Текст книги "О нечисти и не только"

Следующим вечером Стрекопытов пошёл на танцы. Перед этим он целый час смотрелся в зеркало. Небольшие рожки сначала прикрыл фетровой шляпой. Но потом вернулся к привычной кепке. Надел, снял и снова надел галстук. Гвоздику поместил в петличку – не пропадать же добру! Затем глянул в окно, оценил обстановку и выскочил в тот самый момент, когда большинство прогуливающихся девиц отвлеклись на проезжающий мимо мопед.

По причине тёплой погоды танцы проходили не в самом клубе, а рядом, на площадке, освещаемой по центру единственным фонарём. Под фонарём, кстати, танцевались только энергичные танцы. А когда взвился над площадкой баритон, призывая вспомнить, как давно по весне он на чёртовом крутился колесе, пары танцующих сместились в тень, оставляя в центре место для эффектного появления дьявола.

Из темноты раздалось дружное девичье «а-а-ах». Стрекопытов расправил неслабые плечи, отбивая возникшее было у некоторых парней желание проверить его рога на прочность, и тут же согнулся под тяжестью двух-трёх, а то и четырёх селянок, повисших на руках.

– Григорий Вениаминович, – жарко дышала в ухо наиболее авторитетная.

– Гришенька! – молила откровенная и смелая.

– Товарищ Стрекопытов, – властно призывала самая близко знакомая – заводская кассирша, отвечающая за выдачу зарплаты.

Да, без навьего листа туго приходилось дьяволу. И главное, отцепить от себя настойчивых девиц не было никакой возможности – так и передвигался по площадке в окружении поклонниц, несколько беспокоясь о том, какое впечатление произведёт его эскорт на прекрасную совхозницу. Но её нигде не было видно.

– А где мне взять такую песню? – вопрошали невидимые динамики.

– Кто мне плеснул бы граммов двести? – вторили из кустов местные хулиганы.

Танцы заканчивались. Стрекопытов лениво лузгал семечки, предложенные кассиршей. Сама она танцевала с каким-то тощим пэтэушником рядом, в двух шагах, и при этом не спускала глаз с красавца-дьявола. Остальные претендентки отчаялись и разбрелись по неосвещённому периметру. И тут на дорожке, ведущей к клубу, мелькнуло синее платье. Стрекопытов вскинулся раньше, чем узнал её – видать, сердце откликнулось, – перемахнул через ограду одним прыжком и нагнал девушку в тот самый момент, когда она поприветствовала шедшего ей навстречу рыжего крепыша с пышными баками.

Вовремя затормозив, дьявол увидел, как фраер поцеловал её в щеку, осторожно приобнимая за талию.

– Привет, Натуся! Извини, что так поздно, – на линии авария была. Погуляем?

– Да поздно уж, Володь. Давай завтра.

И они пошли мимо клуба, через памятник, к полю.

Вот с тех танцев Стрекопытов и затосковал. Мало того что у телятницы Наташи оказался жених – рыжий электромонтер из местного ЖЭКа, – так ещё и дьявольские чары на неё не действовали, как будто Стрекопытов был с ног до головы вымазан противной зелёной кашицей из навьего листа. Вот ведь необъяснимый наукой факт!

Стрекопытов ходил в совхоз, к коровнику, и вышагивал там рядом, неотразимый в своей мужской красоте и молодости. Наташа привыкла к нему, здоровалась уже как со старым знакомым, но на шею с поцелуями не бросалась и знойных взглядов не дарила. По вечерам она чинно прогуливалась по полю с Володей или шла с ним на танцы.

Стрекопытов ходил по пятам и мучился. Не единожды порывался он подойти к Наташе и признаться в своих чувствах, но всё не мог совладать с волнением – сердце (оно у дьяволов справа находится) бухало кузнечным молотом о грудную клетку, ноги подкашивались, а ладони трусливо потели. Наташа даже как-то, заметив неладное, сама к нему подошла:

– Вам плохо, Григорий Вениаминович?

Дьявол почувствовал себя ужасно старым. Да ведь по человечьим меркам он и был старым – почти девяносто, но Наташе-то откуда это знать!

– Нет-нет, что вы. Спасибо за заботу. Не беспокойтесь, – ответил и сам себя обругал. Ну кто так разговаривает с девушками… Точно дед!

– Какой вы смешной, – Наташа улыбнулась и взяла его за запястье. – Дайте-ка пульс послушаю… Жить будете! Молочка парного хотите?

Стрекопытов энергично замотал головой. Он всё-таки дьявол, а не домовой, с парного молочка и пронести может – не хватало ещё опозориться.

А потом пришёл жених. Со Стрекопытовым поздоровался за руку, ничуть не ревнуя. Поцеловал Наташу и повёл её глазеть на новую высоковольтную линию, протянувшуюся от райцентра к посёлку.

Стрекопытов смотрел им вслед и закипал. Володя был мужественен, сплошь положителен и надёжен, как целая бригада электриков. Но куда ему до настоящего дьявола! И как Наташа не понимает… И тут его соперник совершил роковую ошибку: в порыве вдохновения он запрокинул голову девушки и впился ей в губы таким страстным поцелуем, что Стрекопытов не утерпел.

И как ещё хватило у него выдержки сперва скинуть с себя одежду, а уж потом оборачиваться! Спустя минуту прямо на целующуюся парочку с диким рёвом нёсся рослый годовалый подтёлок. Стрекопытов высоко вскидывал копыта, угрожающе наклонял кривые рожки, кровавым глазом следя за электриком. Неизвестно, чем бы закончилась эта история – скорее всего, пошумел бы Григорий, попылил да и оставил несчастного Володю, устыдившись собственного поведения, но тот совершил вторую роковую ошибку. Встретившись взглядом с бычком, он вдруг разжал объятия и задал такого стрекача, что у Наташи рот открылся от удивления. В этой ситуации выбора у дьявола не оставалось. Он радостно поскакал за рыжим электриком, подстёгивая самого себя хвостом и в конце концов загнал его на свежепоставленный электрический столб, куда Володя взлетел с прямо-таки профессиональной грацией. Стрекопытов пару раз боднул столб, поревел для порядка и потрусил к коровнику.

Володя кричал вслед что-то живодёрское, Наташа заливалась смехом, а потревоженные коровы удивлённо мычали, выпытывая друг у друга детали происшествия. Забежав за угол, Стрекопытов перекувыркнулся, торопливо натянул брюки и бросился бежать на полусогнутых, прячась за плотной стеной боярышника.

Как электрик ни убеждал Наташу в том, что своим бегством самоотверженно отвёл от неё угрозу, она его не простила. Девушки не любят трусов. Тем более когда на пороге сердца начинает отираться симпатичный дьявол с букетом ромашек. А именно так Стрекопытов и действовал.

Каждый вечер он перебегал поле, аккурат успевая к концу вечерней дойки, и они с Наташей шли куда-нибудь: то в клуб, то к речной заводи послушать лягушачий концерт, а то и просто посидеть на брёвнышке у края леса, вдали от любопытных совхозных и поселковых глаз. Но как ни прячься, на язык бабам всё одно попадёшь. Нет, на Наталку зла никто не держал. Так, завидовали ей по-хорошему, слёзы в девичьи подушки пряча. Меж собой сплетничали, конечно, как тут удержаться, когда такой мужчина пропадает для женского общества. И ради кого? Не учительницы, не передовички, не Валентины из сельпо – вот уж кто все глаза выплакал за месяц! А ради простой телятницы, обучающейся заочно на втором курсе агротехникума. Не отличницы даже. Ну а как слухи до Наташиной родни дошли, так пришлось Стрекопытову фетровую шляпу из сумки доставать и идти на поклон к Валентине за «Рижской сиренью» и армянским коньяком. Мог бы, конечно, всё взять из авоськи, но не стал. Неуважительно это ему казалось – дарить бесплатное и без труда добытое.

Валюша проявила лучшие человеческие качества, достав из запасников и то, и другое, да ещё и от себя добавила красивую коробку шоколадных конфет.

– Иди уж, красавец… Ой, дай хоть поцелую разок на прощанье! – и продавщица прижала Стрекопытова к страдающему сердцу, по-матерински чмокнув в щёку.

Семья у Наташи была большая: мать, отец, двое младших братьев, бойкая бабка Ладиславна и малоподвижная прабабка Станиславна, да дядья, да тётки с детьми, да кумовья к тому ж. Хата Стрекопытову понравилась: хорошая хата, справная. Пили за столом умеренно, с тостами не частили. Спрашивали о работе, родителях, осторожно интересовались зарплатой и жилищными перспективами. Непривычный к таким посиделкам Стрекопытов смущался, но отвечал степенно и обстоятельно, что, мол, оклад, конечно, не велик, но есть премии, начальство его как специалиста ценит, с жильём обещает помочь к концу года. Родственники одобрительно гудели и в свою очередь перечисляли собственное поголовье скота и предметы мебели, стоящие на балансе.

– Ну, кур, свиней ты видел. А ещё второй холодильник в прошлом годе взяли с премии. Сервант с зеркалом есть. Зелёный сервиз – мать, покажи! И подушки – пух свой, не покупаем.

Стрекопытов хоть и догадывался, что разговор о посуде и прочем ведётся с какой-то определённой целью, но, будучи незнакомым с этой стороной человеческой жизни, намеков не понимал. Какая разница, что там пылится в кладовой у Наташиных родителей? Как будто продать мне хотят, удивлялся дьявол.

Ну а вскоре Наташа, думая, что Стрекопытов по робости своей сам решиться не может, официально уведомила собравшихся, что борова Юрку пора к зиме откармливать, иначе сала не нагуляет в достаточном количестве, а чем же тогда на свадьбе закусывать прикажете?

От обморока и позора Стрекопытова спасла прабабка Станиславна. Неподвижная и безмолвная до той поры стокилограммовая пенсионерка внезапно встала и зычно объявила:

– Горько! – после чего сама же и полезла целоваться с оторопевшим дьяволом. Пока родственники объясняли старушке, что она немного поторопилась, Стрекопытов вышел на крыльцо и закурил. Окрылённая Наташа последовала за ним.

Бедный Стрекопытов! Ему и невдомёк было, что холостятству пришёл конец и дата свадьбы зависит только от одного: успеет ли к зиме какой-то боров набрать необходимое количество сала. У людей жизнь короткая, не то что у нечисти, вот и спешат они семьёй обзавестись пораньше, детей нарожать, внукам порадоваться. А ему каково это? Жил девяносто лет не тужил, и вдруг – женись! Нет, Наташу он любил, и даже очень, но отдавать свою свободу… Ведь женатый дьявол не только власть над женщинами теряет – тьфу ему эта власть, но и посерьёзнее кое-чего, а именно – свободу передвижения.

Раз и навсегда должен он остаться в том населённом пункте, где застигнет его врасплох нелёгкая. Вот и отец его из Бугульмы шагу ступить не может – таков закон, свойственный природе всякого дьявола. А Стрекопытов любил переезжать с места на место: сегодня Крупки, завтра Мари-Турек, а послезавтра, может быть, Хальмер-Ю. А что, толковые снабженцы везде нужны! Ну как тут жениться!

Вот так думал дьявол, пока курил одну за одной папиросы «Казбек» из нарядной коробки. Темнело. В хате продолжались посиделки, здравицы в отсутствие главных героев торжества звучали чаще, а потом и петь бабы начали – виновата ли я, виновата ли я…

– Ой, Гриша, ты моим так понравился! Жаль только, что твои приехать не смогут. А коттедж теперь Ширко тебе точно даст. Положено как молодому семейному специалисту. Но это мы ещё посмотрим на коттедж этот. Может, и сами не возьмём. У нас хата большая – всем места хватит! Ну обними меня… Теперь можно!

И обречённый дьявол неловко обнял счастливую невесту.

Наташа была девушкой умной и почувствовала перемену в настроении возлюбленного уже через неделю. Но как девушка гордая, ничем это понимание не выдала. Не устраивала ему сцен, не ждала, когда он перестал прибегать к ней в коровник, не выслеживала его и не плакала. Ещё через пару дней просто сказала дома, что свадьбы не будет. Родители погоревали, бойкая бабка Ладиславна хотела было пристыдить Стрекопытова, но Наташа не позволила. А малоподвижная прабабка Станиславна, лёжа ночью на печке и слушая, как Наташа вздыхает, твёрдо сказала сама себе: «Не бывать этому! Он у меня ещё попляшет…»

У Станиславны были к Стрекопытову свои счёты. Мало не семь десятков лет назад, когда она была ещё молоденькой ведьмой, бегал к ней до хаты один такой дьявол, до женского полу больно охочий. Всегда одетый как франт в тёмно-синюю визитку и брюки с полоской, вскружил он ей голову, обещая показать Париж, Венецию и Рим. Ох как они носились с ним то на почтовых, то в собственном экипаже, а то и запросто, на помеле, прижавшись поплотнее друг к другу, по всей Минской губернии, от Мозыря до Новогрудка, разоряя винные погреба и опустошая ювелирные магазины. Как пили шампанское на крыше королевского замка в Варшаве и пугали стоящих на посту гвардейцев демоническим хохотом. Как… Как бросил её пан дьявол, усвистал куда-то в Аргентину, едва заикнулась она о свадьбе. Зареклась Станиславна с той поры дело иметь с нечистью, ведьмино занятие бросила и замуж вышла за самого обычного паренька, из людей. Но, увидев Григория Стрекопытова, вспомнила молодые годы и решила во что бы то ни стало заполучить в семью дьявола, связав его свободу нерушимой клятвой!

Директор Ширко задумчиво жевал прокуренный ус, с трудом разбирая бумагу, написанную по всем правилам дореволюционной орфографии. Уразумев изложенное там, нажал кнопку селектора: «Стрекопытова ко мне быстро!»

– Анонимка на тебя имеется, Григорий. Вот погляди, – Ширко передал Стрекопытову бумагу, – о посягательстве на честь Заруцкой Дануты Станиславовны 1880 года рождения против воли её и согласия. Якобы ты, воспользовавшись печной трубой в доме потерпевшей, на протяжении трёх ночей являлся к ней в образе чёрного кота и…

– Да это же чушь! Вы что, поверите?

– Я-то, может, и не поверю, но милиция… Смотри, в конце приписка – «копия сего письма будет направлена начальнику местного отделения». И вот ещё – «при наступлении обстоятельств, суть которых подлежит обсуждению с потерпевшей (а именно вступление в брачные отношения с потерпевшей), вышеописанные насильственные акты могут быть трактованы как любовные ухаживания».

– Что? Жениться на этой старухе? Да она из ума выжила! Выбросите вы эту гадость!

– Ну выброшу… И что с того? Она новую напишет. И пошлёт уже не мне, а парторгу. Ты, кстати, в партии не состоишь, я запамятовал?

– Ннннет, не состою.

– А почему? Ах да, понимаю-понимаю. Вам же нельзя. В общем, найдёт старуха кому анонимку отправить, уж поверь. Ты лучше как-то полюбовно дело реши. Тебе виднее. Давай, Гриш, не затягивай.

– И решу. Вот сейчас прям решу! Напишу заявление по собственному желанию, а дальше делайте что хотите! Две недели – и нет меня здесь, ясно? Пусть хоть в обком свои анонимки пишет!

– Да ты чего, Гриш? Ну подожди, не кипятись! А как же коттедж? А премию хочешь? Ну хочешь, я тебе премию мотоциклом выдам? Гришенька, не уезжай только! Ведь план погубишь! А, э-эх! – директор скомкал анонимку Станиславны и швырнул её в угол.

Но Стрекопытова было уже не остановить. Он твёрдо решил уехать куда-нибудь подальше. Хоть в Туркмению!

Вечером того же дня директор тайком от широкой общественности пришёл к Наташе. Хозяева предложили ему чаю с пряниками, но Ширко жестом попросил чего-нибудь покрепче. Махнув подряд две стопки и отдышавшись, директор сказал Наташе:

– Не ты одна страдаешь, девка. Судьба всего нашего годового плана… Да что там плана! комбината!.. зависит от Стрекопытова. И мы не вправе сейчас отступать и сдаваться. Надо действовать!

Дальнейшее походило на разработку военной операции. Руководил ею лично Ширко. К операции, помимо Наташи и Наташиных родителей, были привлечены все прогрессивные жители посёлка и некоторые особо доверенные совхозники. Тщательным образом проинструктированные, они ждали своего часа, изображая простых сельских обывателей, но на деле…

В первую очередь, к Стрекопытову в гостиницу въехал сосед. Это был завклубом Аристарх Леонидович Вьюный, славящийся своим умением кого угодно развести на пол-литра, причём исключительно за счёт разводимого. На этот раз Вьюный не стал полагаться на своё красноречие и заранее приготовил несколько различных по крепости алкогольных напитков, включая дефицитнейший Вана Таллин – привет Валентине!

Кольцо вокруг Стрекопытова начало сжиматься…

Придя вечером к себе в хату, он застал там изысканную атмосферу богемной пьянки, в которой принимали участие уже упомянутый Вьюный, заводской художник Семён и директор свинокомплекса Пал Палыч Свирепый. Каждый из собравшихся олицетворял свой культурный пласт и налегал на присущий этому пласту алкогольный напиток, предоставляя дьяволу широкую возможность выбора. Вьюный употреблял эстонский ликёр без закуски. Свирепый пил картофельный самогон, закусывая белоснежным салом с чесноком. Семён глушил Агдам прямо из горла, занюхивая испачканным в краске рукавом. Все трое приветствовали дьявола самым дружественным образом, буквально силой усадили за стол и заставили выпить штрафную. Причём сразу три.

Когда градус вечера приблизился к критической отметке, то есть пить попросту стало нечего, своё решение предложил Свирепый, у которого самогон имелся в изобилии. Друзья встали и, преодолевая гравитационное воздействие Земли, воспарили по направлению к дому директора свинокомплекса.

О том, что объект покинул здание гостиницы, администратор стоящей напротив бани уведомил по телефону заместителя поселкового отделения милиции лейтенанта Трепунова. В течение двух минут после звонка Трепунов завёл служебный мотоцикл Урал, в коляске которого уже сидел, разминая пальцы, недавно освободившийся из мест лишения свободы вор-рецидивист Попроцкий, он же Сява.

В гостиницу Трепунов и Сява вошли стремительно, плечом к плечу, осознавая высокую значимость своей миссии. Сява привычным движением натянул тонкие перчатки и замер над дьявольским чемоданчиком. Несколько едва уловимых движений отмычкой и вуаля – чемодан открыт. Трепунов столь же привычным жестом обернул руку целлофаном и извлёк из чемодана общегражданский паспорт.

В тот момент, когда Стрекопытов с товарищами подходил к заветной двери, за которой водились неисчерпаемые запасы картофельного самогона, лейтенант Трепунов, держа паспорт в вытянутой руке, поднимался на второй этаж поселкового совета. Там его ждала секретарь совета Лидочка, также выполняющая функции паспортистки и делопроизводителя. Перед ней лежал паспорт Наташи, в котором Стрекопытов уже значился как муж. Открыв принесённый лейтенантом паспорт на нужной странице, Лидочка красивым округлым почерком внесла в него Наташины данные и сегодняшнее число. Затем она открыла коробочку с печатью, несколько раз дохнула на штамп и от всей души приложила его к странице. Но обычного фиолетового отпечатка на ней не появилось. Лидочка удивлённо посмотрела на печать и повторила свои действия.

Отпечатка не было. Лидочка попробовала поставить штамп на черновике. Отпечаток появился – яркий, сочный и четкий. Тогда девушка самым внимательным образом осмотрела паспорт. Документ как документ, ничего особенного.

«Шпион, – мелькнуло у неё в голове. – И паспорт у него поддельный! А вдруг он сейчас кинется его искать и найдёт меня? Ой, мамочки!»

От страха за свою юную жизнь комсомолка Лидочка впервые в жизни совершила абсолютно не комсомольский поступок. Она перекрестилась, потом перекрестила дьявольский паспорт и, зажмурившись, зачем-то ещё раз приложила к нему печать. Отпечаток на мгновение вспыхнул синим пламенем и утвердился на своём месте.

В тот же миг Стрекопытов, первым из друзей приложившийся к бутылке с самогоном, зашатался и рухнул наземь.

– Отравился! – испуганно прошептал Вьюный.

Семён прислонил ухо к груди упавшего.

– Точно. И сердце не бьётся, – авторитетно подтвердил он, не зная, что сердце у дьяволов находится справа.

Свирепый жадно припал к бутылке и, набрав полный рот, опрыскал Стрекопытова как из пульверизатора. Тот поморщился, резко сел и потёр полученную при падении шишку на затылке.

– Чтоб с моего самогона помирали? Да никогда! – Свирепый протянул дьяволу бутылку. – А это до свадьбы заживёт. Не боись!

И действительно зажило. Перед самой свадьбой фельдшерица Стася, уже нечувствительная к стрекопытовским чарам, разрешила снять с головы повязку. И за столом жених сидел при полном параде, счастливый и довольный. Так и живёт до сих пор, детишек уже двое. На отца очень похожи, но дьявольских рожек, правда, нет. А может, и не выросли ещё – старшему-то всего три.

Дети леса

Сыро в хате, нетоплено. Будто боится мать дымом печной трубы чужой, недобрый взгляд привлечь. Низенькие окна тряпкой занавешены – случись что на улице, и не узнаешь. Слышно только, как собаки лают да как из автомата изредка тарахтят… Ну и крики. Этого мальчик больше всего боится – криков бабьих. Поэтому и нечего в окно глядеть. «Чего там хорошего углядишь?» – говорит мамка.

Когда фрицы пришли, она заранее уж всё знала. Дверь открыла сама – зачем ломать-то? Хорошая дверь, может, и пригодится ещё. Не ей, так детям. У неё спрашивали что-то, но она всё плечами пожимала – не ведаю, мол. И ушла с ними, не повернулась к детям даже.

Ну а в последний раз, там, у бывшего сельсовета, мальчик её и не видел, считай. Сестра ему глаза рукой закрыла. Вскрикнула, сама лицом ему в макушку зарываясь, и потащила домой – пошли, братик, не смотри, братик!

Мальчик упирается, он мать увидеть хочет. Головой вертит – где мамка-то? Где? Вдруг платок её – васильковый, приметный – мелькнул вроде… Мамка!!!

– Тшшш! – девочка постарше. Она всё помнит, знает, от чего малый во сне вскрикивает. – Цiшэй, цiшэй…

Среди ночи костёр ведь не разведёшь – ярок больно, в лесу издали заметен. Подтаскивает девочка постелю свою к углям поближе, обнимает брата, чтобы теплее было. Не спит мальчик, возится. Сказку ему рассказать, что ли?

– Ён высокi, нават вышэй за дрэвы. I ходзiць як нелюдзь задам на адной назе. Чуеш, як вярхушкi дрэваў шумяць? Дык гэта ён, лешы, iх трасе!

– Навошта?

– А я пачым ведаю? Гляздiць, мо, хто тут ня сьпiць… А як убачыць, дык хапае! Вось i сьпi. Ды цiха! Зранку мужыкi вернуцца, паесьцi прынясуць. Сьпi![1]1
  – Он высокий, даже выше деревьев. И ходит не как люди, а задом и на одной ноге. Слышишь, верхушки деревьев шумят? Так это он, леший, их трясёт!
  – Зачем?
  – А я откуда знаю? Смотрит, может, кто тут не спит… А как увидит, так и хватает! Вот и спи. И тихо! Утром мужики вернутся, поесть принесут. Спи! (Белорус.)


[Закрыть]

Мальчику спать не хочется. Хочется есть. Кипятком надолго живот не обманешь – вон он как урчит, хлеба просит! Эх, скорее бы утро… Но глаза всё равно закрыл, притворился спящим. Вдруг и правда леший высматривает сверху, кто не спит?

Мальчик прижался к старшей сестре, спрятал нос от холода в ворот телогрейки и старательно засопел.

Костёр потух. Девочка ругала себя, что не уследила ночью, не уберегла его. Скоро отряд с вёски вернётся, а огня-то и нет! Растяпа, скажут. Мы тебя за старшую оставили, а ты…

Пришлось расковырять торбу, на которой они с братишкой спали, и достать оттуда сухой соломы. Окоченевшими пальцами долго чиркала кресалом, потом раздувала огонь, а солома всё не занималась, только горько дымила и тлела, пока наконец не показался первый язычок пламени, почти сразу и исчезнувший. Но за ним потянулись и другие, и вот уже греются ладошки у небольшого костерка, ждут дети…

Ближе к полудню девочка начала волноваться. Долго они что-то… Как бы не случилось чего с отрядом!.. Да не! Не могли они попасться! Может, просто провианта больше взяли, вот и идут медленно. Зато уж теперь до зимы еда будет! А зимой придут солдаты и помогут партизанам… И всех фрицев выгонят.

Она и брату так сказала. Мол, долго идут – значит, много на себе несут. И сало будет, и сахар, и сухари! Мальчик кивнул и разулыбался.

Солнце, так и не выйдя из белой мглы, повернуло к вечеру. А верхушки деревьев опять качались, как прошлой ночью, гудели, стонали от натуги, словно ломал их кто. Птицы метались меж беспокойных стволов и зло перекликивались. И вдруг в один миг всё прекратилось… Стало тихо так внезапно, что дети сжались, будто от автоматной очереди, и оглянулись. К партизанской поляне из леса вышел старик. И хоть и не вровень он был с самыми высокими соснами – а так, просто высокий старик – но мальчик сразу догадался, что это и есть леший.

Леший, не глядя на детей, присел у костра. Помолчал. Потом, как бы примеряя древесные свои губы к человечьей речи, проскрипел:

– Цiкать вам трэба.

– Дзядуля, куды ж мы пойдзём? Мы з брацiкам партызан чакаем!

– Не прыйдуць яны.

– Як жа гэта? Дзеда, ты праўду кажаш?[2]2
  – Бежать вам надо.
  – Дедушка, куда же мы пойдём? Мы с братишкой партизанов ждём!
  – Не придут они.
  – Да как же?.. Дедушка, ты правду говоришь? (Белорус.)


[Закрыть]

Не ответив, леший встал и направился в гущу дерев. Мальчик бросился за ним.

– Дзядуля-лешы, дзядуля-лешы, пастой![3]3
  – Дедушка-леший, дедушка-леший, постой! (Белорус.)


[Закрыть]

Догнав, мальчик обхватил его за ногу и зашептал:

– Дзядуля-лешы, я цябе пазнаў! Ты ўсё можаш, схавай нас з сястрой ад фрыцаў! Не кiдай нас тута, дзядуля-лешы![4]4
  – Дедушка-леший, я узнал тебя! Ты всё можешь, спрячь нас с сестрой от фрицев! Не бросай нас тут, дедушка-леший! (Белорус.)


[Закрыть]

Лесовик ох как не любил вмешиваться в людские дела. Не слишком-то он и различал пришлых и местных – тех, которых утром эти пришлые и добивали у самого леса. Глянул только, не задела ли случайная пуля какое дерево, и полез к себе в дупло спать. Но потом устыдился. А что если пришлые и до этих, маленьких, доберутся? Нет, такого он у себя в лесу не допустит! Надо предупредить. А потом спать, конечно. Зима скоро…

Теперь леший угрюмо смотрел на маленького, повисшего на ноге. Вот ведь пристал, репей! Сказано же им – уцякать отсюда надо, что ещё?! Уже и вторую ногу теперь схватили – ещё одна маленькая!

– Дзядуля, не ўхадзi! – во всё горло вопила девочка. – Вазьмi нас з сабой! Нам няма куды iсьцi – у нас мамку забiлi! Дзядуля, забяры нас![5]5
  – Дедушка, не уходи! Возьми нас с собой! Нам некуда идти – у нас мамку убили! Дедушка, забери нас! (Белорус.)


[Закрыть]

– Дзядуля, забяры нас! – шёпотом повторял мальчик.

«Куда я их дену? – думал лесовик, так же, молчком, шагая в глубь леса. Дети брели за ним, всё чаще спотыкаясь о высокие корни. – Ладно б, лето… Спрятал бы, прокормил. Зима почти… Усну…»

Сзади послышались всхлипы. Крепились-крепились маленькие, да и умаялись. Леший остановился, вытащил из бороды поздние яблоки и горсть орехов – ешьте! Там, кстати, ещё и несколько волчьих ягод нашлось. Дать? Им всё одно – помирать, так уж лучше сейчас от одной ягодки, а не от холода и голода… Повертел в руке чёрные катышки и убрал пока. Может, пригодятся ещё.

Поев, дети стали идти ещё медленнее. А в темноте и вовсе заканючили – постой да постой. Пришлось искать дупло повместительнее. Сам залез и маленьких сграбастал. Только лёг, а эти уже и устроились на нём – девчонка на левом плече, мальчишка на груди калачиком свернулся. И спят.

«Нет, надо их из леса выводить. Не везде же эти пришлые? Ну, мой лес они со всех сторон обложили, ну а дальше-то – на восход – может, и нет их? Дня за два дойдём до края, а там перелеском-перелеском и дальше…»

А вот что дальше, леший себе слабо представлял, потому как не положено лешим в чужой лес соваться. По молодости глупой заходил он, бывало, вызывал соседей силой померяться, но всякий раз был жестоко бит, ибо в каждом лесу свой хозяин, и сила там хозяйская. В чужом бору леший не выше человека будет, беззащитен он там перед любым волком или медведем. Так-то оно так, но дети вдвойне беззащитнее. А значит, придётся идти. С этими мыслями леший и захрапел.

Утро выдалось славное – потеплело, и густой туман окружил дупло, словно облаком. Лясун любил туман – плыть по нему одно удовольствие, будто и не идёшь вовсе, а белая мгла тебя сама тянет. Маленьких, чтобы в пути не хныкали, накормил основательно – мёдом и сухой малиной. Покряхтел немного, приматывая их к себе ветвями – сестру сзади, братика спереди – и прытко побежал на восход, скользя босыми лапами по молочным тропам.

Мальчика плавный ход вскоре совсем убаюкал. Борода у лешего из сухого мха – вроде и не тёплая, но угреться в ней можно. И хорошо так – лежи себе в плетёной корзине, слушай, как редкие птицы стрекочут. Смотреть по сторонам особо не на что – мелькают в тумане деревья, собираясь в серую сплошную пелену, глаза от которой устают и слипаются. И только слышит мальчик сквозь сон изредка: «Брацiк, ты тут? Ну сьпi, сьпi…»

А потом показалось солнце, и воздух вмиг стал колючим. Растаяла дымка, унесла сон и тепло, и в алом осеннем свете засверкали ряды сосен. Стояли они, ясные, гордо устремив к небу островерхие шапки, свысока смотрели на залетевших в их бор со случайным ветром гостей – обнажённую берёзку, осину-карлицу да всякую мелочь вроде лещины.

Нет дерева лучше сосны – это всем известно. Сосновый лес хворь прогоняет, душу веселит, глаз радует. Только вот светел он больно и прозрачен. Зверя гнать по нему легко, ну а если тебе самому убегать приходится? То-то… Лесовик лес знает, как человек свои пять пальцев. Бежит он теми тропами, что далее всего от людских дорог пролегают, да и то пару раз замечали патрули. Ну леший им, конечно, глаза отводил, а всё-таки неприятно – речь чужая, лающий хохоток, крепкий запах пороха… Маленькие при виде немцев цепенели от страха, а девчонка и вовсе закрывала уши руками и зажмуривалась, силясь чернотой прогнать из глаз и из памяти образ бьющейся в петле матери. Леший, чуя, как дрожит за его спиной маленькая, неуклюже гладил её по голове сучковатой лапой. А солдаты в это время проходили мимо, принимая его с детьми за мшистую корягу, поросшую трутовиками.

К вечеру все устали. Похолодало так, что леший вопреки собственному обыкновению попёр из берлоги какого-то мишку, и тот всю ночь шатался поблизости, пугая рычанием всю окрестную живность. В берлоге было тепло и тесно, но уж очень воняло – медведь успел пропитать здесь всё своим духом, пока укатывался перед сном. Ну да это людям запах не нравится, а лешим мишкин запах родным кажется, любят они его за уют и за сон крепкий. О-ох, утомился!

Неизвестно, снится ли что-нибудь лешим, но вот дети точно каждую ночь видят сны. Мальчику снились стальные птицы с чёрными человечьими глазами. Они пролетали так низко, что порой касались острым крылом деревьев. Птицы хищно вглядывались в притихший лес, будто знали про укрывшихся в берлоге детей и искали их. Покружив, птицы улетели, и остаток ночи мальчик спал почти спокойно.

Поутру маленькие проснулись, сидят тихо, как мыши, и переговариваются шёпотом:

– Вунь дзядуля-лешы якi моцны! А чаму ён усiх фрыцаў не заб’е адразу?

– Дурны ты, браце! Не забiвае, значыць, таварыш Сталiн не даваў такога прыказу. А калi сюды прывязуць тэлеграму ад Сталiна, дык усiм фрыцам капут!

– Сама ты дурная! Як яе сюды прывязуць? Дзе яго знойдуць у лесе?

– А хiба ты ня ведаеш, што лешаку падарунак можна у любым дупле пакiнуць? Ды лешы сам яго знойдзе…

– А калi ён чытаць ня ўмеець? Тады што?

– Вялiкi Божа! I праўда, ён жа няграматны напэўна![6]6
  – Вон дедуля-леший какой сильный! А почему он всех фрицев не убьёт сразу?
  – Глупый ты, братец! Не убивает, значит, товарищ Сталин не давал такого приказа. А если сюда привезут телеграмму от Сталина, так всем фрицам капут!
  – Сама ты глупая! А как её сюда привезут? Где его найдут в лесу?
  – А ты разве не знаешь, что лешему подарок можно в любом дупле оставить? И леший его сам найдёт…
  – А если он читать не умеет? Тогда что?
  – Великий Боже! Ой, правда – он же неграмотный, наверное! (Белорус.)


[Закрыть]

И это была правда. Лясун читать не умел, как и его соседи. Может быть, и летели из Кремля в тот год телеграммы ко всем лесным хозяевам на западных рубежах. Может быть, почтальоны, рискуя жизнью, и пробирались мимо немецких патрулей, чтобы их передать… Кто знает? Лесная нечисть была почти поголовно безграмотной.

И всё-таки не надо было в берлоге ночевать. Знал ведь леший, что пора ему на зиму под землю залечь, сховаться. Знал, но ради маленьких решил перетерпеть, боролся с дремотой, как мог. А тут в тёплой берлоге разморило его…

Вот и солнце уже сквозь валежник замерцало, день поднялся, а дедуля-леший всё лежит, ровно колода какая, и не ворушится, и не дыхает… Что теперь делать-то?