Текст книги "Только лучшее"

Глава 8

После поездки вместе с Джил на озеро Тахо, где у каждого была своя спальня и Лиз несколько раз высказывалась, что было бы здорово, если бы они могли все время не расставаться, Берни настоял, чтобы она выбрала платье на открытие сезона в опере. Это событие всегда было самым важным в светской жизни Сан-Франциско, и Берни уже купил билеты в ложу. Ему хотелось, чтобы Лиз выбрала что-нибудь особенное, поскольку, он знал, у нее нет подходящих вечерних платьев.

– Любовь моя, ты вполне можешь пользоваться преимуществами, которые предоставляет наш магазин. Должна же быть какая-то польза от того, что я работаю семь дней в неделю!

Конечно, за все вещи нужно было платить, но Берни они доставались с большими скидками, и впервые он с удовольствием воспользовался этим правом ради Лиз.

В магазине, перемерив с дюжину платьев, она выбрала наряд от итальянского дизайнера – платье из бархата коньячного цвета, ниспадавшее мягкими складками, отделанное золотыми бусинками и крошечными камнями, кажется, полудрагоценными. Сначала Лиз показалось, что оно слишком вычурное и выглядит таким же безвкусным, как шлепанцы, которые Берни вручил ей с обручальным кольцом, но стоило его надеть, как она поняла, что платье великолепно. Покрой напоминал туалеты времен Ренессанса: глубокое декольте, пышные рукава, длинная юбка и небольшой шлейф с петелькой, которую можно было накинуть на палец. Двигаясь по просторной примерочной салона итальянского дизайнера, Лиз почувствовала себя королевой, приосанилась и захихикала, но вздрогнула, услышав знакомый голос, перед тем как дверь примерочной открылась.

– Подобрала что-нибудь?

Когда Берни увидел, что выбрала Лиз, у него загорелись глаза. Он видел это платье, когда его только доставили из Италии, и тогда оно вызвало в салоне большой ажиотаж, к тому же оно было одно из самых дорогих в их магазине. Но когда Берни увидел в нем Лиз, это его совершенно не обеспокоило. Она выглядела так изысканно, что он был заворожен. К тому же с его скидкой покупка не будет слишком обременительной.

– Вот этот да! Видел бы тебя в этом платье сам дизайнер!

Продавщица улыбнулась Берни: было приятно видеть такую хорошенькую девушку в дорогущем платье, которое сидит на ней идеально и подчеркивает все ее достоинства, от золотистого загара до шикарной фигуры и выразительных глаз. Берни подошел к Лиз и поцеловал, чувствуя под руками мягкую ткань платья. Продавщица пробормотала, что пойдет поищет что-нибудь еще, например туфли к этому платью, и удалилась, закрыв за собой дверь примерочной. Она хорошо знала свое дело и всегда действовала умело и тактично.

– Тебе правда нравится?

Глаза Лиз сверкали, как камни на платье. Она грациозно покружилась перед Берни, и по примерочной разнесся ее смех, словно звон серебряных колокольчиков. Глядя на нее, Берни почти чувствовал, как его сердце раздувается от восторга, и с нетерпением теперь ожидал возможности продемонстрирует ее посетителям оперы.

– Очень нравится. Лиз, оно прямо создано для тебя. Еще что-нибудь понравилось?

Она опять засмеялась, и было видно, как ее лицо разрумянилось под загаром.

– Пожалуй, нет, – она не хотела его использовать. – Не уверена, что мне стоит покупать даже и это платье: я еще не видела цену.

По одному только качеству ткани Лиз догадывалась, что это платье ей не по средствам, но было приятно его померить, пусть это и выглядело по-детски. Джил в такой ситуации повела бы себя именно так. К тому же Лиз знала, что Берни позволил бы ей воспользоваться его скидкой. Но все равно…

Берни смотрел на нее и с улыбкой думал: «Удивительная девушка!» Ему вдруг вспомнилась Изабель Мартен, женщина из его далекого прошлого. Как же они не похожи! Одной было всего мало, а другая не хотела ничего брать. Как же ему повезло!

– Мисс О’Рейли, вы ничего не покупаете. Это платье – подарок от вашего будущего мужа вместе со всем, что еще вам здесь понравилось.

– Берни, я…

Он закрыл ей рот поцелуем, потом пошел к двери примерочной и перед уходом еще раз оглянулся на нее.

– Дорогая, пойди подбери туфли к этому платью. Когда закончишь, подходи к моему кабинету, пойдем обедать.

Он улыбнулся и ушел.

Вернулась продавщица и принесла груду платьев, которые, по ее мнению, могли Лиз понравиться, но та наотрез отказалась их даже мерить. Из кучи обуви она выбрала совершенно очаровательные атласные вечерние туфельки коньячного цвета, украшенные почти такими же камнями, как платье. Туфли подошли идеально, и Лиз поднялась за Берни с видом победительницы.

Из магазина они вышли вместе. Лиз весело щебетала: рассказывала про туфли, восхищалась платьем, поражалась тому, как он ее балует. Вот так, рука об руку, они дошли до «Трейдер вик», где не торопясь пообедали, подшучивая друг над другом, смеясь и наслаждаясь прекрасным днем, но около трех им все-таки пришлось расстаться: Элизабет нужно было забрать Джил у подруги. Обе наслаждались свободой перед тем, как начнутся занятия в школе, оставалось всего несколько дней.

Все мысли Лиз сейчас занимало начало сезона в опере. Днем в пятницу она сходила к парикмахеру и на маникюр и в шесть часов вечера надела сказочное платье, которое ей купил Берни. Осторожно застегнув молнию, Лиз остановилась перед зеркалом и несколько мгновений смотрела на себя, будто не узнавая. Ее волосы были зачесаны наверх и забраны толстой золотой сеткой, которую она нашла во время очередной вылазки в «Уольфс», из-под тяжелых бархатных складок платья выглядывали туфли. Звякнул дверной звонок, она открыла и увидела на пороге Берни. Во фраке, при белом галстуке поверх накрахмаленного нагрудника безупречно сшитой английской рубашки с бриллиантовыми запонками, доставшимися ему от деда, он выглядел впечатляюще.

– Бог мой, Лиз… – он смотрел на нее, не в состоянии сказать еще хоть слово, потом осторожно, чтобы не повредить макияж, поцеловал ее и прошептал: – Ты прекрасно выглядишь! Готова?

От дверей за ними наблюдала Джил, о которой оба ненадолго забыли, и вид у нее был не очень довольный. С одной стороны, ей нравилось, что мама так красива, с другой – ее беспокоило, что Берни ее без конца обнимает и целует. Это тревожило ее еще с поездки на озеро Тахо. Лиз понимала, что придется объясниться с дочерью, но было страшновато заводить этот разговор. Что, если девочка будет против их брака? Лиз знала, что Берни нравится Джил, но этого недостаточно. А еще девочка считала его своим другом, а не другом матери.

– Спокойной ночи, дорогая.

Лиз наклонилась поцеловать дочь, но Джил с сердитым видом отвернулась. На этот раз она не сказала Берни ни слова. Лиз это встревожило, но ей не хотелось портить такой сказочный вечер, и она промолчала.

По такому случаю Берни арендовал роллс-ройс. Сначала они отправились на ужин в Музей современного искусства, где сразу смешались с толпой гостей в великолепных нарядах. Фотографы расталкивали друг друга, чтобы их сфотографировать, но Лиз это ничуть не смущало: она чувствовала себя среди них своей и шла, гордо опираясь на руку Берни. Вокруг них со всех сторон сверкали вспышки фотоаппаратов. Будучи управляющим самым шикарным магазином в городе, Берни уже приобретал известность. Казалось, его знали очень многие богатые дамы.

Музей украсили серебристыми и золотистыми воздушными шариками и ветвями, опрысканными золотой краской. Возле каждого места лежали подарки в красивой упаковке: для мужчин – одеколон, для женщин – французские духи. И то и другое, конечно, было из «Уольфс», о чем уведомляла фирменная упаковка.

На входе в огромный зал, где стояли столики, толпа прижала их друг к другу, Лиз с улыбкой подняла взгляд на Берни, он сжал ее руку, и в это время их еще раз сфотографировали.

– Тебе здесь нравится?

Лиз кивнула, хотя вряд ли была откровенна. Толкотня тел в изысканных вечерних туалетах, драгоценностей столько, что можно было бы наполнить ими несколько тачек, но при этом атмосфера возбуждения: все знали, что участвуют в важном событии.

Берни и Лиз заняли свои места за столом, где вместе с ними сидела супружеская пара из Техаса, куратор музея с женой, важная клиентка «Уольфс» с пятым мужем и мэр с мужем. Общество подобралось интересное, и, пока подавали блюда и вина, за столом шел непринужденный разговор: делились вопоминаниями о том, кто как провел лето, говорили о детях, о недавних поездках, о последнем выступлении Пласидо Доминго. На сей раз он специально прилетел в Сан-Франциско, чтобы спеть этим вечером с Ренатой Скотто, и это будет настоящий праздник для истинных любителей оперы, хотя среди гостей таковых было не много. В Сан-Франциско опера имела отношение не столько к музыке, сколько к моде и положению в обществе. Берни несколько месяцев слышал разговоры об этом, но был к ним равнодушен. Доминго и Скотто были для него лишь дополнительными бонусами, в опере он плохо разбирался, а истинное удовольствие от вечера получал благодаря Лиз.

Но позже, когда они пересекали подковообразную подъездную дорогу к оперному театру, даже Берни почувствовал остроту момента. На этот раз журналистов было еще больше: фотографировали каждого, кто входил в здание оперы, вокруг собралась толпа, которую с трудом сдерживали кордоны и полиция. Люди сгрудились, чтобы просто поглазеть на элегантную публику. Берни вдруг почувствовал себя будто на вручении премий академии, только толпа смотрела на него самого, а не на Грегори Пека или Керка Дугласа. Это было пьянящее чувство. Заслоняя Лиз от бурлящей толпы, он повел ее в здание. Они поднялись по лестнице туда, где находилась их ложа, и без труда нашли свои места. Берни повсюду видел знакомые лица, во всяком случае женщин: все они были клиентками «Уольфс». Порадовало, что с начала вечера он увидел много платьев из их магазина, но Лиз в шикарном наряде в стиле Ренессанс и с волосами, убранными под золотую сетку, затмила всех. Все взирали на них с восхищением, и Берни ужасно гордился. Когда приглушили свет, он нежно сжал ее руку, и весь первый акт они так и просидели – держась за руки.

Доминго и Скотто были невероятно хороши вместе. Вечер был великолепным во всех отношениях. В антракте Берни и Лиз вместе с остальными прошли в бар, где рекой лилось шампанское и опять было полно журналистов с фотокамерами. Он знал, что с начала вечера Лиз уже сфотографировали раз пятнадцать, но она, казалось, ничего не имела против. Она хоть и не пыталась привлечь к себе внимание, но выглядела уверенной и собранной.

Берни протянул ей бокал шампанского, они стояли, наблюдая за толпой, и вдруг Лиз хихикнула и посмотрела на него:

– Забавно, правда?

Он усмехнулся. Это и впрямь было забавно. Все было так изысканно и элегантно, все гости относились к себе так серьезно, что невольно казалось, будто они перенеслись в прошлое, во времена, когда подобные моменты были неизмеримо важнее.

– В некотором роде приятная перемена по сравнению с ежедневной рутиной, не так ли, Лиз?

Она улыбнулась и кивнула. Утром она отправится за продуктами на неделю для себя и Джил, а в понедельник будет объяснять детям, что такое дополнение.

– Все остальное кажется нереальным.

– Полагаю, это должно быть частью магии оперы.

Берни нравилось, что в Сан-Франциско это такое важное событие, и нравилось прнимать в нем участие. А больше всего ему нравилось, что он делит его с Лиз. Оба впервые пришли на открытие сезона в опере, и Берни хотел, чтобы все, что еще у него в этой жизни будет впервые, он разделял с Лиз.

До того, как он успел что-нибудь добавить, свет на мгновение приглушили, раздался звонок.

– Нам нужно возвращаться в зал.

Берни поставил бокал, Лиз тоже, но он заметил боковым зрением, что больше никто этого не сделал. Когда они после второго звонка наконец вышли из бара, большая часть публики из лож осталась там: гости разговаривали, смеялись и пили – и это тоже было частью местной традиции. Бар и интрижки для большинства зрителей были куда важнее музыки.

Во время второго акта ложи, включая ту, где сидели они, оставались полупустыми, зато в баре, куда они вернулись во втором антракте, кипела жизнь. Лиз подавила зевок и покосилась на Берни.

– Дорогая, ты устала?

– Немного. Вечер такой длинный…

И это было еще не все. После оперы их ожидал ужин в «Трейдер вик», в «Капитанской каюте», где Берни уже стал завсегдатаем, а затем они собирались ненадолго заглянуть на бал в городской ратуше. Берни подозревал, что домой они попадут не раньше трех-четырех часов утра, но сегодняшнее мероприятие открывало светский сезон Сан-Франциско, как бывало каждый год, и выделялось из остальных, как самый крупный бриллиант в тиаре.

Автомобиль ждал их на подъездной дороге у театра, и, уютно устроившись на сиденье, они поехали в «Трейдер вик». Даже это казалось лучше, чем бывало обычным вечером. Они пили шампанское, ели икру и суп бонго-бонго, крепы с грибами. Прочитав сообщение из своего печенья с предсказаниями: «Он всегда будет любить тебя так же сильно, как ты его», – Лиз со счастливым видом посмотрела на Берни и рассмеялась:

– Мне нравится это предсказание.

Это был невероятный вечер, в ресторан только что вошли Доминго и Скотто со своим окружением и с большим шумом расселись за длинным столом в углу. Люди стали подходить к ним за автографами, и обе знаменитости выглядели довольными.

– Любимый, спасибо за прекрасный вечер.

– Он еще не закончился.

Берни похлопал ее по руке и налил еще шампанского. Лиз протестующе захихикала:

– Если я выпью еще, тебе придется выносить меня на руках.

– Я с этим справлюсь.

Он нежно обнял ее, обжигая взглядом.

Из «Трейдер вик» они вышли уже во втором часу и отправились на бал, но он показался почти скучным по сравнению с другими мероприятиями этого вечера, хотя Лиз узнала многих из тех, кого видела раньше. Все, казалось, веселились. Даже представители прессы, похоже, расслабились и просто отдыхали. К этому времени они уже закончили работу, но новоприбывших сфотографировали, когда они легко и грациозно кружили по залу в вальсе. В танце платье на Лиз смотрелось еще эффектнее.

Именно эта фотография на следующее утро появилась в газете: большое фото Лиз в объятиях Берни на балу в городской ратуше. Можно было разглядеть некоторые детали платья, но лучше всего у фотографа получилось передать сияющие глаза Лиз, когда она смотрит на Берни.

– Мама, он что, тебе нравится?

На следующее утро за завтраком, когда они развернули газету, Джил сидела, подперев подбородок обеими руками, а Лиз маялась от ужасной головой боли. Она вернулась домой в половине пятого утра и сразу рухнула спать. Только поутру Лиз осознала, сколько шампанского выпила. Это была прекрасная ночь, но теперь ее начинало тошнить при одной мысли об игристом вине. Сейчас она была совершенно не в состоянии ни спорить с дочерью, ни кого-либо обсуждать.

– Джил, он очень тебя любит.

Ничего умнее она сейчас придумать не смогла.

– Он мне тоже нравится, – но глаза Джил говорили, что такой уверенности, как раньше, у нее нет. За лето положение усложнилось. Девочка интуитивно почувствовала серьезность их отношений. – Почему вы так часто бываете вместе?

Лиз молча посмотрела на дочь поверх кружки с кофе, в голове ее немилосердно пульсировала боль.

– Он мне нравится… – А, была не была! Она решила сказать правду: – Нет, не так: я его люблю.

Мать и дочь в упор смотрели друг на друга через стол. Лиз не сказала Джил ничего такого, что бы та и так не знала, но когда предположение стало уверенностью, Джил это не понравилось.

– Вот как? И что теперь? – девочка резко встала и отскочила от стола, но взгляд Лиз ее остановил.

– Что в этом плохого?

– Кто сказал, что это плохо?

– Ты сказала – пусть не словами, а своим поведением. И ты знаешь, что тебя он тоже любит.

– Да? Откуда ты знаешь?

В глазах Джил заблестели слезы. Голова Лиз просто раскалывалась от боли.

– Он сам мне это сказал.

Лиз встала и медленно подошла к дочери, спрашивая себя, сколько ей можно рассказать, хотя было искушение рассказать все. Когда-то же все равно придется, и, может, лучше раньше, чем позже. Она села на кушетку и притянула Джил к себе на колени. Девочка была напряжена, но не сопротивлялась.

– Он хочет, чтобы мы поженились.

В тишине голос Лиз прозвучал очень нежно, и Джил, не в силах больше сдерживать слезы, разрыдалась, закрыв лицо руками, и прильнула к матери. В глазах Лиз тоже стояли слезы. Она обняла дочь, как раньше, когда та была совсем маленькой.

– Милая, я его люблю…

– Почему? Зачем надо жениться? Нам ведь и так хорошо, вдвоем…

– Хорошо? Разве тебе никогда не хотелось иметь папочку?

Рыдания прекратились, но лишь на секунду.

– Иногда хотелось, но мы и без него неплохо обходились.

У девочки до сих пор в голове был образ отца, созданный Элизабет: доброго, красивого, который умер, когда она была маленькой.

– Может, с папой было бы лучше? Ты никогда об этом не думала?

Джил шмыгнула носом, и Лиз обняла ее.

– Вам придется спать в одной кровати, и я больше не смогу по утрам в субботу и воскресенье забираться туда.

– Почему нет? Сможешь, – но они обе понимали, что это будет уже совсем не так. Это было грустно и в то же время радостно. – Подумай только, чем мы теперь сможем заниматься: вместе ходить на пляж, ездить на машине, кататься на лодке под парусом… Да мало ли еще чем! Ты же знаешь, он очень хороший.

Джил кивнула: с этим не поспоришь, а напраслину возводить на него ни к чему.

– Пожалуй, он мне тоже вроде бы нравится… даже с бородой, – она улыбнулась матери сквозь слезы и спросила о том, что ее на самом деле больше всего беспокоило: – Но… ты ведь не перестанешь любить меня?

– О господи! – Лиз прижала дочурку к себе, и из глаз ее хлынули слезы. – Я всегда буду тебя любить, всегда!

Глава 9

Лиз и Джил накупили журналов для невест, и к тому времени, когда наконец отправились в «Уольфс» выбирать платья на свадьбу, девочка не только смирилась с предстоящим событием, но даже начала получать удовольствие от подготовки к нему.

Сначала они отправились в детский отдел выбрать подходящее платье для Джил и нашли такое: белое бархатное, с атласным поясом и крошечным розовым бутоном у шеи. Это было именно то, чего Джил и хотела. На поиски туалета для Лиз ушло больше времени, но они нашли его. Как раз подошло время ленча, и Берни повел их в «Сент-Франсис».

На следующей неделе новость уже дошла до Бермана в Нью-Йорке: в торговых кругах новости распространяются быстро, а Берни к тому же был не последним человеком в сети. Берман позвонил ему и спросил с любопытством:

– И почему я узнаю такие новости последним?

По голосу Бермана Берни понял, что тот улыбается, и немного смутился.

– Смотря что вы имеете в виду.

– Я слышал, что на Западном побережье Купидон начал свою охоту и одна из его стрел попала в вас. Это слухи или правда?

Берман был искренне рад за коллегу и желал ему добра. Кем бы ни была его избранница, он не сомневался, что Берни она достойна, и надеялся с ней познакомиться.

– Это правда, Пол, но я хотел сам вам сообщить.

– Кто она? Я знаю лишь то, что свадебное платье она купила на четвертом этаже.

Берман засмеялся. В их крошечном мирке слухи распространялись со скоростью света.

– Ее зовут Элизабет, работает в школе, родом из Чикаго, училась в Северо-Западном университете. Ей двадцать семь лет, и у нее есть чудесная пятилетняя дочурка по имени Джил. Мы поженимся сразу после Рождества.

– Все это здорово. А как насчет происхождения?

– Она О’Рейли.

Пол застонал, поскольку неплохо знал миссис Файн.

– Что сказала по этому поводу ваша матушка?

Берни улыбнулся:

– Я ей еще не говорил.

– Дайте мне знать, когда скажете. Думаю, громовые раскаты будут слышны даже тут у нас, если она не смягчилась.

– Не думаю.

– Что ж, желаю удачи! – сказал с улыбкой Берман. – Я увижу твою избранницу в следующем месяце?

Берни планировал поездку в Нью-Йорк и в Европу, но Элизабет ехать с ним не собиралась: работа, Джил, заботы не позволяли.

– Думаю, она будет занята здесь, но мы будем рады видеть вас на свадьбе.

Берни уже заказал приглашения – конечно, в «Уольфс», – но они не собирались устраивать что-то грандиозное, человек на пятьдесят-шестьдесят, не больше. Это будет простой свадебный завтрак, а потом они отправятся на Гавайи. Трейси, подруга и коллега Лиз, уже пообещала присмотреть за Джил, пока их не будет, и это очень кстати.

– Я постараюсь приехать, – сказал Берни. – Полагаю, что сейчас вы не так уж и торопитесь в Нью-Йорк.

Берни упал духом.

– Не совсем так. Когда буду в Нью-Йорке, я начну подыскивать школу для Джил, а весной то, что подберу, посмотрит Лиз, – Берни хотел, чтобы Берман понял, что его нужно поскорее вернуть его домой, но тот не произнес ни слова. – Мы хотим записать ее со следующего сентября.

– Понятно. Ладно, скоро увидимся. И примите мои поздравления.

Положив трубку, Берни некоторое время сидел, уставившись в пространство. Тем же вечером он поделился своими тревогами с Лиз:

– Черт, будь я проклят, если позволю продержать меня тут три года, как в Чикаго!

– А ты можешь с ним поговорить, когда увидишь?

– Собираюсь.

Но когда Берни прилетел в Нью-Йорк, Берман не смог ему сказать ничего определенного по поводу даты возвращения.

– Бернард, вы в Сан-Франциско всего несколько месяцев. Вы должны добиться, чтобы этот филиал прочно стоял на ногах, как и всегда подразумевалось.

– Восемь месяцев немалый срок, да и дела идут прекрасно.

– Но магазин работает меньше полугода, дайте ему еще хотя бы год. Вы знаете, как мы в вас нуждаемся. То, что вы делаете сейчас, задаст тон работе магазина в будущем. Вы – лучший специалист для этой должности.

– Еще год – это очень долго.

Берни казалось, что это целая жизнь.

– Давайте вернемся к этому вопросу через полгода.

Пол явно не хотел это обсуждать и постарался отложить решение вопроса. В тот вечер Берни ушел из магазина в подавленном настроении. В таком состоянии не хотелось встречаться с родителями, но они уже договорились, и он забронировал столик в «Кот баск», поскольку времени ехать в Скарсдейл у него не было. Он знал, что матери не терпится его увидеть и обо всем расспросить. Днем он купил ей красивую бежевую сумочку из последней коллекции Гуччи – из кожи ящерицы, с пряжкой в виде тигрового глаза. Это было настоящее произведение искусства, и Берни надеялся, что матери понравится. Был один из тех прекрасных октябрьских вечеров, когда стояла отличная погода, которая в Нью-Йорке длилась всего час-два, не больше, и потому казалась особенно ценной, но он шел из своего отеля в ресторан с тяжелым сердцем.

Казалось, все было полно жизни: мимо проносились такси, гудели машины, даже небо выглядело чистым, элегантно одетые, в дорогих костюмах и пальто, женщины и мужчины выходили из лимузинов или садились в них, чтобы отправиться на концерт, или в театр, или на званый обед, или в ресторан. Всего этого Берни был лишен последние восемь месяцев. Жаль, что Лиз сейчас не с ним. Он пообещал себе, что в следующий раз они обязательно приедут сюда вместе. Если повезет, весеннюю деловую поездку удастся запланировать на то время, когда у нее будут пасхальные каникулы.

Берни быстро вошел через вращающиеся двери в «Кот баск» и глубоко вдохнул, впитывая атмосферу любимого ресторана. Фрески были еще красивее, чем ему помнилось, в мягко освещенном зале сидели на банкетках дамы в черных платьях, увешанные драгоценностями, наблюдали за проходившими мимо и беседовали с кавалерами, которые, словно в униформе, все, как один, были в серых костюмах, и всех окружала одинаковая аура богатства и власти.

Берни огляделся и перекинулся парой слов с метрдотелем. Родители были уже здесь – сидели в дальней части ресторана за столиком на четверых. Когда Берни приблизился, мать со страдальческим видом потянулась к нему и обняла за шею так, словно тонула и хваталась за спасательный круг. Берни поначалу очень смутила такая манера приветствия, но он тут же мысленно укорил себя за то, что не очень-то рад видеть мать.

– Привет, мама, – высвободившись из ее объятий, буркнул Берни.

– Это все, что ты можешь сказать после восьми месяцев отсутствия? – явно шокированная его холодностью, воскликнула Рут Файн, тут же пересадила мужа на стул, чтобы сидеть рядом с Берни, и стала отчитывать сына за бесчувственность.

– Мама, это ресторан, не устраивай здесь сцену, – Берни казалось, что все в зале пялятся на них.

– Ты называешь это сценой? Ты едва поздоровался с матерью, а это, значит, сцена?

Берни хотелось забраться под стол. Мать наверняка было слышно всем в радиусе по меньшей мере пятидесяти футов.

– Мы виделись в июне, – едва ли не шепотом напомнил Берни, но нечего было и пытаться с ней спорить.

– Это было в Сан-Франциско.

– Какая разница?

– Огромная! Ты всегда так занят, что не можешь найти и минуты, чтобы со мной увидеться.

Родители приезжали на открытие магазина, он сумел выкроить время и побыть с ними, однако мать не желала это признавать. Нужно было срочно как-то ее отвлечь.

– Прекрасно выглядишь. И не пора ли нам что-нибудь выпить?

Отец заказал себе бурбон со льдом, для жены – «Роб Рой», а Берни себе – «Кир».

– Это что еще за напиток? – подозрительно осведомилась Рут.

– Вот принесут – дам попробовать. Он совсем не крепкий.

Берни сожалел, что говорить всегда приходилось с матерью: отец предпочитал отмалчиваться. Вообще удивительно, что он не прихватил в ресторан медицинские журналы.

Принесли напитки. Берни отпил немного «Кира» и протянул стакан матери, но она отказалась. Он тем временем соображал, когда рассказать родителям о свадьбе: до еды или после. Если после, то мать заявит, что с его стороны было нечестно молчать весь вечер, а если до, она может устроить сцену и поставить его в еще более неловкое положение. В конце концов он рассудил, что после все-таки безопаснее, а до – честнее. Он сделал большой глоток «Кира» и решительно сказал:

– Мама, папа, у меня для вас очень хорошая новость.

Берни вдруг почувствовал в своем голосе дрожь. Мать тут же сообразила, что речь пойдет о чем-то важном, и устремила на него ястребиный взор:

– Ты возвращаешься в Нью-Йорк?

Ее слова были как соль на его рану.

– Пока нет. Я приехал по делам, ненадолго, но моя новость лучше.

– Ты получил повышение?

Берни затаил дыхание. Нужно кончать эту игру в угадайку.

– Я женюсь.

Все замерло. Мать словно выключили из розетки. Она молча уставилась на него. Казалось, прошло минут пять, не меньше, прежде чем она опять заговорила, а отец по обыкновению молчал.

– А если подробнее?

Ни удивления, ни радости – ничего! В глубине его души начал просыпаться гнев.

– Это чудесная девушка, вы ее наверняка полюбите. Ей двадцать семь лет, она настоящая красавица, преподает в школе, – он сказал это лишь потому, чтобы мать знала: Лиз приличная женщина, не стриптизерша, не официантка и не танцовщица гоу-гоу. – И у нее есть маленькая дочка, Джил.

– Она разведена?

– Да. Джил пять лет.

Мать всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, в чем подвох.

– Как давно ты с ней знаком?

– С тех пор, как переехал в Сан-Франциско, – соврал Берни, чувствуя себя десятилетним мальчишкой и мысленно роясь в привезенных с собой фотографиях Лиз и Джил, сделанных в Стинсон-Бич. Они получились очень удачно. Берни достал их из визитницы и протянул матери, а та передала отцу. Пока тот восхищался красивой молодой женщиной и девочкой, Рут Файн вперила в сына пристальный взгляд, требуя сказать правду.

– Почему ты не представил ее нам раньше?

Тон, каким был задан этот вопрос, подразумевал, что она хромая, или кривая, или у нее заячья губа.

– Тогда мы еще не были знакомы.

– Ты хочешь сказать, что знаешь ее всего несколько недель и уже собираешься жениться?

Когда мать так говорила, что-либо объяснить ей было невозможно. А потом она нанесла смертельный удар, перешла к самой сути, но, возможно, оно было и к лучшему:

– Она, надеюсь, еврейка?

– Нет.

У матери был такой вид, будто она сейчас упадет в обморок, и при виде выражения ее лица он не смог сдержать улыбку.

– Ради бога, не смотри так. Не все, знаешь ли, евреи.

– Но их достаточно, ты мог бы выбрать среди них. Кто она?

Хоть это уже не имело значения: Рут просто мучила сама себя, – Берни решил покончить с этим делом разом:

– Она католичка. Ее фамилия О’Рейли.

– О боже!

Мать закрыла глаза и обмякла на стуле, и на мгновение Берни подумал, что она в самом деле упадет в обморок. Испугавшись, он повернулся к отцу, но тот лишь спокойно махнул рукой, давая понять, что это пустяк. Мгновением позже Рут открыла глаза и посмотрела на мужа:

– Ты слышал, что он сказал? Ты знаешь, что он делает? Он меня убивает. И, думаешь, его это волнует? Нет, ему все равно.

Она заплакала и устроила целый спектакль, открывая сумочку, доставая носовой платок и промокая глаза. Тем временем на них смотрели люди за соседними столиками, а у их стола стоял официант, ожидая, когда они соберутся заказать ужин.

– Думаю, нам пора что-то заказать, – сказал Берни спокойным тоном. – Очень хочется есть.

Мать возмутилась:

– Есть? Ты… ты сможешь есть? Да у меня сердечный приступ случится прямо за столом!

– Закажи суп, – предложил ей муж.

– Я им поперхнусь и задохнусь.

Берни самому хотелось ее задушить.

– Мама, Лиз чудесная девушка. Уверяю, она тебе понравится.

– Ты уже все решил? Когда свадьба?

– Двадцать девятого декабря.

Он не стал говорить про Рождество, но мать все равно разрыдалась:

– Все распланировано, все организовано… дата… девушка… А мне никто ничего не рассказывает. Когда ты все это решил? Поэтому-то ты уехал в Калифорнию?

– Я познакомился с ней уже там.

– Как? Кто тебя ей представил? Кто это сделал со мной?

Подали суп, и она опять промокнула глаза платочком.

– Я встретил ее в нашем магазине.

– Как? На эскалаторе?

– Черт возьми, мама, прекрати! – Берни стукнул кулаком по столу, так что Рут вздрогнула и люди за соседними столиками тоже. – Я женюсь, и точка. Мне тридцать пять лет. Эту женщину я люблю, и, честно говоря, даже если она буддистка, мне плевать. Она замечательный человек и хорошая мать – для меня этого достаточно.

Он с остервенением принялся за суп, но мать никак не унималась:

– Она что, беременна?

– Нет.

– Тогда к чему эта скоропалительная свадьба? Подожди немного.

– Я ждал тридцать пять лет. Разве этого недостаточно?

Мать вздохнула и со скорбным видом посмотрела на него:

– Ты познакомился с ее родителями?

– Нет, они погибли.

На мгновение Берни показалось, что Рут почти сочувствует Лиз, хотя она ни за что бы не призналась в этом. Вместо этого мать выпрямилась, и если страдала, то молча. Только когда подали кофе, Берни вспомнил о подарке, который принес матери. Он протянул сумочку через стол, но Рут покачала головой и отказалась принять: