Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Глава IX
Остатки экипажа

Нельзя вообразить моего смятения, когда я начал тонуть. Хоть я довольно хорошо плавал, но никак не мог выбиться из воды, чтобы перевести дыхание. Волны далеко несли меня или, точнее, увлекали к берегу, и когда, рассыпавшись, отступили назад, я остался на суше, едва не захлебнувшись проглоченной мной водой. Увидев себя гораздо ближе к земле, чем ожидал, я был настолько благоразумен, что, собрав последние силы, встал на ноги и побежал, стараясь достичь берега прежде, нежели меня нагонит и унесет другая волна. Но вскоре я почувствовал свое бессилие, увидев, как яростное море поднималось сзади меня горой и догоняло меня. У меня не было ни сил, ни средств сразиться с этим врагом. Последним моим спасением было, задержав дыхание, подняться на гребень волны, удержаться и, если удастся, доплыть до берега. Больше всего я боялся, чтобы волна, выбросив меня на берег, а потом отхлынув назад, не отбросила меня опять в море.

Нахлынувший вал, внезапно поглотив меня, накрыл всей массой на глубине в двадцать-тридцать футов. Я чувствовал, как меня несло к земле с неимоверной силой! Я задержал дыхание и поплыл изо всех сил. Я уже почти задыхался от недостатка воздуха, как вдруг почувствовал, что всплываю наверх и что, к моему большому облегчению, моя голова и руки оказались над водой. Я не мог оставаться в этом положении более двух секунд, но и это уже принесло мне большую пользу: я снова вдохнул воздух и ощутил прилив сил. Потом волна снова нахлынула на меня, и я довольно долго пробыл под водой, но держался изо всех сил. Когда же я почувствовал, что волна рассыпалась и была готова откатиться назад, я не сдался ей и снова встал на ноги. Несколько секунд я оставался неподвижен, переводил дыхание и выжидал, когда вода отхлынет, потом опрометью бросился к берегу. Но и сейчас я не избавился от ярости моря: оно снова обрушилось на меня два раза, волны поднимали меня и по-прежнему далеко уносили, так как берег здесь был совершенно отлогий.

Последний вал едва не стал для меня гибельным: море вынесло меня на землю, вернее, выбросило на скалу с такой силой, что я лишился чувств и оказался совершенно беспомощным. Удар в бок и в грудь как бы вышиб из моего тела дыхание, и, если бы оно тут же не вернулось ко мне, вода бы меня поглотила. Но я успел перевести дух прежде, чем вернулась волна, и, видя, что она снова захлестнет меня, уцепился за выступ скалы и до тех пор не переводил дыхание, пока вода не схлынула.

Поскольку ближе к земле волны поднимались не так высоко, я продержался, пока они не ушли. Тогда я опять побежал к берегу и так близко подошел к земле, что новая догнавшая меня волна уже не могла унести меня. Наконец, сделав последнее усилие, я очутился на твердой земле, где, к величайшей моей радости, смог вскарабкаться на скалу, там сел на траву, уже не опасаясь преследований океана.

Оказавшись на земле и в безопасности, я поднял голову и стал благодарить Всевышнего за спасение моей жизни, на которое еще несколько минут назад у меня почти не было надежды. Мне кажется невозможным изобразить все восхищение и восторг души, как бы вырванной из глубины могилы. После этого я не удивляюсь обычаю врачей пускать кровь преступнику, которому приносят известие об отмене казни в тот самый миг, когда он с петлей на шее ждет неизбежного конца. Неожиданная радость способна лишить его жизненных сил и остановить сердце.

«Внезапность радостей, как и горесть, равно поражает!»

Погруженный в размышления о своем спасении, я расхаживал взад и вперед по берегу, возводя руки к небу, делая тысячи разных телодвижений, которых не могу даже описать, думал об утонувших моих товарищах, из которых, кроме меня, не спаслась ни одна душа; после того я ни с кем из них не встречался, не видел ни их самих, ни их следов, кроме трех шляп, колпака и двух непарных башмаков.

Посмотрев на стоявшее на мели судно, я с трудом мог различить его, так оно было далеко, я не представлял тогда, о Боже, как я мог добраться до берега! Несколько успокоившись теперь в нынешнем своем положении, я начал осматриваться вокруг, хотел узнать, в каком я месте и что мне делать. Вскоре радость моя поутихла: я понял, что спасение не избавило меня от будущих неприятностей, ибо я весь взмок, а у меня не было никакой сменной одежды. Мне нечего было ни есть, ни пить, чтобы подкрепить свои силы. Меня ожидало что-то ужасное – либо умереть с голоду, либо быть съеденным хищными зверями.

Это меня тем более огорчило, что у меня не было никакого оружия, с которым я бы мог поохотиться, добыть для своего пропитания каких-нибудь животных или защищаться от хищников, которые бы вдруг напали на меня. В общем, у меня с собой ничего не было, кроме ножика, трубки и небольшого количества табака в табакерке. Это и были все мои запасы. Осознав это, я впал в такое отчаяние, что несколько минут бегал взад и вперед как безумный. После захода солнца я с тоской и страхом начал размышлять об ожидавшей меня участи: если здесь водятся хищники, то, как известно, они обычно бродят по ночам в поисках добычи.

Мне оставалось одно – влезть на ближайшее густое, ветвистое дерево, похожее на ель, на котором я и решился провести всю эту ночь, оставив себе на завтра решить, какой смертью мне умереть, так как больше мне ничего не оставалось. Я отошел на четверть мили от берега посмотреть, не найду ли пресной воды, чтобы утолить жажду, и, к великой радости, я ее нашел. Напившись, я положил в рот немного табака, чтобы заглушить голод, подошел к дереву, взобрался на него и постарался так на нем усесться, чтобы не упасть, если засну. На случай защиты я вырезал короткую ветку вроде дубинки и занял свою квартиру. Сильно уставший, я крепко уснул. Мой сон был так глубок, что немногие смогли бы так спать, если бы они оказались в моем положении. Выспавшись, я почувствовал облегчение, какого не ощущал еще никогда.

Когда я проснулся, было уже совсем светло: погода прояснилась, ветер утих, вчерашнее волнение на море прекратилось. Но каково было мое удивление, когда я увидел, что корабль за ночь был снесен приливом с того места, где сел на мель, и его прибило течением к той самой каменной гряде, о которую так сильно ударило меня! Он находился почти в одной миле от берега и, как мне показалось, стоял почти прямо, поэтому я решил сходить на него, чтобы спасти некоторые необходимые мне вещи.

Когда я спустился со своей квартиры, то есть с дерева, и осмотрелся вокруг, первое, что бросилось мне в глаза, была шлюпка, лежавшая на земле милях в двух, куда выбросили ее ветер и море. Чтобы добраться до нее, я прошел довольно далеко вдоль берега, но обнаружил между мной и шлюпкой небольшой залив, шириной около полумили, и вернулся назад, так как мне больше хотелось тогда попасть на судно, где я надеялся найти что-нибудь для своего пропитания.

Вскоре после полудня на море сделался штиль, а прилив так понизился, что я смог приблизиться на четверть мили к кораблю. Там меня охватило чувство глубокой скорби, так как я увидел, что если бы мы остались на корабле, то все непременно спаслись бы: переждав шторм, все достигли бы берега, остались бы здоровы и невредимы, и я не был бы так несчастен, как теперь, лишившись человеческого общества. От этих мыслей на мои глаза навернулись слезы, но они стали для меня слабым облегчением, и я решил все же добраться до судна. Жара стояла нестерпимая, я разделся и бросился в воду. Однако, доплыв до судна, я оказался в большом затруднении: как на него попасть? Сев на мель, оно стояло высоко над водой, и мне не за что было схватиться руками. Я обогнул его два раза вплавь и во второй раз приметил небольшой конец каната, удивившись, что не увидел его раньше. Он был прикреплен к фок-вантам и так низко спущен, что я, хоть и с трудом, мог за него ухватиться и с его помощью вскарабкался на бак. Там я увидел, что корабль сильно разбился: почти весь трюм его заполнился водой, нос до того опустился, что оказался почти вровень с водой. Но поскольку он плотно лежал на твердой песчаной мели, или, точнее, упирался в землю, то корма его поднялась довольно высоко. И так как корма оставалась свободной от воды, все, что в ней находилось, осталось сухим.

Понятно, что, во-первых, я хотел осмотреть, что повреждено и что сохранилось. Выяснилось, что вся корабельная провизия была в хорошем состоянии и совершенно сухой, а так как я был изрядно голоден, то и отправился в кладовую, где наполнил карманы сухарями и ел их на ходу, занимаясь другими делами, чтобы не терять времени. В кают-компании я нашел ром, сделал несколько глотков, что было очень кстати и придало мне бодрости. Нужнее всего мне была лодка, чтобы перевезти множество вещей, которые мне, я полагал, понадобятся.

Бесполезно было бездельничать, желая того, чего получить было невозможно: нужда включила мою изобретательность. На нашем корабле было несколько рей, мачт, стеньг и две или три двойные запасные стеньги.

Из них я решил построить плот. Начал я с того, что перебрасывал за борт все то, что мне было под силу, но завязывая веревкой каждый предмет, чтобы они не могли уплыть. После этого я спустился по боковой части корабля и, притянув к себе четыре спущенных бревна, связал их по обоим концам как можно крепче в виде плота. Поперек я положил три или четыре бортовых обломка и нашел, что по моему плоту я могу очень спокойно ходить, но для тяжелого груза он был слишком легким.

Итак, я принялся за работу. Распилив плотницкой пилой на три части запасную мачту, я с величайшим трудом приладил ее к моему плоту. Надежда доставить себе все необходимое побуждала меня делать даже то, чего бы в других случаях я никак бы не мог одолеть.

Глава X
Плот

Наконец плот мой был надежно скреплен и мог выдержать значительную тяжесть. Чем я нагружу его и как уберегу этот груз от морского прибоя, я сообразил довольно быстро. Я уложил на плот весь тес и все найденные мной доски, потом, подумав хорошенько о том, что мне всего нужнее, я сперва принялся за три матросских сундука: разломал замки, опорожнил и спустил на плот. Первый сундук я наполнил разной провизией: хлебом, рисом, тремя кругами голландского сыра и пятью кусками сушеной козлятины (главной пищи нашего экипажа), остатками европейского зерна, взятого для кормления кур, бывших на судне, но уже съеденных нами. Нашлось немного ячменя, смешанного с пшеницей, но, к сожалению, испорченного крысами. Что касается напитков, то я нашел несколько бутылок в погребцах, принадлежавших нашему капитану, около пяти или шести галлонов (ведер) арака (рисовой водки), но я погрузил их отдельно, не считая нужным укладывать в сундук, где, впрочем, и места для них не оставалось. Занимаясь этим, я приметил, что начался прилив, хотя довольно тихий, и, к досаде своей, увидел, как уплыли оставленные на берегу мои куртка, рубашка и камзол. Что же касается моих полотняных штанов с прорезями на коленях и чулок, то они оставались на мне.

Как бы то ни было, но мне пришлось отыскивать себе одежду, я нашел ее в достаточном количестве, однако взял с собой не более того, что мне тогда было необходимо. Много было других вещей, которые меня соблазняли, например рабочие инструменты. После долгих поисков я нашел ящик плотника, который был для меня гораздо полезнее и дороже, чем корабль, нагруженный золотом. Этот ящик я спустил на плот со всем содержимым, не заглянув внутрь, чтобы не терять времени.

Потом я вспомнил об оружии и снарядах: в кают-компании я нашел два хороших охотничьих ружья и два пистолета. Их я отложил отдельно с несколькими пороховницами, небольшим мешочком с мелкой дробью и двумя старыми, заржавевшими шпагами. Я знал, что на корабле находилось три бочонка пороха, но мне было неизвестно, куда их пристроил наш канонир. Наконец после долгих поисков я их нашел. Один из них подмок, а два были сухи и в хорошем состоянии; я положил их вместе с оружием на плот. После загрузки плота я начал размышлять, как бы все это перевезти на берег: у меня не было ни паруса, ни весла, ни руля, и самый слабый ветер мог опрокинуть весь мой груз.

Три обстоятельства поддерживали меня: 1) тихое, спокойное море; 2) прилив, несшийся прямо на остров; 3) ветер, хоть и слабый, но дувший к берегу. Наконец я нашел два или три сломанных весла от шлюпки и две пилы, топор и молоток, кроме инструментов, бывших в сундуке, и отправился в путь с моим грузом. Около мили плот мой шел хорошо, но я заметил, что его начало относить от того места, где я вышел на берег. Это натолкнуло меня на мысль о том, что здесь течение и, следовательно, удастся найти бухту или реку, где мне удобно будет выгрузить мое добро.

Как я думал, так и случилось. Я обнаружил в берегу небольшую бухточку, куда устремлялся прилив, и начал направлять плот к середине течения. Однако едва второй раз не потерпел кораблекрушение, которое, случись со мной опять, я бы уже не пережил. Берег был мне совершенно незнаком, и меня несло одним краем плота на песчаную отмель, а так как другой его край был свободен и накренился, весь мой груз едва не скатился в воду. Чтобы удержать сундуки на месте, я изо всех сил уперся в них спиной. Оттолкнуть же плот не хватило бы никаких моих усилий, впрочем, я и не смел переменить своего положения, в котором, поддерживая сундуки, находился целые полчаса, пока прилив несколько не выровнял наклонившийся край плота. Поскольку вода все еще прибывала, спустя некоторое время плот начал всплывать и я веслом начал проталкивать его к середине. Когда меня унесло выше, я очутился в устье небольшой речки, между двумя берегами, на самой быстрой струе поднимавшегося вверх по реке прилива. Я стал выискивать на том и на другом берегу место, где бы мне удобнее причалить. Все еще надеясь хотя бы со временем увидеть какое-нибудь судно, я не хотел располагаться слишком далеко от моря, именно поэтому я решил держаться как можно ближе к берегу.

Наконец я нашел небольшой заливчик справа от бухты, к которой с трудом провел свой плот. Я подплыл к ней так близко, что, упираясь в дно веслом, мог прямо втолкнуть в нее плот. Но я опасался при этом утопить свой груз из-за крутизны берега, который поднимался в виде отвеса, не оставляя для причала ни одного места, где бы мой плот, ударясь о берег и наклонившись одним концом и поднявшись другим, не подверг бы опасности весь мой груз. Оставалось ждать максимального подъема воды. Я уперся в дно веслом, использовав его как якорь, чтобы удержать плот и подтолкнуть его к краю берега, как можно ближе к плоской площадке, которую, по моему мнению, должно было затопить, что и действительно случилось. Когда мой плот ушел под воду почти на фут, я втолкнул его на площадку, закрепил, воткнув с двух сторон в землю оба переломленных весла. Таким образом, мой плот и груз на нем оказались на мели в безопасности.

Теперь мне предстояло осмотреть окрестности и найти удобное место, где я мог бы устроить свое жилище, сложить пожитки и обезопасить их от всяких случайностей. Я до сих пор не знал, где тогда находился, на острове или материке, обитаема ли эта земля или нет. Существует ли опасность со стороны диких зверей или нет? За милю от себя я приметил цепь возвышенностей, простиравшихся на север, и высокую крутую гору. Взяв охотничье ружье, пистолет и рожок с порохом, я отправился в разведку. С большим трудом преодолев ряд препятствий, я взобрался на гору, откуда, к огромному сожалению, увидел, что нахожусь на острове, с которого не заметно никакой земли, кроме отдаленных каменных рифов и двух островков, меньше моего. Остров мой был не возделан и населен, вероятно, лишь дикими зверями, но пока я не увидел ни одного из них. Зато здесь было множество незнакомых мне птиц, убивая которых я не мог бы отличить съедобных от тех, которые для еды непригодны. На обратном пути я подстрелил большую птицу, сидевшую на дереве у опушки леса. Думаю, здесь это был первый выстрел с сотворения мира. Только успел я выстрелить, как над лесом поднялась огромная стая различных птиц, каждая из которых кричала по-своему. Ни одна из них не была мне известна, убитую птицу я принял за сокола, она была похожа на него цветом и клювом, но отличалась когтями и шпорами, мясо имело дурной запах и в пищу не годилось.

После своих открытий я отправился к плоту и начал его выгружать. На это ушел остаток дня. А что же делать ночью? Где лечь? Заснуть на голой земле я не решился, опасаясь хищников. Позже я узнал, что этот страх был напрасен.

Я огородил себя как мог сундуками и досками, которые привез с собой на берег, и соорудил подобие шалаша. Что касается пищи, я еще не знал, что буду есть, не видев ничего, кроме двух зверьков, похожих на зайца, выбежавших из леса, когда я выстрелил.

Теперь я начал думать о том, что бы мне еще забрать с корабля: там были вещи, которые могли мне пригодиться, особенно веревки, полотно и другое. Итак, я решил еще раз посетить корабль. Зная, что первая же буря разобьет его окончательно, я подумал, что ни за что другое не стану приниматься, пока не добуду с него все, что мне под силу. Тут я начал сам с собой советоваться: брать ли мой плот. Это показалось мне нецелесообразным, и я, как и прежде, воспользовался отливом. Правда, на этот раз я разделся в шалаше, оставив на себе одну пеструю рубашку, холстинные брюки и башмаки.

Добравшись до корабля, я построил новый плот. После первого опыта сделал его легче прежнего и легче нагрузил. При этом увез на нем много полезных для себя вещей. Во-первых, я нашел два или три мешка, набитых гвоздями, большой бурав, дюжину или две топоров и полезнейшую для меня вещь – точило. Все это я отложил в сторону и добавил несколько артиллерийских снарядов, два или три железных лома, два бочонка пуль, семь мушкетов, третье охотничье ружье, немного пороха, большой мешок дроби, большой сверток свинца, правда, он был такой тяжелый, что я не смог поднять его, чтобы перебросить за борт.

Кроме того, я взял небольшой парус, гамак и постель со всеми принадлежностями. Нагрузив второй плот всеми этими вещами, я, к великому моему удовольствию, благополучно привез их на берег.

Глава XI
Капитанская каюта

Я боялся, чтобы во время моего отсутствия кто-нибудь не пожрал на берегу мои съестные припасы. Но, возвратившись к ним, я не обнаружил никаких следов, только какой-то зверек, похожий на дикую кошку, сидел на одном из моих сундуков. Когда я к нему приблизился, он отскочил от меня на небольшое расстояние, потом вдруг остановился и, спокойно усевшись, доверчиво смотрел мне прямо в глаза, как будто хотел познакомиться. Я прицелился в него из ружья, но он, не понимая, что это означало, равнодушно наблюдал за мной, не собираясь уходить. Я бросил ему кусок сухаря, хотя, к слову будь сказано, я не мог позволить себе расточительности из-за скудости моих запасов. Тем не менее я отдал ему этот кусок. Он подошел к нему, обнюхал, съел, потом взглянул на меня с довольным видом, будто ожидая добавки, но я больше ничего ему не дал, и зверек ушел.

Когда я доставил мой второй груз на твердую землю, я вынужден был, вскрыв тяжелые бочонки, выносить порох по частям. Затем я принялся за другую работу – начал устраивать для себя из парусов и нарезанных жердей небольшую палатку. В эту палатку я перенес все, что могло испортиться от солнца или дождя. Перетаскав с трудом пустые сундуки и бочонки, я обставил ими палатку, чтобы обеспечить ее безопасность от внезапного нападения людей или зверей.

Сделав это, я загородил вход в палатку изнутри досками, а снаружи – пустым сундуком, поставленным боком. На пол я бросил одну из постелей. Положив пистолеты в изголовье, а ружье возле себя, я лег в первый раз на постель и, усталый, изнуренный, всю ночь проспал очень спокойно, ведь в прошедшую ночь я почти не отдыхал, а весь этот день изрядно работал, перетаскивая на берег все, что смог забрать с корабля.

Мне кажется, никто еще не владел таким огромным запасом всякого рода вещей, предназначавшихся для одного человека, как я. Но я все еще был недоволен: до тех пор пока корабль стоял на мели, я считал своей обязанностью переправить с него все, что было мне под силу. И я каждый день отправлялся на корабль и перевозил к себе то одну вещь, то другую. Особенно – в третий раз, когда я навез столько снастей, сколько мне удалось: все небольшие канаты, все парусные нитки, которые мог забрать, кусок запасной парусины, чтобы при необходимости починить паруса, даже бочонок с отсыревшим порохом. Одним словом, я перевез все паруса, от первого до последнего. Только мне пришлось разрезать их на куски, чтобы за один раз забрать как можно больше, да и парусина могла служить вместо обыкновенного полотна.

Самым радостным для меня оказалось то, что после пяти или шести подобных поездок, когда мне казалось, что на корабле уже не оставалось ничего стóящего, я нашел большую бочку с сухарями, три бочонка с ромом или со спиртом, ящик с сахаром и бочку отличной крупчатой муки. Это приятно удивило меня, ведь я не надеялся найти другой провизии, кроме подмоченной водой. Тотчас же я опорожнил бочку с сухарями, разделил их на несколько частей и завернул в разные куски нарезанного холста. Все было благополучно переправлено на берег.

На другой день я отправился в новое путешествие. Забрав с корабля все, что было полегче, я принялся за канаты. Большой буксирный канат я разрубил на посильные куски и перевез его на берег вместе с двумя другими канатами и всем железом, которое только мог вырвать. Тогда, обрубив оставшиеся реи и все, что могло послужить материалом для широкого плота, я построил такой плот и нагрузил на него все тяжелые вещи и отправился к себе. Но счастье мне изменило: мой плот был так тяжел и перегружен, что, въехав в небольшой залив, где я приставал прежде, я не мог провести его так же хорошо, как другие: он закачался и опрокинул меня в воду со всем моим грузом. Что касается меня, я не пострадал, так как это случилось близко от берега, но мой груз, большая часть его, потонул, особенно жалел я о железе, на которое так надеялся в дальнейшей работе. И все же, когда прилив спал, я перенес на берег почти все куски каната, хотя и с большим трудом, бродя по воде. Работа эта меня ужасно измучила, не проходило дня, чтобы я не доставлял себе с корабля что-нибудь новое.

Тринадцать дней минуло с тех пор, как я вышел на берег, одиннадцать раз побывал на корабле, перетащив с него все, что было под силу одному человеку. Думаю, что если бы все время держалась тихая погода, то я перетаскал бы по кускам целый корабль. Когда же я готовился к двенадцатому рейсу, то заметил, что начал подниматься ветер. Несмотря на это, дождавшись отлива, я отправился туда опять, и хотя полагал, что капитанскую каюту я хорошо исследовал и ничего больше там не найду, я – сверх ожидания – открыл в ней шкаф с несколькими ящиками: в одном увидел две или три бритвы, пару больших ножниц и дюжину хороших ножей и вилок. В другом нашел около тридцати шести фунтов стерлингов золотой и серебряной монетой, частью европейской, частью бразильской чеканки, и несколько восьмерных реалов.

При виде этих денег я улыбнулся. «Дрянь! – сказал я вслух. – На что ты теперь годишься? Ты не нужна мне, ты не стоишь того, чтобы наклониться за тобой! Один из этих ножей дороже для меня, чем вся эта сумма! Я не нуждаюсь в тебе – лежи там, где лежишь, ступай на морское дно, как вещь не стоящая спасения!» После этих слов я, однако же, одумался: взяв деньги и завернув их с другими вещами в кусок парусины, начал придумывать, как бы мне сделать новый плот. Пока я размышлял, небо потемнело, ветер начал крепчать и через четверть часа подул довольно крепкий береговик. Я понял, что при таком сильном ветре бесполезно сооружать плот, а следует убираться прежде, чем начнется волнение, а то я и вовсе не попаду на берег. Итак, я спустился в воду, переплыл фарватер между кораблем и мелями, но это было нелегко при той тяжести, которую я тащил на себе, и при волнении моря: ветер подул с такой силой, что не успел еще начаться отлив, как поднялся шторм. Но я был уже дома, в моей палатке, и беззаботно сидел посреди всего моего богатства. Всю ночь дул сильный ветер, и, когда я поутру взглянул на море, корабль исчез! Это меня несколько расстроило, но я утешил себя тем, что не потерял времени даром и успел вывезти все, что могло мне пригодиться. В самом деле, на корабле уже почти ничего не оставалось, что бы стоило взять, даже если бы и было время на перевозку.

О корабле и о том, что на нем еще оставалось, я перестал думать, не отказываясь, впрочем, от обломков, которые могло бы прибить к берегу после окончательного разрушения корабля. Правда, эти обломки принесли мне впоследствии мало пользы.

Я занят был тогда одной мыслью: как обезопасить себя в случае внезапного нападения дикарей или хищников, если они действительно живут на этом острове. Я придумывал разные способы, как бы получше устроить свое жилище: выкопать ли подземелье или поставить и хорошо укрепить палатку? Наконец я решил сделать и то, и другое. Думаю, что описать, как это происходило, будет не лишним.

Выяснилось, что место, где я находился, совершенно не годилось для моего обустройства: низкое, болотистое, слишком близкое к морю, что, по моему мнению, не могло быть полезным для здоровья. Но главная причина заключалась в том, что поблизости не было пресной воды. Итак, я решил искать более удобное место.

Мне следовало учесть при этом ряд обстоятельств: во-первых, местность должна быть здоровой и с пресной водой; во-вторых, мое жилище должно защищать от солнечного зноя; в-третьих, оно должно обеспечивать безопасность от хищников – дикарей и зверей; в-четвертых, отсюда должен открываться вид на море: чтобы не упустить случая спастись, если Бог приведет к этим берегам какое-нибудь судно.

После поисков удобного места я открыл небольшую равнину у подножия высокого холма, одна сторона которого, прилегая к долинной площади, возвышалась в виде остроконечной горы или стены дома таким образом, что сверху ничто не могло ко мне проникнуть. У подножия холма находилось углубление, похожее на вход или двери в пещеру, но никакой пещеры, ни подземных ходов здесь не было.

На поляне, прямо против этой впадины, я и решил расположиться. Равнина – ярдов[2]2
  Ярд (англ. jard) – единица длины в английской системе мер. Один ярд = = 3 фута = 36 дюймов (0,9144 м).


[Закрыть] на сто в ширину, а длиной почти вдвое – расстилалась в виде зеленого луга, в конце которого небольшая возвышенность спускалась неправильными уступами к берегу.

Это место находилось на северо-западе от холма, так что я весь день мог укрываться в тени от солнечного зноя, пока солнце не станет спускаться к юго-западу – в этом климате ближе к закату.

Прежде чем ставить мою палатку, я описал около своего жилища полукруг радиусом ярдов в десять, а диаметром – до двадцати ярдов. В этом полукруге я вколотил в два ряда колья так, что они были вбиты в землю подобно сваям. Их заостренные концы возвышались над землей на пять с половиной футов, а между рядами кольев оставалось не более шести дюймов. После этого я набрал куски нарубленного мной на корабле каната и уложил их один на другой в промежутки частокола до самого верха. Потом изнутри полукруга прибавил другие колья фута в два с половиной длиной, которыми подпер первые. Эта изгородь была так крепка, что ни человек, ни животное не могли пробить ее или сломать. Она забрала много времени и труда, особенно при рубке кольев в лесу, их переноске и вколачивании в землю.