Текст книги "Больше, чем любовь"

– Что такое, Лекси? – Может, все-таки скажет? Или, как остальные, просто не может сдержать слез от горя? – Тебе нехорошо? Или что-то болит? Хочешь к Эдвине?

Она села, прижимая к себе куклу, и, покачав головой, пролепетала:

– Я хочу к маме…

Широко распахнутые голубые глаза и эти слова стали для него последней каплей. Джордж расплакался.

– И я тоже, Лекси… я тоже.

В ту ночь брат и сестра спали, не размыкая рук, двое детей Кейт, наследие, которое она оставила на земле, не пожелав покинуть мужа. Они помнили, как безгранично она их любила, как любили родители друг друга. Все было словно в другой жизни. Осталась только часть семьи, шесть человек, шесть жизней, немногие из тех, кому посчастливилось уцелеть, пережив «Титаник». А Кейт, Берта и Чарлза больше не будет с ними, как и остальных. Никогда.

Глава 6

Вечером четверга Эдвина и Филипп стояли на палубе. Тоскливо моросил дождь; «Карпатия», миновав статую Свободы, входила в гавань Нью-Йорка. Они вернулись домой, в Штаты. Но что их тут ждет? Они потеряли все – так им казалось. Эдвина напомнила себе, что они хотя бы живы и по-прежнему вместе. Их жизнь никогда не будет прежней. Родители погибли, и она потеряла Чарлза, любимого человека. Они поженились бы всего через четыре месяца. А теперь его нет… Эдвина вспоминала его острый ум, благородное лицо и доброе сердце, манеру наклонять голову, когда он подтрунивал над ней… как она все это любила! Но Чарлз погиб, а с ним погибли ее надежды на счастливое будущее.

Обернувшись к сестре, Филипп увидел, что по ее щекам струятся слезы. «Карпатия» в сопровождении буксиров медленно вошла в порт, но не было ни сирен, ни фанфар, только траурная тишина и безутешное горе.

Накануне вечером капитан Рострон заверил их, что прессу по возможности будут держать на расстоянии и что он очень постарается, чтобы прибытие в Нью-Йорк прошло без шума. С самого утра 15-го числа корабельную радиорубку заваливали радиограммы из газет, но он не ответил ни на одну из них. Газетчиков на борт не пустят. Выжившие с «Титаника» заслужили право спокойно оплакать своих родных. Благополучно доставить их всех домой капитан считал своим долгом.

Эдвину терзало ощущение потери. Она думала о тех, кто остался на дне океана. Филипп мягко взял сестру за руку. По его лицу тоже текли слезы. Все могло бы быть иначе, если бы судьба была к ним чуть милостивее!

– Уина? – назвал он ее так, как в далеком детстве, и Эдвина улыбнулась сквозь слезы. – Что нам теперь делать?

Они не раз задавали этот вопрос друг другу, но у нее не было времени все как следует обдумать: с больным Тедди на руках, с ушедшей в себя Алексис, да и остальные требовали ее внимания. Последние два дня Джордж тоже почти не разговаривал, и Эдвина дорого бы дала, чтобы к нему вернулась хоть толика былого озорства. Бедняжка Фанни плакала каждый раз, когда сестра оставляла ее хотя бы на минуту. Мысли Эдвины путались – на ее плечи вдруг легла неимоверная ответственность. Она знала лишь, что ей придется обо всех заботиться, в том числе и о Филиппе. У них, кроме нее, никого нет.

– Не знаю, Филипп… Наверное, когда Тедди позволит здоровье, поедем домой.

Малыш до сих пор сильно кашлял, а днем раньше у него был жар. Долгий переезд поездом в Калифорнию он может и не выдержать. О том, что будет с домом, с газетой, ей даже думать не хотелось. Все, чего ей сейчас хотелось, так это лелеять в памяти тот миг несколько дней назад, тот последний вечер, когда она танцевала с Чарлзом под веселый регтайм. Как просто все было, когда он кружил ее по залу, а потом, подхватив, увлек в восхитительный вальс, ее любимый танец. В те четыре дня они так много танцевали, что она почти стерла свои серебристые туфельки. А теперь ей казалось, что она больше никогда не станет – да и не захочет – танцевать.

– Уина? – Он видел, что мыслями она далеко: как и все они, наверняка цепляется за прошлое.

– Ой, прости…

Эдвина смотрела на воды нью-йоркской гавани. Дождь бил по лицу, а она боролась со слезами. Совсем о другом возвращении она мечтала, как мечтал каждый из пассажиров «Титаника». Несчастные вдовы выстроились у поручней, проливая слезы о мужчинах, жизнь которых оборвалась всего четыре дня назад, которые теперь казались вечностью.

Многих встречали друзья и родственники, но у Уинфилдов в Нью-Йорке не было ни одной родной души. Перед отплытием Берт зарезервировал для них номера в отеле «Ритц-Карлтон». Там они и остановятся, прежде чем вернуться в Калифорнию. Внезапно вскрылись весьма ощутимые осложнения. У них не было ни одежды, ни денег. Алексис умудрилась потерять туфли, а у Эдвины осталось лишь голубое вечернее платье, превратившееся в лохмотья, да черное шерстяное. Простое вдруг стало сложным. Как заплатить за отель? Придется телеграфировать в Сан-Франциско, в контору отца. Теперь ей придется заниматься делами, о которых она всего неделю назад не имела представления.

Еще на «Карпатии» они радировали в контору «Белой звезды», чтобы те уведомили тетю Лиз и дядю Руперта, что все дети четы Уинфилд выжили, но она знала, каким ударом для тетки будет известие о гибели единственной сестры. Радиограмма того же содержания была также отправлена в контору отца. Столько всего на нее навалилось! Эдвина всматривалась в туманную дымку Нью-Йорка, и вдруг в бухте показалась целая флотилия буксирных кораблей. Раздался пронзительный свисток, и внезапно с каждого судна в гавани взлетел залп сигнальных ракет. Угрюмое молчание, в котором они жили эти четыре дня, начало рассеиваться. Ни Эдвине, ни Филиппу не приходило в голову, что их трагедия станет новостью номер один. И сейчас, глядя вниз, на все эти буксиры, яхты и паромы, битком набитые фотографами и репортерами, оба поняли, что им предстоит еще одно нелегкое испытание.

Капитан Рострон сдержал слово, и никто из газетчиков на борт «Карпатии» не проник. Фотографам пришлось довольствоваться снимками, которые им удалось сделать с большого расстояния. Единственный фотограф, сумевший пробраться на «Карпатию», был схвачен и доставлен на капитанский мостик.

В 21:35 они встали у причала номер 54, и на миг на корабле воцарилась гробовая тишина. Кошмарное путешествие подходило к концу. Сначала были спущены на воду спасательные шлюпки с «Титаника»: как четыре дня назад, когда они покидали тонущий корабль. Только на сей раз в каждой сидел всего один моряк, а спасенные стояли у поручней и наблюдали, как ночное небо разрывают вспышки молний и гром грохочет у них над головами. Казалось, даже небеса плачут над пустыми шлюпками, и даже зеваки на причале застыли в благоговейном молчании, глядя, как покачиваются на волнах и уносятся вдаль шлюпки, которые очень скоро станут добычей мародеров.

Когда спускали шлюпки, к Эдвине и Филиппу подошли Джордж и Алексис, и девочка опять заплакала, цепляясь за юбки старшей сестры. Она и без того была напугана суетой, а теперь в ее глазах и вовсе плескался ужас. Эдвина прижала малышку к себе, как всегда делала Кейт, и в который раз подумала, что никогда не сможет по-настоящему заменить им всем мать.

– Мы… опять в них сядем? – едва проговорила Алексис, умирая от страха, и Эдвина стала ее успокаивать. Ее душили слезы. Эти шлюпки… как раковины… драгоценные раковины, но их было так мало… Будь их больше, ее родные остались бы в живых.

– Не плачь, Лекси… Пожалуйста, не плачь…

Больше Эдвина не смогла ничего сказать и только сжала руку младшей сестры. Она не могла даже пообещать, что все будет хорошо, потому что и сама в это не верила. Ее сердце было переполнено печалью.

На пристани тем временем собралась огромная толпа. Сначала она видела только море лиц: сотни, если не тысячи, – потом сверкнула молния, и Эдвина поняла, что народу гораздо больше. Газеты позже писали, что на причале было тридцать тысяч человек и еще десять тысяч собрались на берегах реки. Она не искала знакомые лица, ей до них теперь не было дела. Люди, которых она любила, погибли: родители и Чарлз. Никто не ждал их там, внизу. Не было в этом мире человека, который бы о них позаботился. Теперь вся ответственность легла на плечи Эдвины и бедняги Филиппа.

В свои шестнадцать он перестал быть юношей: теперь ему придется стать мужчиной, – и эту ношу Филипп охотно принял с того самого момента, как их спасли. Но как же это несправедливо, подумала Эдвина. Глядя на Джорджа и Алексис, она снова опечалилась. Одежда в лохмотьях, опустошенные лица. Казалось, всем своим видом они говорили: «Мы сироты!»

Первыми сходили на пристань пассажиры «Карпатии». Потом капитан собрал оставшихся в столовой, где они провели три дня, и прочитал молитву за тех, кто погиб в море, и за тех, кто спасся, за их детей, за их жен. Потом, после долгой минуты молчания – лишь сдавленные рыдания нарушали тишину, – стали прощаться. Чье-то прикосновение к плечу, объятие, последний взгляд, мимолетное касание рук – и вот они уже благодарят капитана Рострона. Слов почти не произносили – это были их последние минуты вместе. Они никогда больше не встретятся, но помнить будут его всю жизнь.

Первыми подошли к трапу, но не решались на него ступить, две женщины, подруги из Филадельфии, которые потеряли мужей. Толпа встретила их ревом, и они остановились на полпути вниз. В этом крике смешались печаль, скорбь, сочувствие и радость, но несчастным женщинам стало страшно. Бедняжка Алексис зарылась в юбки Эдвины, зажав ладонями уши и зажмурившись, а Фанни горько расплакалась, когда Филипп подхватил ее на руки.

– Все хорошо… все хорошо, мои милые, – пыталась успокоить детей Эдвина, только они не слышали ее в этом реве.

Она же с ужасом увидела, как тех, кто спускался на берег, берут в осаду репортеры. Повсюду сверкали вспышки фотокамер, а небеса по-прежнему проливались дождем и небо озаряли молнии. Ночь обещала быть ужасной, но не ужаснее той, которую им довелось пережить совсем недавно. Та ночь стала самой страшной в их жизни, а эта… всего лишь очередная. Больше с ними ничего не могло случиться, думала Эдвина, мягко подталкивая к трапу братьев и сестер. У нее не было шляпы, и она промокла до нитки, когда несла на руках Алексис, которая обнимала ее за шею дрожащими руками. Филипп взял на руки двоих младших, а Джордж шагал рядом с ним, подавленный и изрядно испуганный. Огромная толпа встречала прибывших! И было неизвестно, что же делать дальше. Уже на нижней ступеньке трапа Эдвина вдруг поняла, что в толпе выкрикивают имена.

Это были родные и близкие тех, кто был на «Титанике», которые еще надеялись на чудо. С каждым именем Эдвина лишь качала головой, потому что она никого не знала. Зато неподалеку мать и сына Тейер обнимали их филадельфийские друзья. Повсюду стояли машины и кареты скорой помощи; сверкали вспышки фотоаппаратов. В толпе слышались рыдания и крики, когда выжившие лишь качали головами, когда им называли имена… Пока не было полного списка спасенных, оставалась надежда… Ранее «Карпатия» отказалась общаться с прессой, окружив спасенных барьером молчания ради их же пользы, но теперь капитан Рострон был бессилен их защитить.

– Мэм? Эй, мэм? – На Эдвину набросился репортер, отчего она чуть было не уронила Алексис, и прокричал ей прямо в лицо. – Это все ваши дети? А ваш муж? Он тоже был на «Титанике»?

Наглый и настырный, он все наседал, и в толчее она не могла никуда от него деться.

– Нет… Да… Я… прошу вас, пожалуйста… – Эдвина заплакала. Был бы с ней Чарлз, родители…

Резкая вспышка ослепила ее. Филипп попытался заслонить собой сестру, но у него на руках были малые дети, и он не сумел ей помочь. Орава репортеров оттерла его в сторону, и Эдвине пришлось кричать, чтобы они не потерялись.

– Пожалуйста… пожалуйста… прекратите!

То же самое было с Маделейн Астор, когда она сошла на берег вместе с горничной, но ей пришли на выручку: отец, мистер Форс, и мистер Винсент Астор увезли ее в карете скорой помощи, которая была специально вызвана для нее. Эдвине и Филиппу повезло меньше, но и они все же сумели улизнуть. Филипп втолкнул их в одну из ожидавших машин, присланных отелем «Ритц-Карлтон». Машина помчала их по Седьмой авеню, и вскоре они уже робко входили в отель – группа оборванцев без багажа, – но и там уже дожидались репортеры. Их опередил заботливый служащий: выскочив из-за своей конторки, тут же проводил в комнаты, где с Эдвиной едва не приключилась истерика.

Как будто и не уезжали! Элегантно обставленные комнаты оказались теми же самыми, в которых они останавливались всего полтора месяца назад. И вот они вернулись, а все так переменилось! Перед тем как уплыть в Европу на «Мавритании», чтобы встретиться с Фицджеральдами и отпраздновать помолвку Эдвины и Чарлза, они тоже жили в этих номерах.

– Уина… ты в порядке?

Некоторое время Эдвина с мертвенно-бледным лицом не могла говорить и просто кивнула. На ней по-прежнему было истрепанное голубое вечернее платье, насквозь промокшее под дождем пальто и грубые башмаки – то, в чем она покидала «Титаник».

– Все хорошо, – прошептала она неуверенно, вспоминая, как всего несколько недель назад гостила в этих же аппартаментах с родителями и Чарлзом.

– Хочешь, я попрошу другой номер?

Филипп был в отчаянии. Если Эдвина сломается, что им тогда делать? К кому обратиться? У них никого нет, кроме старшей сестры. Она же словно увидела его страхи и прочла мысли, медленно покачала головой и вытерла глаза, а потом даже попыталась успокоить. Эдвина прекрасно понимала, что теперь все держится на ней одной.

– Джордж, посмотри меню: нам нужно поесть. А ты, Филипп, помоги Фанни и Алексис надеть ночные рубашки.

Она вдруг вспомнила, что никаких рубашек и пижам у них больше нет, но, пройдя анфиладу комнат, увидела, что персонал отеля все предусмотрел. Гардероб был заполнен женской и детской одеждой, и даже кое-что нашлось для мальчиков – свитера и брюки, теплые носки и ботинки. На кроватях лежали две ночные сорочки, две новые куклы, пижама и плюшевый медвежонок. Как добры они оказались! Эдвина опять расплакалась, но когда вошла в главную спальню их многокомнатного номера, у нее перехватило дыхание. На кровати была заботливо разложена одежда для родителей, а на столике дожидалась бутылка шампанского. Она знала, что такой же набор найдет в самой последней комнате, приготовленной для Чарлза. Из ее груди вырвалось сдавленное рыдание. Бросив последний взгляд на комнату, она погасила свет и пошла к детям, плотно закрыв за собой дверь.

Похоже, она немного успокоилась. Уложив младших спать, Эдвина села на диван возле Филиппа и Джорджа, которые почти опустошили целое блюдо жареной курицы, а потом собирались взяться за пирожные. Самой же Эдвине при одной мысли, чтобы съесть что-нибудь, становилось дурно. Перед тем как малыши отправились в постель, она поймала на себе такой затравленный взгляд Алексис, что пришлось сунуть ей в руку старую куклу, миссис Томас, чтобы могла баюкать свою любимицу под одеялом вместе с новой куколкой. Фанни предстояло спать в большой удобной кровати вместе с Эдвиной, а малыш Тедди в новой пижаме уже крепко спал в большой детской кроватке.

– Утром надо дать телеграмму дяде Руперту и тете Лиз, – сказала Эдвина мальчикам, – что мы благополучно прибыли в Нью-Йорк.

Господи, сколько на нее свалилось дел! Ничего теперь не совершится просто так. Предстояло сходить в банк, купить одежду для путешествия в Калифорнию, отвести малышей к доктору, чтобы убедиться, что у Тедди нет ничего страшного, а Фанни не лишится двух отмороженных пальчиков. Сейчас малыши выглядели получше. У Тедди спал жар, невзирая на то, что они насквозь вымокли, когда сходили на берег.

По правде говоря, все случившееся хуже всего сказалось на Алексис. Оставшись без родителей, она, казалось, потеряла всякий интерес к происходившему вокруг. Испуганная, подавленная, Алексис была готова впасть в истерику всякий раз, когда Эдвина пыталась оставить ее хотя бы на минуту. Но стоило ли удивляться, если вспомнить, какую трагедию они пережили! Прийти в себя они смогут еще очень не скоро. У Эдвины дрожали руки каждый раз, когда она пыталась написать хотя бы собственное имя или застегнуть детям пуговицы, но она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, держаться, потому что знала, что просто обязана.

Эдвина спустилась к портье и справилась насчет возможности нанять машину с шофером на следующий день. Она могла бы довольствоваться даже каретой, если бы оказалось, что все авто заняты, но ее заверили, что нет проблем: машина с водителем будет к ее услугам в любое время. Она поблагодарила служащих за одежду и заботливо приготовленные игрушки, и управляющий с грустным видом пожал ей руку, выразив соболезнование по поводу утраты родных. Кейт и Бертрам постоянно останавливались в этом отеле, и управляющий был очень опечален, когда узнал о трагедии.

Пока поднималась наверх, Эдвина заметила два-три знакомых лица с «Титаника», но все были слишком заняты, пережитое отняло много сил, поэтому по сторонам не смотрели.

Было далеко за полночь, когда Эдвина, войдя в гостиную, увидела, что братья играют в карты, пьют сельтерскую и доедают пирожные. Задержавшись на минуту в дверях, она улыбнулась. Грустно было сознавать, что жизнь продолжается, словно ничего не случилось. Тем не менее это для них единственное спасение. Однако для нее без Чарлза жизнь никогда не станет прежней. Такого, как он, ей уже не встретить. Отныне ее жизнь посвящена заботе о детях, только это имело значение.

– А спать-то вы собираетесь, джентльмены?

Глядя на мальчиков, Эдвина с трудом сдерживала слезы. Братья заулыбались в ответ, и вдруг Джордж весело ухмыльнулся, взглянув на ее потрепанную одежду, и сразу стал похож на себя прежнего, впервые с тех пор, как они покинули «Титаник».

– Эдвина, ну и видок у тебя!

Даже Филипп невольно улыбнулся. Действительно, в этих элегантно обставленных комнатах ее наряд растерял флер благородного страдания и сделался откровенно несуразным.

– Благодарю за комплимент, юноша, – улыбнулась Эдвина. – Завтра приложу все усилия, чтобы выглядеть поприличнее и не ставить тебя в дурацкое положение, братец!

– Сделай одолжение, – высокомерно протянул тот и вернулся к игре.

– А вы оба сделайте одолжение мне и отправляйтесь спать, пожалуйста, – передразнила брата Эдвина и пошла отмокать в роскошной ванне. Первым ее побуждением было выбросить свое платье. С глаз долой! Но, может, все-таки сохранить как осколок прошлой жизни, напоминание о мгновении, которое изменило все, о мгновении, когда она все потеряла? Ведь она была в нем в последний вечер с Чарлзом… с родителями… Аккуратно свернув, Эдвина убрала платье в ящик комода, пока не решит, что с ним делать. В каком-то смысле у нее вообще ничего нет, кроме этого видавшего виды вечернего платья. Казалось, оно принадлежало той, другой женщине, которой Эдвина когда-то была, которую помнит очень смутно и которой никогда не станет опять.

Глава 7

На следующее утро Эдвина облачилась в черное платье и повезла младших к доктору, которого ей рекомендовал управляющий отеля. Врач был потрясен состоянием Тедди и Фанни: так хорошо выдержать суровое испытание не каждый взрослый смог бы. Вероятно, мизинчик и безымянный палец на левой руке Фанни навсегда останутся менее чувствительными и гибкими, но опасность их лишиться девочке не угрожала. И Тедди уже был на пути к выздоровлению. Казалось невероятным, что малыш вообще выжил после такого переохлаждения, сказал Эдвине врач, и вполголоса добавил, что потрясен случившейся трагедией. Он попытался было расспросить Эдвину о той ночи на «Титанике», но она не пожелала отвечать, особенно в присутствии детей.

Осмотрел доктор и Алексис. За исключением нескольких синяков, которые заработала, когда ее бросили в шлюпку, она была цела и невредима, но вот душа ее пострадала гораздо больше, чем тело. С того дня, как они нашли Алексис на борту «Карпатии», девочку стало не узнать. Она будто отказывалась понимать, что родителей больше нет, и не желала вообще воспринимать этот мир. Алексис почти не разговаривала и держалась как чужая.

– Кто знает, сколько это продлится! Возможно, она никогда не станет прежней, – предупредил доктор Эдвину, когда они остались одни (медсестра увела детей одеваться). – Слишком много пришлось пережить бедняжке!

Только Эдвина отказывалась в это верить и не сомневалась, что Алексис придет в себя. Конечно, сестра всегда была немного замкнутой и слишком привязанной к матери. И Эдвина дала себе зарок, что она не допустит, чтобы трагедия «Титаника» разрушила их жизнь. Пока Эдвина занималась детьми, у нее не оставалось времени думать о собственном горе, и это было благом. Доктор сказал, что в Сан-Франциско они могут ехать уже через неделю. Детям нужно набраться сил перед долгим путешествием, да и самой Эдвине не мешало бы прийти в себя.

Вернувшись в отель, Эдвина обнаружила, что Филипп и Джордж взахлеб читают газеты. «Нью-Йорк таймс» посвятила аж пятнадцать страниц трагедии «Титаника» и многочисленным интервью с теми, кто выжил. Джордж попытался прочитать все это Эдвине, но та не пожелала ничего слышать. Ей самой уже прислали три записки из «Нью-Йорк таймс» – репортеры прямо-таки рвались с ней побеседовать, но ей не хотелось тратить на них время, даже несмотря на обещанное вознаграждение. Она знала, что газета отца непременно должна поведать читателям о трагедии на «Титанике». Если репортеры захотят с ней увидеться, когда они вернутся домой, ей придется пойти на это, но становиться героиней сенсации для досужих жителей Нью-Йорка Эдвина не желала. Фотография, на которой они все вместе сходили с корабля, ничего, кроме досады, не вызывала.

Вернувшись в отель в то утро, Эдвина получила еще одно сообщение. На следующий день в отеле «Уолдорф-Астория» начиналось заседание сенатского подкомитета, и ее приглашали в любой из ближайших дней посетить его, чтобы рассказать о «Титанике». Им нужны были подробности случившегося, и приглашали всех, кто был готов об этом говорить. Комитет считал очень важным понять, что произошло, кто виноват и как избежать подобных катастроф в будущем. Так Эдвина и сказала Филиппу. Она очень нервничала из-за того, что придется предстать перед публикой, но считала это своим долгом, и брат полностью ее поддерживал.

Они пообедали в своем номере, и Эдвина объявила, что ей придется заняться делами. Не ходить же им вечно в одежде, взятой напрокат. Нужно ехать за покупками.

– А нам обязательно с тобой по магазинам? – в ужасе спросил Джордж, а Филипп спрятался за газетой.

Эдвина улыбнулась: сейчас Джордж так напомнил ей отца!

– Нет, если поможешь Филиппу присматривать за детьми.

Кстати, как только они доберутся до дому, придется кого-то нанять. Эдвина представила себе бедную Уну… О чем бы она сейчас ни подумала – все возвращало в печальные воспоминания о затонувшем «Титанике».

Сначала она отправилась в банк, затем в магазин «Мейсиз» на углу Пятой авеню и Тридцать четвертой улицы, где накупила гору одежды для всех, а остальное – в «Оппенхайм Коллинз». Из конторы отца ей прислали приличную сумму, и Эдвине с лихвой хватило, чтобы купить себе и детям все, что было нужно.

Было четыре пополудни, когда она вернулась в отель в строгом траурном платье, которое купила. Джордж и Филипп опять резались в карты.

– А где остальные? – изумилась Эдвина, бросая свертки на пол гостиной.

Остальные покупки, огромный ворох, принес шофер. Удивительно, сколько всего надо накупить, чтобы одеть с ног до головы пятерых детей! Себе Эдвина купила несколько строгих черных платьев. Предполагалось, что носить их придется долго. Примеряя в магазине эти траурные наряды, она испытала новый приступ тоски: в них она была так похожа на маму!

Младших детей нигде не было видно: только двое старших увлеченно шлепали картами.

– Где они?

Филипп с улыбкой указал в сторону спальни. Заглянув в соседнюю комнату, Эдвина ахнула. Обе девочки и двухлетний брат играли с горничной. Вокруг были разбросаны игрушки – с дюжину новых кукол, игрушечный поезд для Тедди да еще лошадь-качалка!

– Вот это да! – Удивлению Эдвины не было предела: комната оказалась заваленной нераспакованными коробками чуть не до потолка. – Откуда все это?

Джордж только пожал плечами, бросив карту и разозлив тем самым старшего брата. Филипп оглянулся на Эдвину, которая застыла в благоговении.

– Точно не знаю… Там везде карточки. Кажется, в основном от здешних, из отеля. Что-то прислали из «Нью-Йорк таймс», еще вроде из «Белой звезды». Не знаю… кажется, это все в подарок.

Дети были в восторге, разрывая подарочные обертки. Даже Алексис подняла голову и радостно улыбнулась сестре. Это было как день рождения, который они так и не отпраздновали, даже лучше: как десять дней рождения и заодно Рождество.

Эдвина ходила по комнате, не веря собственным глазам. Тедди сидел на лошадке и радостно махал ей рукой.

– Что мы будем делать с такой горой игрушек?

– Заберем домой, разумеется, – рассеянно отозвался Джордж.

– Все купила, что хотела? – поинтересовался Филипп, когда Эдвина попыталась хоть немного привести комнату в порядок и разложить одежду отдельными стопками в зависимости от того, кому она предназначалась. Филипп же, взглянув на сестру, вдруг нахмурился. – Мне не очень нравится твое платье. Какое-то оно старушечье, не находишь?

– Наверное, – спокойно ответила Эдвина, пожав плечами. Вполне подходящее платье. Сейчас она сама себе казалась старой, да и вернется ли к ней когда-нибудь задор молодости? – В тех двух магазинах, что я посетила, был очень небогатый выбор черных платьев.

Эдвине, высокой и тоненькой как тростинка, всегда было нелегко найти то, что нужно. Мама тоже испытывала подобные затруднения, они даже иногда менялись платьями. Но больше этого не будет. Они никогда ничего не смогут предложить друг другу – ни любви, ни душевной теплоты, ни улыбки. Все кончено! Закончилась и беспечная жизнь Эдвины.

Взглянув на сестру еще раз, Филипп вдруг понял, отчего она в черном. Как он не подумал об этом сразу? Может, им с Джорджем тоже следует надеть черные галстуки и траурные повязки? Они носили такие, когда умерла их бабушка, а потом и дедушка. Мама говорила, что это дань традиции, зато папа считал глупостью. Ах да, как он мог забыть?

– Мы получили телеграмму от тети Лиз и дяди Руперта.

– О господи! – Эдвина нахмурилась. – Я хотела телеграфировать им сегодня утром, да забыла – поход к доктору и все такое. Где телеграмма?

Филипп указал на стол. Она взяла телеграмму и со вздохом села на диван. Не таких новостей она ожидала, но понимала, что намерения у них были самые добрые. Через два дня дядя Руперт собирался посадить супругу на «Олимпик»; им следовало дождаться ее в Нью-Йорке, с тем чтобы плыть вместе с ней обратно в Англию. Эдвина чувствовала, как сжимается сердце. Ей было ужасно жаль тетю, вынужденную садиться на корабль, ведь бедняжка так страдала от морской болезни! Кроме того, Эдвине становилось дурно при одной мысли, что придется снова пересекать океан. Она знала: покуда жива, ноги ее не будет на палубе парохода! Ей вовек не забыть, как торчала из воды корма «Титаника», закрывая полнеба, когда они смотрели на нее из шлюпок.

В тот же вечер она отправила им ответную телеграмму, в которой умоляла тетю Лиз оставаться дома, потому что они возвращаются в Сан-Франциско, но утром пришло новое сообщение.

«Никаких возражений. Вы вернетесь в Англию с тетей Элизабет. Достаточно. Опечален сложившимися обстоятельствами. Держитесь. До скорой встречи. Руперт Хикам».

От перспективы вернуться в Хавермур Эдвину аж передернуло.

– Неужели нам придется там жить? – Джордж смотрел на сестру, не скрывая ужаса.

Фанни и вовсе заплакала. Она всегда там мерзла, бедняжка, да и еда тамошняя казалась ей отвратительной.

– Мне тоже было холодно. Так что хватит плакать, глупенький цыпленок. Если мы куда и поедем, так это домой. Всем ясно?

Пять голов согласно кивнули, и пять серьезных лиц воззрились на старшую сестру в надежде, что она не пошутила. Вот только как убедить дядю Руперта? Эдвина немедленно дала ему ответ. Два дня продолжался обмен сердитыми телеграммами, и все закончилось тем, что тетя Лиз свалилась с жестоким гриппом, отчего приезд в Америку пришлось отложить. В наступившем затишье Эдвина выразилась более чем ясно, отправив Руперту Хикаму телеграмму:

«Приезжать в Нью-Йорк нет необходимости. Мы едем домой в Сан-Франциско. Предстоит множество дел, но мы справимся. Приезжайте в гости. Будем дома в начале мая. С любовью к вам и тете Лиз, Эдвина».

Только этого не хватало – плыть в Англию и жить с тетей Лиз и дядей Рупертом! Эдвина ни на минуту не допускала такой мысли.

– А они точно не приедут в Сан-Франциско, чтобы нас забрать? – Джордж сделал огромные глаза, и Эдвина улыбнулась. Как же дядя Руперт их напугал!

– Нет, конечно. Они же не похитители, в конце концов, а наши родственники и желают нам добра. Полагаю, мы сумеем сами устроить нашу жизнь в Сан-Франциско.

Смелое заявление! Эдвине еще предстоит доказать, что она справится, но она была полна решимости. Все эти годы газета преуспевала благодаря мудрому руководству отца. Кроме того, он умел выбирать сотрудников. Значит, дело пойдет по накатанному и дальше, когда Бертрам Уинфилд не будет стоять у руля… Отец часто говорил, что никто и не заметит, если с ним что-то случится. Им предстояло проверить справедливость его слов, потому что Эдвина не имела намерения продавать газету. Им нужен доход – а предприятие отца вполне процветало, пусть и не приносило таких денег, как «Нью-Йорк таймс» или другие по-настоящему важные газеты. Деньги понадобятся, если они хотят выжить и по-прежнему содержать свой дом в Сан-Франциско. И ни Руперт, ни Лиз, ни кто другой не уговорят ее продать газету, дом и хоть что-то из родительского имущества. Эдвине не терпелось поскорее вернуться домой, чтобы убедиться, что там все в порядке и никто не предпринял шагов, которые могли бы затронуть ее интересы и которые она бы не одобрила. Она решила ехать домой – значит, они поедут. Эдвина не знала, что Руперт уже строит планы, как бы убедить ее закрыть дом и выставить на продажу. Он считал, что детям не стоит возвращаться в Сан-Франциско, по крайней мере надолго, но не предусмотрел решимости племянницы жены сохранить семью и жить дома, в родном городе.

Уинфилды прожили целую неделю в Нью-Йорке: подолгу гуляли в парке, еще раз нанесли визит доктору и порадовались обнадеживающему заключению о здоровье Тедди и Фанни. Обедали в «Плазе» и опять ходили за покупками, потому что Джордж заявил, что до смерти замерзнет в куртке, которую ему купила Эдвина. Настало время мало-помалу возвращаться к жизни, но в тишине ночей бедные сироты до сих пор не знали покоя, терзаемые печальными мыслями, страхами и снами о корабле, который стал причиной их горя. У Алексис продолжались кошмары, и Эдвина укладывала ее спать к себе, а кровать Фанни придвигала поближе к собственной. Тедди спал в кроватке неподалеку.