Текст книги "Псевдоним(б). В поисках Шекспира"

Весна 1581

Проснувшись утром, Уилл почти ничего не помнил. Ни как он вернулся домой (это бы ладно), ни где был и что делал. Остались только физические ощущения – тряска в карете да натертости от тугой повязки на глазах.

Все остальные впечатления вытеснились сном, в котором он увидел свою младшую сестру Анну, неожиданно умершую два года назад, в апреле 1579 года. Неожиданно почти для всех, но только не для него.

Сестренка всю ночь нежно ласкала его, а он ее. Во сне совершенно не имело значения, что бедняжке не успело при жизни исполниться и восьми лет, хотя сейчас ей было бы уже десять. Да, пожалуй, Шакспер и видел ее во сне десятилетней. За эти два года она выросла… Тело десятилетней Анны Шакспер, а лицо… Лицо все время менялось. То это было невинное личико сестренки в пятилетнем возрасте, то лицо двадцатипятилетней Анны Хэтуэй, которая зловеще улыбалась. Ласки были настолько изматывающими и бесконечными, что Уильям проснулся от ужаса в холодном поту, едва за окном посерело.

Перед его мысленным взором опять вдруг начали вставать картины недавнего прошлого, которое он изо всех сил стремился забыть.

Все случилось в том же последнем для его сестры Анны 1579 году. Девочка росла под строгим наблюдением няни. Откуда взялась эта еще молодая женщина – а ей на вид не было и тридцати, – никто толком не знал. Ходили слухи, что в юности ее изнасиловали в Арденском лесу, отец-крестьянин прогнал ее, беременную, из дому. Благо все произошло летом, потому девушка выжила и постепенно приспособилась к бродячей жизни, но ребенка потеряла – был выкидыш.

Джон Шакспер оставил ее при детях из жадности: когда в 1571 году у него в доме появился четвертый ребенок, стало ясно – его жена Мэри сама не справится со всеми делами.

К тому же в эти годы у Джона начались трудности с деньгами, и нанять няню было просто не на что. А Патрисии никакой платы за работу не требовалось, она и так была рада крыше над головой да ежедневному столу в доме Шакспера. Уильяму исполнилось семь лет, и за ним уже никакого особого ухода не требовалось, но пятилетний Гилберт и двухлетняя Джоан, не говоря уже о только что родившейся Анне, нуждались в присмотре.

Получается, что Патрисии тогда было лет двадцать. Она зашла на кухню дома Шаксперов, как заходила во все дома, если ее не прогоняли с порога.

У Джона Шакспера еще стоял в ушах крик новорожденной, и он ходил по дому злой: опять девочка, значит, не помощница в деле, а приданое за ней придется давать. Правда, первые две дочери Шаксперов прожили совсем недолго: Джоана умерла почти сразу после рождения, а Маргарита не прожила и двух лет. Но вот Джоане Второй исполнилось уже два года, и она была полной крепкой девочкой. И вот еще одна! Шакспер уже подсчитывал в уме, во что ему обойдется новый ребенок, как вдруг к нему неожиданно пришла кухарка с сообщением о голодной бродяжке.

– Этого еще не хватало! Немедленно гоните ее в шею! – Но пока кухарка, извиняясь и приседая, разворачивалась, чтобы потихоньку уйти, Джон передумал. Вернее, не передумал, а решил не торопиться. – Ладно, пусть подождет пока. Я подойду.

Вечером Шакспер заглянул на кухню посмотреть на приблудшую. Какие-то лохмотья прикрывали высокую грудь, черные вьющиеся волосы давно не чесаны.

– Я подумаю, что с ней делать. Пока посадите ее в лохань, пусть отмоется.

Шакспер еще раз взглянул на девушку, которая в свою очередь почти вызывающе посмотрела на него. У Джона что-то ёкнуло внутри. Он вышел, но, когда через некоторое время проходил мимо кухни и услышал плеск воды, не выдержал и снова вошел внутрь.

– Господин, вам нельзя сюда, – запричитала кухарка, – она раздета. Мужчинам нельзя.

– Я не мужчина, я хозяин, – резко оборвал ее Джон. – Моим детям нужна нянька, и я лично должен удостовериться в ее чистоплотности. И порядочности. Оставьте нас одних.

Кухарка, полная добродушная женщина средних лет, хорошо знавшая крутой нрав хозяина, опустила голову и молча удалилась из каморки, где происходило омовение. Девушка сидела в чане на корточках, обхватив себя руками.

– Как зовут?

– Патрисия. – Голос был низким и немного сиплым.

– Послушай, Патрисия. Если хочешь здесь жить, то должна слушаться меня во всем. Я доверю тебе детей, но мне необходимо сначала самому хорошенько узнать тебя.

Девушка затравленно оглянулась вокруг.

– Да не бойся ты. Можешь уйти, как только захочешь. Выбирай сама.

Патрисия молчала. Да и что она могла сказать? Из чего она могла выбирать: с одной стороны, голод и холод, с другой – относительная сытость и крыша над головой.

– Решай, – настаивал Шакспер. Ответа не последовало. – Хорошо, тогда встань, будем знакомиться.

Патрисии не хотелось выбираться из теплой воды в ледяной воздух каморки, но делать было нечего. Она нехотя поднялась и встала во весь рост. Струйки мыльной воды быстро стекали по ее плотному, несмотря на худобу, телу. Джон невольно залюбовался: девушка инстинктивно прикрылась руками и немного склонилась влево, в результате чего прямо перед его лицом оказался сосок левой груди. Шакспер прикоснулся к нему указательным пальцем. Девушка вздрогнула.

– Не бойся, Патрисия, так всегда бывает, когда знакомятся с девушками, – проговорил он уже чуть сдавленным голосом, слегка сжимая ореол девичьей груди указательным и средним пальцами. – Не бойся, больно не будет.

С этими словами он нагнулся и тронул кончиком языка выступающий между пальцев розовый сосок. Потом отпустил грудь девушки и выпрямился. Сосок на глазах твердел, и это добавило Джону энтузиазма. Теперь он двумя руками начал осторожно поглаживать оба соска. Неожиданно Патрисия слегка застонала. И тут он не выдержал.

Описание этой сцены не имело бы особого смысла, если бы не одно обстоятельство. Как раз в это время семилетний Уильям гулял в саду за домом, и его внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из каморки рядом с кухней. Он с интересом приблизился к окошку и осторожно заглянул внутрь…

А Мэри Шакспер, едва пришедшая в себя после родов, на втором этаже грудью кормила новорожденную Анну. Судьбу девочки определили четыре только что упомянутых персонажа, причем роль Мэри была самой пассивной: она родила и вскормила – остальное сделали другие.

Как только Анна вышла из младенческого возраста, в котором в каждом ребенке больше видового, чем индивидуального, тут же выяснилось, что внешность у нее самая ангельская: светлые, слегка вьющиеся волосы, голубые, радостно взирающие на мир глазенки, пухленькие алые губки и тоненький, слегка вздернутый носик. Ну и ручки-ножки – все как положено по пропорциям. И голосок какой-то звонко-бархатный.

Лет с трех, когда у Мэри родился очередной ребенок, этот ангелочек полностью перешел на попечение прочно прижившейся в доме Шакспера Патрисии. А та была с Анной строга. Что поделаешь, обычно без строгости ребенка не воспитаешь. Вернее, воспитаешь, но совсем не таким, каким его хотели бы видеть родители. Но Анна была столь старательна, внимательна и покладиста в исполнении своих детских обязанностей, что серьезно наказывать ее не было никакой необходимости.

Других детей, исключая старшего Шакспера, Патрисия с удовольствием наказывала: иногда отходит мокрым полотенцем, иногда хворостиной пониже спины перетянет, а иногда и плетью где попало огреет. Один раз даже порола Гилберта, когда тому как раз исполнилось девять лет. Конечно, за какой-то проступок, но порка была скорее образцово-показательная. Она собрала всех детей, велела Гилберту раздеться догола и, стоя на коленях, вымаливать себе прощение. Уильям тогда сбежал с экзекуции и рассказал о ней отцу. Но Джон Шакспер только дал ему подзатыльник, сказав, что няня зря не накажет, и велел вернуться на место исполнения приговора.

Уилл вернулся и застал порку в самом разгаре: вытянутые руки Гилберта были привязаны к лавке, а ноги слегка разведены и связаны в лодыжках под ней. Патрисия хлестала его довольно толстым гибким прутом, но не поперек тела, как обычно, а вдоль. Няня стояла сзади, между ее широко разведенных ног была лавка, на лавке – мальчик. Подол платья был поднят и заткнут за пояс, чтобы не мешал работе. Гилберт ерзал на скамейке, стараясь, чтобы прут не ложился строго посередине разведенных ягодиц, где было особенно больно. Кричать он не мог из-за кляпа во рту и только мычал и выл. Девочки сочувственно смотрели на Гилберта, Уилл внимательно разглядывал Патрисию, которая так распалилась, что ноги ее дрожали, а соски сильно выступали сквозь ткань платья.

– Всё! Развяжите его, и все быстро вон отсюда! – вдруг закричала она.

Джоан и Анна вышли, Уильям развязал брата, вынул кляп изо рта и помог ему одеться. Потом вывел вздрагивающего ребенка из экзекуторской, куда уже заходил отец. «Сейчас он ей задаст», – подумал Уилл, сделав несколько шагов по коридору, и тут же раздались сдавленные крики Патрисии. Сердце Уильяма мстительно затрепетало.

Анне в то время было всего четыре года, и она с трудом вникала в суть происходящего. Вернее, как раз в суть-то она вникла, но смысла не понимала. Обычная вещь: маленькие дети хоть и не имеют понятий, но в чем-то гораздо мудрее старших. С того дня Анна перестала беззаботно смеяться. И еще более старательно выполняла все требования няни. Экзекуций больше не повторялось, но не потому, что отец наказал Патрисию, и не потому, что та подобрела. Ни то, ни другое. Просто обо всем узнала мать – и сказала, что если она когда-нибудь услышит о чем-то подобном, то тут же заберет детей и уедет к отцу. Отец Мэри тоже был совсем не сахар, и Джон попросту его побаивался. Так что в результате Шакспер-старший долго юлил перед женой, вроде бы как извинялся, хотя на словах до этого не дошло.

Декабрь 2010

То, что лишний раз заходить на сайт «Опус Деи» не стоит, дошло до Александра почти сразу. Зачем без особой нужды дразнить гусей? Если это действительно «Дело Божие», то нужно соблюдать аккуратность даже в мелочах. Вдруг они там фиксируют IP-адреса всех посетителей? И потом жди хакеров в своем компьютере. Да и найти его в Москве по IP-адресу проще пареной репы. Тем более для такой суперсекретной службы.

Для начала Александр решил порыться в Сети и поискать еще информацию про «Опус Деи». К своему удивлению, он сразу же наткнулся на адрес электронной почты австрийского историка, политолога и антифашиста Франца Шайфера. Франц рассматривал «Опус Деи» как тоталитарную секту и считал, что у них много общего с фашистами. Александр поразмыслил немного и написал ему письмо – и буквально через несколько минут получил ответ.

20 декабря 2010 г. 09:33 пользователь ‹[email protected]› написал

Dear Mr. Somov. You ask me burning question. I hope that everything will be fi ne with you and your wife.

About Opus Dei. A friend of mine got sucked into this cult and I had to explain to her why it is a bad thing. When I was searching on the Internet for information I found very little. There is their offi cial home page «http://www.OpusDei.org/», which does not reveal much about their true nature. Since I also want to prevent other people from falling into Opus Dei's traps I have written document which can be found at: «http://www. mond.at/opus.dei».

You ask me what are the negative things in Opus Dei. In short: The Fascist ideology in Escriva’s teachings. The fundamentalism. The intolerance towards other religions. The dishonesty. The danger inherent in the undemocratic structure of blindly following orders. The danger inherent in the psychological control they have of their members due to the «weekly chat» where they have to tell the innermost details of their souls to their spiritual leaders. The aggressive and manipulative way in which they try to catch new members. The evil character of the founder. The fact that they do not reveal their true goals and keep a lot of material secret from the public. The smug thinking of belonging to an elite.

Please forgive me any grammatical mistakes or misspellings, as English is not my mother tongue.

Sincerely yours, Franz Schaefer.[9]9
  Дорогой господин Сомов, Вы задали мне животрепещущий вопрос. Я надеюсь, что с Вами и Вашей женой будет все в порядке.
  Моя подруга была вовлечена в эту секту, и мне пришлось объяснить ей, почему это плохо. Когда же я стал искать в Интернете информацию, оказалось, что ее очень мало. Официальный сайт, естественно, не раскрывает всей правды. Поскольку я не хочу, чтобы другие попали в сети «Опус Деи», я написал статью, которую вы можете найти по адресу «http://www.mond.at/opus.dei».
  Вы спрашиваете, что плохого в «Опус Деи»? Если коротко, то так. Фашистская идеология, лежащая в основе учения Эскривы. Фундаментализм. Нетерпимость к другим религиям. Лживость. Абсолютно недемократическая структура, при которой члены организации вслепую исполняют приказы свыше. Психологический контроль каждого члена секты – все обязаны в «еженедельном чате» исповедоваться духовным лидерам. Агрессивность и манипуляции, с помощью которых привлекаются новые члены. Злоба и дурной характер основателя. Секта не раскрывает своих истинных целей и сохраняет всю информацию в тайне от общественности. Самодовольство и ощущение принадлежности к элите.
  Прошу прощения за орфографические и грамматические ошибки, так как английский для меня язык не родной.
Искренне Ваш, Франц Шайфер.

[Закрыть]

Александр совсем растерялся. Тоталитарная секта, владеющая всем золотом мира и меняющая правительства и пап, и он со своим Шекспиром? Или все-таки Таня? Бред какой-то. Нет, надо все тщательно продумать. Для начала нужно сгруппировать факты. Александр попробовал выстроить цепочку вовлеченных в дело лиц.

Мигель → (Я) → Шекспир → Свенсен → Пос-во Великобритании → Эдуард

(Я) → Таня → «Опус Деи» → Мигель → Шекспир

«Я» взял в скобки, потому что эту букву надо было вставлять везде. Посольство Александр ввел исключительно для порядка. Едва ли его сотрудники являются фигурантами дела, скорее посольство – это просто место действия. Но нельзя никого исключать заранее, даже встретившего его охранника.

Так, это была московская цепочка. От, как сейчас выяснилось, особняка, принадлежащего «Опус Деи», Александр поехал домой и на две недели засел за подготовку доклада. Ему очень хотелось снова поговорить с Таней, но он-то не заставал ее дома, то забывал вовремя позвонить, уйдя с головой в работу. Доклад он написал очень осторожный, каждое положение тщательно аргументировал, никаких окончательных выводов не делал: все только вероятностно и предположительно. Пока летел в Лондон, занимался стилистической правкой уже логически выстроенного текста, шлепая по клавишам ноутбука, который купил еще в самом начале кризиса 1998 года. Он тогда вложил в него всю свою накопленную рублевую наличность, обесценивавшуюся на глазах. Ноутбук при не очень большом экране весил почти пять килограммов и на фоне современных моделей выглядел каким-то птеродактилем. Однако функционировал безотказно.

В бизнес-классе самолета работать было удобно, но на сам комфорт тогда Александр никакого внимания не обратил. Его мысли были направлены на одно. Он знал, что нужно делать, и сосредоточенно выполнял задание. А вот сейчас, казалось бы, не до комфорта, все катится в тартарары, но почему-то на преимущества бизнес-класса внимание само собой обращается. Да и новенький, легкий, с большим экраном ноутбук радует, несмотря ни на что. Александр закрыл компьютер.

Парадокс или неопределенность цели? Да, похоже, для этого полета движение – все, цель – ничто. Нет, так нельзя. Нужно во что бы то ни стало сформулировать цель. А то прилетит он в Москву и будет беспорядочно метаться по городу. Или придется подчиниться? Нет, нужно по возможности хоть в чем-то разобраться, хоть как-то структурировать факты.

Итак, с Москвой понятно (насколько сейчас может хоть что-то быть понятно). Затем были три дня в Англии. Нужно сосредоточиться и постараться вспомнить все до малейших деталей.

Осень 1577

Уилл с болью в сердце вспоминал осень 1577 года. В сентябре он пошел в школу. Это был его третий учебный год. С этого момента Анна, которой как раз исполнилось шесть лет, очень привязалась к брату. Она мечтала вместе с ним ходить на занятия и вообще как можно скорее покинуть дом, где она разучилась радоваться. Анна хвостом ходила за Уильямом, как только тот возвращался с занятий.

Поначалу сестра расспрашивала его об уроках, но, не получив сколько-нибудь вразумительных ответов, отступилась. Она поняла, что эти вопросы вызывают у брата какое-то болезненное раздражение. И Анна продолжала ходить за ним уже молча. Уильям ее не прогонял, хотя часто она мешала ему: при ней не слишком удобно было вести наблюдения за жизнью свиней или прислушиваться к разговорам в соседних комнатах. При Анне ему почему-то хотелось быть лучше, да и вообще благодаря сестре он впервые начинал задумываться, что такое хорошо, а что такое плохо. «Какая кроха, – думал Уилл, – а уже все чувствует!»

Вопросы Анны будили старую неприязнь к отцу, возникшую как раз с момента появления в их доме Патрисии. Почему все-таки его не отдали в школу своевременно? Этого Уилл не мог ни понять, ни простить. Отец всегда говорил, что его некому было водить в школу, а в одиннадцать лет уже стало можно отпускать одного. Но Уилл в такие объяснения не верил. Ведь до стратфордской грамматической школы от дома Шаксперов было всего четверть мили: пройти по Хенли-стрит, повернуть на Чепл-стрит и зайти за Цеховую часовню. Первые три года учебы он мог бы ходить с Патрисией. Но Джон Шакспер меньше всего думал об образовании сына. Его беспокоили только собственные интересы. И вся эта история с поздним зачислением в школу Уильяма имела корыстную подоплеку.

Заказы на перчатки шли не только отсюда, из Стратфорда, но и из самого Лондона. Несколько очень хороших мастеров так умело шили их, что спрос рос год от года, и по прошествии нескольких лет это была уже не мастерская, а целый цех. Богатство Шаксперов увеличивалось, а вместе с богатством росла и социальная значимость в городе отца семейства. Он уже в 1564-м попал в городское управление, на год избирался бейлифом,[10]10
  bailiff (англ.) – судебный пристав.


[Закрыть] а потом через три года и олдерменом.[11]11
  alderman (англ.) – член городского управления.


[Закрыть] Он стал фактически членом Управляющего совета города. Но всего этого ему показалось мало, и Джон подал бумагу в высшие инстанции с просьбой о предоставлении ему и его роду права иметь собственный герб. Иными словами, потомственный свиновод, умело использовавший капиталы жены, чтобы стать еще кожевником и перчаточником, выразил претензию на благородное происхождение.

Но с гербом не вышло. Прошение не стали даже рассматривать, и к 1575 году Шакспер уверился в окончательном отказе. Он грешил на грамотеев: наверное, одной задней ноги даже того здоровенного борова писарю показалось мало, и тот не проявил должного прилежания. Но проверить свою гипотезу Джон не мог и впервые в жизни пожалел, что не умеет читать. Вот тут-то ему и пришло в голову отдать в школу своего старшего сына. Уильям научится и будет бесплатно писать бумаги, да получше этого вымогателя, мечтал Шакспер-старший.

В довершение всего к этому времени его позиции в совете Стратфорда сильно пошатнулись. Поползли слухи, что он берет взятки за предоставление выгодных заказов. И слухи небеспочвенные. Его официально обвиняли в незаконной перепродаже шерсти и ростовщичестве. Так что, пока он имел право на бесплатное обучение своих детей, стоило этим правом воспользоваться. А то, что ребенок начнет учебу на четыре года позже, это Джона не волновало совершенно.

Так что, получается, Уильям уже не застал в грамматической школе Стратфорда преподавателем Саймона Ханта, которого именно в том, 1575 году изгнали за его католические убеждения. Покинув Англию, он стал священником и позднее в Риме вступил в орден иезуитов. Его место занял Томас Дженкинс. Насколько удачной была эта кадровая перестановка, судить трудно, а Уильяму вообще было не до собственных суждений: учеба для него превратилась в сплошной кошмар. Прежде всего его угнетал новый режим дня. В доме Шаксперов, конечно, просыпались рано, но не настолько, как теперь приходилось Уиллу. В летнюю пору в шесть часов утра уже нужно было сидеть за партой. Соответственно, вставать в пять, чтобы успеть умыться и перекусить. Именно перекусить: завтракали в доме в восемь, и никто ради Уилла не собирался лишний раз накрывать на стол.

Зимой занятия начинались в семь, но это было еще хуже: он с трудом заставлял себя тащиться по темноте и холоду. Хоть и близко, но все-таки четверть часа плестись по замерзшей, разбитой копытами и колесами повозок дороге.

С одиннадцати и до часу дня в школе был перерыв. Забежав домой, Уилл работал в мастерской и в половине первого выпрашивал себе чего-нибудь на кухне: обед начинался ровно в час, и на него он опять не успевал. Хорошо еще, что по средам и субботам после обеда занятий не было. Значит, три раза в неделю Уилл обедал полноценно, со всеми.

Но это все внешние трудности учебы. Главное, Уилл был совсем чу жим в школе. И по возрасту, и по интеллекту. Он был глупее самого младшего ученика в классе и старше самого умного. Уилл в свои одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет чувствовал себя среди этих восьми-, девяти-, десятилеток просто недорослем, тупым, большим, неповоротливым ничтожеством. И сестренка Анна, движимая каким-то шестым чувством, поняла это и старалась незаметно смягчить его душевную боль. Потому и ходила за Уиллом хвостиком, пытаясь развлечь его. Он тоже очень привязался к ней, но в марте 1579-го получилось так, что он этот хвостик потерял.

Декабрь 2010

Как получилось, что он сошел с ума? Ну, если честно, он взял и потерял рассудок…[12]12
  Гамлет, V.1.


[Закрыть] Александр вздрогнул и проснулся. «Ну все, – подумал он, – совсем с катушек съехал». Он поразился вовсе не тому, что во сне увидел себя в роли Гамлета, текст которого знал наизусть, а схожести обстоятельств. И почему же его послали в Англию? Ну, потому что он сошел с ума. Пускай там снова и войдет в ум. Впрочем, даже если не войдет, там это большого значения не имеет. Это не будет бросаться в глаза, там все, как он, сумасшедшие.[13]13
  Там же


[Закрыть]

Александр погладил себя по голове. «Бедный Йорик», – усмехнулся он.

Так и было. Мягкая посадка в аэропорту Хитроу. Несколько минут на получение багажа и прохождение паспортного контроля. На выход туда. Свенсен писал, что его будут встречать. Александр прошел по зеленому таможенному коридору и тут же увидел табличку:

АЛЕКСАНДР СОМОВ,

you are welcome!

Ну welcome так welcome. Как говорится, thank you very much.

– Thanks, – сказал Александр табличке, головы из-за которой видно не было.

– Привет, дорогой, – ответила табличка женским и до боли знакомым голосом.

Александр вздрогнул от неожиданности. Ему меньше всего на свете хотелось бы встретиться с обладательницей этого голоса. Но это желание (вернее, нежелание) еще никак не сформулировалось в его голове, а голова эта уже была схвачена обеими руками Ирины и придвинута для поцелуя. Он не успел толком увидеть Ирининого лица, а ее влажный и острый язык уже хозяйничал у него во рту. Александр давненько ни с кем не целовался, даже с женой. А тут Александр и глазом не успел моргнуть – и уже провалился в поцелуй, как в личную несознанку или, лучше сказать – как в коллективное бессознательное. Да, так сказано лучше, но Александру от этого было не легче. Пока поцелуй длился, проблем не было, но как только он был прерван под давлением пассажиропотока Хитроу, сразу же двойная ответственность навалилась на Александра: классическая ответственность мужа перед женой и релятивистская ответственность перед невесть как всплывшей из его прошлой жизни Ириной.

Теперь он был обречен на гибрис, пользуясь термином древних греков, который последующим поколениям варваров так и не удалось перевести на свои языки. Даже произносить его толком не научились. По-русски, например, то ли гибрис, то ли гюбрис – с ударением на первом слоге. Гибрисом греки называли нарушение мировой гармонии. Христианская цивилизация пыталась заменить его понятием греха, но все не то: грех – это мелко.

Ну, попал – так попал! Ирина была его первой любовью в университете, еще на первом курсе. Из-за этой любви он долго и тщательно изучал античную литературу. Все пересдавал и пересдавал. Другие экзамены и зачеты как-то удавалось проскакивать, познакомившись с предметом буквально за два-три дня, не посещая лекций и не читая кучи книг. А античку так сдавать было жалко: античность он любил с детства, это была его действительно первая любовь. Еще школьником он начал изучать историю Древней Греции, подолгу просиживая в читальном зале Тургеневской библиотеки, но завяз на Фукидиде. В универе на первую любовь наслоилась вторая – вот эта самая Ирина. И так плотно наслоилась, что весь первый семестр пошел буквально ей под подол. Она имела его как хотела и когда хотела, но при этом каким-то образом успевала учиться почти исключительно на отлично. Он же не имел в результате ничего: ни времени, ни сил.

В конце концов, чтобы высвободить время для антички и иметь право не видеться каждый день с Ириной, Александр после горячего душа с мокрой головой вышел на балкон и простоял там пять минут… Ну уж точно не меньше трех. А это был конец января, вполне по-московски холодный. Заболел он надолго и с высокой температурой, но в результате получил массу свободного времени. Такая вот любовь. Первая и вторая в одном флаконе. А вообще-то он чуть не умер тогда от воспаления легких.

Ирина его не дождалась. Ее энергия била через край, и месячной разлуки она не выдержала. У нее произошло что-то там с Петей, Александр не стал выяснять что именно. Он тоже отстранился, окончательно вернулся к своей первой любви – к античности, которую и сдал на отлично. С Ириной старался вообще не встречаться – все-таки было очень больно. Слава богу, что с третьего курса у него начались отношения с Татьяной, постепенно и ненавязчиво. Такая жена ему и была нужна. Она любила мягко и надежно. И верила в него. И ему.

И что же теперь? Рядом шла Ирина, по-хозяйски взяв его под руку и время от времени бросая на него выразительные взгляды. Сколько же ей лет? Можно дать и сорок, и двадцать пять. Серая полупрозрачная блузка, черная кожаная мини-юбка, серые чулки, черные, слегка вьющиеся волосы, нос с небольшой горбинкой, тонкие ноздри хищно раздуваются, серость глаз облагораживает, пожалуй, излишнюю черноту волос. Такой он ее никогда не видел. Она всегда была женщина-кот, теперь – женщина-вамп.

Это катастрофа, понимал Александр. В отношениях с Татьяной и так образовалась очередная трещина, но эти трещины обычно быстро срастались. Теперь же пахло катастрофой. Ирина была слишком близко, и Сомов чувствовал терпко-сладкий запах ее духов. В принципе они с Татьяной не любили этого запаха… Так то с Татьяной! Ирине этот запах шел. Александр против всего мог устоять, но этот запах просто вскружил ему голову, словно девушке-первокурснице первая вечеринка. Как это все могло совпасть: Лондон и Ирина? Здесь и сейчас.

– Подожди меня здесь, я заберу машину с парковки. – Ирина одарила его ослепительной улыбкой и уверенно направилась куда-то в сторону.

Александр не мог оторвать взгляда от этой стройной, шикарной женщины, которая опять так внезапно появилась в его жизни. И он был не одинок. Многие мужчины тоже бросали на красавицу Ирину оценивающие взгляды.

Не успела она отойти на несколько метров в сторону, как у него зазвонил телефон. Это еще кто? Александр с удивлением увидел на экране номер Мигеля.

– Александр, у меня нет много времени, – не здороваясь, с места в карьер затараторил по-русски темпераментный испанец, впопыхах делая больше ошибок, чем обычно.

– Привет, Мигель, я в Лондоне, я так рад…

– Я знаю, что ты в Лондоне. Мы имеем совсем мало времени. Слушай внимательно и не перебивай. Ты прямо сейчас, ни с кем не разговариваешь, возвращаешься в здание аэропорта. Я ждать у стойки регистрации под номером тринадцать. Я даю тебе билет на самолет до Москвы, который будет вылетает через час. В Москве тебя встретят и отвезут домой. Остальное я рассказать тебе у стойки. Пойми, это быть очень важно.

– Мигель, ты с ума сошел, подходи ко мне, я стою у выхода. Представляешь, меня встретила университетская подруга. Поедем с нами, пообедаем вместе, поболта…

– Алекс, не перебивай. Ты не должен читать свой доклад. Ты должен возвращаться в Москву. Так будет лучше. А потом, я знаю, тебе нужны деньги. Все это не бесплатно. Ты получишь очень большую сумму. Тридцать тысяч фунтов.

– Слушай, я прилетел на конференцию по Шекспиру и никуда не собираюсь улетать, – разозлился Александр, – по крайней мере в течение недели. Я хочу посмотреть Оксфорд, побродить с тобой по окрестностям, поговорить о Шекспире.

– Какой Шекспир! Ты не понимаешь? Может случиться непоправимое. Я тебе друг. Все. Никому о моем звонке не говори. Никому.

Мигель на полуслове оборвал разговор.

– Только прилетел и уже с кем-то болтаешь. Жене докладывался?

Ирина подошла так внезапно, что Александр даже вздрогнул:

– Ты меня напугала. Да нет, не жене. Так, один сумасшедший шекспировед звонил…

– Видок у тебя, по правде сказать, обалдевший!

Александр чувствовал, что после этого дурацкого звонка Мигеля вид у него был действительно не слишком уверенный. Ирина подозрительно на него смотрела.

– Обалдеешь тут от таких сюрпризов. Слушай, откуда ты взялась?

– С парковки.

– Да нет, вообще. – Александр наконец взял себя в руки.

– Садись в машину, по пути все расскажу.

– А ты уверена, что меня никто не встречает? – Он немного помялся. – Мне сказали, что меня встретят…

– А тебе кто-то еще нужен?

– Ну, будет неудобно…

Она нажала на брелок сигнализации. Открылся багажник.

Ирина с ехидной улыбкой посмотрела на Александра:

– Ты будешь чемодан грузить или пойдешь искать кого-нибудь поудобнее?

Александр не стал отвечать. Он не хотел ввязываться в словесную дуэль-флирт. Молча поставил чемодан в багажник и сел рядом с ней на переднем сиденье милого такого автомобиля – никогда он толком не разбирался в марках. Александр смотрел по сторонам. Чуть отъехали от аэропорта, и стало очень симпатично вокруг, загранично так. И Ирка рядом. Он не выспался и чувствовал себя как во сне.

– Ладно, не волнуйся. Я здесь работаю. И представляешь, когда мне сказали, что мне нужно будет встречать тебя… Правда, я до конца не поверила, мало ли Сомовых Александров занимаются Шекспиром…

– Ирка, я как пьяный.

– Зато я протрезвела. Сиди молча, смотри по сторонам, а то я врежусь в кого-нибудь. Здесь это не принято. Неудобно будет, – добавила она и провела рукой по его волосам. – Ну все, все.

Александр подавленно молчал. Сидел и молчал. Всю дорогу до Оксфорда. О чем он думал? Вероятно, о звонке Мигеля, о его внезапном бегстве из квартиры Александра, о неожиданном появлении Ирины, о ссоре с Татьяной, о предстоящем докладе, который должен произвести фурор в научных кругах. Да мало ли чего не передумаешь за час с лишним по пути в загадочное будущее, когда за рулем сидит такое далекое, но такое милое прошлое!

– Приехали. Давай документы.

– Вот.

– Вынимай чемодан и иди на ресепшн.

Пока Александр возился с багажом, все было оформлено.

– Вот твой ключ. Пока.

– Ира, и ты так исчезнешь в никуда, как из ниоткуда появилась?

– На какую часть твоего вопроса я должна ответить? Впрочем, я поняла, что это не вопрос.

– А что же?

– Это просьба, даже мольба!

– Ира…

– Что, Александр Дмитриевич? Опять заболеть собираетесь? Не стоит.

– Ира…

– Что, Ира? Ладно, держи визитку. Будешь здоров, позвони.

И ушла, унося с собой этот запах. В лифте Александр поднес ладонь к лицу, закрыл глаза и изо всех сил вдохнул…

Он вздрогнул от того, что увидел над собой лицо стюардессы.

– Еще кофе, сэр? Или виски?

– Что? Почему? Я ничего не просил.

– Мне показалось, вы мне помахали рукой.

– Нет, виски не надо. Черный кофе. С сахаром.