Текст книги "Арктический клуб любителей карри"

– Ой.

Я постаралась сдержать разочарование. Почему я увидела не маму? Видимо, воспоминания – это тебе не автобусы, которые довозят ровно туда, куда ты хотел.

– Что ты вспомнила? – спросила Ума.

– Как сижу на кухонной стойке и ем гхи. Служанка делала парати. Вот странно, а я-то думала, обычно у нас готовила мама.

– Когда могла.

– Ты о чем? Я думала, она не работала?

– Совершенно верно.

Чем же она занималась весь день, хотелось спросить мне. Неужели присмотр за мной был полноценной работой?

Входная дверь открылась, Ума дернулась от неожиданности. Через несколько секунд папа вошел на кухню.

– Парати? Обожаю.

– Сейчас тебе положу, – сказала Ума.

Она тут же начала болтать с папой и чуть громче необходимого смеяться его несмешным шуткам. Словно нарочно не оставляя мне возможности вмешаться в разговор и рассказать о произошедшем. Странная реакция Умы совершенно выбила меня из колеи.

– Майя, ты есть будешь? – спросил папа.

– Сперва зайду в ванную.

Громко топая, я прошла в свою комнату, а потом развернулась, на цыпочках вернулась обратно в коридор и остановилась за углом, откуда меня не было видно с кухни.

– Опять то же самое. Теперь она вспомнила служанку, – приглушенным голосом сказала Ума.

– Зачем ты дала ей готовить по рецепту Рену?

– Не смогла отвертеться. Ну и потом, она тут много всего разного ела, а воспоминания возвращались всего пару раз.

– Пока.

– Если ты так переживаешь, скажи ей.

– У нее сейчас в жизни и без того всяких перемен хватает, очень боюсь, как это на нее повлияет.

– Чем дольше ты тянешь…

– Давай потом поговорим, она вот-вот вернется.

Я торопливо прокралась обратно в ванную и спустила воду, чтобы им в кухне было слышно. От подслушивания ответов на мои вопросы у меня больше не стало, зато самих вопросов поприбавилось. От чего папа пытается меня защищать? Так странно было думать, что ответ кроется где-то в чернильных глубинах моего подсознания. Так близко – и так недоступно далеко.

16

Саджи и Тереса когда-то жили в том же доме, где и мама с папой, и Ума со своим мужем. Теперь у них был свой просторный дом с высокими стальными воротами и охранником на входе. В гостиной, куда нас провели, сразу же бросалась в глаза изысканная резная мебель, расшитые подушки и золотые распятия.

– Выпьешь что-нибудь? – спросил меня Саджи.

– А что у вас есть?

– На выбор: виски, вино, пиво, водка, джин…

– Джин с тоником, пожалуйста.

Джин был такой крепости, что обжигал рот, но я даже не поморщилась. Может, хоть меньше буду переживать, слушая рассказы о напрочь забытой странице моей жизни.

– У меня была квартира посередине, – сказала Ума. – Твои родители и Саджи с Тересой приходили к нам выпить в компании, а тебя, Джобина и его старшую сестру оставляли спать – так мы бы услышали, если кто-то из вас проснется.

– Такие были чудесные вечера, – добавила Тереса.

– Помните, как Амит зашел да так и остался? С виски? – спросил Саджи.

Все дружно заверили, что помнят, но Саджи все равно принялся рассказывать – «для Майи», пояснил он. Тереса закатила глаза. По ходу истории я поняла, что ее реакция более чем оправданна. Сколько часов она провела, слушая, как ее муж на вечеринках несет скучный вздор?

– Майя, а как тебе Арктика? – внезапно спросила Тереса.

Все уставились на меня.

– Я там готовлю для одной туркомпании.

– И сама ходишь в экспедиции?

– Слава богу, нет. На улице сейчас минус двадцать. И круглосуточная темнота.

– Молодец, Майя! – прогудел Саджи. – Сиди дома, в тепле.

Однако Тереса нахмурилась:

– Звучит просто ужасно. Может, тебе поискать работу поваром где-нибудь в другом месте? Ну хоть у нас, в Индии?

– У моего партнера там исследовательский проект.

– Партнер? Вы не женаты? – спросил Саджи.

Я покачала головой.

– Значит, есть еще время подобрать тебе хорошего индийского мужа.

Я чуть не подавилась джином.

– Не дразни бедную девочку, – укоризненно сказала Тереса.

– А где Джобин? Он сегодня придет? – спросила Ума.

– Придет. Опаздывает, как всегда. Вечно он работает, этот мальчишка. Ему бы хорошую индийскую жену завести! – заявил Саджи с деликатностью летящего в лицо кирпича.

– Смотри. – Тереса протянула мне фотографию. – Я подумала, ты захочешь увидеть.

На первом плане, разумеется, позировали Саджи и Тереса в невероятно крикливых одеждах. Ума, в простом синем сари, стояла рядом с непримечательным седым мужчиной в очках. Папа выглядел таким же долговязо-неуклюжим и дерганым, как обычно. Рядом с ним стояла мама – такая элегантная в белой длинной рубашке и бирюзовых легинсах. Смотрела она не на камеру, а куда-то назад, точно на что-то за рамками снимка.

– Это ваш муж? – спросила я Уму про седого мужчину.

Она кивнула.

– А на что тут мама глядит?

– Ой, да, наверное, как вы с Джобином играете, – предположила Тереса.

– Простите, что опоздал. Задержали на работе.

В комнату вошел молодой человек примерно одних со мной лет. Пониже и покостлявей Райана, с большущим носом и широкой обаятельной улыбкой.

– Тетя Ума, как я рад тебя видеть! Дядя, мама, папа, привет.

Тут он поравнялся со мной.

– Майя? Майя! Сто лет тебя не видел!

Мальчик с кулфи. Глаза у него остались точно такими же добрыми.

– Джобин? Какая приятная встреча.

– Ого-го, ты прямо как настоящая британка!

– Ну я ж и есть.

Наступила пауза.

– Держи! – Он сунул руку в карман пиджака и вытащил здоровенный стручок. – У меня для тебя подарок.

Я повертела стручок в руках. Коричневый, вздутый. В трещине между створками проглядывали семена.

– Что это?

– А ты попробуй, и увидишь, – подначивающе улыбнулся Джобин.

Я очень надеялась, он со мной не заигрывает. Его семья бы точно одобрила. Отвернувшись от остальных, я раскрыла стручок. Семена внутри были обмазаны липкой коричневой мякотью.

– Мякоть едят, а семена выплевывают, – подсказал Джобин.

Я сунула одно семечко в рот, щеки тут же обволокло пряной терпкостью. Цитрусовая кислинка, но со сладким привкусом.

– Это тамаринд.

Ума смотрела на меня, точно я вот-вот взорвусь, но я, не обращая на нее внимания, повернулась к Джобину.

– Мне нравится… такой терпкий. Так… гм. А где ты работаешь?

– Джобин – психотерапевт. Хорошо зарабатывает. В наши дни все уверены, что больны на голову, – сообщил мне Саджи.

– Папа…

– А на самом-то деле, если уж они так переживают, им только и надо, что подготовиться как следует. Если опасаешься не успеть вовремя в аэропорт – встань пораньше. Боишься делать доклад на работе – потренируйся.

Воздух в комнате внезапно сгустился.

«Не хвастайтесь своим невежеством!» – хотелось заорать мне. У меня аж скулы свело, так старательно я сдерживалась.

– Пап, мы же это с тобой уже обсуждали, – сказал Джобин.

– Да-да, психические заболевания не имеют никакого отношения к отсутствию самодисциплины, – продекламировал Саджи без малейшего убеждения в голосе.

– Пойдем на кухню аппамы делать? – предложил Джобин.

Я кивнула. Мне вдруг отчаянно захотелось вырваться отсюда.

– Прошу прощения, – тихонько сказал он, когда мы выходили из гостиной.

Я пожала плечами, не зная, что ответить так, чтобы не прозвучало оскорбительно.

– У папы пунктик по поводу психических заболеваний. Я уже столько лет пытаюсь его переубедить.

– Хорошо, что пытаешься, – сказала я.

– Раньше я страшно злился, но чем больше узнаю людей, тем отчетливее понимаю, до какой степени представления о жизни у них зависят от окружения. Крайне сложно переписать убеждение, сформированное средой за много десятков лет, пойти против того, во что верят все твои родственники и сверстники.

– Очень понимающий подход, – сказала я.

Он улыбнулся и повел меня на кухню. Там мне сразу же стало гораздо уютнее и спокойнее на душе. На полках стояли медные кастрюльки и стеклянные баночки с приправами. Миниатюрная седая кухарка резала манго, за ней наблюдала другая женщина, гораздо моложе. На плите сбоку от них побулькивала кастрюлька, исходивший из нее пряный аромат смешивался со сладким запахом манго.

– Что там? – спросила я Джобина.

– Тушеная курица со свежим кокосовым молоком. Подадим к столу с аппамами.

Младшая женщина протянула Джобину фартук с очертаниями пышного женского силуэта. Они с кухаркой дружно засмеялись, когда он повязал фартук и демонстративно закатал рукава. А потом взял миску с густым белым тестом для блинчиков.

– Это из перемолотого риса с кокосовым молоком. В прежние времена для закваски брали пальмовый сок, но мы используем дрожжи. Так гораздо быстрее.

Он поставил на плиту изогнутую сковородку, налил туда немного масла. Обе женщины не сводили с нас глаз. Что, интересно, они обо мне думали? Я даже представить себе не могла, как это – когда целый штат прислуги убирает твой дом и готовит еду. Однако Джобин в их обществе, похоже, чувствовал себя легко и непринужденно. Он вылил на сковородку большую ложку теста, повертел, чтобы растеклось до краев, и накрыл крышкой.

– А вы у себя в Британии что едите?

– По воскресеньям – ростбиф в каком-нибудь ресторане. Рыбу с картошкой. Типичное британское блюдо – «жаба в норке», но, на мой вкус, пресновато.

– Оно упоминается в одной из книжек про Гарри Поттера. Но я не знаю, что это.

– Сосиски в тесте, которое раздувается при запекании.

Джобин приподнял крышку сковородки.

– Когда-то ты обожала аппамы. А потом вдруг внезапно разлюбила. Не знаю почему.

– Хм-м, я тоже не знаю.

Он взял лопаточку и одним ловким движением переложил аппам на тарелку.

– Любишь готовить? – спросила я, чтобы сменить тему.

– Научился перед отъездом в Америку, в университет. Мама боялась, что, если не научит меня хотя бы самым основам, я так и буду питаться одними гамбургерами. Но ты же это изучала профессионально, да?

– Ага. Только не индийскую кухню. В этом отношении я полный новичок.

– А тут уже выучилась каким-то блюдам?

– Вчера мы пекли парати. Я подумала, отлично подойдут для турбазы, где я работаю, и относительно дешево выходит.

– Тебе непременно надо сходить на Фуд-стрит. Там множество всякой южноиндийской еды. И все сплошь вегетарианское.

– Отличная мысль. Не хочешь сходить со мной? Показать, что там и как?

– С радостью! – Джобин поперхнулся и откашлялся. – То есть, ну да, почему бы и нет.

Очень трогательный энтузиазм. Но мне не хотелось, чтобы у него возникали ложные идеи.

– Моего парня я бы на вегетарианский фастфуд в жизни бы не уговорила. Такой мясоед.

– У тебя есть парень?

– Ага. Райан. Мы с ним уже почти два года. Собственно, я и в Арктику поехала из-за него. – Я тоже откашлялась. – А можно я попробую поджарить следующий аппам?

– Валяй. – Он протянул мне ложку.

Я вылила тесто на сковородку, но распределить по ней тесто, наклоняя ее, у меня вышло плохо.

– И какой-то нехрустящий, – заметила я через минуту.

Джобин пожал плечами.

– На вкус то же самое. Попробуй еще раз.

– Ну ладно. Первый блин всегда комом.

Я повторила попытку.

– Мои родители говорят, ты жизни тут совсем не помнишь?

Наверное, стоит ему рассказать. Он же, в конце концов, психотерапевт.

– На самом деле, с тех пор как я приехала в Индию, несколько воспоминаний ко мне вернулось.

– Ух ты, правда? А каких?

– Как я уронила кулфи. А ты мне отдал свое.

– Ты вспомнила меня? Я прямо польщен. – Он с притворной застенчивостью захлопал ресницами.

– Ха! Не просто тебя. Еще я помню, как сижу на кухонной стойке и ем гхи. И еще баттер чикен. Такое ощущение, что будто воспоминания всегда завязаны на то, что я ем. Очень по-дурацки звучит?

– Воспоминания о еде – дело совершенно обычное, потому что они же запечатлеваются всеми пятью чувствами. Гиппокамп, та часть мозга, которая отвечает за память, очень сильно связана с пищеварительной системой. Ну и, наверное, что ты вернулась в знакомое окружение, тоже свою роль играет.

– Так ты мне веришь?

– А почему бы вдруг нет?

– Не знаю, просто все это звучит немножко… странновато.

– Ты когда-нибудь с кем-нибудь обсуждала, отчего подавляешь воспоминания о детстве?

Я кивнула.

– Психотерапевт говорит, это травма, связанная с переездом в другую страну и потерей мамы.

– Я помню тебя на похоронах. Ты ни слова не проронила и даже не посмотрела на меня.

– Боже, правда? Прости, мне ужасно стыдно. У меня самой-то ни тени воспоминаний – совершенно не помню мамины похороны. Ты там был в тот день? Когда это случилось?

Он покачал головой.

– Мы переехали примерно за год до гибели твоей мамы. Прости, что меня тогда с тобой не было.

– Эй, ты чего, даже в голову не бери. Сколько тебе тогда было, одиннадцать?

– Двенадцать.

Он сочувственно смотрел на меня. Я сама себе удивлялась, что говорю с ним о таких личных вещах. Но с Джобином откровенность давалась на диво легко. И мы ведь дружили в детстве. Хотя я и не помнила нашей истории, но все равно чувствовала, как прошлое словно бы растворяет пространство меж нами.

– Ох, черт, что-то горит? – сказал он.

Мы посмотрели на дымящуюся сковородку на плите. Джобин вывалил обугленный аппам на тарелку, а кухарка произнесла несколько резких коротких слов. Он засмеялся.

– Она хочет, чтобы мы валили отсюда и дали ей закончить. Пойдем-ка и правда подобру-поздорову.

Через десять минут мы все сидели за обеденным столом. Перед нами стояла тарелка со стопкой аппамов, миска с тушеной курицей и салат из помидоров, сырого манго и лука. В желтоватой от турмерика подливке проблескивали зеленые листочки карри. Джобин ложкой положил немного себе на аппам, взял прямо в руку и начал есть. Я последовала его примеру. Аппам был хрустящим по краям и воздушным посередине, рагу – свежим и островатым. После всех щедро сдобренных гхи карри и кебабов, которые я ела за последнее время, это было приятное разнообразие.

– Знаете, Майя начинает вспоминать кое-что об Индии, – сказал родителям Джобин.

– Как замечательно-то! – воскликнула Тереса.

– А меня помнишь? – спросил Саджи.

Я не могла посмотреть ему в глаза.

– Нет.

– И воспоминания, судя по всему, завязаны на еду, – сообщил Джобин всем присутствующим.

– Кулфи. И гхи, – уточнила я.

– Все сплошь молочные продукты. Потом, наверное, вернутся воспоминания о мясе, – заметил Саджи.

– Или о чем-нибудь южноиндийском, – сказала Тереса. – У твоей мамы был чудесный рецепт расама.

– Ладно, ладно, не будем опережать события, – перебил папа.

– Ты хочешь, чтобы она так и оставалась в неведении? – прошептала Ума во внезапно воцарившейся за столом тишине.

Я посмотрела на папу, но он буравил взглядом свою тарелку. Саджи с Тересой тоже старательно не встречались со мной глазами. Джобин недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Я откусила еще кусочек стынущей курятины.

Я сижу за этим же столом в гораздо меньшей комнате. Более юные версии Саджи, Тересы, Джобина и папы тоже все здесь. Папа ест чисто механически, вид у него несчастный. А у женщины сбоку от него и того несчастней. Я наблюдаю, как она медленно возит ложкой по тарелке с нетронутой едой.

– Мам, – говорю я.

Она не отвечает.

– МАМ, МАМ, – повторяю я.

Папа отрывает взор от тарелки.

– Майя, хватит.

Я выдохнула – и только сейчас поняла, что задерживала дыхание. В груди у меня саднило – отзвуком боли, что испытывала маленькая я из-за того, что на меня не обращали внимания. Слово «несчастная» даже и близко не описывает того, как выглядела моя мама. Что же ее так огорчило? Может, я перед ужином плохо себя вела, отказывалась делать домашку или мыть руки? Или – вот хорошо бы – я была совершенно ни в чем не виновата. Может, они с папой поругались. Или у нее умер кто-то близкий. Узнать было неоткуда, а спрашивать сейчас – не время. Кроме того, они ведь запросто могут и не знать.

Вокруг меня снова текла нормальная беседа. Ума с папой, видимо, благоразумно помирившись, рассказывали Саджи с Тересой, как движется подготовка к свадьбе. Мне следовало бы за них радоваться. Но я вообще ничего не чувствовала. Все казалось далеким-далеким, словно я смотрела на них с обратной стороны подзорной трубы. Я онемело подцепила на вилку еще кусочек курицы с аппамом. Но еда словно бы разбухла у меня во рту. Едва не задохнувшись, я с большим трудом умудрилась проглотить – и отложила вилку. И только тогда заметила, что Джобин внимательно наблюдает за мной.

17

Звонок в дверь раздался сразу после восьми. На Джобине была нарядная рубашка с джинсами, волосы зачесаны ежиком. Обняв его, я ощутила запах цитрусового геля для душа.

– Готова?

– Ага.

– Это Джобин? – окликнула из гостиной Ума.

– Да, тетушка, это я.

– Хорошо вам там развлечься! Только привози ее обратно не слишком поздно.

У ворот нас ждал блестящий черный автомобиль. Мы сели на заднее сиденье, и водитель произнес что-то на незнакомом мне языке. Джобин рассмеялся и ответил ему, а я вдруг почувствовала себя чужой и неуместной.

– Вы это на каком?

– На малаялам.

– А сколько языков ты знаешь?

– Малаялам, потому что мои родители дома на нем говорят, и хинди, потому что мы учили его в школе. Теперь я еще довольно бойко могу на каннада, потому что на нем разговаривают многие мои пациенты. А, да, и еще я учу французский, потому что в феврале еду в Париж.

– Ого! Пять языков. Вот это талант!

– Ну ты и сама знаешь хинди и немножко каннада.

– Я и их забыла вместе со всем остальным.

– Должно быть, очень трудно вот так вот вернуться. Но вот увидишь, если проживешь тут чуть дольше, начнешь чувствовать себя как дома.

– Может, – с сомнением протянула я.

– Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Когда я вернулся из Америки после университета, то увидел Индию другими глазами. Мне все казалось невозможно шумным и неэффективным – само собой, я быстро забыл все недостатки Штатов вроде дорогой медицинской страховки. У приятелей, с которыми я общался до университета, были довольно-таки незрелые взгляды на женщин – и они их практически не переросли. И после всего, что я выучил, родительские уничижительные замечания о душевных расстройствах довольно-таки сильно задевали, даже когда в шутку. Я совершенно не хочу сказать, что после знакомства с западным миром стал весь из себя такой просвещенный или самоактуализированный, – скорее просто чувствовал себя чужим и потерянным. Это очень трудно объяснить так, чтобы не показаться заносчивым козлом.

– Я помню, какой странной казалась мне Англия, когда мы туда только приехали. Так холодно, так непохоже на все, к чему я привыкла. Но мне очень жаль, что ты себя так ощущал. Я помню, что твой папа сказал за ужином про тревожность. В Англии со старшим поколением это тоже частое дело. Хорошо, что хоть сейчас положение начало исправляться.

– Здесь тоже. Но психические болезни до сих пор довольно-таки сильно стигматизированы.

– А как тебе в Бангалоре теперь? – спросила я.

– Я снова вписался. Город стал куда более космополитичным, рестораны великолепные. У меня прогрессивные друзья и любимая работа.

– А в отпуск ты ездишь в Париж, к высотам утонченности.

– Это не отпуск. Полугодовая стажировка. К психотерапевту, который специализируется на межкультурной терапии для беженцев. Буду учиться, чтобы потом работать с трудовыми мигрантами, неприкасаемыми и прочими, кому сложно получать квалифицированную помощь.

– Очень благородно с твоей стороны.

– Ну просто… ты же видела наш дом. Моя семья… я сам… у нас настолько больше ресурсов, чем у миллионов людей в этом городе. Я живу настолько другой жизнью, чем люди, мимо которых хожу по улицам каждый день.

– У всех людей есть нечто общее. Люди повсюду влюбляются друг в друга или ненавидят друг друга до мозга костей. Все едят и испражняются, а в конце концов умирают.

Джобин засмеялся.

– У тебя теперь такое типично британское чувство юмора, с ума сойти!

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «типично британским».

– Суховатое остроумие.

– Что ж, спасибо. Наверное.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что мы снова встретились через столько лет. Твой акцент, манеры – все совершенно иное.

– Но хоть что-то же осталось прежним?

– Ну ты и в детстве задавала много вопросов.

– Ха-ха. – Я пихнула его локтем.

Через пару минут автомобиль остановился перед узкой пешеходной улочкой, вдоль которой выстроились продуктовые прилавочки с источавшими пар кастрюлями и сковородками. Народу там было как на рок-концерте, и почти так же шумно. Я четыре раза бывала на многолюдных концертах. Результат: два тяжелых похмелья после всего, что я выпила, пытаясь справиться с собой, одна паническая атака и одно бегство в слезах с середины действа. Может, надо сказать Джобину, что я бы предпочла ресторан.

– Обычно я начинаю есть с одного конца и методично двигаюсь до другого, – сказал он.

Кто бы удивлялся.

Он легко пробирался через толпу, а вот мне приходилось сложнее: то я кого-нибудь случайно толкну, то меня кто-нибудь толкнет. Неоновые вывески полыхали, точно сирены. Повсюду – плотная стена тел. Люди орали друг на друга во весь голос. Я застряла, пытаясь просочиться мимо какого-то многочисленного семейства.

– Простите…

Никто даже не шелохнулся.

– Майя!

Джобину пришлось вернуться за мной. Я ухватилась за протянутую руку, и он протащил меня через затор.

К тому моменту, как мы добрались до начала ряда, нервы у меня уже были на взводе. К счастью, толпа вокруг чуточку поредела.

– С чего начнем? – спросил Джобин.

Я посмотрела на меню. Единственным знакомым мне словом было «доса».

– Я тут ничего не знаю.

– Выбери наугад. Если не понравится, купим что-нибудь еще.

– Э-э-э… Ладно, тогда пусть будет оббатту.

– Тогда я еще и уттапам куплю.

Уттапам оказался чем-то средним между досой и аппамом – толстый пористый блинчик, посыпанный мелко нарезанным луком, зеленым чили и кориандром. А оббатту – щедро смазанной гхи желтой лепешкой роти с начинкой из тур дала с пальмовым сахаром. Я сфотографировала их для Адама.

– После целого дня в снегах им бы там такой перекус понравился.

– И то и другое готовится целую вечность, – предупредил Джобин. – Идем, покажу тебе кое-что попроще.

У следующего лотка мы попробовали пав бхаджи – по словам Джобина, типичное блюдо мумбайской кухни. Острое и густое овощное пюре с промасленными рогаликами, лимоном, кориандром и сырым луком. Идеальное сочетание жирности, пряности и кислинки – самое то для арктической турбазы. К тому времени, как я доела свою порцию, желание бежать куда-то испарилось.

Потом мы ели жаренные во фритюре перчики в обсыпке из нутовой муки, потом чанна батура – тушеный нут с пури, большими плоскими лепешками, которые обмакивают в кипящее масло, где они раздуваются и становятся хрустящими.

– Я объелась, – сказала я, поглаживая себя по животу. – Знаешь, на всю эту еду мы потратили меньше, чем стоит один перец в Лонгйире.

– Безумные цены.

– Не то слово. Поэтому-то я стараюсь тут есть как можно больше.

– Тебе обязательно надо попробовать еще что-нибудь. На сладкое. Джалеби.

– Мы их ели в Англии на праздник Дивали.

– Свежими они вкуснее. Поблизости от нашего дома была одна палатка, где их продавали, ты любила смотреть, как их готовят. Ты еще их называла загогулинками.

– Приятно знать, что и я когда-то была смешной и милой.

– Да ты и сейчас, – сказал Джобин.

Он застенчиво покосился на меня – будь я одинока, мне бы польстило. Но я же не была одинока. А вдруг я ему голову морочу? Он знал, что у меня есть парень, но все тут, кажется, придерживались мнения, что отношения без кольца – не в счет.

Я отвернулась от Джобина и посмотрела на толпу. Сколько же народа! Колышущаяся масса рук, ног, глаз и зубов.

Вот тут-то мое тщательно выстроенное ощущение «все в порядке» и рухнуло.

В животе забурчало. К горлу поднялась едкая кислота. Грудь словно бы сжало железной рукой.

– Идем, купим джалеби, – позвал Джобин.

Людское месиво в два счета поглотило его. Он уходил от меня все глубже и глубже в толпу. Я рванулась вдогонку.

Кто-то схватил меня за руку – тощая девочка в рваном нарядном платье. В другой руке она держала пучок роз и что-то быстро-быстро мне говорила, пронзительно и резко.

– Простите. Я не понимаю.

В глазах девочки вспыхнула злоба. Она все так же тянула меня к себе. Волоски у меня на руках встали дыбом. Я выдернула руку. Слишком сильно. Девочка качнулась назад и уронила розы. Люди вокруг начали оборачиваться на нас, во всех глазах читалось осуждение. Толпа обступала нас со всех сторон, все теснее и теснее, поглощая весь воздух, все пространство.

ТРЕВОГА! ТРЕВОГА!

КОД КРАСНЫЙ! КОД КРАСНЫЙ!

Ты не умираешь, не умираешь, не умираешь.

Вспышки света и голоса сливались в одно тошнотворное фантасмагорическое пятно.

Я бросилась бежать.

Казалось, я бежала целую вечность, проталкивалась через толпу без конца и без края, тревожные колокола и гудки сирен раздирали мне голову изнутри, каждое случайное соприкосновение с другим человеком било разрядами электротока. Наконец через несколько минут – а может быть, лет – я добежала до конца улицы, завернула за угол и увидела какие-то бетонные ступеньки. Рухнув на них, я забилась в тень, как можно дальше от толпы, шума, огней.

Горло у меня перехватило. Я не могла дышать.

Ты можешь, можешь, уговаривала я себя.

Грудь пронзало острой, точно игла, болью.

Это пройдет. Всегда проходит.

Но на сей раз мне казалось – я и в самом деле умираю.

Тебе всегда кажется, что ты умираешь, а ты еще ни разу не умерла. Ну же, дыши поглубже.

Вдох…

Выдох…

Вдох…

Выдох…

Медленно, но ровно дышать становилось легче, паника начала отступать.

Ко мне постепенно возвратилось осознание себя, где я и кто я, а вместе с тем и глубочайший стыд. Бедная девочка всего-то-навсего хотела продать мне розу, а я в буквальном смысле слова отшвырнула ее от себя. Ну почему я не способна справиться с такой простой задачей, как сходить куда-то поесть? Случится ли в моей жизни хоть один-единственный день без школиков, день без боли в груди и спазмов в животе, день, когда мне будет так же легко справляться с простейшими делами, как и всем окружающим?

Считалось, что моя тревожность находится где-то в диапазоне от «легкой» до «умеренной». Ни то ни другое определение я бы к своим паническим атакам не применила. Во всяком случае, до тех пор, пока я не присоединилась к группе поддержки для людей, страдающих от повышенной тревожности. Никогда я не видела в одном месте столько дерганых. Кто часто-часто моргал, кто ерзал, кто вертел что-нибудь в руках. Никто не мог посмотреть другому в глаза. Кладезь материала для какого-нибудь комика. Кстати, один из участников, Ти-Джей, как раз и хотел стать комиком, но не выступал, потому что, сколько ни пытался, перед выходом на сцену с ним приключалась паническая атака. Пару раз даже до обмороков. А он был одним из самых забавных людей, которых я только встречала.

Эта группа вознесла тревожность на новые, граничащие с одержимостью высоты. Энни всегда волновалась, как одеться на прием к врачу. Если она будет выглядеть слишком хорошо, врач, чего доброго, решит, что ей лучше, и не выпишет таблетки от тревожности, которые она глотала одну за другой, точно чипсы. Но если она будет выглядеть слишком больной, вдруг ее запрут в больницу или отберут ребенка. Она никогда не назначала себе время приема раньше четырех, потому что не успевала собраться. Другой участник, по имени Билл, так боялся приступа спонтанной эрекции в общественном месте, что зимой и летом носил толстое шерстяное пальто. Но стоило ему завести роман (что случалось довольно часто, потому что он постоянно торчал в «Тиндере»), он начинал переживать, вдруг у него не встанет. Что, конечно, было самосбывающимся пророчеством. Дженни переживала из-за того, что переживает по слишком многим поводам. В конце концов в мире ведь миллионы людей, которым живется гораздо хуже, чем ей, – у нее был прекрасный муж, а работала она дизайнером на фрилансе, – так чего же она постоянно из-за всего волнуется?

Мысли о группе разогнали последние остатки моей паники. Я не одна такая. По всему миру полным-полно людей, которым трудно выйти из дому, назначить прием у врача, удержаться на работе. Людей, изо дня в день ведущих борьбу с незримыми демонами. Боже мой, до чего же эти битвы изматывали! Какую вызывали досаду! Сколько ни ходи на терапию, тревожность никуда не денется, неизменно будет следовать, точно тень, за тобой по пятам. И единственный путь вперед – найти в своем унылом ничтожестве хоть крохи смешного. Кстати говоря о том, что надо найти, – надо бы поискать Джобина.

Это не заняло много времени. Он стоял перед выходом на улицу с парой бумажных тарелок в руках и лихорадочно озирался по сторонам. При виде меня он весь так и обмяк от облегчения.

– Где ты была? Все в порядке?

– Вполне. Просто там слишком уж людно.

Я повела его за собой к ступенькам, он протянул мне тарелку. После панических атак мне всегда хочется сладкого.

Джалеби – пропитанные сахарным сиропом горячие, хрустящие спиральки сладкого теста, поджаренного во фритюре, – не разочаровали.

– Майя, прости, – внезапно произнес Джобин.

– За что?

– Надо было мне спросить. Твоя мама тоже терпеть не могла толпу.

– Не бери в голову, я сама должна была предупредить. Кстати говоря, Джобин, сколько тебе лет?

– Тридцать три.

– На четыре года старше меня. Ты должен ее помнить.

– Ну разумеется. Она была очень славной. Кормила всех бездомных…

– Да, да. Но она когда-нибудь, не знаю, казалась расстроенной?

– Все время от времени расстраиваются.

– Когда я была у вас в гостях, то тоже кое-что вспомнила. Как ем аппамы. А мама на меня даже не смотрит. У нее был такой несчастный вид.

– Я такого не помню.

– Наверняка бывали и другие случаи. Ты же наверняка что-то видел?

Он прятал глаза.

– Прости. Я тоже был совсем мальчиком – и взрослые дела меня не интересовали.

В первый раз за все это время он тоже, похоже, занервничал.

– Джобин, ну пожалуйста.

– Кажется, я припоминаю, что настроение у нее иногда гуляло – вверх-вниз, – наконец произнес он.

– И насколько вниз?

Джобин пожал плечами. Я с трудом сдерживала желание хорошенько его встряхнуть.

– Со слов папы у меня сложилось впечатление, что счастливей нее во всем мире никого не было.

– Ну разумеется, он вспоминает только самые лучшие моменты. Но…

– Но что?

– Слушай, почему бы тебе не остаться в Индии подольше? Вдруг ты еще что-то вспомнишь.

– Меня там работа ждет. И парень.

– Ах да. Ты говорила.

Джалеби закончились. Тарелка размокла от сиропа. Джобин сложил ее и выбросил в переполненную урну. Мы вымыли руки водой из его бутылки. Я пристально посмотрела на него, не скажет ли он что-нибудь еще, но он молчал.