Текст книги "Дар"

Тест на отцовство не понадобится

Сперва неприятная новость: она дожидалась в автоответчике и была от моей бывшей жены Гудрун.

«Привет, Герольд, это я. Не мог бы ты срочно мне перезвонить? У папы приступ ярости. Что это взбрело тебе в голову? Ты спятил? Старый Кунц ему рассказал. Нельзя же сразу все бросать только оттого, что один раз все пошло не по-твоему. Герольд, получить такую работу не так-то легко. Ты знаешь, сколько журналистов сидит на улице. Подумай все же и о Флорентине, она ведь смотрит на тебя снизу вверх. Тебе же придется сказать ей, что ты безработный. Ты этого хочешь? Или подумай о своей маме. Неужто она это заслужила? Где твоя гордость? Пожалуйста, попробуй исправить это дело. Норберт Кунц – не чудовище какое-нибудь, его можно уломать. И Бертольд знает кого-то из концерна PLUS, он может замолвить за тебя словечко, чтобы…»

Вот это было мне сейчас совсем не нужно. Я должен был сосредоточиться на главном, на Мануэле. Когда я позвонил ему, он как раз шел с друзьями в кино. Я сообщил, что наш репортаж про дело Махмута выйдет в понедельник в «Новом времени», эта газета гораздо, гораздо лучше. Своим пронзительным воплем радости он на время парализовал мой правый слуховой проход. Но я тут же предупредил его, что теперь нас обоих ждет работа и что надо срочно обсудить положение дел.

– Что, мне прийти после кино к тебе? Где ты живешь? – спросил он.

М-да, лучше не надо бы, но какая-нибудь альтернатива не пришла мне в голову.

– Да, хорошая мысль, – сказал я. – Пицца или кебаб?

Я уже приготовился отвечать на вопрос: «Что ты имеешь в виду под «Пицца или кебаб»?»

Но он ошеломил меня:

– Бутерброд с маслом и зеленым луком, если у тебя есть.

– Конечно, есть, – ответил я.

* * *

Итак, я забежал в магазин на Западном вокзале, купил сливочное масло, хлеб и зеленый лук, взял было еще «фруктовых гномиков» с молодым сыром в пластиковых стаканчиках, но снова вернул на полку, потому что запоздал с ними на добрый десяток лет. В четырнадцать они, наверное, уже пьют Red Bull, но я побоялся, что такую банку не смогу взять даже в руки. И я купил яблочный сок, а для себя – обычное.

Когда я оглядел свою совмещенную кухню-столовую-кабинет-спальню, которая при хорошей фантазии могла сойти за мини-лофт для малопривилегированных, я испытал жестокий противоуборочный ступор, потому что вещи отнюдь не случайно лежали там, где они лежали, а заслуженно завоевали себе за долгие месяцы каждая свое место. Но раскиданные повсюду картонные коробки и ящики с пустыми бутылками и банками, если присмотреться, действительно были лишними. Я вынес их все в переднюю, но там, к сожалению, им было не место, потому что из-за них не открывалась входная дверь. Я бы выставил их к дверям моих почтенных соседей – господина, а главное, госпожи Энгельбрехт, – которые уже несколько раз беспричинно заявляли на меня за нарушение тишины только потому, что я спотыкался на лестничной клетке, – я бы выставил их им на коврик, агрессивно охраняемый их обувью для улицы, но мне не хотелось сразу после увольнения нарваться еще и на выселение из квартиры. Таким образом, ящики и мешки временно угодили в ванную, а для успокоения я накинул на них сверху пару полотенец. После этого у меня еще оставались силы помыть два стакана и две тарелки и сунуть CD Мануэля с «Эфтерклангом» в аудиоплейер – и вот уже квартира чуть ли не в идеальном состоянии, ее оставалось только когда-нибудь убрать, помыть, расчистить – и подвергнуть генеральной реконструкции, но это было не к спеху.

* * *

– О, круто, моя музыка, – сказал Мануэль, даже не озираясь по сторонам, а прямиком шагнув к дивану, рухнул на него – и мы тут же приступили к обсуждению.

– У тебя есть какие-нибудь известия от Махмута? – спросил я.

– Да, у него все хорошо, только хочет домой.

– Завтра мы должны написать еще один очерк про него и его родителей, – сказал я.

– Круто. И у тебя есть какая-нибудь идея? – поинтересовался он.

– Нет. А у тебя?

– Будет лучше всего, если мы их навестим, и ты потом напишешь об этом, – предложил Мануэль.

– М-да, это, конечно, было бы лучше всего, но для этого мы должны знать, к примеру, где они.

Теперь Мануэль лукаво улыбнулся, и мне в голову сразу закралось подозрение.

– Скажи, ты знаешь, где они скрываются?

Теперь он засмеялся.

– Где?

– Я выдам тебе это при одном условии.

Ну вот, опять условие, вся моя жизнь скоро будет состоять из одних условий от людей, которым я и без того предоставлен в полное распоряжение.

– Мы отправимся туда завтра в первой половине дня вместе, – сказал Мануэль.

– Завтра в первой половине дня? Разве ты не в школе?

– В школе. Это и есть условие.

А, теперь я понял.

– Махи сейчас тоже не ходит в школу, – сказал Мануэль.

Перед строгой в отношении школы тетей Юлией данный аргумент уж точно не устоял бы, но мне понравилась эта мальчишеская солидарность, поэтому я подмигнул и согласился на прогул уроков.

– Но только один раз, и тете мы ничего не скажем.

Он кивнул.

Тут он мне рассказал, где нашли убежище наши австро-чеченцы, а именно – в семье священника-протестанта в Нойштифте, куда их пристроил баскетбольный тренер команды «Торпедо-15», что, правда, должно было храниться в тайне.

– Но это же замечательно, что в игре замешана церковь, – возликовал во мне журналист.

– Это не церковь, а всего лишь старый священник и его жена.

– Но они нас не впустят, – с сожалением сказал я.

– Впустят.

– Почему ты так уверен?

– Махи уже переговорил с женой священника, и она сказала, что мне можно прийти вместе с дядей, но только при условии… – Ну-ну, как же без условия. – Но только при условии, что ты об этом напишешь, и именно в «Новом времени», потому что «Новое время» – действительно хорошая газета, для которой все люди одинаково ценны, из какой бы страны они ни приехали. Так сказала эта женщина, сообщил мне Махи.

То есть они и впрямь готовы были дать мне эксклюзивное интервью. Столько хороших новостей за одно воскресенье – что-то мне слегка не по себе от этого.

Так или иначе, а проблема со вторым материалом теперь, считай, решена. Я заставил себя коснуться и неприятной темы.

– Слушай, Мануэль, я уволился из «Дня за днем», и у нас тобой теперь не будет кабинета.

– Я знаю, тетя Юлия уже рассказала, – весьма расслабленно произнес он.

– И куда ты теперь будешь ходить делать уроки?

– Сюда, к тебе в квартиру.

– Не знаю, хорошая ли это идея.

– Тетя Юлия тоже так сказала.

– Ты только посмотри, какой здесь кавардак, – сказал я.

– Нет, – возразил Мануэль.

Это был превосходный ответ, я считаю. Теперь мне окончательно не понадобится тест на отцовство.

Глава 7

Паевы в своем убежище

В понедельник – в мой первый за много лет официально безработный рабочий день – я еще до начала уроков перехватил Мануэля неподалеку от школы. Это состоялось в то время дня, о котором до сих пор я знал лишь понаслышке – под точным названием «утренние сумерки». Зато накануне я лег спать в тот час, к которому обычно лишь начинаю медленно соображать, на что мне употребить этот вечер – или на что этот вечер употребит меня. Так или иначе, это имело последствием джетлаг, сопровождаемый приступами тошноты – на грани остановки кровообращения, и моей главной задачей было не допустить слипания век, когда мы сидели в булочной и Мануэль, потягивая какао и надкусывая бутерброд, гордо озирал разворот свежего выпуска «Нового времени», нашу статью с заголовком огромными буквами: «Дело Махмута». Подзаголовок: «Я не хочу опять спасаться бегством».

Потом он заставил меня записать вопросы, которые мы могли бы задать священнику-протестанту и его жене. Я-то предпочитал делать такие вещи наобум, ненавижу всякую подготовку. Потому что я воспринимаю жизнь в принципе как сплошную серию подготовок к чему-то иррациональному, что потом никогда так и не происходит, в то время как действительно роковые события всегда настигают неожиданно, без всякой подготовки, как, например, роды, ветрянка, влюбленность, импотенция и смерть, а в моем случае также и отцовство. Может быть, об этом мне и поговорить с семьей пастора.

Почти двухчасовая миссия в Нойштифте была чрезвычайно суматошной для всех участников, за исключением мальчиков, которые тут же принялись обсуждать баскетбол, моментально забыв, в каких обстоятельствах они встретились. Родители Паевы сидели в дальнем углу на кухонной скамье, съежившись, и казались позорно провинившимися; от их жалкого вида я бы предпочел себя избавить. Я-то склонен в неудобных ситуациях предпринимать побег вперед, отпуская дурацкие шуточки. В данном случае у меня так и вертелось на языке: «Вот уж так не повезет, что родишься не в то время и не в том месте». Или: «В такие дождливые дни как раз лучше всего где-нибудь спрятаться». Но Паевым, видимо, было не до шуток. Я ободряюще подмигнул им и сам себе показался довольно жалким.

Старый священник внешне напомнил актера Карлхайнца Бёма, у которого много лет назад я брал интервью для «Рундшау». У обоих было одинаковое рукопожатие, которое пробирало рукопожимаемого от макушки до пяток. Особенно впечатлила меня жена пастора. Ей было самое меньшее лет семьдесят, и последние остатки сил она вкладывала в то, что – по ее личному ощущению – было справедливо, но ради чего любой ее сосед и пальцем бы не пошевелил. Вместо того чтобы валяться у бассейна в Доминиканской Республике, потягивать «Бейлис» и наслаждаться покоем, она сидела в холодном октябре в Вене перед толстым блокнотом и ломала голову над тем, как спасти от верного выдворения из страны семью беженцев, о которой она еще три дня назад ничего не знала и которая теперь жила в ее доме. В юридических тонкостях я не разбирался, но какой-то маленький шанс еще был, если я правильно понял. Потому что, по словам Паевых, на первом слушании дела о предоставлении убежища шесть лет назад не присутствовал переводчик, хотя чеченцы тогда ни слова не знали по-немецки. Это означало, что Паевым срочно требовался хороший адвокат, которому, возможно, удалось бы заново начать производство по их делу из-за данной процессуальной ошибки. Такой адвокат, естественно, стоил много денег, и не было такой инстанции, куда супруги-протестанты могли бы обратиться за помощью официально, не выдав при этом, где Паевы нелегально пребывают.

Первым делом требовалась гарантия органов, что высылка из страны будет приостановлена хотя бы до тех пор, пока адвокат, которого пока даже не нашли и которому нечем было заплатить, не вникнет в дело и не сможет сказать, возможно ли здесь обжалование. Все это звучало чудовищно сложно и безвыходно. Но я не показал виду.

И если наше посещение и достигло какой-то цели, то лишь в том, что круг людей, участвующих в судьбе Паевых, расширился еще на двух человек и что каждый хотел внести в их судьбу свой вклад. Пара протестантов делала это чисто из любви к ближнему и во имя веры в богоугодную земную справедливость. Мануэль делал это ради своего друга Махмута и ради «Торпедо-15». А я делал ради Мануэля, то есть ради себя самого.

Махи остро востребован

Дома мы быстренько переключились на рабочий лад и устроились более или, скорее, менее уютно. Затраченных усилий одного этого понедельника хватило бы на целую неделю. Зато имелись удивительно позитивные новости, которые на несколько часов заставили забыть о том, что значила для меня в последние годы моя работа, а именно – не значила ничего.

Например, на радио «Австрия-1» дали подробный материал о деле Махмута, который начинался словами: «Как эксклюзивно сообщила «Новая газета» в своем сегодняшнем выпуске…» На телевидении тоже подхватили эту историю и даже коротко показали вышедшее в газете баскетбольное групповое фото с Махмутом, на котором был виден и Мануэль. И он, таким образом, впервые увидел себя на экране телевизора. Для многих мальчишек его поколения это стало бы кульминацией жизни – однажды попасть в объектив телевизионной камеры, ибо чье лицо показали по телевизору, тот чего-то достиг – а достиг он того, что попал в телевизор, больше ничего, но и этого было уже достаточно. Дальше вопрос состоял лишь в том, чем заняться в оставшейся жизни, раз уж цель была достигнута. Но за Мануэля в этом отношении мне беспокоиться не пришлось, он был не дитя своего времени, он ел бутерброд с зеленым луком и слушал «Эфтеркланг» и «Брасстронавтов» – это были такие же мечтатели, на сей раз из Канады, которых здесь не знала ни одна душа.

Чтобы продолжить список хороших новостей: почтовый ящик моего ноутбука форменным образом раздулся от мейлов, которые мне переправляли из «Нового времени». Читатели, в том числе большое количество студентов, возмущались высылкой на Кавказ, грозящей семье после шести лет процесса легализации в качестве беженцев, и выступали за пребывание Паевых в Австрии. Мануэль, который отвечал за регулировку интернет-движения и исполнял это образцово, рассказал мне потом, все еще взволнованный, о специально созданных форумах, на которых собирали подписи за Махмута, а также о сайте баскетбольных юношеских объединений, где сам президент федерации подобрал несколько трогательных слов.

А в заключение Клара Немец также подтвердила мне по телефону, что репортаж взорвался, как бомба, и поднялось много пыли, и что министерству внутренних дел теперь не отвертеться от официальных комментариев. Я в ответ рассказал ей о предпринятых нами розысках и о деятельных протестантах и их идеях по спасению Паевых. За это я снискал не только комплименты, но заодно и четыре пустые страницы, которые предстояло заполнить в ближайшие четыре часа; то есть мне отводилось по часу на страницу. Такое было просто не под силу. Во-первых, я утратил навык, во-вторых, у меня в голове вообще ничего не шло в направлении ясной структуры мысли. Кроме того, я неотложно нуждался как минимум в пиве, что составляло, благодаря преимуществу игры на своем поле, наименьшую проблему. Только Мануэлю совсем не обязательно было что-то об этом знать.

Клара Немец опознала дилемму по моему голосу и пожелала избавить меня от политической стороны этого дела, взяв ее на себя, что было мне очень кстати, потому что для меня это было бы сопряжено с тягостными телефонными обращениями в органы власти, а я и без того ненавидел всю эту триаду: обращения, телефон и органы власти.

– Я тоже могу кое-что написать, – предложил Мануэль, который близко к сердцу принимал мое состояние, и уже за одно это высказывание и за его взгляд в тот момент я был готов его обнять и сейчас же усыновить. – Например, про Махи, как он играет за «Торпедо-15», какие безумные броски он уже сделал и как он важен для команды, в первую очередь в будущей финальной игре против «Union CS», ведь речь идет о титуле чемпиона в осеннем турнире.

– Выдающаяся идея, – сказал я, и был совершенно серьезен.

Если нас, людей, что-то и волновало, так именно такие истории, то есть не грандиозные бойни, учиняемые над ластоногими где-то там далеко, а такой вот изрядно помятый тюлений детеныш по имени Бобби, который улизнул от забойщиков и теперь без матери сидит на обломке льдины. Точно так же нас потрясает отнюдь не глобальное извращение огромных потоков беженцев, переполненных лагерей и необозримых массовых выдворений. Чтобы растрогать людей, а еще лучше заставить их действовать, как раз и нужен один такой маленький Махи с оттопыренными ушами, который способен делать фантастические броски в кольцо и трепетно готовиться к предстоящему важному матчу. Удастся ли ему сыграть в этом матче, или он безвинно отправится в преисподнюю? Этот вопрос разожжет сердца и, может, даже политиков приведет к необходимости принять срочное решение, заставит реагировать.

Мне же оставался, собственно, лишь вводный репортаж из убежища: интервью с семейством протестантов, идентичность которых, разумеется, должна оставаться защищенной, и правовые основания, то есть история с отсутствием переводчика и теоретическая возможность возобновления процесса легализации беженцев. Причем я не хотел бы, чтоб осталась неупомянутой надобность в хорошем, опытном адвокате, которому к тому же придется потерпеть с оплатой. Может быть, кто-то в результате этой публикации вызовется сам.

* * *

Короче, мы мастерски справились с нашей четырехчасовой программой. Я на сей раз даже немного гордился своим достижением, потому что в ходе работы уничтожил несколько банок напитка, а обычно мне вообще не удавалось ничего скреативить, если я пил.

Но лучший материал – мы озаглавили его «Махи, ты нам нужен» – однозначно выдал Мануэль. Правда, история была сформулирована просто и изложена старательно, как школьное сочинение, и по ней были заметны усилия пишущего соблюсти безупречный порядок слов – существительных, прилагательных и глаголов. Зато каждая фраза была битком набита страстью, а этому искусству не научишься ни в школе журналистов, ни в кузнице литературных кадров – искусству залить в ванну чувства, выстроенные из букв, и погрузить туда читающую публику.

Клара Немец тоже была под впечатлением и сказала, что это объяснение в любви четырнадцатилетнего подростка к баскетбольной команде, в которой все спаяны друг с другом и стоят друг за друга, может оказаться не менее сильным и убедительным, чем вступившее в законную силу решение о легализации.

Мои заботы – это мои заботы

В понедельник вечером я, признаться, немного попраздновал со своими приятелями в баре Золтана. И с наступившим вторником столкнулся лишь в полдень, когда, с одной стороны, дала о себе знать жажда, требуя холодной воды из-под крана, а с другой стороны, забил тревогу зуб справа наверху в глубине, напомнив мне о предстоящем визите к Ребекке Линсбах, которого я ждал со смешанными чувствами разного рода. Ну, слишком уж разнообразными они не были, однако от сочетания любви и боли как-никак кормится вся литература.

К счастью, ничего другого мне в этот день не предстояло. Мануэль, как я уже знал, во второй половине дня оказывался в надежных, тренированных руках тети Юлии, которая собиралась пойти с ним купить куртку. Что касалось моей бывшей жены Гудрун, то она ждала моего звонка, ведь по электронной почте она еще не совсем доконала меня. И я бы, может, и позвонил ей ближе к вечеру, но она меня опередила.

– Привет, Гери, ну и историю ты раскрутил, она и впрямь умопомрачительная! Теперь о тебе все говорят. Я потрясена, а Флорентина тем более. И Бертольд поздравляет тебя, он специально из-за этого звонил из Варшавы, – сказала она.

При этом у нее был тот неконтролируемый голос, скачущий то вверх, то вниз, где в него вторгались то хроническая разочарованность, то полная зачарованность – совсем как тогда, когда я сделал ей предложение, в тот момент, когда наши любовные отношения уже выдохлись.

– Да, это по-настоящему классная история, – произнес я так небрежно, как только мог.

Нечасто мне выпадал случай столь искренне проявить перед Гудрун ложную скромность.

– И где ты только ее нарыл? Откуда она у тебя вообще? И как ты… Тексты написаны превосходно… и так много, – запиналась она. – И скажи, кто же этот… Где ты взял этого восхитительного мальчишку, этого Мануэля?

– Получил непорочным зачатием, как Дева Мария, – сказал я довольно близко к правде. – Это сын моей очень хорошей старой знакомой.

– Я ее знаю?

– Алису? Нет, вряд ли.

– Я, кстати, еще раз говорила с папой, – сообщила она после продолжительной искусственной паузы, в которой ее голосовые связки пришли в нормальное положение: в разочарованность. – И он сказал мне, что Норберт Кунц готов взять тебя назад.

– В самом деле?

– Тебе даже не придется извиняться, тебе нужно только…

– Гудрун, дорогая, – тут я уже чуть было не начал злиться. – Тема «Дня за днем» для меня закрыта раз и навсегда. Они выкинули из номера эту историю про Махмута, которая теперь гонит такую волну, потому что она не ложилась в русло их убогой идеологии. Я – туда – больше – не – вернусь! Это тебе понятно?

– А на что же ты будешь жить?

– На публикации вроде этой, для «Нового времени», – ответил я.

– Но много ли наберется таких историй?

– Достаточно наберется, – заметил я.

– И все они только тебя и дожидаются?

– Частью дожидаются они, частью дожидаюсь я, и иногда мы будем идти навстречу друг другу, я так думаю.

Это были те фразы, которые нравились мне самому, но Гудрун не знала, что с ними делать, и по ним-то она в свое время и заметила, что больше ей со мной делать нечего.

– Гери, я просто беспокоюсь…

– Я знаю, Гудрун, но тебе беспокоиться абсолютно не имеет смысла, если я сам не беспокоюсь. Это мои заботы, они принадлежат мне. И я начинаю о них беспокоиться, когда они беспокоят меня, а пока они меня не беспокоят, то и я о них и не беспокоюсь, и уж тем более я не беспокоюсь о них, если вместо меня начинаешь беспокоиться ты. Понимаешь, что я имею в виду?

Тут она больше ничего не сказала, и мы смогли распрощаться довольно мирно и спокойно.

* * *

Только я успел разделаться с Гудрун и ее, как я знал, вполне справедливым беспокойством и хотел уже посмотреть последние имейлы на тему дела Махмута, как последовал еще один звонок. То была Клара Немец из «Нового времени». И это был явно день взволнованных женских голосов по телефону.

– Господин Плассек, не могли бы вы сегодня ненадолго зайти ко мне в редакцию?

– Сегодня? Это довольно затруднительно, – сказал я, глянув на свою полосатую фланелевую пижаму. – А в чем дело?

– Мне бы не хотелось говорить об этом вот так.

– Это плохая новость?

– Нет, это не плохая новость, это хорошая новость, и даже, я думаю, особо хорошая новость. И об этом нам надо поговорить.

О’кей, это был аргумент. Я бы еще с удовольствием спросил, не связана ли эта особо хорошая новость – а вдруг – с работой для меня. Но я не хотел рисковать и пообещал зайти в редакцию ближе к вечеру.