как там на заднем сиденье, ничего? – спросил папа.

Он сидел за рулем. И если не считать неприятных десяти минут, когда мы застряли на напряженном перекрестке, справлялся очень даже неплохо.

– Жарковато.

– Пускай Майя завтра посидит дома. Или можно свозить ее в клуб поплавать, – предложила Ума.

– Поплавать – это отличная идея.

Ума вдруг хлопнула себя по лбу.

– Джон, мы забыли забрать у портного твой костюм. Давай завтра тогда?

– Это нам совершенно не по дороге. Завезу вас домой и съезжу.

Ни я, ни Ума возражать не стали.

Когда двери лифта перед квартирой закрылись, я поняла, что мы с Умой впервые остались наедине. Меж нами еще висела легкая поволока преувеличенной вежливости. К счастью, в Уме, похоже, от рождения не было ни капли неловкости.

– Чем хочешь заняться теперь? – спросила она.

– Сперва принять душ. А потом, может, приготовим какое-нибудь мамино блюдо?

– Хорошо, если ты не очень устала после разъездов. Не хочется тебя переутомлять, особенно учитывая, что ты еще после смены часовых поясов в себя не пришла.

– Выпью чашечку чая – буду как новенькая.

– Тогда договорились.

Я чувствовала, что она от этой идеи не в восторге, но притворилась, что ничего не заметила.

– Давай что-нибудь такое, что я потом могу приготовить на работе? Сытное и не очень острое.

– Алу парати? Роти с картофельной начинкой.

– Звучит заманчиво.

Отмыв с кожи город, я отправилась на поиски Умы. Она готовила чай на кухне – маленькой аккуратной комнатке с белыми шкафчиками и мраморными столешницами. Я нетерпеливо ждала, пока Ума добавляет сахар и молоко, помешивает и процеживает чай. Наконец она протянула мне чашку и начала медленно прихлебывать из своей. И лишь потом вытащила из шкафчика и протянула мне записную книжку в черном кожаном переплете.

Я с бешено бьющимся сердцем открыла ее. На титульном листе было написано: «Рецепты Рену». А снизу накорябаны три паука. Приглядевшись получше, я поняла, что это детский рисунок: три человечка с палочками рук и ног, без туловищ, зато с огромными головами. Мои каляки. Кто-то – скорее всего, я же сама – яростно исчеркал голову среднего паучка. Я за что-то на нее рассердилась? Я перевернула страницу. Бумага под пальцами казалась мягкой, как шелк, так часто эти страницы листали и перечитывали. Рецепт был написан четким угловатым почерком, но, судя по всему, на панджаби. Я вдруг ощутила, как на плечи мне ложится весь груз традиций, которых я толком даже не понимала, точно самозванец, завладевший рукописью на чужом языке. От одного вида этого почерка у меня заныло в груди.

– Я не понимаю, – сказала я, протягивая записную книжку обратно Уме.

– Большинство более поздних рецептов записаны на английском. До знакомства с твоей мамой я никаких пенджабских блюд даже не пробовала. Зато взамен научила ее готовить кое-что из каннадигской кухни. Она и мои рецепты тоже записывала в эту же книжку.

– А кухни разных штатов и правда так сильно отличаются друг от друга?

Ума выразительно закивала:

– Да! В каждой области свои основные излюбленные продукты, ну и разные колонизаторы были разными. Гоа с Карнатакой, например, соседи, но в Гоа много сотен лет правили португальцы, так что там кухня совсем другая. В наши-то дни, благодаря Интернету, можно готовить блюда любой части мира.

– Так здорово, что у тебя есть ее поваренная книжка на память, – почти с завистью протянула я.

Лучше бы мама ее сохранила! Разве такие семейные реликвии не должны переходить от матери к дочери?

– Моему мужу предложили работу в Мадрасе – а я, узнав об этом, так расстроилась, что она отдала мне свою книжку с рецептами на прощание. С тех пор я на них не нарадуюсь.

Я начала невольно смягчаться.

– Должно быть, ты была ей очень дорога.

– Да, думаю, да.

Ума быстро пролистала книжечку и снова протянула ее мне.

– Вот рецепт алу парати.

Он был записан карандашом. Я поднесла книжечку поближе к глазам.

Первая строчка гласила: «Приготовить атта (2:1 или больше, при необх.)».

– Что такое атта?

– Тесто. Из цельнозерновой муки, – пояснила Ума. – Для начала возьми две чашки муки и чашку теплой воды. Скорее всего, для правильной консистенции воды понадобится добавить чуть больше.

– А это как?

– Чтобы липковатое. Но тянущееся.

Вмешивая воду в муку, я представляла себе маму – как она стоит на кухне, совсем как эта, с белыми от муки пальцами. О чем она думала, пока месила тесто? Ускользали ли ее мысли сами собой ко мне и папе? Мечтала ли она о поездках и домах, которые были ей не по карману? Или, что вероятнее всего, в голове у нее воцарялась пустота, а вся она сосредотачивалась лишь на консистенции теста, обретавшего форму под ее руками.

– Кажется, надо чуть больше воды. Подлить? – спросила Ума.

– Да, пожалуйста.

К тому времени, как я закончила с тестом, она уже чистила и резала картошку.

– Варить до второго свистка, – прочитала я. – В скороварке, да?

– Да. Ты умеешь?

Я кивнула:

– На старой работе у нас была.

– Если собираешься у себя там готовить индийские блюда, тебе и там понадобится. Мы ими постоянно пользуемся для всего на свете.

Ума закинула картошку в скороварку, крепко закрыла и включила огонь.

– Ну вот. Пять минут.

У нее зазвонил телефон. Она посмотрела на экран, и все лицо у нее вдруг преобразилось.

– Привет, Джон. Нет, у нас все отлично. Готовим парати… Хорошо, увидимся через двадцать минут, пока.

Она отложила телефон, все еще улыбаясь.

– Наверное, тебе очень странно, что твой папа так внезапно женится.

– Ну, да. Но он уже так давно один. Я правда страшно рада за вас обоих.

– А ты знала, что это он научил меня писать по-английски?

– Нет, не знала. Как мило.

– Да, твой папа очень милый. И смешной. Еще до того, как мы с ним и твоей мамой познакомились, я через стенку слышала, сколько они смеются.

Скороварка выпустила в кухню струю горячего, шипящего пара.

– Теперь надо нарезать лук, – сказала Ума, когда шипение стихло.

Она положила на стол передо мной лук и доску для резки. Я снова заглянула в рецепт – там требовался мелко нарезанный лук, зеленый перец чили и свежий кориандр. Скороварка выпустила пар во второй раз, и Ума сняла ее с огня. Подцепив деревянной ложкой крышку, она спустила давление, а потом слила воду и растолкла картошку в пюре.

– Вот.

Я добавила туда лук, чили и кориандр.

– Приправить солью и амчуром, – прочитала я. – Амчуром?

– Порошок из сушеного манго. Тайный ингредиент твоей мамы.

Когда я закончила, Ума достала выстоявшееся тесто.

– Раскатать тесто на кружки. На середину положить начинку. Сложить. Тоненько раскатать, – прочитала я.

– Смотри, я тебе покажу. Так будет проще.

Она оторвала кусочек теста и раскатала в кружок толщиной в пару миллиметров. Положила на серединку ложку пюре, а потом завернула тесто сразу с четырех сторон и плотно защипнула. Получился аккуратный толстенький квадратик с картофельной начинкой, который она раскатала заново.

– Твоя очередь.

В исполнении Умы это казалось проще простого. Но когда я попробовала повторить, тесто у меня порвалось, а начинка высыпалась. Я чувствовала себя, как когда только начинала учиться готовить – словно бы все годы практики вдруг взяли и растаяли без следа.

– Попробуй еще, – сказала Ума.

Вторая моя попытка вышла не лучше, зато третья уже туда-сюда, хотя лепешка все равно получилась толще и комковатее, чем у Умы, которая за это время успела сделать три идеальных парати.

– С тех пор как твоя мама меня научила, я их пеку раз в месяц, а то и чаще.

Через несколько минут мы навертели лепешек на ужин с запасом. Ума нагрела большую плоскую сковородку-таву, положила на раскаленную поверхность парати и смазала бока и верх маслом. От жара тесто начало пузыриться. Ума перевернула лепешку голой рукой и повернулась к холодильнику.

– Маринад, творог и гхи, – сказала она, выкладывая это все на стойку.

При виде пластикового лоточка с гхи меня кольнула странная ностальгия. Наверное, в моем детстве у нас такое тоже было. Вкуса я не помнила. Надо думать, похоже на масло. Когда Ума отвернулась к плите, я обмакнула ложку в вязкую желтую субстанцию. Она оказалась восхитительно ароматной, зернистой и чуточку маслянистой, растекающейся по нёбу.

Я сижу на краешке столешницы на кухне с красно-белыми шкафчиками. Полки уставлены пряностями и керамическими тарелками. У плиты стоит женщина с красным родимым пятном на щеке. На стойке рядом со мной большая банка с гхи. Я торопливо сую в рот полную ложку. Потом вторую, третью… Женщина поворачивается и видит меня, рот ее округляется от удивления. Она вырывает у меня банку.

Я поразилась четкости и ясности этого воспоминания. Кто эта женщина с родимым пятном? На всех виденных мной фотографиях у мамы никаких пятен на лице не было. Может, она научилась замазывать тональником или всегда поворачивалась к камере другим боком.

– У мамы было родимое пятно? – спросила я Уму.

Она повернулась ко мне:

– Нет. Зато у ее служанки было.