Текст книги "Пределы реформ. Министерство внутренних дел Российской империи в 1802-1881 годах"

Подобный инновационный провал был симптоматичен: правительство было просто не в состоянии выполнить большую часть из заявленного в повестке. Власть Государственного совета была настолько слабее власти министров, что первый уже более не мог жестко указать последним, что следует довершить начатую работу. Занимавший министерское кресло с 1868 по 1878 год Тимашев был не заинтересован в подобных преобразованиях и мало вникал во все с ними связанное. Департаменты оказывались под постоянным давлением, и их служащие в большинстве также были против перемен. После 1861 года и МВД, и самодержавие в целом оказались лицом к лицу с новыми политическими и административными реалиями, однако же, подобно остальному правительству, частью которого оно являлось, МВД оказалось не способным провести структурно-оперативные преобразования, необходимые для обеспечения плавного перехода к решению проблем наступившей эпохи.

Безуспешная реформа штатного расписания означала куда большее, чем можно было бы судить по недальновидным институциональным заботам, занимавшим МВД. Само отношение чиновников ведомства к структурным проблемам, решения, ими предлагавшиеся, – все это было весьма характерно для политического и законотворческого уклада МВД и всей тогдашней министерской бюрократии. Львиная доля служащих министерства зачастую относилась к разного рода политическим вопросам ровно так же, как и к описанным ранее структурным и процедурным реформам: они стремились решать административные и социальные проблемы, чреватые политическими последствиями, через включение принятого решения в формализованную систему. Внедрить социальные группы или институты в понятно функционирующую бюрократическую систему было гораздо проще, чем определить и ликвидировать более глубокие причины проблем. Плоды же подобного зашоренно-традиционного бюрократического подхода зачастую оказывались поверхностными, формальными и политически контрпродуктивными.

Согласно П. А. Зайончковскому, «кризис самодержавия» 1878–1881 годов означал «невозможность управлять народными массами на основе обычного законодательства, средствами существующего государственного аппарата» [Зайончковский 1964, 5: 475]. История МВД в Александровскую эпоху позволяет по-новому взглянуть на идею институционального кризиса, пусть тот и начался задолго до 1878 года.

Глава 3
Роль лидера в истории

Центральной фигурой, определявшей как политическое влияние МВД, так и в целом его политику, являлся сам министр внутренних дел. Устройство ведомства и его традиции, несомненно, налагали свой отпечаток, однако же исследование институциональной истории требует от нас подробнее остановиться на персоне лидера. При Александре II Министерством внутренних дел последовательно руководили Сергей Степанович Ланской (1855–1861), Петр Александрович Валуев (1861–1868), Александр Егорович Тимашев (1868–1878), Лев Саввич Маков (1878–1880) и Михаил Тариэлович Лорис-Меликов (1880–1881). Все они разнились как по социальному происхождению, так и по профессиональному опыту, политическим взглядам и личностным качествам. Занимая министерское кресло, каждый по-разному проявил себя в роли политика и руководителя; каждому выпали и победы, и поражения на ограниченной внутриполитической арене. То были совершенно различные характеры: от героя войны Лорис-Меликова, пробывшего на посту каких-то восемь месяцев, до зашоренного флегматика Тимашева, занимавшего министерское кресло на протяжении десятилетия.

Нижеследующий анализ будет сосредоточен скорее на делах, идеях и в целом лидерских качествах министров, нежели на правовой регуляции их власти и полномочий[157]157
  Действовавший и при Александре II Министерский устав Александра I 1811 года, см.: Свод законов Российской империи: в 16 т. Т. 1. СПб., 1857. § 189–268 (далее – Свод законов).


[Закрыть]. Законами устанавливались лишь общие характеристики министерской роли, однако же в этом правовом поле то, каким именно образом надлежит министру управляться с вверенным ему ведомством, определялось целым рядом факторов, помимо институциональных вопросов конкретного министерства: его отношениями с царем, раскладом сил в высших официальных и придворных кругах, политической дальновидностью министра, его личным восприятием министерской роли, социальным происхождением, образованием, служебным опытом – все это и многое другое сказывалось на результатах работы каждого министра.

Сергей Степанович Ланской (1855–1861)

Из всех александровских министров внутренних дел С. С. Ланской единственный представлял предыдущее поколение русского чиновничества. Он родился 23 декабря 1787 года в знатной дворянской семье, члены которой долгие годы служили при дворе. Отец его был гофмаршал и член Государственного совета, а дядя, Василий Сергеевич Ланской, управлял Министерством внутренних дел в 20-е годы. Подобно прочим отпрыскам знатных родов того времени, Сергей Степанович получил прекрасное домашнее образование и уже в 1800 году (в 13 лет!) поступил на гражданскую службу переводчиком в Коллегию иностранных дел. Карьера Ланского развивалась стремительно, несмотря на отсутствие у него лицейского или университетского образования: спустя несколько лет службы в Коллегии иностранных дел и Сенате он был назначен губернатором сперва в Кострому, а затем – во Владимир. Не считая непродолжительной службы в Министерстве финансов с 1815 по 1817 год, вплоть до 1851 года, когда он некоторое время «исправлял должность»[158]158
  Как тогда выражались в официальных документах; см., например, ПСЗ II.
  № 18580. § 37. – Примеч. пер.


[Закрыть] министра внутренних дел, Ланской никогда не занимал высоких министерских постов, связанных с внутриполитическими вопросами. Словом, по карьерной лестнице он поднимался весьма скорым шагом и уже к 32 годам получил гражданский чин IV класса, став действительным статским советником[159]159
  А по временном занятии министерского кресла в 1851 году сделавшись и действительным тайным советником («генеральский» чин II класса). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Послужной список Ланского до его назначения министром внутренних дел в 1855 году являет портрет сердечно преданного государева слуги, исправно потрудившегося на протяжении более полувека на самых разных второстепенных должностях. Несмотря на многолетнее сенаторство и членство в Государственном совете с 1850 года, бюрократическая карьера Ланского развивалась вдали от министерств. Как это нередко бывало в среде русской бюрократии, Ланской сделался высокопоставленным сановником в обход многолетней министерской службы; на пике своей карьеры (в 30-х – 40-х годах) он занимался преимущественно благотворительными учреждениями (тюрьмами, больницами, приютами и т. д.) и женским образованием. Конечно, и в качестве исполняющего обязанности главы МВД в 1851 году, и как член Комиссии по уменьшению деловой корреспонденции и оптимизации управления Ланской был озабочен назревшими структурными и оперативными проблемами ведомства, однако опыта решения подобных административно-социальных задач до 1855 года у него было крайне мало.

Одним из первых же своих указов по восшествии на престол Александр II назначил Ланского министром внутренних дел[160]160
  Биографические сведения об С. С. Ланском довольно скудны; его послужной список хранится в ЦГИА СССР. Ф. 982 (Личный фонд С. С. Ланского). On. 1; подробно изложен в Русском биографическом словаре (1896–1918. Т. 10. С. 70–74; далее – РБС).


[Закрыть]. Никаких четких обоснований подобного выбора не сохранилось [Семенов-Тян-Шанский 1911–1916, 1: 5]. Ланскому шел уже шестьдесят девятый год, и он давно состоял членом Государственного совета. Вполне вероятно, что Ланской был назначен как раз для подготовки правительства к Крестьянской реформе: ведь в августе 1855 года Александр еще не обращался к московскому дворянству с просьбой предложить свои проекты освобождения крестьян. В первом же своем публичном выступлении в качестве министра Ланской объявил, что «Всемилостивейший государь наш повелел [ему] ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству»[161]161
  Александр обратился к дворянству 30 марта 1856 года, заявив в той же речи, что «лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу»; см. изданные Хрущовым «Материалы для истории упразднения крепостного состояния…» (1860–1862: в 3 т. Т. 1. С. 103–104,114). См. также [Field 1976: 62; Emmons 1968: 51].


[Закрыть].

При этом, как только Александр утвердился в мысли о необходимости реформы «сверху», Ланской и в целом МВД тотчас сделались незаменимыми ее исполнителями. Поручить МВД главную правительственную роль в проведении освободительной реформы было вполне логично, поскольку именно в его юрисдикции находилось и дворянское сословие, и губернские правления, и полицейские ведомства, и целый ряд экономических отраслей. Ланской же употреблял мощь ведомства для насаждения реформы и противодействия ее оппонентам как внутри правительства, так и вне его. В силу неколебимой поддержки освобождения «сверху» и тактики его достижения и Ланской, и все МВД заслужили репутацию гонителей дворян[162]162
  Мнение, что МВД и его высшие чины, занятые в Редакционных комиссиях подготовкой реформы, весьма жестко относились к дворянству, пронизывает огромное количество литературы вокруг процесса освобождения. Начиная с Высочайшего рескрипта Назимову от 20 ноября 1857 года и вплоть до окончательного указа 1861 года Ланскому и его подчиненным неизменно отводилась роль уполномоченных социальных уравнителей, посягающих на корпоративные интересы и частную собственность дворянства. См., например, [Field 1976: 102–172, 324–358; Emmons 1968: 209–318].


[Закрыть]. Также при Ланском МВД считалось прибежищем прогрессивных, а по мнению иных, радикальных государственных умов, энергия и профессионализм которых много послужили делу освобождения крестьян.

Итак, с 1855 по 1861 год МВД управляли полагавшие самодержавие превыше любых сословных интересов. Они выражали полную готовность выправить несправедливость русского общества и недостатки правительственных институтов, высвободив наконец продуктивные силы империи. Казалось, министерство Ланского уподоблялось прусским реформаторам Наполеоновской эпохи, а люди вроде Милютина рассуждали и действовали в духе Гегелева «всеобщего сословия» гражданских служащих[163]163
  Это понятие мы применяем здесь в общем смысле для описания идеального типа прусского просвещенного бюрократа, то есть чиновника, относящегося к тому роду бюрократической системы, что описана в «Философии права». Гегель в [Гегель 1990: 274–275; § 303: 343] указывает, что «сословие, к которому принадлежат государственные чиновники, представляет собой средоточие государственного сознания и выдающейся образованности. Поэтому оно и является главной опорой государства в отношении законности и интеллигентности». Примечательно, что тут же он вспоминает и о русских крепостных: «…государство, в котором нет этого сословия, еще стоит поэтому не на высокой ступени. Такова, например, Россия, в которой есть крепостная масса и та, которая правит» [Там же. § 297: 336]. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Современники и исследователи порой описывали Ланского как человека, душой и сердцем преданного службе и вверенным ему реформам; иные же утверждали, что ему недоставало живой энергии, воли и властности, чтобы достичь поставленных целей без помощи талантливых подчиненных. Так, Семенов-Тян-Шанский считал, что семидесятилетний Ланской «не обладал… многими из качеств, необходимых» для того, чтобы быть министром. Несмотря на то что он был человеком весьма «почтенным, заслуженным членом Государственного совета [и] глубоко сочувствовал [государю в] деле освобождения крестьян», даже сам Александр сознавал, что его министру «недоставало и творчества мысли, и ясности и определенности взглядов государственного человека, и твердости воли в исполнении принятых им решений; при таких условиях он не мог быть не только самостоятельным руководителем предпринимаемой Государем великой реформы, но даже и могущественным проводником начал или положений, выработанных более способными государственными деятелями вверенного ему министерства. Так же мало мог Ланской провести хорошо усвоенные им взгляды в высших государственных учреждениях и вообще в высших сферах, так как не обладал ни даром слова, ни ясностью мысли, вследствие чего и не пользовался достаточным авторитетом в среде своих коллег» [Там же: 4, 6].

Французский публицист и историк Анатоль Леруа-Болье аналогичным образом отзывается о личностных качествах Ланского, при этом еще ниже оценивая профессиональные: «Ланской, министр внутренних дел в ту пору, когда именно на его министерство была возложена подготовка освободительной реформы, действовал в подобных обстоятельствах таким образом, каковой мог свидетельствовать лишь о высочайших его личных и патриотических устремлениях. Человек прямой и скромный, искренне преданный общественному благу, он питал вполне понятный страх перед грандиозностью задачи, официально выпавшей на его долю, и для должного осуществления Великой реформы желал заручиться поддержкой сведущего и энергичного человека. Так что, нимало не опасаясь дарований, способных затмить его собственные, он с тем обратился к Н. А. Милютину, предложив ему пост товарища министра и полную свободу действий в подготовке освобождения крепостных» [Leroy-Beaulieu 1884: 20]. При этом, желая превознести столь восхищавшего его Милютина, Леруа-Болье совсем забывает о том, что Ланской сперва обратился с тем же предложением к А. И. Левшину, тогдашнему товарищу министра, вплоть до конца 1857 года курировавшему работу МВД по части освободительной реформы. Но так или иначе, разумное делегирование министерских полномочий Ланским тем, чьи дарования он почитал и чьи взгляды разделял, фигурирует практически во всех источниках по освободительному процессу. Проницательный наблюдатель, преемник Ланского на посту министра, а в конце 50-х – один из главных оппонентов МВД, П. А. Валуев тонко уловил природу бюрократического триумфа Редакционных комиссий, позволившего осуществить освободительную реформу. Он также хорошо сознавал роли, отведенные самому Ланскому и МВД, отмечая, что благодаря приверженности делу освобождения и изначальному рвению всего себя посвятить исполнению воли государя Ланской, а с ним и его подчиненные добились лидирующих позиций в правительстве: «…один Ланской [из сановников и прочих министров] вполне предался исполнению государевой мысли, но Ланской, сам по себе, был не в силах ее осуществить. Он опирался на своих подчиненных и открыл второстепенным деятелям пути к прямому влиянию на движение и направление дела. Эти деятели, второстепенные по служебному положению, были, наоборот, по уму и уменью выше своих начальников и не замедлили воспользоваться своим превосходством» [Валуев 1961,1: 312].

Несмотря на тенденцию видеть в Ланском слабого, неуверенного в себе руководителя, которого затмили юные министерские дарования, исторические документы свидетельствуют о том, что при проведении освободительной реформы министр обнаружил недюжинные тактические навыки и рвение. Ланской умело защищал занятые МВД позиции от конкурирующих ведомств и оппонирующих государственных деятелей, стремясь, насколько возможно, сохранить за своим министерством инициативу и контроль за процессом освобождения крестьян. Также не осталось без внимания и его искусное дирижирование талантами своих подчиненных, вроде специалистов по крестьянскому хозяйству, «ветеранов» Киселевского Министерства государственных имуществ Левшина и Соловьева или того же Милютина, племянника графа Киселева и архитектора реформы петербуржского самоуправления 1846 года. Скажем, когда Левшин выразил сомнение в оправданности принятых министерством и правительством темпов реформы, а также по поводу бьющего по нобилитету рескрипта Назимову, проект которого он должен был подготовить, Ланской отстранил его от деятельного участия в процессе, позволяя тем самым Милютину и Соловьеву кратно увеличить свое влияние [Левшин 1885: 521–555].

Маневры Ланского в Главном комитете по крестьянскому делу[164]164
  «Наследник» одного из николаевских секретных комитетов, после обращения Александра к дворянству и рескрипта Назимову уже официально занимавшийся рассмотрением проектов отмены крепостного права. – Примеч. пер.


[Закрыть]и Редакционных комиссиях, его личные отношения с Александром II и губернскими предводителями дворянства, энергичное отстаивание самодержавия и министерского правительства – все это свидетельствует, что он был не просто безынициативным стариком, во всем послушным подсказкам прогрессивных и деятельных подчиненных. Ланской занял министерское кресло в очень удачную пору, когда впервые в XIX столетии появилось большое количество одаренной молодежи, подготовленной к занятию высоких министерских должностей. Составлял ли Ланской самолично проекты для императора и комиссий или нет, большого значения не имеет, важно лишь, что у него были общие с подчиненными взгляды, к тому же в любом случае он всегда мог отредактировать или вовсе не одобрить то, что не вполне согласовывалось с линией МВД[165]165
  Как было, к примеру, с упомянутым ранее Высочайшим рескриптом литовскому генерал-губернатору В. И. Назимову: изначальная записка Левшина была исправлена Ланским совместно с министром государственных имуществ графом Муравьевым. – Примеч. пер.


[Закрыть], а равно заменить и самого несогласного. Словом, «охранитель державных интересов» на поверку оказывался крепче большинства своих оппонентов [Field 1976: 102–172, 233–264].

Чем же объясняется незыблемая поддержка Ланским освобождения крестьян, административной реформы и воззрений своих подчиненных? Каким образом этот скромный николаевский служака вдруг заработал славу гонителя знати, став олицетворением новой политики инициируемых и направляемых государством социальных преобразований? Пожалуй, ответ можно найти, подробнее изучив юношеские годы будущего министра, его родственные связи и многолетний послужной список в благотворительной и образовательной сфере.

Чуть ли не с самого начала своей службы в Петербурге Ланской состоял в различных масонских ложах, а в 1819 году при посредстве А. Н. Муравьева был принят в тайный Союз благоденствия [Семенов-Тян-Шанский 1911–1916 1: 4]; (РБС, 10: 70). Этот последний наследовал распущенному незадолго до того Союзу спасения и стал настоящей теплицей для будущих декабристских кружков, впоследствии осуществивших восстание на Сенатской площади. Впрочем, во время членства Ланского подобные общества были нарочито аполитичны: на собраниях молодые дворяне обсуждали масонские учения и делились новомодными западными политическими идеями, привезенными на родину из европейских военных кампаний [Mazour 1961; Пыпин 1918: 313–464; Пыпин 1916: 380–398].

Масонство впервые объявилось в России в середине XVIII столетия. Изначально учение было нацелено на личностное совершенствование в отрыве от каких-либо конкретных политических или реформистских лозунгов. Масонами были представители самых разных политических взглядов, хотя по мере приближения Великой французской революции в ложах все чаще перешептывались о республиканском строе, необходимости социальной справедливости и отмене крепостного права.

Французская революция и последующая реакция на нее в европейских странах[166]166
  В виде революционной волны 20-х годов, захлестнувшей Испанию, Португалию, Грецию и Италию. – Примеч. пер.


[Закрыть] привели к гонениям на масонство как там, так и в России. Однако в первое десятилетие нового XIX века при покровительстве самого Александра, членов царской семьи и прочих высокопоставленных сановников русское масонство обрело второе дыхание. Ложи были вновь открыты, и ходили слухи, что и сам император тоже масон. Количество лож быстро росло, но после Наполеоновских войн император и правительство проявляли все меньше терпимости к политическим подтекстам масонской идеологии. Вскоре ложи уже находились под бдительным полицейским надзором, и наконец 1 августа 1822 года все масонские собрания, а с ними и любые иные тайные общества были объявлены вне закона.

Общество, членом которого был Ланской, – Союз благоденствия – заимствовало свою организационную структуру и уклад у масонских лож. В теории это было эгалитарное, открытое для представителей всех сословий собрание. Составленная для него конституция, получившая название «Зеленой книги», была весьма близка по духу уставу прусского Тугендбунда[167]167
  «Союза доблести», закрытого, стоит заметить, по требованию Наполеона в 1809 году. К слову, двумя годами ранее под давлением общественности Фридрих Вильгельм III отменил и крепостную зависимость крестьян. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Документ призывал всех членов Союза вести жизнь «общественно добродетельную», оказывая товарищам содействие в случае необходимости. То есть, прочтенная буквально, «Зеленая книга» представляла собой документ во всех отношениях умеренный, лишенный каких-либо радикальных политических намеков[168]168
  Вполне известный к тому же лично Александру I. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Членам общества предписывалось трудиться в одном из четырех направлений: благотворительность, образование, право и государственная экономика. Среди прочего одобрялось создание или улучшение существующих больниц и приютов, работа над тюремной реформой, помощь малоимущим, старикам и инвалидам. Члены общества обязались добиваться гуманного отношения к крепостным, устройства новых школ и библиотек, улучшения призывной системы и условий содержания солдат в казармах, а также роста экономики страны. Впрочем, невзирая на то, что согласно «Зеленой книге» члены общества должны были государству содействовать, декабрист А. Н. Муравьев утверждал, что организация все же имела негласные политические амбиции[169]169
  И судя по всему, не принятые единогласно (в отличие от «первой части»), а потому если где-то и записанные – что и по сей день является вопросом, – то не распространявшиеся и не скрепленные печатью с пчелами вокруг улья. – Примеч. пер.


[Закрыть], которые были ведомы лишь ее верхушке. Можно предположить, что таковыми амбициями являлись разрушение системы крепостной зависимости, установление всеобщего равенства пред законом и ограничение самодержавной власти монарха.

Ланской покинул тайное общество задолго до декабристского восстания, однако же в дальнейшей его государственной службе проявлялось тяготение к определенным масонским идеалам – несомненно, в рамках преданного служения самодержавию. Этим, вероятно, объясняется его многолетняя работа в благотворительной и образовательной областях в Николаевскую эпоху. Заняв же при Александре II кресло министра внутренних дел, Ланской, очевидно, полагал государственный аппарат единственным легитимным и наиболее эффективным средством успешного достижения целей реформ, в силу чего усердно трудился над совершенствованием вверенной ему части этого аппарата.

Некоторые позднейшие взгляды Ланского Семенов-Тян-Шанский поясняет тем, что его зятем являлся князь В. Ф. Одоевский. То был видный литератор, меценат и ученый, пребывавший в самом центре русской интеллектуальной жизни с 20-х годов вплоть до конца освободительных 60-х. Мемуарист отзывается о Владимире Федоровиче как об «одном из самых образованных и гуманных людей этого периода». Так что очевидно, что, общаясь с князем и его кругом, Ланской был вполне в курсе популярных критических настроений [Семенов-Тян-Шанский 1911–1916,1:5].

Хотя львиную долю сил Ланской посвятил борьбе за освобождение крепостных, его взгляды на смежные с этим проблемы административной и полицейской губернских реформ еще более проясняют его понимание самодержавия, государственных институтов и министерской власти. Стивен Фредерик Старр изображал Ланского сторонником децентрализации или, скорее, «деконцентрации» власти правительства в губернских делах. Старр указывает и оппонентов подобного подхода – «бюрократических централизаторов», ратовавших за «далеко простирающийся административный контроль и высокую концентрацию власти во всех критически важных сферах», отмечая также разногласия Ланского с М. Н. Муравьевым (министром государственных имуществ)[170]170
  Родным братом посвятившего Ланского в масоны А. Н. Муравьева. – Примеч. пер.


[Закрыть], представившим план восстановления временных генерал-губернаторств по всей империи. При этом и Старр, и другие исследователи видят в Ланском горячего апологета распространения полномочий МВД в губерниях как на все прочие центральные министерства, так и в целом на все губернское общество [Starr 1972:120–122,137,144–145]. Он выступал за усиление фигуры гражданского губернатора, являвшегося оплотом губернской власти МВД (а с ним и государства). Как мы отмечали ранее, в 1845 году при посредстве губернаторов и вице-губернаторов МВД уже добилось существенной власти над уездными правлениями [Корф 1910,1: 292–296]. Так что к концу 50-х остальные министерства – в особенности Финансов, Государственных имуществ и Юстиции – всерьез опасались дальнейшего укрепления власти губернаторов (а следовательно, и МВД) над министерскими служащими на местах [Starr 1972: 122, 135, 137, 144]. Если Ланской был сторонником децентрализации и при этом поддерживал власть гражданских губернаторов и, конечно, МВД, стоит поинтересоваться, что же означала для него эта «децентрализация» и в чем именно его позиция расходилась с «бюрократической централизацией». Разъяснения по этим пунктам мы обнаруживаем в обстоятельной записке Ланского на имя Александра II от 1 августа 1858 года[171]171
  Оригинал и копия записки с собственноручными пометами Александра на полях хранятся в ЦГИА СССР. Ф. 982. Оп. 1. Д. 97. Л. 25–45. Именно Ланской считался автором документа, опубликованного сперва в выдержках в «Записках сенатора Якова Александровича Соловьева: Крестьянское дело в 1858 г.»; см. [Соловьев 1882: 587–592], а затем и самостоятельно под его именем; см.: Русская старина. СПб.: Б. и., 1881. Т. 35. Сентябрь. С. 641–642. Замечания Александра см. в «Записках» Соловьева. Впрочем, по поводу авторства записки существуют и иные мнения: М. А. Милютина считала автором записки своего мужа [покойного Н. А. Милютина] и опубликовала ее без замечаний Александра под заглавием «Из записок Марии Аггеевны Милютиной» [Милютина 1899: 272–281]; А. А. Корнилов, один из составителей сборника материалов и исследований памяти Арцимовича, утверждал, что именно Виктор Антонович был автором изначального варианта; см. [Арцимович 1904: 159, прим.]. Впрочем, куда важнее то, что все трое обсуждали уже составленный документ, который был затем подан Ланским и от своего имени, и в качестве позиции МВД на Высочайшее рассмотрение, и в последовавшем объяснении с царем Ланской отстаивал изложенные в записке тезисы как свои собственные.


[Закрыть].

В представленном Муравьевым плане отразилась озабоченность некоторых высокопоставленных чиновников созданием необходимых условий для освобождения крестьян, а именно эффективных средств поддержания общественного порядка. Соответственно, план был явно направлен против гражданских губернаторов и регулярных губернских правлений (считавшихся несостоятельными в роли блюстителей порядка), а также против какого-либо расширения уездных полномочий МВД. Из членов Главного комитета высказались против лишь сам Ланской и брат царя великий князь Константин Николаевич, но реформаторы внутри МВД воспротивились данному плану куда яростнее[172]172
  [Starr 1972: 144–148]; см. также [Соловьев 1880: 561–579].


[Закрыть].

Ланской и партия реформаторов защищали государство при посредстве регулярных и официальных министерских институций самодержавия в противовес ситуативно образованным анклавам личной власти вне рамок регулярной институциональной системы. Министр утверждал, что законная власть на местах должна быть в руках губернаторов, и, признавая, что в гражданских и полицейских уездных учреждениях встречались люди и некомпетентные, и нечистые на руку, подчеркивал, что временная единоличная власть генерал-губернаторов эту ситуацию исправить никак не поможет. По мнению Ланского, введение поста генерал-губернатора выльется в новые споры о юрисдикциях с размытием полномочий и ростом делопроизводства.

Кроме того, Ланской чувствовал, что повсеместное учреждение генерал-губернаторств станет и политической ошибкой самодержавия. Он подчеркивал, что начало освободительного дела «по непосредственному указанию» царя «получило возвышенное, даже… святое значение для народа», и наилучшей гарантией успешного и методичного достижения поставленной цели станет готовность правительства продвигаться к ней, «держась законного способа действий». Создание же военных генерал-губернаторств являлось мерой чрезвычайной, подразумевающей, что правительство «ставит себя в оборонительное положение противу всего государства». Ланской не сомневался, что подобные действия будут приняты в качестве угрозы, знаменующей, что «преобразование… предполагается решить не беспристрастно, и что поэтому предвидится надобность в насильственном подчинении правительственным распоряжениям».

Министр указывал, что на упразднение генерал-губернаторств в обществе отреагировали с радостью, видя в том «стремление к утверждению законности», а потому нынешнее их восстановление будет противно «давно существующему направлению ограничить в губерниях произвол личной власти». Привычные процедуры и в целом «иерархический порядок управления» будут нарушены, если, вместо укрепления постоянных гражданских властей, будут учреждены личные сатрапии под предводительством временных генерал-губернаторов[173]173
  Цит. по: Русская старина. СПб.: Б. и., 1882. Т. 35. С. 641–644.


[Закрыть].

Слова, сказанные Александром Ланскому по ознакомлении с запиской, многое говорят о его отношении к государственным институтам и позволяют лучше понять некоторые его решения 60-х – 70-х годов: «…я прочел все с большим вниманием и должен вам откровенно сказать, что записка эта сделала на меня весьма грустное впечатление. Она, верно, составлена не вами, а кем-нибудь из директоров департаментов или канцелярии, которым предполагаемое новое учреждение крепко не нравится, ибо должно ослабить их власть и то значение, которым они привыкли пользоваться и часто употреблять во зло»[174]174
  Там же. Т. 33. С. 592.


[Закрыть]. Царь подчеркнул, что Россия накануне освобождения пребывает «не в нормальном положении», в силу коего известные «экстренные меры» безопасности представляются абсолютно необходимыми. Возразил Александр и на замечание Ланского о том, что генерал-губернаторы представляли некий «незаконный способ действия», подчеркивая, что, раз те были «облечены [самим царем] особым полномочием… [и имели] положительно определенный круг действий… [то] обыкновенный административный порядок этим не изменится [и] столкновений и пререканий [в компетенциях и юрисдикциях с регулярными властями] быть не должно». Одним словом, Александр был уверен, что гражданские губернаторы были не в состоянии справиться с потенциальными беспорядками.

В ответ на предложение министра сперва довершить освободительную реформу и связанные с ней административную с судебной, а затем только обратиться к чрезвычайным мерам по обеспечению порядка царь заявил, что посылать генерал-губернаторов усмирять крестьян тогда будет уже чересчур поздно. Ланской в записке утверждал, что если освобождение действительно улучшит обстоятельства крестьян, то государству «не должно опасаться затруднений и беспокойств», на что государь резко возразил: «…напротив, того-то и должно опасаться». В попытках Ланского отстоять целостность гражданских административных структур Александр видел разве что «взгляд [сугубо] гражданский или канцелярский и вовсе несогласный с моим»[175]175
  Там же. С. 588–590.


[Закрыть]. Чего же царь не видел, так это того, до каких глубин пронизывал собственный его взгляд тот «канцелярский», разделяемый огромным количеством министерских чиновников.

Предложенная Ланским программа «законных мер» по усилению регулярных губернских властей насчитывала восемь пунктов: 1) «обращать особое внимание на личные достоинства и способности начальников губерний и, постоянно следя за действиями их по предпринятому преобразованию, давать им надлежащие наставления для успешного разрешения оного»; 2) назначить сторонников реформ из губернских комитетов на губернаторские и иные высшие должности, «не затрудняясь притом разрядами чинов, которые только стесняют в выборе дельных и способных людей»; 3) «расширить и усилить… пределы власти начальников губерний на основании тех данных, которые уже собраны в Министерстве [внутренних дел] по особому Высочайшему повелению»; 4) на время внедрения освободительной реформы «освободить начальников губерний от председательства во всех подведомственных им губернских учреждениях, [возложив его] на вице-губернаторов. Вследствие сего самим губернаторам легко будет наблюдать за порядком исполнения [царских] положений об улучшении быта крестьян», поддерживая «при этом спокойствие и общественную безопасность»; 5) «предоставить начальникам губерний устранять всех полицейских чиновников, определяемых и по выборам, и от правительства, кои окажутся неблагонадежными или неспособными к беспристрастному действию при введении нового порядка»; 6) «ассигновать в распоряжение начальников губерний особые суммы на экстраординарные расходы»; 7) «снабдить губернаторов особою инструкциею, которая впрочем не прежде может быть составлена с должною ясностию и определительностию, как по рассмотрении положений губернских комитетов. В этой инструкции [следует] указать и объяснить меры, которые должно будет принимать как против крестьян, так и помещиков, [в случае] затруднений и препятствий [с их стороны] ко введению новых положений»; 8) на случай необходимости задействовать воинские части заранее «снабдить [их] начальников надлежащими наставлениями [и в том числе] ясно определить отношения [их] к гражданскому ведомству[176]176
  Цит. по: Русская старина. СПб.: Б. и., 1882. Т. 35. С. 651.


[Закрыть].

Соглашаясь с первым пунктом, Александр остался при убеждении, что этого недостаточно без учреждения временных генерал-губернаторств. В любом случае, утверждал он, генерал-губернаторы более эффективно, нежели гражданские власти, сумеют реализовать надлежащие для освобождения крестьян меры, описанные Ланским. Последний был потрясен столь резкой отповедью государя[177]177
  Вероятно, более всего Ланского задел следующий пассаж: «…не понимаю, как такая мысль может войти в голову человеку, знающему мой образ мыслей и мои желания» [подчеркнуто Александром II]; см.: Русская старина. СПб.: Б. и., 1882. Т. 33. С. 591; [Джаншиев 1905: 44]. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В письме Александру от 7 августа 1858 года министр засвидетельствовал, что записка вполне отражала собственную его позицию, огласить которую он взялся сугубо из преданности государю и многолетнего опыта государственной службы. К этому Ланской присовокупил прошение об отставке, которую в силу до конца не ясных причин – возможно, из-за восприятия Ланского и его ведомства как некоторого символа освободительного дела – Александр не одобрил, попросив министра остаться при занимаемой должности и настояв, чтобы Главный комитет не дал хода проекту Муравьева[178]178
  [Starr 1972: 145–148; Джаншиев 1905: 44–46].


[Закрыть].

Ланской поддерживал регулярные государственные институции, приравнивая их ко внутренней иерархии МВД, а значит, в конце 50-х годов он (а также и Арцимович с Милютиным) понимал под «децентрализацией» исполнение принципа депарламентаризма, по Сперанскому. Такой взгляд подразумевал перестройку традиционной министерской власти с отходом ее от личностной составляющей без ущерба для власти центрального правительства. То был насквозь державнический взгляд, но именно в институциональном смысле, принятый впоследствии в качестве кредо рядом европейских и русских бюрократических реформаторов конца XIX столетия. Однако было бы ошибкой, подобно Старру, искать здесь полномасштабную идеологию децентрализации с ослаблением бюрократического контроля над губерниями; также было бы не менее ошибочно клеймить Александра II и Муравьева «бюрократическими централизаторами», игнорируя их презрительное отношение к государственным образованиям, которые они якобы стремились укрепить.