Текст книги "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо"

Глава VI
Робинзон и Ксури – победители льва

Я знал, что все корабли, отправлявшиеся к берегам Гвинеи, Бразилии или Восточной Индии, пристают к Зеленому Мысу или к этим островам. Словом, мне оставалось одно из двух: или встретить корабль, или погибнуть.

Следуя по намеченному мной пути еще дней десять, я стал замечать, что побережье обитаемо, в двух-трех местах мы видели людей, которые, глядя на нас, останавливались, мы могли также различить, что они были совершенно черные и голые. Однажды мне захотелось сойти на берег и подойти к ним, но Ксури, мой советник, сказал мне: «Не ходить! Не ходить!» Я стал плыть ближе к берегу, чтобы с ними поговорить, и они некоторое время следовали за мной по берегу. Я заметил, что в руках у них всех не было никакого оружия, только один человек держал какую-то длинную тонкую палку. Ксури сказал мне, что это копье, которое они умели бросать очень далеко и метко. Тогда я стал держаться не так близко к берегу, но разговаривал с ними, как умел, – знаками, особенно старался выпросить у них чего-нибудь поесть. Они показали мне знаками, чтобы я остановил свой баркас и они принесут нам пищу. Тогда я спустил парус и довольно близко остановился. Двое из них побежали куда-то и менее чем через полчаса возвратились, неся с собой два куска сушеного мяса и несколько зерен какого-то злака, растущего в их местности. Хотя мы вовсе не знали, что это за еда, однако готовы были бы ее взять. Только как это сделать? Я опасался сойти к ним на берег, а они боялись нас. Наконец они придумали безопасный для всех нас выход: положили принесенные запасы на берег и отошли на большое расстояние, где и оставались до тех пор, пока мы не убрали все на баркас, после чего они опять вернулись поближе.

Не зная, что дать им взамен, мы их благодарили знаками, как вдруг представился чудесный случай оказать им услугу. Не успели мы отойти от берега, как из-за гор сбежали два огромных зверя, которые с яростью преследовали друг друга. Был ли то самец, гнавшийся за самкой? Были ли они разъяренные или играли, определить мы не могли. Было ли то обычно или удивительно для этих мест? Не знаю, вернее всего последнее, потому что эти хищники в основном показываются только ночью, да и все жители, особенно женщины, страшно перепугались. Только человек, державший копье или дротик, не убежал, увидев их, как остальные. Однако оба зверя неслись прямо к морю и, не обращая никакого внимания на негров, бросились в воду и начали плавать туда-сюда, словно прибежали сюда всего лишь искупаться. Вдруг один из этих зверей начал приближаться к баркасу больше, чем я ожидал сначала. Но я уже принял против него меры предосторожности: поскорее зарядил ружье и велел Ксури зарядить другое. Лишь только зверь подплыл ко мне ближе, я выстрелил и попал ему прямо в голову. Он мигом погрузился в воду, тотчас же всплыл, снова погрузился, будто бы борясь со смертью, что и соответствовало действительности, затем он подплыл к берегу и, достигнув его, в ту же минуту издох, как от смертельной раны, так и захлебнувшись водой.

Невозможно выразить удивление этих бедных дикарей, пораженных треском моего ружья. Некоторые из них чуть не умерли со страху и в ужасном испуге попадали на землю. Но, увидев, что зверь убит и пошел ко дну, – а я им подал знак подойти к берегу, – они ободрились и вошли в воду, чтобы найти и вытащить зверя. Вода, покраснев от крови, помогла мне его найти. С помощью веревки, которой я опутал его и подал им, они вытянули животное на берег. Это оказался леопард редкой породы – с превосходной пестрой шкурой удивительной красоты. Негры поднимали руки от удивления, пытаясь угадать, что бы это значило и чем я его убил.

Другой зверь, испуганный огнем и внезапным треском моего ружья, достиг вплавь берега и убежал прямо в горы, откуда пришел. Из-за далекого расстояния не удалось различить, что это за зверь. Вскоре я увидел, что неграм захотелось поесть леопардового мяса, и решил им предложить это как подарок от меня. Когда же я им показал знаками, что они могут взять мясо, они меня очень благодарили и немедленно принялись за работу: обточенными кусками дерева ободрали его так же скоро и даже скорее, чем мы это сделали бы ножом. Они предложили и мне несколько кусков мяса, но я отказался, показывая, что хочу отдать им все и попросил знаками только шкуру. Они охотно отдали ее мне, принеся, кроме того, множество съестных припасов, которые я принял, хотя они и были мне неизвестны. Тогда знаками я попросил у них воды и показал им один из своих кувшинов, опрокинув его вверх дном и дав понять, что он пуст и мне нужно его наполнить. Они тотчас же позвали своих, и подошли две женщины с большим глиняным сосудом, по-видимому, обожженным на солнце (женщины тоже были голыми, как и мужчины). Как и прежде, они поставили его на берегу. Я послал туда Ксури с моими тремя кувшинами, и он их все наполнил.

Запасшись водой, кореньями и кое-каким зерном, я простился с добрыми неграми и, не приближаясь к берегу, продолжал свой путь около одиннадцати дней, пока не увидел, что полоса земли выступала довольно далеко в море, на четыре-пять миль, и так как море было спокойным, ушел дальше от берега, чтобы обогнуть эту полосу. Наконец, обойдя ее, я увидел землю на противоположной стороне, из чего заключил, что я не ошибся: с одной стороны от меня был Зеленый Мыс, а с другой – острова того же названия. Но они были слишком далеко, и я толком не знал, что мне делать. Первый же шквал мог помешать мне добраться до земли.

Одолеваемый сомнениями, я вошел в мою каютку, передав румпель Ксури. Вдруг мальчик закричал:

– Хозяин! Хозяин! Корабль с парусом!

Он был страшно испуган, по наивности думая, что это один из кораблей его хозяина, посланных за нами. Я же хорошо знал, что в этом плане мы в полной безопасности. Я выскочил из каютки и в ту же минуту не только увидел, но и узнал, что это корабль португальский и – как мне казалось – направлялся за неграми к берегам Гвинеи. Однако, рассмотрев курс, по которому он шел, я понял, что он идет в другом направлении и не собирается приближаться к берегу. Тогда я повернул в открытое море и, прибавив сколько мог парусов, решил каким-то образом вступить с ним в контакт.

После невероятных усилий прибавить скорость судна я убедился, что мне никогда не удастся его настичь и что он уйдет раньше, чем я успею подать ему сигнал. Сделав все возможное, я уже начинал терять надежду, как вдруг меня увидели, вероятно, в подзорную трубу и, узнав, что мой баркас, очевидно, с какого-то европейского корабля, потерпевшего крушение, замедлили ход, давая мне возможность его догнать. Это ободрило меня, и так как у нас был кормовой флаг, я поднял его на флагшток, показывая, что мы терпим бедствие. Кроме того, я выстрелил из мушкета. И то, и другое заметили: позже я узнал, что дым видели, хотя выстрела не слышали. После этих сигналов корабль лег в дрейф и часа через три мы к нему причалили.

Меня спросили по-португальски, потом по-испански, потом по-французски, кто я такой, но я не знал ни одного из этих языков. Наконец нашелся один шотландский матрос, которому я ответил по-английски, что я англичанин, бежал из неволи от салехских мавров. Тогда нас пригласили на корабль и приняли очень доброжелательно со всеми пожитками.

Можно себе представить ту невыразимую радость, которую я чувствовал после своего бедственного и, казалось, безнадежного положения. Я предложил капитану корабля за мое избавление все, что имел. Но он великодушно отказался, сказав, что ничего у меня не возьмет и по прибытии в Бразилию все мне будет возвращено в целости.

– Я вам спас жизнь так же, – сказал он, – как хотел бы, чтобы вы в подобной ситуации спасли мою собственную. Может быть, и мне придется когда-то воспользоваться чьей-то помощью. Кроме того, я вас повезу в Бразилию, настолько далекую от вашей родины, что если приму от вас то, что вы имеете, вы там умрете с голоду. Это означало бы лишить вас жизни, которую теперь спас. Нет, нет, господин англичанин, я хочу отвезти вас туда из сочувствия, а ваши вещи могут стать оплатой за ваше проживание и возвращение на родину.

Он был так же точен в исполнении своих обещаний, как и искренен в своих предложениях: запретил матросам касаться чего бы то ни было из моего имущества. Каждую вещь взял под свой присмотр и дал мне потом точную опись всего абсолютно, чтобы я мог получить обратно все в целости и сохранности, – даже три глиняных кувшина!

Что же касается баркаса, то он был еще довольно хорош, и капитан предложил мне купить его для своего корабля, спросив, сколько бы я хотел за него получить. Я ответил, что по отношению ко мне он был слишком великодушен, чтобы я назначал какую-то цену, поэтому просто отдаю ему. Он сказал, что напишет мне расписку на восемьдесят реалов, которые заплатит в Бразилии. Если же по нашем прибытии туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он заплатит мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят реалов за моего мальчика Ксури. Я медлил с ответом не потому, что мне не хотелось оставить его у капитана, а оттого, что мне жалко было продавать свободу бедняги, который с такой верностью помогал освободиться мне самому. Но когда я объяснил капитану мои соображения, он нашел их справедливыми и предложил дать мальчику обязательство освободить его по истечении десяти лет, если он примет христианство. Поскольку Ксури на этих условиях согласился последовать за капитаном, то я и уступил его.

Наше плавание было вполне благополучным до самой Бразилии, и через двадцать два дня после нашей встречи мы вошли в залив Всех Святых. Я второй раз избавился от самого бедственного из всех возможных для человека положений, и мне оставалось только принять решение о своей дальнейшей судьбе.

Глава VII
Предложения двух колонистов

Никогда не забуду я великодушного отношения ко мне капитана: он ничего не согласился взять с меня за проезд, дал мне двадцать дукатов за шкуру леопарда и сорок – за львиную. Кроме того, он велел полностью возвратить все принадлежавшее мне на его корабле и выкупил у меня то, что я хотел продать: ящик с вином, пару ружей и остаток белого воска, из которого я делал свечи. Словом, в итоге я выручил за свой груз около двухсот пиастров и с этим капиталом в кармане ступил на берег Бразилии.

Вскоре после этого капитан ввел меня в дом такого же, как и он, порядочного, честного человека, владельца сахарной плантации и сахарного завода. Я провел у него некоторое время и научился разведению сахарного тростника и приготовлению самого сахара. Увидев, какую безбедную жизнь ведут американские колонисты и с какой скоростью богатеют, я решил, если получу разрешение правительства, поселиться здесь и самому стать плантатором. При этом я думал, как бы мне вернуть деньги, которые я оставил в Лондоне. Получив подданство, я купил столько необработанной земли, сколько позволяли мне мои наличные деньги, составил план будущей плантации и усадьбы, исходя из суммы, ожидаемой мной из Лондона.

Соседом моим был лиссабонский португалец, по происхождению англичанин, – по фамилии Уэлз. Мы с ним оказались почти в одинаковых обстоятельствах. Я называю его соседом потому, что его плантация прилегала к моей и мы с ним поддерживали самые дружеские отношения. Наши доходы были одинаково незначительными, почти два года мы получали с наших плантаций не более, чем требовалось для скромного существования. Но постепенно наше положение улучшалось, и уже на третий год мы начали разводить табак, и оба смогли выделить порядочный участок земли, чтобы на будущий год засадить его тростником. Однако как один, так и другой, мы нуждались в помощи, и я очень пожалел, что так неразумно поступил, расставшись с моим Ксури.

Но – увы! – ошибаться мне было не в диковину, я никогда не отличался благоразумием. Оставалось одно – продолжать. Я выбрал занятия, которые совершенно не соответствовали моим природным наклонностям и явно противоречили тому образу жизни, о котором я мечтал и из-за которого не только покинул отцовский дом, но и пренебрег добрыми родительскими советами. Я как раз и вступил в тот самый средний класс – эту самую высшую ступень скромного существования, которую мне так нахваливал отец и которой я так же успешно мог бы достичь на родине, не мучая себя тяжелейшими скитаниями по свету!

Как часто я теперь говорил самому себе: то, что я делаю здесь, я бы так же легко мог делать и в Англии, среди моих родных и друзей. Стоило ли мне для этой цели одолевать пять тысяч миль, чтобы затеряться между чужими, между дикарями в пустыне – так далеко, что ниоткуда, где меня знают, сюда не дойдет ни одна весточка!

Так вот нередко я горько размышлял о своем положении. Мне не с кем было поделиться своими мыслями, кроме соседа, да и то изредка! Не было работы, которой бы я не выполнял собственными руками, и я часто повторял, что живу здесь как человек, потерпевший кораблекрушение и заброшенный на необитаемый остров, человек, который не может рассчитывать ни на чью помощь, а только на самого себя. Как это справедливо и как необходимо помнить каждому, кто сравнивает свое настоящее положение с другим, еще худшим, что Провидение может все изменить и показать, как же хорошо было прежде! Справедливо, говорю я, что действительно одинокая жизнь на пустынном острове, на которую я жаловался, стала впоследствии моей настоящей участью. А я так часто сравнивал эту жизнь с той, прежней, которая, если бы я был терпеливее, вероятно, принесла бы мне богатство и благополучие!

Я еще занимался устройством и развитием моей плантации, когда мой добрый друг, капитан корабля, который так сердечно принял меня в открытом море, все еще готовился в обратный путь (прошло около трех месяцев, пока закончилась загрузка его корабля). Когда я сказал ему о том небольшом капитале, который я имел в Лондоне, он дал мне следующий искренний дружеский совет:

– Сеньор англичанин, если вы мне дадите законную, формальную доверенность и напишете тому, у кого вы в Лондоне оставили на сохранение ваши деньги, чтобы он отправил их в Лиссабон в виде товаров, необходимых там, тем лицам, которых я назову, то я, с Божьей помощью, доставлю вам их при первом же возвращении сюда. Но поскольку на земле все подвержено несчастьям и превратностям судьбы, то вы поступите очень благоразумно, поручив снять сто фунтов стерлингов, таким образом рискнув только той суммой, которая, по вашим словам, составляет половину вашего капитала. Если она даст прибыль, то вы так же сможете распорядиться и остальной частью. Если же нет, то эта остальная часть, по крайней мере, останется на черный год.

Совет был благоразумен, свидетельствовал о дружеском ко мне отношении, и я сам подумал, что не мог бы сделать ничего лучшего. Поэтому я и написал письмо той вдове английского капитана, у которой хранились деньги, и дал доверенность капитану.

В своем письме вдове я рассказал обо всех своих похождениях, о рабстве, побеге, встрече в открытом море с португальским капитаном, его добросердечном ко мне отношении и том состоянии, в котором я тогда находился. Сообщил я ей также все необходимое, чтобы она распорядилась моими деньгами.

Когда капитан прибыл в Лиссабон, он через одного поселившегося там английского купца передал другому, лондонскому, не только мое поручение, но и подробный рассказ обо всех моих злоключениях. И уже этот купец сообщил то и другое вдове и сделал так, что она, кроме моих денег, прислала португальскому капитану приличный подарок из собственного кошелька в благодарность за его участливое отношение ко мне.

Лондонский купец, выполняя поручение капитана, купил на сто фунтов стерлингов английских товаров и отослал их ему прямо в Лиссабон. Затем они были в лучшем виде доставлены мне в Бразилию. В их числе капитан, без какой бы то ни было моей просьбы (я, новичок в тех делах, и не подумал ни о чем), отправил мне разного рода сельскохозяйственные земледельческие орудия, а также прочую утварь, необходимую для моей плантации, чем принес мне огромную пользу.

Прибытие этого груза очень обрадовало меня, и я уверовал в устойчивость своего положения. Мой добрый друг, капитан, кроме того, на те пять фунтов стерлингов, которые подарила ему моя лондонская приятельница, заключил контракт на шесть лет с одним работником, которого привез для меня и ни под каким видом не захотел ничего взять от меня в благодарность, кроме небольшого количества табака, который я уговорил его принять как урожай с моего поля.

И это было еще не все. Мои товары состояли из английских мануфактурных изделий: платков, материй, фланели и других, здесь особенно ценных и необходимых вещей. Я продал их с такой прибылью, что учетверил свой капитал и далеко превзошел по разработке собственной плантации моего бедного соседа, начав с того, что купил себе черного невольника и нанял работника-европейца, которого, кроме того, капитан привез мне из Лиссабона.

Однако дурное употребление того, что принесло человеку счастье, нередко становится источником его величайших бедствий. Так случилось и со мной. В следующем году моя плантация принесла значительный доход: я со своей земли собрал пятьдесят больших тюков табака, не считая того, что выменял у соседей на другие предметы домашнего обихода. Каждый из этих пятидесяти тюков, весом около одного центнера, хранился плотно запакованным, ожидая отплытия судов в Лиссабон. Между тем как дело мое разрасталось, имение увеличилось, я начал затевать множество несбыточных проектов, которые намного превышали мои средства, то есть это были проекты из тех, что часто совершенно разоряли самых ловких дельцов.

Если бы я умел довольствоваться моим положением, то мне, может быть, удалось бы дождаться тех жизненных благ и радостей, ради которых отец с такой убедительностью советовал мне избрать спокойную, удаленную от светского шума жизнь и которые он так справедливо мне предсказал, только пребывая в среднем состоянии. Но мне не суждено было это счастье, я снова оказался сам виноват в собственных несчастьях. И все это будто для того, чтобы еще больше ухудшить свое положение, увеличить свою вину, а значит, и самобичевание, на которое в будущем у меня будет немало времени.

Все мои несчастья случались только из-за неуемной и безрассудной страсти рыскать по свету, которой я предался с такой горячностью, в то время как меня ожидали благополучие и счастливая жизнь, если бы я уверенно шел по начатому мной и определенному природой и Провидением пути, исполняя свой долг.

Как и во время ссоры с моими родителями, так и теперь я не мог довольствоваться настоящим. Меня что-то неотвратимо тянуло к странствиям, и я расстался с прекрасной надеждой устроить свои дела и разбогатеть, работая на моей плантации. Всем этим я пожертвовал ради неуемного желания разбогатеть скорее, чем это позволяли обстоятельства. Таким образом, я снова кинулся в глубочайшую бездну злосчастий, какие только могут поглотить человека и из которых почти невозможно выйти живым и здоровым.

Чтобы познакомиться с подробностями этой части моей повести, читатель должен знать, что за четыре года жизни в Бразилии, где я разбогател благодаря плантации, я не только выучил португальский язык, но и подружился с другими плантаторами и купцами нашего портового города Сан-Сальвадора. При наших встречах я часто рассказывал им о моих двух путешествиях к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с неграми, и о той легкости, с какой за безделицы и игрушки (бусы, ожерелья, подвески, ножики, ножницы, топоры, стекляшки и подобные вещи) можно накупить не только золотого песка, слоновой кости и т. п., но самих негров для работ в Бразилии – и все это в неограниченном количестве.

Такие рассказы всегда слушали с большим вниманием, особенно тогда, когда я начинал говорить о торговле неграми, которая тогда не была еще так распространена и всегда производилась только с разрешения королей, испанского или португальского, так как негров покупалось тогда еще очень мало и то по чрезвычайно высокой цене.

Однажды мы опять как-то собрались с моими знакомыми плантаторами и купцами и увлеченно говорили на эту тему. На следующее утро меня посетили двое или трое из них и сказали, что они много думали о вчерашнем нашем разговоре и пришли сделать секретное предложение.

Глава VIII
Кораблекрушение

Взяв с меня слово молчать, приятели сообщили мне, что надумали снарядить и отправить корабль в Гвинею.

– Мы все, – сказали они, – имеем такие же, как у вас, плантации и более всего, как и вы, нуждаемся в работниках. Но мы не можем, как известно, без разрешения открыто продавать негров после того, как привезем их в Бразилию. Поэтому желательно снарядить хоть один рейс, чтобы провезти негров тайно и разместить их по нашим плантациям.

Словом, дело заключалось в том, захочу ли я поступить на корабль в качестве приказчика, то есть руководить закупкой негров в Гвинее, за что предлагали мне получить одинаковое со всеми количество негров, безо всякого моего вклада в это предприятие.

Такое предложение на самом деле было бы довольно выгодным для того, кто не имел собственной весьма значительной плантации, требовавшей присмотра, плантации, которая могла приносить богатую прибыль. Но для меня, – у кого все это уже имелось и кому оставалось только года три-четыре продолжать начатое, получив свои сто фунтов стерлингов и с этой небольшой добавкой стать владельцем трех-четырех тысяч фунтов стерлингов, которые бы нарастали с каждым днем, – для меня думать о подобном путешествии было величайшим сумасбродством.

Однако я родился на погибель самому себе и точно так же не мог устоять против такого предложения, как и победить свою прежнюю юношескую страсть к скитальческой жизни, когда она превозмогла во мне все добрые советы моего отца. Одним словом, я ответил им, что с удовольствием готов отправиться в путешествие, если они в мое отсутствие возьмутся присматривать за моей плантацией, а если потребуется, распорядиться ею по моему указанию.

Они пообещали мне это и закрепили письменным договором. Я составил также формальное завещание, в котором, на случай моей смерти, сделал все нужные распоряжения по моей плантации и прочему имуществу, назначив моим единственным наследником капитана, спасшего мне жизнь, только с оговоркой, чтобы он половину моих доходов оставлял себе, а другую отсылал в Англию.

Словом, я принял все меры, чтобы сохранить свою собственность и поддерживать в хорошем состоянии плантацию. Если бы я хоть наполовину позаботился о себе самом и предусмотрительно подумал, что мне нужно делать и чего нельзя, то я, наверное, никогда не оставил бы такое многообещающее дело и не променял бы весьма реальные возможности разбогатеть на морское путешествие, связанное с опасностями и риском, не говоря уже об особых причинах, по которым я мог ожидать неприятностей.

Однако я позволил себе последовать своим фантазиям и вместо того, чтобы послушаться голоса рассудка, слепо пошел на поводу моей наклонности. Когда корабль был полностью снаряжен и загружен и все согласовано между мной и всеми участниками путешествия, я под влиянием моей несчастной планеты 1 сентября сел на корабль, спустя ровно восемь лет после того, как в Гулле сбежал от моих родителей, проигнорировав их просьбы, и совершил глупейший поступок себе во вред.

На нашем корабле, судне водоизмещением около 120 тонн, было шесть пушек, четырнадцать матросов, капитан, юнга и я. Кроме предметов, требовавшихся для торговли с неграми (бус и разных стекляшек, раковин, дешевых игрушек, маленьких зеркал, ножиков, ножниц, топоров и т. п.), у нас не было никаких других товаров. В тот же день, когда я взошел на корабль, мы снялись с якоря и направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к берегам Африки, когда достигнем десятого или одиннадцатого градуса северной широты – в то время обычный курс судов.

Погода стояла прекрасная, но жара была нестерпимая все время, пока мы шли вдоль наших берегов, до самой оконечности мыса Святого Августина. Отсюда мы повернули в открытое море и взяли курс примерно на остров Фернандо де Норонха, на северо-восток. После двенадцатидневного пути мы, по нашим расчетам, находились под 7°22′ северной шпроты, как вдруг нас сбил сильный ураган. Сначала он дул с юго-востока, потом перешел на северо-восток и отсюда начал бушевать с такой ужасной силой, что мы двенадцать дней кряду беспрестанно сбивались с пути и неслись туда, куда нас гнала безжалостная стихия. Все эти двенадцать дней я каждую минуту ожидал смерти, и никто на корабле уже не надеялся спастись.

Но наши бедствия заключались не только в ужасной буре. Нас постигло и другое несчастье: один из матросов умер от тропической лихорадки, а еще одного матроса вместе с юнгой унесло в море нахлынувшей волной.

Когда на двенадцатый день ветер стал несколько стихать, капитан вычислил, что мы находились приблизительно под одиннадцатым градусом северной широты, но что нас отнесло от мыса Святого Августина на двадцать два градуса к западу. Теперь мы были близко к берегам Гвианы или северной части Бразилии, по ту сторону Амазонки, ближе к Ориноко, называемой обычно Великой рекой. Капитан советовался со мной по поводу того, куда держать путь, поскольку в корабле оказалась течь и он не годился для дальнейшего плавания. Капитан думал возвратиться к берегам Бразилии.

Я возражал. Пересмотрев с ним вместе карты берегов Америки, мы убедились, что не найдем ни одной населенной земли, где нам можно будет пристать, пока не достигнем Карибских островов. Поэтому мы и решили взять курс прямо на Барбадос, куда надеялись прибыть за пятнадцать дней, держась только в открытом море, подальше от течения Мексиканского залива. Это решение мы приняли потому, что без починки корабля и пополнения экипажа достигнуть берегов Африки было невозможно.

Итак, мы изменили курс и поплыли к западу на северо-запад, чтобы дойти до одного из наших английских островов и получить там помощь. Но Провидение распорядилось иначе. Едва мы пересекли двенадцать градусов северной широты, как нас настиг второй шторм. Он с прежней силой отбросил нас на запад, так далеко от знакомого пути, что если бы даже нам удалось спастись на море, то, скорее всего, мы попали бы на съедение к дикарям.

Все оставалось по-прежнему, ветер все еще продолжал свирепствовать, как вдруг однажды поутру кто-то из матросов закричал: «Земля!» Мы только успели выскочить из каюты, чтоб разобраться, где находимся, как наш корабль сел на мель. От этого он так внезапно остановился на ходу и волны хлынули на палубу с такой силой, что мы уже ожидали смерти и укрылись под палубой от пены и брызг.

Тому, кто никогда не находился в подобном положении, невозможно ни описать, ни даже дать представление о том ужасе, который охватил экипаж корабля. Мы не знали, где находимся, к какой земле нас прибило, остров ли это, материк ли и населен ли он или необитаем? А поскольку буря все еще продолжала реветь, хотя и с меньшей силой, то у нас даже не оставалось надежды, что наш корабль продержится еще несколько минут, не разбившись в щепки, разве что ветер каким-то чудом изменит направление. Со страхом глядя друг на друга, мы каждое мгновение ожидали смерти. Все мы приготовились к переходу в другой мир, потому что в этом нам уже нечего было ждать. Единственное утешение, правда, оставалось: корабль наш, против всех ожиданий, еще был целым и капитан сказал, что ветер начал стихать.

Хотя мы и сами заметили, что ветер несколько стих, корабль так крепко сел на мель, что у нас не было надежды сдвинуть его с места. Положение наше было поистине ужасно, и нам надо было каким-то образом спасать свои жизни. Дно нашей шлюпки, прикрепленной к корме корабля, пробилось от частых и сильных толчков о руль, и она либо потонула, либо была отброшена далеко в море, так что на нее мы уже надеяться не могли. На корабле была и другая шлюпка, но спустить ее в море было слишком трудно. Впрочем, долго размышлять было некогда: мы не сомневались, что корабль наш вот-вот развалится, а кое-кто даже уверял, что он треснул.

В этот момент помощник капитана подошел к шлюпке, с помощью матросов спустил ее в море, и мы все, одиннадцать человек, вошли в нее и доверились воле Божьей и свирепству бури. Шторм затихал, но волны все еще высоко вздымались у берега, и море можно было назвать, как говорят голландцы, диким морем.

Наше положение было самое отчаянное: мы ясно видели, с какой силой бушевало море, против него нельзя было устоять в нашей шлюпке, гибель казалась неизбежной. Могли ли мы продолжать свой путь без парусов? А если бы даже и имели их, то что стали бы с ними делать? Мы начали было грести к земле, но чувствовали то же, что люди, которых ведут на казнь: ведь с приближением к берегу морской прибой разнесет нашу шлюпку вдребезги. Но вручив наши души Божьему милосердию, мы собственными руками приближали миг нашей гибели, стараясь изо всех сил грести к земле, куда нас и без того уже гнало ветром.

Состоял ли берег из скал или песка, был ли он плоским или крутым, мы не знали. Единственный слабый луч надежды теплился в нас – это утешительная мысль достигнуть какой-нибудь спокойной бухты или устья реки, куда мы, улыбнись нам неожиданное счастье, могли бы войти и укрыться от бури. Но ничего подобного впереди не виднелось, только с нашим приближением к берегу земля казалась еще ужаснее самого моря.

По нашим расчетам, мы уже гребли около полутора часов, как вдруг огромный вал, словно гора, вздыбился над нами, угрожая подмять под себя. Он обрушился на нас с такой яростью, что в следующее мгновение шлюпка опрокинулась. Нас отбросило друг от друга на большое расстояние, и мы едва успели вскрикнуть: «О Боже!», как минуту спустя все скрылись под водой.