Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Глава III
Робинзон – купец гвинейский

Мы медленно продвигались вперед и причалили к берегу, только миновав Винтертонский маяк; берег здесь уходит к Кромеру на запад и поэтому сдерживает силу ветра. Там мы пристали и – не без больших препятствий – все здоровые и невредимые сошли на плоский берег. Мы пешком направились в Ярмут, где нас как людей, потерпевших бедствие, приняли приветливо и тепло. Члены городской ратуши отвели нам хорошие квартиры, а купцы и судохозяева дали нам достаточно денег, чтобы мы могли отправиться в Лондон или возвратиться в Гулль, кому куда надо.

Если бы я тогда одумался и, возвратившись в Гулль, пришел домой, как бы я был счастлив! И мой отец, как в евангельской притче, не пожалел бы заколоть для меня упитанного теленка, ибо, узнав, что корабль, на котором я находился, потерпел крушение на Ярмутском рейде, он долго не знал, жив ли я или умер?

Но злой рок упрямо толкал меня на тот же злосчастный путь, и, хотя рассудок и здравый смысл часто призывали меня возвратиться домой, у меня не хватало сил это сделать. Не знаю, как это назвать: не хочу предполагать, будто бы существует тайный и неизменный закон судьбы, который делает нас орудиями нашего собственного разрушения, когда мы, полностью сознавая опасности, стремимся к ним с открытыми глазами! Но если действительно это не неизбежный и неотвратимый приговор, осуждавший меня на бедственную жизнь, то что же другое могло увлечь меня, вопреки здравому смыслу и внутреннему убеждению, вернуться к моему первому решению?

Мой товарищ, виновник моего настроения, был сыном капитана и пребывал тогда еще в большем унынии, нежели я. Живя на разных квартирах в Ярмуте, мы с ним встретились только на второй или третий день. Когда он заговорил со мной, мне показалось, что его голос изменился. Задумчиво покачивая головой, он спросил меня о моем здоровье, рассказал своему отцу, кто я такой и что я отправился в это путешествие ради опыта, намереваясь впредь совершить еще не одно. Его отец, обратившись ко мне, серьезно и грустно сказал:

– Молодой человек! Не советую вам больше пускаться в море. Вы получили верное и явное доказательство, что никогда не сможете быть моряком!

– Отчего же, сударь? Разве вы тоже не отправитесь более в море?

– Это другое дело, – возразил он, – мореходство – моя профессия и мой долг. Что же касается вас, вы сделали попытку, и небо дало вам вкусить то, что ожидает вас в будущем, если вы еще вздумаете упорствовать. Может быть, все, что случилось, произошло из-за вас, и у нас на корабле вы были, как Иона на корабле Тарзинском. Скажите мне, кто вы такой и что привело вас на корабль?

Я рассказал ему мою историю. В конце рассказа он прервал меня и страшно разозлился:

– Чем же я провинился, что на моей палубе оказался такой негодяй? Я не взял бы и тысячи фунтов стерлингов, чтобы плыть на одном корабле с тобой!

Эти слова, понятно, были произнесены сгоряча человеком расстроенным, удрученным своей потерей, и в своем гневе он перешел всякие границы. Но произносил он их не шутя, убеждая меня возвратиться к отцу и не испытывать больше судьбу!

– Видите, – продолжал он, – рука Всевышнего ополчилась на вас; знайте, молодой человек, что ежели вы не возвратитесь домой, то куда бы вы ни отправились, везде вас будут преследовать неудачи и беды, пока не сбудутся слова вашего отца.

Я не нашелся что ему ответить, вскоре мы расстались, и я больше не видел его. Куда он девался, мне неизвестно. Я же с небольшой суммой денег в кармане отправился сухим путем в Лондон. И там, и по пути я долго боролся с самим собой, раздумывая, какой же образ жизни избрать, возвратиться ли мне к своим или пуститься в море?

При мысли о возвращении домой стыд затмил благоразумные доводы моего рассудка: я все время представлял себе насмешки соседей и мое смущение не только перед моим отцом и матерью, но и всеми знакомыми. Это дало мне повод впоследствии замечать, как легкомысленно и непродуманно иногда ведут себя люди, особенно молодые, когда им следовало бы руководствоваться здравым смыслом, а они стыдятся не самого поступка, который заслуживает упрека и осуждения, но стыдятся раскаяния, которое только и поможет им восстановить доброе имя, вернуть уважение людей.

Некоторое время я находился в этом состоянии, не зная, на чем мне остановиться, чем заняться, какой путь выбрать в жизни. Я продолжал чувствовать непреодолимое отвращение к родительскому дому, и пока я колебался, воспоминания о моих несчастьях и бедствиях стирались, а вместе с тем угасало мое желание возвратиться. Наконец я совсем выбросил из головы мысли о возвращении и выжидал случая снова отправиться в путь.

Та же пагубная сила, которая заставила меня бежать из родительского дома, породила во мне сумасбродную, непреодолимую жажду богатства и с такой силой вклинила в мою голову эти нелепые мечты, что я перестал слушать не только голос разума, но и проигнорировал уговоры и запреты моего отца, – та же самая сила толкнула меня на следующий шаг, заставила пуститься в самое неудачное из всех предприятий: я сел на корабль, который отправлялся к берегам Африки или, как говорят наши моряки, в Гвинею, и начал свое новое путешествие.

Хуже всего для меня было то, что во всех этих приключениях я не занялся простой морской службой. Работа моя была бы, конечно, тяжелее, чем я привык, но при этом я мог бы овладеть профессией, изучить обязанности моряка и со временем стать штурманом или помощником капитана, если не капитаном. Но такова была моя судьба: я всегда выбирал худшее, как и в этот раз. Имея деньги в кармане и приличную одежду, я с удовольствием расхаживал по кораблю, как настоящий барин, ничем не занимался и ничему не научился.

Мне посчастливилось, прибыв в Лондон, попасть в довольно хорошее общество, что не всегда удается таким молодым повесам, каким я был в ту пору, обычно злой дух расставляет им сети, но со мной этого не случилось. Первым моим знакомым оказался капитан корабля, который недавно довольно успешно ходил к берегам Гвинеи и собирался туда опять. Полюбив мое общество, которое тогда было вполне приятным, и наслушавшись моих рассказов, в которых я делился своими мечтами повидать свет, он пригласил меня ехать с ним, уточнив, что путешествие мое ничего не будет стоить, я буду его собеседником и товарищем. Если же захочу взять с собой какие-нибудь товары, то смогу воспользоваться случаем и даже извлечь из торговли выгоду, некоторую прибыль.

Я принял предложение и, подружившись с этим капитаном, открытым и честным человеком, совершил с ним это путешествие и пустил в оборот небольшую сумму, которую благодаря бескорыстной его честности значительно приумножил. По его совету я накупил на сорок фунтов стерлингов мелких стеклянных товаров и детских игрушек. Эти сорок фунтов стерлингов я собрал при помощи нескольких своих родственников, с которыми состоял в переписке и которые, как я полагаю, уговорили, может быть, моего отца или, по крайней мере, мать, помочь мне в моем первом предприятии.

Из всех моих приключений только это путешествие было довольно удачным, чем я обязан честности и порядочности моего друга капитана, от которого я получил также достаточные сведения в математике и практическом мореходстве, научился корабельному исчислению, съемке высоты, словом, многому, без чего никак не обойтись моряку. Как капитану нравилось обучать меня, так и мне доставляло удовольствие у него учиться. Короче говоря, это путешествие сделало меня и моряком, и купцом. Я привез за свой товар пять фунтов девять унций золотого песка, за который по возвращении в Лондон получил около трехсот фунтов стерлингов. Такой успех вселил в меня несбыточные мечты о будущем, мечты, впоследствии завершившие мою гибель.

Однако же и в этом путешествии мне пришлось пережить ряд невзгод: я долго хворал ужасной тропической лихорадкой вследствие непомерно жаркого климата, наша торговля проходила между пятнадцатым градусом северной широты и экватором.

Мне захотелось самому стать гвинейским купцом, но, на мою беду, мой друг капитан вскоре по возвращении на родину умер. Я решил предпринять еще раз такое же путешествие и отправился на прежнем корабле, которым теперь командовал бывший помощник капитана. Это было самое злополучное из всех моих путешествий. Я взял с собой около ста фунтов стерлингов, оставив двести у вдовы моего покойного друга, которая сохранила их. Однако во время пути мне суждено было пережить ужасные бедствия.

Наш корабль, держа курс к Канарским островам, или вернее – между этими островами и Африканским берегом, однажды на рассвете встретился с мавританским корсаром из Салеха, который погнался за нами на всех парусах. Чтобы уйти от него, мы сами подняли столько парусов, сколько могли выдержать наши реи, но увидев, что пират выигрывает у нас и, вероятно, настигнет через некоторое время, мы приготовились к бою. На нашем корабле было двенадцать пушек, а у разбойника – восемнадцать. Около трех часов пополудни он догнал нас и напал с борта вместо того, чтобы атаковать нас с кормы, как он предполагал. Мы навели на него восемь пушек и дали по нему залп, что заставило его немного отойти. На наш огонь он ответил ружейным залпом из ружей всех двухсот человек, находившихся на его палубе. Ни один из наших людей ранен не был. Он приготовился напасть на нас снова, а мы точно так же – обороняться. В этот раз он подошел с другой стороны и перебросил к нам шестьдесят человек, которые в одно мгновение изрезали и изрубили все наши снасти. Мы осыпали пиратов ударами полупик, ружей и гранат с такой силой, что два раза прогоняли их с нашей палубы. Наконец, заканчивая печальную часть рассказа, я должен сообщить, что наш корабль был разбит, трое из наших людей убиты, восемь ранены, и мы вынуждены были сдаться. Нас как пленников отвезли в Салех, в крепость, принадлежавшую маврам.

Там со мной поступили вовсе не так строго, как я ожидал. Меня не отослали к императорскому двору вместе с остальным экипажем. Капитан разбойничьего судна взял меня к себе, сделав своим невольником, так как я был молод, ловок и работоспособен.

Глава IV
Робинзон-невольник

Внезапная перемена обстоятельств, которая из купца сделала жалкого невольника, почти убила меня: я вспомнил пророческие слова моего отца о том, что в несчастье я останусь совершенно беспомощным. Это пророчество исполнилось, и мне казалось, что хуже этого больше ничего не могло случиться: рука Всевышнего покарала меня и я погиб безвозвратно. Но – увы! – это было только прелюдией к тем испытаниям, которые я должен был пережить, как покажет продолжение этой повести.

Мой новый хозяин, или господин, взял меня к себе в дом, и я надеялся, что со мной он отправится в следующее свое плавание, рано или поздно попадет в плен к какому-нибудь испанскому или португальскому военному кораблю, тогда я опять обрету свободу. Но эта надежда скоро испарилась: отправляясь в море, он оставил меня на берегу присматривать за небольшим садом и выполнять обычную черную работу в его доме. Возвратившись из плавания, он приказал мне оставаться в своей каюте и наблюдать за порядком на корабле.

Там я постоянно мечтал о побеге и о способах, которые позволили бы осуществить мои планы, но не находил никаких реальных возможностей для достижения успеха. Мне не с кем было посоветоваться, у меня не было ни одного товарища по несчастью – невольника – ни англичанина, ни ирландца, ни шотландца. Так что целых два года, пребывая в своих мечтах, я не видел никакого пути к осуществлению моих надежд.

Года через два представился удивительный случай, который воскресил во мне прежнюю мысль вырваться из неволи. Однажды мой господин дольше обычного не снаряжал свой корабль, как я после узнал, из-за недостатка средств. Между тем, раза два или три в неделю в хорошую погоду, а иногда и чаще он выезжал на корабельном катере ловить рыбу и всегда брал с собой двух гребцов – меня и одного молодого мавра, чтобы мы развлекали его. Поскольку я был неплохим рыбаком, каждый раз, когда ему хотелось иметь блюдо рыбы, он посылал меня с одним мавром – своим родственником – и молодым Мареско на рыбную ловлю.

Однажды утром во время штиля, когда мы отправились в море, поднялся такой густой туман, что мы потеряли из виду берег, хотя находились от него не далее полумили. Гребя наудачу, мы промучились целый день и всю следующую ночь, а когда наступило утро, вместо того чтобы быть у берега, оказались в открытом море, по крайней мере мили за две от берега.

Наконец нам удалось добраться до земли не без труда и опасности, так как ветер начал крепчать и мы почти умирали с голоду.

После этого случая хозяин наш сделался осторожнее и предусмотрительнее, решил не выезжать более на рыбную ловлю без компаса и запаса провизии. Имея в своем распоряжении баркас с нашего корабля, он приказал своему корабельному плотнику – тоже английскому невольнику, построить в середине его каюту, как на барже, оставив сзади место, достаточное для управления рулем и гротом, и порядочное пространство спереди, чтобы одному или двоим управляться с парусом. Этот баркас ходил с особенным парусом (парус – баранье плечо или парус со шпринтовом). Мачта укреплялась наверху низкой и узкой каюты, служившей спальней для хозяина и одного-двух невольников, в ней помещались стол для продуктов и несколько небольших шкафов для бутылок с хозяйским питьем, а особенно для хлеба, риса и кофе.

На этом баркасе мы часто отправлялись на рыбную ловлю, и без меня, как большого мастера этого дела, ни одна поездка не обходилась. Однажды моему хозяину вздумалось (вместе с двумя или тремя важными туземными маврами) проехаться на этом баркасе подальше. Для этой поездки он заготовил больше обычного провизии и прислал ее накануне отъезда. Мне же приказал взять с корабля три ружья с порохом и дробью, чтобы еще и поохотиться.

Я быстро, как приказал хозяин, сделал все необходимое и на другой день с утра дожидался его на вымытом и убранном баркасе с распущенным флагом и вымпелами, готовый к достойному приему гостей. Вдруг мой хозяин приходит один на берег и говорит мне, что его гости отложили свое гулянье из-за каких-то дел. Потом он велел мне, как обычно, отправляться на этом баркасе с мавром и мальчиком и наловить ему побольше рыбы на ужин, к которому он ожидал приятелей, после чего возвратиться домой. Я так и поступил.

Этот случай натолкнул меня на прежнюю мысль о свободе. Я командую небольшим судном, хозяина моего нет дома – и я начал запасаться всем нужным не только для рыбной ловли, а и для настоящего путешествия, хотя не представлял еще, куда мне направиться – все пути для меня были хороши, лишь бы вырваться из неволи. Первое, что мне требовалось, – склонить мавра взять для нас еды. Я ему сказал:

– Не стоит надеяться на угощение нашего хозяина.

– Это правда, – согласился он и принес большую корзину домашних сухарей и три больших сосуда со свежей водой. Я знал, где мой хозяин держал ящик с напитками, вероятно, захваченный с какого-то английского судна. Пока мавр был на берегу, я перетаскал все бутылки на баркас, как будто бы они еще раньше были поставлены для господина. Перенес туда же и огромный кусок чистого воска, фунтов в пятьдесят, с клубком ниток или шнурков, топор, пилу и молоток, которые нам очень пригодились впоследствии, особенно воск для изготовления свечей.

Кроме этого, у меня был готов для мавра другой обман, в который он по своему простодушию поверил. Его имя было Измаил, а мавры называли Моли или Мули. Я ему сказал:

– Моли! Ружья нашего господина на баркасе. Не можешь ли ты достать немного пороха и дроби, чтобы нам самим поохотиться и настрелять для себя несколько альками[1]1
  Птица, похожая на кулика. (Здесь и далее прим. ред., если не указано иное.)


[Закрыть]. – Я знал, что на корабле имелись огнестрельные снаряды.

– Да, – ответил он, – я принесу.

Он принес большой ящик с полутора фунтами пороха, если не больше, да еще сумку, полную дроби и пуль, весом около шести фунтов, и все это уложил в баркас. Кроме того, я набрал в каюте моего хозяина еще немного пороха, который высыпал в большую бутылку, бывшую в бауле. Итак, снабженные всем необходимым, мы отплыли из гавани на рыбную ловлю. Сторожевые при входе в гавань нас знали и не обратили на нас внимания. Выехав на милю расстояния в море, мы подняли парус и принялись ловить рыбу. Ветер дул, вопреки моему желанию, северно-восточный. Если бы он подул с юга, я спокойно достиг бы испанского берега или, по крайней мере, Кадикского залива. Но, откуда бы ни дул ветер, я решил вырваться из этого ужасного места, предоставив остальное судьбе.

После продолжительной и бесплодной ловли (кое-какая рыба попалась на удочку, но я нарочно ее не вытаскивал и незаметно отпускал) я сказал мавру:

– Не идет дело на лад, наш хозяин останется недоволен, надо идти дальше.

Ничего не подозревая, он согласился и, сидя на носу, поставил паруса. Я, управляя рулем, направил судно на милю дальше и лег в дрейф, будто собираясь приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я отправился на нос к мавру, наклонился позади него, вроде бы намереваясь что-то поправить и, протянув его руку между ног, внезапно схватил его и перебросил за борт. Он в ту же минуту вынырнул, ибо плавал как пробка, и громко стал умолять взять его на баркас, клятвенно заверяя в своей готовности объехать со мной весь свет. Он плыл так быстро за баркасом, что при тогдашнем штиле очень скоро бы нас настиг. Увидев это, я бросился в каюту, схватил одно из охотничьих ружей и прицелился в него, сказав:

– Я не причиню тебе зла и, если не станешь упорствовать, ничего и впредь не сделаю. Ты прекрасно плаваешь и легко доберешься до берега, море тихое, плыви скорее, я не трону тебя, но если ты приблизишься к баркасу, то прострелю тебе голову: я решил освободиться!

Тогда он повернул назад и поплыл к берегу. Я не сомневаюсь, что он, превосходный пловец, удачно доплыл. Мне бы выгоднее было взять его с собой, но я побоялся довериться ему.

Когда он был уже далеко, я обернулся к мальчику по имени Ксури и обратился к нему:

– Ксури! Если ты будешь верен мне, я сделаю из тебя человека, но если ты чистосердечно не поклянешься мне в этом Мухаммедом и бородой своего отца, то мне придется и тебя бросить в море.

Мальчик улыбнулся мне и ответил так искренне, что ему нельзя было не поверить: он поклялся мне быть верным и повсюду следовать за мной.

Пока плывший мавр не скрылся из виду, я вел баркас прямо в открытое море, против ветра, дабы подумали, что я пошел к проливу, как предположил бы всякий благоразумный человек. Да и кому бы пришло в голову, что мы поплыли к югу, к поистине варварскому берегу, где многочисленные толпы негров могут окружить нас на своих лодках и убить, а на берегу – растерзать дикие звери или безжалостнейшие из всего рода человеческого – дикари!

Но едва начало темнеть, я переменил курс, направившись к юго-востоку, чтобы не слишком удаляться от берега. При хорошем свежем ветре, спокойном и гладком море я так быстро несся под парусами, что, впервые увидев на другой день в три часа пополудни землю, понял: мы находимся, по крайней мере, на сто пятьдесят миль южнее Салеха, далеко за пределами владений не только марокканского султана, но и всех туземных властителей – мы не видели там ни одного человека.

Глава V
Первый привал за водой

Как бы то ни было, страх, который внушили мне мавры, был так велик, опасения попасться им в руки так ужасны, что я не хотел ни убавлять ход, ни приставать к берегу, ни бросать якоря.

Таким образом, я при попутном ветре продолжал свое плавание в течение пяти суток, но когда ветер подул с юга, я решил, что если бы даже какое-нибудь судно и гналось за мной, оно теперь должно было уже вернуться. Эта мысль придала мне смелости, и я бросил якорь в устье одной небольшой речки, не знаю какой, не знаю, под каким градусом широты, ни в какой стране, ни у какого народа. Я не видел ни одного человека и не желал видеть. Единственное, в чем я нуждался, – это пресная вода. Мы вошли в эту бухточку под вечер, решив, когда смеркнется, вплавь добраться до берега и осмотреться. Однако, едва стемнело, мы услышали такие ужасные звуки, издаваемые какими-то дикими зверями неизвестной породы, что мой бедный мальчик чуть не умер от страха и начал меня умолять не сходить на берег до наступления дня.

– Хорошо, Ксури, – сказал я ему, – я не пойду сейчас, но, может быть, днем мы увидим людей, которые окажутся еще злее львов.

– Тогда мы выстрелим в них из ружья, – сказал Ксури со смехом, – чтоб сделать их бежать далеко.

Так Ксури научился говорить по-английски, навещая нас – товарищей по неволе. Впрочем, я был очень доволен решительностью этого ребенка, а для поддержки дал ему выпить глоток из бутылки, находившейся в ящике нашего бывшего хозяина. Совет Ксури, однако же, был хорош, и я ему последовал. Мы бросили наш маленький якорь и продремали всю ночь. Я говорю «продремали» потому, что мы не спали, ибо в течение двух-трех часов видели каких-то огромных зверей, сами не знали каких: они подходили к берегу и бросались в воду, барахтаясь и моясь в ней, как будто чтобы освежиться, – они выли и ревели так ужасно, что я, по правде сказать, никогда не слыхал ничего подобного.

Ксури сильно перепугался, да и я тоже, но мы оба еще больше испугались, когда услышали, что один из этих огромных зверей плывет к нашему баркасу. Мы не могли его видеть, но, судя по дыханию, могли предполагать, что это свирепый зверь чудовищной величины. Ксури утверждал, что то был лев, и это вполне возможно. Помню только одно: бедный ребенок просил меня сняться с якоря и уплыть.

– Нет, Ксури, – возразил я, – нам стоит только при помощи буя вытянуть наш канат и выйти в море, звери слишком далеко не погонятся за нами.

Едва я успел договорить, как увидел его: он был от нас лишь на расстоянии двух весел. Я на миг застыл. Однако, опомнившись, схватил в каюте ружье и выстрелил в зверя, он закрутился и поплыл к берегу.

Невозможно описать тот ужасный шум, страшные рыки и вой, которые поднялись на берегу и в глубине при треске, произведенном моим ружьем. Я могу предположить, что тамошние звери прежде никогда не слышали ничего подобного. Это убедило меня в том, что нам нельзя причаливать к берегу ночью, и опасно, видимо, рисковать и днем, потому что попасть в руки каким-нибудь дикарям для нас столь же ужасно, как и попасться в когти львов и тигров. По крайней мере, мы одинаково страшились того и другого.

Как бы то ни было, нам необходимо было искать место, где можно было бы запастись пресной водой, у нас не оставалось ее ни капли. Но когда? Как? Вот в чем вопрос. Ксури сказал, что если я ему позволю сойти на берег с кувшином, он постарается отыскать воду и принести мне. Я его спросил, зачем идти на берег ему, не лучше ли остаться в шлюпке, а мне отправиться на поиск? Но ребенок ответил мне с такой сердечностью, что с тех пор я навсе гда его полюбил:

– Если дикий люди придешь, он съест меня, вы бежать.

– Хорошо, Ксури, – воскликнул я, – так мы пойдем вместе! Если дикари нападут на нас, мы их убьем, и они не сожрут нас, ни тебя, ни меня.

Тогда я дал Ксури кусок сахара и глоток ликера из ящика, о котором говорил прежде. Потом, притянув баркас так близко к берегу, как нам это казалось нужным, мы сошли на берег, взяв с собой только наше оружие и два кувшина для воды.

Я старался не терять из виду баркас, боясь увидеть в реке лодки с дикарями. Однако мальчик, заметив низменное место, на расстоянии около мили от берега, побежал туда и вскоре стал быстро возвращаться. Мне подумалось, что его либо преследуют дикари, либо испугали хищные звери, и я помчался к нему на помощь. Когда я подошел к нему ближе, то увидел что-то висящее на его плече – это оказался застреленный им зверек: он походил на зайца, но цвет его шерсти был совершенно иной и лапы длиннее. Все-таки мы ему очень обрадовались, это было вкусное кушанье, но главной причиной великой радости бедного Ксури было то, что он, не встретив ни одного дикаря, нашел хорошую пресную воду.

Позже мы убедились, что нам вовсе не стоило так беспокоиться о воде: немного повыше бухточки, в которой мы находились, вода оказалась совершенно пресной после отлива, да и сам прилив заходил недалеко. Итак, наполнив наши кувшины, мы полакомились застреленным зайцем и готовились продолжать наш путь, не обнаружив здесь никаких человеческих следов.

Поскольку я уже совершал путешествие у этих берегов, то очень хорошо знал, что Канарские острова и острова Зеленого Мыса находятся недалеко. Но не имея приборов для съемки высоты и определения широты, на которых мы находились, и точно не зная, или, по крайней мере, не помня, на какой широте лежат эти острова, я не знал, ни где их искать, ни когда следует свернуть к ним. Если бы мне это было известно, добраться до какого-нибудь из них было бы легко. Придерживаясь берега, пока доплыву до места, где торгуют англичане, я надеялся найти какое-нибудь из их суден, совершающих свои торговые рейсы, – оно бы выручило нас и взяло с собой.

По моим расчетам, место, в котором я тогда оказался, находилось между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная местность, необработанная, населенная лишь дикими зверями: негры, боясь мавров, покинули ее и удалились ближе к югу, а мавры не захотели здесь поселиться из-за бесплодия почвы. Скорее же, можно предполагать, что и те, и другие оставили ее оттого, что здесь обитало ужасное множество тигров, львов, леопардов и других диких зверей. Теперь для мавров это только место их охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две-три тысячи человек. И действительно, около ста миль вдоль этих берегов мы днем ничего не видели, кроме необитаемой пустыни, а ночью ничего другого не слышали, кроме воя и рыкания диких зверей.

Однажды или раза два за день мне казалось, что я вижу пик, являющийся высочайшей вершиной Тенерифских гор на Канарских островах – и меня одолевало сильное желание (в надежде дойти до него) отважно пуститься в открытое море. Однако после двукратных попыток встречный ветер и сильное волнение на море, опасные для моего маленького судна, заставляли меня каждый раз поворачивать назад, так что я решился, как и до того, держаться вдоль берегов.

На своем пути мне несколько раз приходилось приставать к берегу, чтобы запастись пресной водой. Один раз, рано утром, мы бросили якорь в одном довольно возвышенном месте, прилив уже начинался, и мы спокойно ожидали, чтобы он помог нам приблизиться к берегу. Ксури, у которого, похоже, глаза были более зоркие, тихонько окликнул меня и сказал, что нам лучше удалиться от берега.

– Вот, посмотрите-ка туда, видите то ужасное чудовище, которое растянулось и спит на холме?

Я посмотрел на место, которое он мне указал, и в самом деле увидел страшное чудовище, огромного льва, лежавшего у берега, под тенью одной части горы, которая как бы нависла над ним.

– Ксури, – сказал я, – ступай на берег и убей его!

Ксури казался испуганным:

– Я убить! Он проглотит меня в один рот.

Он хотел сказать «целиком». Я ничего больше не сказал мальчику, приказал ему только оставаться спокойным, взял наше самое большое ружье, почти равное мушкету, зарядил его большим количеством пороха и двумя кусками свинца и положил на землю. Затем зарядил другое двумя пулями, а третье (их у нас было три) зарядил дробью. Из первого моего ружья я как можно вернее прицелился, чтобы попасть льву в голову, но он лежал, одной лапой прикрывая морду, и заряд попал в его лапу, выше колена, и перебил ему кость. Зверь вздрогнул и зарычал, но, почувствовав боль в перебитой ноге, упал, потом приподнялся на трех лапах и испустил самый ужасный рев, который я когда-либо слышал. Я несколько удивился, что не попал ему в голову, тотчас схватился за второе ружье, и хоть он начал удаляться, выстрелил по нему во второй раз: пуля попала ему в голову. Я с удовольствием увидел, как он свалился, тихо заворчал и растянулся, борясь со смертью. Тогда и Ксури, приободрившись, попросил у меня разрешения сойти на берег.

– Так и быть – ступай, – сказал я ему.

Он мгновенно спрыгнул в воду и, держа в одной руке ружье, работая второй, доплыл до берега. Потом, приблизившись ко льву, приставил к его уху дуло ружья и всадил ему весь заряд в голову, что его и добило.

Это в полном смысле слова было для нас охотой, но не доставило пищи, и я был очень недоволен, что потратил три заряда пороха и несколько пуль на зверя, который нам ничего не дал. Ксури, правда, хотел хоть что-нибудь унести от него. Вернувшись на баркас, он попросил у меня топор.

– На что тебе, Ксури? – спросил я его.

– Я отрубить ему голову, – ответил он.

Однако Ксури не смог ее отрубить, но отсек лапу, которую и принес ко мне, она была огромна.

Поразмыслив немного, я подумал, что нам, возможно, пригодится шкура льва, и решил снять ее. Мы с Ксури принялись за работу, и здесь Ксури оказался опытнее меня, а я так вовсе ничего не смыслил. На эту работу у нас обоих ушел целый день, наконец мы управились со шкурой. Мы разостлали ее на крыше нашей каюты, за два дня солнце ее отлично высушило, и она мне впоследствии служила постелью.

После этого привала мы целых двенадцать дней безостановочно плыли к югу, экономя наши запасы, начавшие быстро убывать, и приставая к берегу только за пресной водой. Мне тогда хотелось доехать до рек Гамбии или Сенегала, то есть до окрестностей Зеленого Мыса, где я надеялся встретить какое-нибудь европейское судно. В противном случае я больше не знал, каким курсом двигаться дальше, разве только пуститься на поиск островов либо погибнуть среди негров.