Текст книги "Колесо судьбы"

– Это звонил тот самый молодой человек, с которым ты познакомилась вчера? – Было субботнее утро, и Джин читала, лежа в постели. Артур не звонил со вчерашнего дня, и она умирала от нетерпения рассказать ему о том, как прошел бал. Однако Джин не решалась его побеспокоить, ей приходилось ждать, когда он позвонит сам – так повелось еще при жизни его жены. Ко всему прочему, он, наверное, занят рождественскими заботами, своими детьми.

– Тот самый, – ответила ей дочь.

– Он показался мне симпатичным.

– Не только тебе.

Тана, однако, знала, что критерии оценки у них с матерью разные. Гарри может быть язвительным и непредсказуемым, он слишком много пьет и, судя по всему, испорчен воспитанием. Однако накануне он вел себя вполне прилично, когда проводил ее до дому: просто пожелал ей доброй ночи – и ничего больше. Напрасно она нервничала из-за этого. Когда он через два дня зашел за ней перед ленчем, на нем был блейзер с галстуком и серые брюки. Но стоило им спуститься вниз, как он нацепил роликовые коньки, клоунскую шляпу и повел себя как сумасшедший. Так и ехал по улицам города, а она покатывалась со смеху, глядя на его проделки.

– Гарри Уинслоу, вам известно, что вы спятили?

– Да, мадам! – отвечал он с идиотской ухмылкой, кося на нее глазами.

Так, на коньках, он и въехал в «Дубовый зал», где они собирались позавтракать. Метрдотель был не в восторге, но он знал посетителя в лицо и не решился его остановить. Гарри заказал бутылку шампанского и мгновенно выпил целый бокал, как только ее откупорили. Поставив на стол пустой бокал, он с улыбкой взглянул на Тану.

– Кажется, это вошло у меня в привычку.

– Вы хотите сказать, что вы – алкоголик?

– Так точно! – Он самодовольно улыбнулся и заказал завтрак для обоих.

Покончив с едой, они прошли через Центральный парк к катку «Уолмана», где простояли битый час, глядя на катающиеся пары и беседуя о жизни. Гарри ощущал в ней какую-то непонятную скованность: она не лезла к нему в душу, была осторожна и замкнута и вместе с тем – умна и отзывчива. Ей были небезразличны люди с их проблемами. Однако она не предлагала ему себя, он не чувствовал протянутой ему руки. В ее лице он приобрел нового друга – и не более того. Она видела, что он это понимает и что это возбуждает его любопытство.

– У вас есть знакомый парень в «Грин-Хиллз»?

Она отрицательно покачала головой, глаза их встретились.

– Нет. Никого. Сейчас я не хочу заводить никаких знакомств.

Ее откровенность его удивила. Это было нечто вроде вызова с ее стороны, и он не удержался от дальнейших расспросов:

– Почему так? Вы напуганы тем, что произошло с вашей матерью?

Тана, однако, никогда не думала в этом направлении. Еще раньше Гарри сказал ей, что не хотел бы иметь детей, не желая, чтобы они были травмированы, как был травмирован он сам. Тана рассказала ему, как Артур в очередной раз подвел Джин в это Рождество.

– Вполне возможно. Но есть и другие причины.

– Какие же?

– Я не хочу о них говорить. – Она посмотрела мимо его лица, тогда как он пытался представить себе, что именно так на нее повлияло. Она сохраняла безопасную дистанцию между ним и собой, и даже когда они смеялись и шутили, Тана, казалось, все время посылала предупреждающие сигналы: «Не приближайтесь ко мне слишком близко!» Он надеялся, что с ней все в порядке в смысле секса – вряд ли у нее есть какие-нибудь отклонения. Однако было что-то такое, что она предпочитала прятать под своим защитным панцирем, и он не понимал почему. Кто-то должен был довести ее до такого состояния, но он не знал кто.

– В вашей жизни, наверное, было какое-то важное событие?

– Нет. – Она взглянула ему прямо в глаза. – Я не хочу говорить об этом.

У нее было такое лицо, что он потерял охоту продолжать расспросы. Оно выражало боль и что-то еще, чего он не мог определить, но от чего у него перехватило дыхание, а он был неробкого десятка. Однако на сей раз он все же что-то увидел – это заметил бы даже слепой.

– Извините меня, – он переменил тему беседы, заговорив о каких-то пустяках.

Тана ему очень нравилась, и они несколько раз встречались во время рождественских каникул: ходили на обед, на ленч, на каток, в кино. Она даже пригласила его пообедать у них дома, но сразу же пожалела об этой ошибке: мать подвергла его форменному допросу, будто он был готовым кандидатом в мужья. Она спрашивала его о планах на будущее, о родителях, о видах на карьеру и даже об экзаменационных оценках. Едва дождавшись его ухода, Тана накинулась на Джин с упреками.

– Что ты ему устроила? Он пришел пообедать, а не делать мне предложение.

– Тебе уже восемнадцать лет, Тэн. Пора начинать думать о таких вещах.

Тана была взбешена.

– Зачем?! Он мне всего-навсего друг. Уж не думаешь ли ты, что я выскочу замуж на будущей неделе?

– Ну а когда ты думаешь выйти замуж?

– Никогда! За каким дьяволом я буду это делать?

– Но что ты тогда собираешься делать всю оставшуюся жизнь? – Материнские глаза преследовали ее, загоняли в угол, не давая ни минуты покоя. Тана ненавидела эту ее манеру.

– Откуда мне знать? Ты хочешь, чтобы я вычислила это прямо сейчас? Сегодня? На будущей неделе? Какой бред!

– Не смей так разговаривать с матерью! – Джин потеряла наконец терпение и рассердилась.

– Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты имела уверенность в завтрашнем дне, Тана. Я не хочу, чтобы ты оказалась в моем положении, когда тебе будет сорок. Ты заслуживаешь большего.

– Ты тоже. Тебе это приходило когда-нибудь в голову, мам? Я не могу видеть твои страдания, когда ты сидишь и ждешь его, точно какая-нибудь рабыня. Все, что ты имеешь после стольких лет, – сожитель Артур Дарнинг! – Тане очень хотелось рассказать ей, что она видела его в ресторане с другой женщиной, но она не решилась причинить матери такую боль. Только этого ей и не хватало. Тана сдержалась, но Джин тем не менее сочла себя оскорбленной.

– Это неправда! Ты несправедлива к нему.

– Тогда почему ты так боишься, что меня постигнет твоя участь?

Тана отвернулась от нее, чтобы не видеть ее слез, но мать снова развернула ее к себе лицом. В ее глазах стояла скопившаяся за эти двенадцать лет и за предыдущие годы мука.

– Я хочу, чтобы ты имела все то, чего была лишена я: разве это так уж много?

Сердце Таны устремилось ей навстречу, и голос ее прозвучал почти мягко, когда она сказала:

– Но, может быть, я не хочу иметь то, чего хотела ты?

– Как можно не хотеть этого? Муж, дом, дети, обеспеченное положение – разве в этом есть что-то зазорное? – Джин выглядела шокированной.

– Конечно же, нет, мам. Но я еще слишком молода, чтобы думать о таких вещах. Что, если я мечтаю сделать карьеру?

– Какую карьеру?

– Почем мне знать? Я говорю теоретически.

– Ты будешь одинокой, Тана, – с горечью сказала Джин. – Тебе лучше прекратить учение, если, конечно, найдется хороший человек.

Но дочь не хотела сдаваться. Уже сидя в поезде, она не переставала думать об этом. В первый же вечер в «Доме Жасмина» они с Шарон долго разговаривали, лежа в кроватях при выключенном свете.

– Боже мой, Тэн! Она так похожа на мою мать! В другом отношении, конечно. Все матери хотят для нас того, чего хотели для самих себя, не думая о том, чем мы от них отличаемся, что мы думаем и чувствуем, о чем мечтаем. Мой отец меня понимает, но мама... Я только и слышу: юридический колледж, гражданское неповиновение, чувство ответственности за черных. Черт возьми, я так устала быть «ответственной», что мне хочется вопить от злости. Я поступила в «Грин-Хиллз», тогда как хотела поехать туда, где есть другие черные. Проклятие! Здесь я даже не могу завести парня, а она мне твердит, что с этим, мол, успеется – когда-нибудь после. Но я хочу развлекаться теперь, хочу ходить в рестораны, в кино, на футбольные матчи!..

Ее красивая белокурая подруга улыбнулась в темноте, внезапно вспомнив о чем-то.

– Хочешь поехать со мной в Гарвард на весенние каникулы?

– Зачем? – Шарон облокотилась на подушку и с интересом уставилась на Тану. Та рассказала ей о Гарри Уинслоу. – Он, похоже, нормальный парень. Ты влюблена в него?

– Нет.

– Почему?

Последовала пауза, значение которой было понятно им обеим.

– Сама знаешь.

– Нельзя мучить себя этим всю жизнь, Тэн.

– Ты заговорила, как моя мать. Она задалась целью устроить мою помолвку хоть завтра, лишь бы только нашелся кто-нибудь, кто захочет на мне жениться, купить мне дом и наградить меня детьми.

– А что сказать об этих «сидячих забастовках», где нас забрасывают тухлыми яйцами? Тебе это нравится больше?

– Конечно же, нет.

– Твой гарвардский друг, видать, симпатичный?

– Да. – Тана улыбнулась при мысли о нем. – Он мне очень нравится – как друг. Это – самый честный и искренний человек изо всех, кого я встречала.

Он позвонил ей спустя несколько дней, и она лишний раз поняла, чем он ей симпатичен. Он представился владельцем исследовательской лаборатории в Йолане, которая якобы проводит эксперименты над девушками.

– Мы пытаемся выяснить уровень интеллекта молодых леди в сравнении с юношами, – сказал он, изменив голос. – Мы, разумеется, понимаем, что он невысок, но...

Она вовремя узнала его голос, не успев дать волю своему негодованию.

– Ну вы и болтун!

– Привет, малютка! Как жизнь?

– Нормально.

Поговорив немного, она передала трубку Шарон. Девушки стояли у телефона и разговаривали с ним по очереди, пока наконец Шарон не ушла наверх, а Тана продолжала говорить и не могла наговориться. Это был не диалог влюбленных, скорее, Гарри напоминал заботливого брата. Через два месяца частых звонков они сделались самыми близкими друзьями. Гарри выражал надежду увидеться с ней по весне. Она пыталась привлечь к этому Шарон, однако безуспешно. Тана было решилась уговорить свою мать и пригласить подругу к себе домой, но Мириам Блейк звонила дочери, почитай, каждый вечер: на Пасху был назначен грандиозный слет негров в Вашингтоне, всенощное бдение со свечами в защиту гражданских прав, и мать хотела, чтобы Шарон в нем участвовала. Она считала, что это станет важным событием в их жизни. «Теперь не время для каникул», – сказала она. Шарон была страшно подавлена, когда подруги покидали «Грин-Хиллз».

– Тебе просто надо было ответить отказом, Шар. – Тана взглянула на подругу и встретила сердитый взгляд ее блестящих черных глаз.

– Ха! Помнишь, как ты «отказалась» от участия в «выездном бале»?

Тана помолчала, потом медленно наклонила голову. Ее подруга права: невозможно противостоять им все время. Она передернула плечами и смущенно улыбнулась.

– О’кей, сдаюсь. Мне очень жаль. Я буду скучать без тебя в Нью-Йорке.

– Мне тоже будет тебя недоставать. – Она одарила Тану ослепительной улыбкой.

В поезде они болтали о разных пустяках и играли в карты. Шарон сошла в Вашингтоне, а Тана поехала дальше, в Нью-Йорк.

Было темно, и в воздухе пахло весной, когда она вышла из поезда и наняла такси. Дома все было по-старому, но девушке почему-то стало грустно. В их квартире абсолютно ничего не менялось и не добавлялось: ни новых драпировок, ни свежих цветов, которые могли бы порадовать глаз. Всегда одно и то же, из года в год – та же потертая кушетка, те же чахлые цветы в горшках. Когда она жила здесь постоянно, это не казалось таким унылым, но теперь – иное дело. Все теперь выглядело обветшавшим, комнаты будто уменьшились в размерах.

Ее мать еще не вернулась с работы. Тана свалила сумки на пол в своей спальне и вдруг услышала звонок телефона. Она поспешила обратно в гостиную.

– Алло!

– Говорит Уинслоу. Как дела, малютка? – Это было как глоток свежего воздуха в душном помещении. Тана заулыбалась.

– Здравствуй!

– Когда ты приехала?

– Только что. А ты?

– Вчера вечером, вместе с двумя сокурсниками. И вот я снова здесь. – Он обвел взглядом номер, который оставлял за собой его отец в гостинице «Пьерра». – Тот же город, та же тюрьма. – Он озорно улыбнулся в трубку. Они столько узнали друг о друге за время разговоров по телефону за эти месяцы, что чувствовали себя старыми друзьями. – Давай приезжай, организуем выпивку. Согласна?

Тана была рада возможности его увидеть.

– Спрашиваешь! Ты где?

– В гостинице «Пьерра», – сказал он, будто о чем-то не заслуживающем внимания.

Тана усмехнулась.

– Грандиозно!

– Не слишком. Мой родитель в прошлом году пригласил дизайнера и все здесь переделал. Теперь это выглядит как обыкновенный притон, но хорошо уже то, что я могу здесь остановиться, когда приезжаю в Нью-Йорк.

– Твой отец тоже там? – Она была смущена.

Гарри иронически усмехнулся.

– Не смеши меня! Я думаю, что мой предок теперь в Мюнхене, он любит проводить там пасхальную неделю. Немцы очень ревностно блюдут христианские праздники, а также осенний праздник урожая. – В его голосе прозвучало на этот раз нетерпение. – Какая тебе разница? Приезжай, и мы устроим сабантуйчик. Я велю подать ленч в номер. Что ты хочешь? Заказ надо дать заранее, его исполнят через два часа.

Это произвело на нее впечатление.

– Я, право, не знаю... Может, гамбургер и коку? Как ты считаешь? – Ей это было в диковинку, но Гарри, по-видимому, ничуть не смущало окружающее его великолепие.

Когда она вошла к нему, он лежал на диване с босыми ногами, в джинсах и смотрел по телевизору футбол. Он сгреб ее в охапку и приподнял над полом, заключив в свои медвежьи объятия: было несомненно, что он искренне рад ее видеть, даже больше, чем она могла ожидать. Его пронизала дрожь, когда он запечатлел братский поцелуй на ее щеке. Наступила некоторая неловкость: им предстояло перенести ту близость, которая установилась между ними по телефону, в реальную обстановку. Но это длилось недолго, к концу ленча они вели себя как закадычные друзья, и Тана явно огорчилась, когда пришло время уходить.

– Тогда оставайся! Я сейчас обуюсь, и мы махнем в «21».

– В таком виде? – Она с сомнением оглядела свою клетчатую юбку и ноги, обутые в мокасины с шерстяными носками. – Мне надо домой: я не виделась с мамой целых четыре месяца.

– А я уже начал забывать эти семейные ритуалы, – сказал он скучным голосом.

Он выглядел еще красивее, чем раньше, однако Тана ничего не ощущала к нему, кроме чувства дружбы, которое все росло с момента их первой встречи. Только дружба. Она была уверена, что он тоже испытывает к ней чисто платонические чувства.

Она взяла с кресла свой плащ и повернулась к нему.

– Ты когда-нибудь видишься со своим отцом, Гарри? – Голос ее прозвучал мягко, в глазах было искреннее сочувствие. Она знала, как он одинок. Все каникулы он проводил либо у товарищей по университету, либо в пустой квартире или гостиничном номере. Об отце он упоминал только в ироническом контексте, рассказывая о его женщинах, собутыльниках, о том, как он мыкается по разным городам.

– Я вижу его очень редко: наши дороги пересекаются раз или два в год, как правило, здесь либо на юге Франции. – Это прозвучало очень впечатляюще, но Тане не составило труда распознать его скрытую печаль. Он был бесконечно одинок, потому и открыл ей так много. Что-то внутри его искало выхода, жаждало понимания и любви. В себе она ощущала нечто похожее. Какая-то часть ее существа страдала от того, что у нее нет полноценной семьи: отца, сестер, братьев. Только одна мать, одинокая женщина, посвятившая свою жизнь человеку, который ее не оценил. А у Гарри нет даже и этого. Тана подумала о его отце с недобрым чувством.

– Какой он?

Гарри пожал плечами.

– Женщины находят его симпатичным... умный... холодный... – Он взглянул на девушку в упор. – Каким, по-твоему, может быть человек, убивший мою мать? – Тана съежилась под его взглядом, не находя, что ему ответить. Она уже жалела, что задала этот вопрос, но Гарри обнял ее за плечи и проводил до дверей. – Не забивай себе голову, Тэн: это было очень давно.

Но она не могла последовать его совету, считая, что Гарри не заслуживает одиночества: он такой красивый, остроумный, такой порядочный... и в то же время избалованный, дерзкий на язык, дурашливый. Когда они завтракали в номере в первый раз, он выдавал себя за англичанина; во второй раз вдруг заговорил с французским акцентом. Официантки не знали, что о нем и думать, а они с Таной держались за бока от хохота. Можно было предположить, что он паясничает так везде, и на обратном пути ей вдруг показалось, что ее жизнь вдвоем с матерью в их унылой квартирке не так уж и плоха.

В любом случае это лучше, чем роскошный и холодный декор в отеле «Пьерра». Номера там огромные, повсюду хром и стекло, предметы роскоши, рассчитанные на толстый кошелек. На полу невероятных размеров белые ковры, на стенах бесценные произведения живописи – но и только. Никто там его не ждет, когда он приезжает из университета, никто не будет ждать ни завтра, ни послезавтра. Гарри всегда остается один на один с батареей бутылок в холодильнике, с глазу на глаз со шкафом, заполненным дорогими костюмами, да еще с ТВ.

– Привет, мам, это я! – закричала она с порога.

Джин бросилась ей навстречу и прижала ее к груди. Лицо матери сияло от счастья.

– О, беби! Ты замечательно выглядишь. – Эта радостная встреча вновь заставила ее подумать о Гарри и обо всем, чего он лишен, несмотря на его богатство и громкое имя. У него нет того, что имеет она, Тана. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он был счастлив. Джин смотрела на дочь такими счастливыми глазами, что Тана в кои-то веки и сама почувствовала радость от того, что она дома. – Я увидела твои сумки и не могла понять, куда ты подевалась.

– Мне надо было повидаться кое с кем. Я не думала, что ты вернешься так рано.

– Сегодня я ушла с работы пораньше по случаю твоего приезда.

– Извини, мам.

– К кому ты ездила? – Джин, как всегда, хотелось знать, что делает ее дочь, с кем встречается, но Тана уже отвыкла давать отчет в своих поступках. Она помолчала, решая, надо ли рассказывать все. Потом заставила себя улыбнуться.

– Я была в отеле «Пьерра», у Гарри Уинслоу. Ты его вряд ли помнишь.

– Как не помнить! – Джин выказала живейший интерес. – Он сейчас в городе?

– У него там постоянный номер. – Тана сказала это по возможности безразличным тоном. В глазах матери отразились смешанные чувства. Это хорошо, что он такой состоятельный и такой солидный, чтобы платить за номер в дорогой гостинице, однако для Таны бывать там рискованно.

– Вы были одни? – озабоченно спросила Джин.

Тана рассмеялась.

– Конечно. Мы ели сандвичи и смотрели ТВ. И то, и другое абсолютно безопасно, мам.

– И все же... Мне кажется, что тебе не следует...– Она выразительно посмотрела в глаза своей красавицы дочери.

Лицо Таны помрачнело.

– Он мой друг, мам.

– Он – молодой мужчина. Никогда нельзя предвидеть, что может произойти в такой ситуации.

– Я знаю это лучше, чем ты думаешь! – Ее глаза вдруг стали жесткими. Она знала это слишком хорошо. Только случилось такое не в гостинице, а в заполненном гостями доме ее обожаемых Дарнингов, в собственной спальне отца Билли. – Я знаю, кому можно доверять.

– Ты слишком молода, Тэн, чтобы судить об этом.

– Нет. Я уже взрослая. – Тана сидела с каменным лицом. То, что сделал с ней Билли, перевернуло всю ее жизнь. Она теперь имеет печальный опыт, и если бы почувствовала хоть малейшую опасность со стороны Гарри, то никогда не вошла бы в его номер, тем более не осталась бы в нем. Интуиция ей говорила, что его можно не опасаться. Гарри совсем не то, что сын любовника ее матери. – Мы с ним просто друзья.

– Как ты наивна, Тана! Между юношами и девушками не может быть дружбы. Это противоестественно.

Глаза Таны изумленно распахнулись: она не верила своим ушам.

– Как ты можешь говорить это, мам?

– Но это правда! Если он приглашает тебя в номер, значит, у него есть что-то на уме. Может, он хочет улучить момент, а ты об этом и не подозреваешь. – Внезапно она улыбнулась. – Ты считаешь, у него серьезные намерения, Тэн?

– Что значит «серьезные намерения»? – Тана едва сдерживала себя. – Говорят тебе, мы только друзья!

– А я говорю, что не верю в такую дружбу. – Теперь Джин улыбалась почти интригующе. – Знаешь, Тэн, это был бы неплохой улов.

Это было уже слишком! Тана вскочила на ноги и окинула мать презрительным взглядом.

– Что он, рыба, по-твоему?! Я не хочу никого «ловить»! Я не желаю выходить замуж, не хочу, чтобы меня продавали, точно вещь. Я хочу учиться и иметь друзей. Можешь ты это понять? – В ее глазах стояли слезы, отражавшиеся в глазах Джин.

– Почему непременно надо так раздражаться по любому поводу? Раньше ты не была такой, Тэн. – Печальный голос матери разрывал ей сердце, но она уже не владела собой.

– Раньше ты не давила на меня так.

– Разве я на тебя давлю? – Джин страшно обиделась. – Ведь я тебя почти не вижу, Тэн. Мы встречаемся два раза в полгода, какое же может быть давление?

– Еще какое! «Выездной вечер», намеки в адрес Гарри, бесконечные разговоры о том, что надо не упустить добычу, «пристроиться», – что это, по-твоему? Ради всего святого, мам! Мне только восемнадцать лет.

– Тебе уже почти девятнадцать. А что впереди? Когда же ты собираешься думать об этом, Тэн?

– Не знаю. Может быть, никогда. И что из того? Может, я вообще не хочу выходить замуж. Если мне хорошо, какое кому дело?

– Матери до всего есть дело, Тэн. Я хочу видеть тебя женой хорошего человека, хочу, чтобы у тебя был свой дом, были дети...

Джин теперь плакала в открытую: она всегда хотела этого для самой себя и в конце концов осталась одна... Любимый человек навещает ее лишь изредка, а теперь она теряет и дочь... Она наклонила голову и зарыдала. Тана подошла и крепко ее обняла.

– Не надо, мам, перестань... Я знаю, что ты хочешь мне добра, но позволь мне идти своим путем.

Мать посмотрела на нее огромными грустными глазами.

– Ты хоть понимаешь, кто такой Гарри Уинслоу?

– Да, – негромко ответила ей Тана. – Он мой друг.

– Его отец – один из богатейших людей в Соединенных Штатах. Даже Артур Дарнинг нищий в сравнении с ним.

«Артур Дарнинг! – невесело подумала Тана. – Единственное мерило всему».

– Ну и что?

– Ты представляешь себе, какая жизнь у тебя может быть с ним?

Тану охватила грусть – за мать и за самое себя. Джин не понимает главного в жизни и, вероятно, не понимала никогда. При всем том она сумела дать дочери многое, и Тана чувствовала себя обязанной ей. Однако в дни каникул девушка редко виделась с матерью. Не признаваясь ей в этом, она почти каждый день встречалась с Гарри. Ее страшно разозлили сказанные Джин слова: «Ты хоть понимаешь, кто он такой?» Как будто Тане есть до этого дело! Интересно, сколько вокруг него людей, которые подходят к нему с такой меркой? Наверное, это очень противно, когда тебя оценивают по твоей громкой фамилии.

Один раз она осторожно спросила Гарри об этом, когда они отправились на пикник.

– Тебе это не претит, Гарри? Тебя не раздражают те люди, которые ищут знакомства с тобой только потому, что ты Уинслоу? – Ей казалось это ужасным, а он лишь пожал плечами. Они лежали на траве в Общественном парке, и он грыз яблоко.

– Так уж устроены люди, Тэн. Когда они видят сильных мира сего, это приводит их в восторженное состояние. Я уже насмотрелся на окружение моего отца.

– Они его не раздражают?

Гарри глядел на нее с улыбкой.

– Не думаю, чтобы его это трогало: он слишком бесчувственный. Я вообще сомневаюсь, что он может испытывать эмоции.

Тана уставилась на него в немом изумлении.

– Неужели он в самом деле такой, каким ты его представляешь?

– Такой. Даже еще хуже.

– Тогда почему ты другой?

Он рассмеялся.

– Наверное, мне просто повезло. А может, я унаследовал гены матери.

– Ты все еще помнишь ее? – Она спросила об этом впервые; Гарри посмотрел куда-то мимо нее.

– Иногда... очень смутно... Я не уверен, Тэн. – Он повернулся к ней. – Когда я был ребенком, я делал вид перед сверстниками, приходившими поиграть со мной, что она жива – ушла в магазин или еще куда-нибудь. Но они каждый раз меня разоблачали. Начинали спрашивать у родителей, и те им открывали глаза. Меня считали чокнутым, но я не сдавался. Мне так хотелось быть как все, хотя бы на несколько часов, и я начинал говорить, что она куда-то вышла... или поднялась наверх, в свою комнату. – В его глазах заблестели слезы, и он посмотрел на нее почти сердито. – Такая глупость – тосковать по матери, которую никогда не знал!..

Тана отозвалась на его печаль всем сердцем.

– На твоем месте я поступила бы точно так же, – мягко произнесла она.

Он промолчал, взор его блуждал где-то далеко. Но позднее, когда они гуляли по парку и говорили совсем о другом: о Фримене Блейке, о Шарон, о занятиях Таны в «Грин-Хиллз», Гарри вдруг взял ее за руку и неожиданно сказал:

– Спасибо тебе за те слова.

Она сразу поняла, какие слова он имеет в виду. С самой первой их встречи между ними установилось полное взаимопонимание.

– Не за что. – Она сжала его руку, и они продолжили свой путь.

Тана не переставала дивиться, почему ей так легко с ним. Он не имел обыкновения на нее давить и больше не спрашивал, почему у нее нет парня. Он принимал ее такой, как есть, и она была признательна ему за это и за многое другое: за его веселость и юмор, постоянно заставлявшие ее смеяться. И кроме того, было так чудесно знать, что рядом есть человек, разделяющий твои мысли, твои взгляды на жизнь. В нем, точно в резонаторе, находило отклик все, что было у нее на душе. Это его качество она оценила сполна по возвращении в «Грин-Хиллз».

Когда они вновь повстречались с Шарон, ей показалось, что подругу будто подменили. От прежней умеренности политических взглядов не осталось и следа – она вдруг стала такой же неистовой, как и ее мать. Тана не верила своим ушам. Наконец она не выдержала и закричала на Шарон:

– Ради всего святого, Шар! Я тебя не узнаю! За эти два дня после твоего возвращения наша комната превратилась в политическое ристалище. Прекрати митинговать, подружка, и скажи мне наконец, что произошло.

Шарон вдруг села и уставила глаза в одну точку; из них градом покатились слезы. Она наклонила голову, плечи ее затряслись от сдерживаемых рыданий. Тана не знала что и подумать. Ясно было одно: с ее подругой случилось нечто ужасное. Она обняла Шарон и начала ее утешать. Прошло не менее получаса, прежде чем девушка смогла заговорить. Тана слушала, и сердце ее разрывалось от жалости.

– Они убили Дика... в Страстную субботу... они убили его, Тэн!.. Ему было пятнадцать лет... они его повесили. – Тане чуть не сделалось плохо. Этого не может быть! Такого еще не бывало с теми людьми, кого она знала – ни с черными, ни с кем другим. Однако она видела по лицу Шарон, что это правда. Вечером того дня ей позвонил Гарри, и она со слезами рассказала ему об этом.

– О боже! Я что-то такое слышал в университете. Говорили, что убит сын видного негра, но я не врубился... Так это был брат Шарон, еще совсем мальчик...

– Да. – На сердце у Таны лежала свинцовая тяжесть.

Когда через несколько дней позвонила Джин, она сразу уловила ее настроение.

– Что случилось, солнышко? Ты поссорилась с Гарри? – Мать теперь избрала новую тактику, делая вид, что у дочери с ним роман. Она надеялась навести Тану на эту мысль, но та нетерпеливо ее оборвала:

– Умер брат моей подруги по комнате.

– Какая страшная потеря! – ужаснулась Джин. – Несчастный случай?

Тана помолчала, обдумывая, что ей можно ответить: «Нет, мам, его повесили... Ты знаешь, он был черный». Вместо этого она сказала:

– Вроде того. – Собственно говоря, смерть всегда несчастный случай. Разве ее кто-нибудь ждет?

– Передай ей мои соболезнования. Это та самая подруга, у которой ты гостила в День благодарения?

– Да. – Голос Таны звучал еле слышно.

– Какой ужас!

Тана была не в состоянии продолжать этот разговор.

– Мне надо идти, мам.

– Позвони мне через несколько дней.

– Постараюсь. – Она нажала на рычаг и повесила трубку. Ей ни с кем не хотелось говорить, однако с Шарон они снова проговорили допоздна.

Жизнь подруги теперь кардинально изменилась. Она даже вошла в контакт с местным темнокожим священником и начала помогать ему организовывать акции ненасильственного протеста в выходные дни, оставшиеся до наступления лета.

– Ты уверена, что тебе надо это делать, Шар?

Та сердито на нее посмотрела.

– А разве у меня есть выбор? Я этого не думаю. – Теперь ее душа была охвачена гневом, который нельзя сдержать; в ее крови полыхал пожар, который не могла затушить никакая любовь. Убили мальчика, с которым она вместе росла. – Дик был такой живчик, как веретено. – Она улыбнулась сквозь слезы. Подруги лежали в темноте и разговаривали. – Он был очень похож на маму, и вот...

Шарон еле сдерживала рыдания, и Тана села к ней на кровать. Так продолжалось каждую ночь: Шарон не переставая говорила о маршах протеста где-то на Юге, о «живых цепочках» в их городе, о докторе Мартине Лютере Кинге; она будто помешалась на этом.

К началу семестровых экзаменов Шарон ударилась в панику: материал оказался основательно запущен, и немудрено: она почти совсем не занималась. Шарон была способная девушка, но теперь она боялась, что провалится. Тана помогала ей, как могла: давала свои конспекты, подчеркивала нужные места в книгах, но надежды все равно было мало. Между тем голова Шарон была занята другим: она готовила акцию протеста, которую предполагалось провести в Йолане на будущей неделе. Горожане уже дважды жаловались на нее декану, но, учитывая заслуги ее отца, тот ограничивался внушением. Он понимает ее состояние после... э... после «печального случая» с ее братом, но тем не менее надо держать себя в рамках. Одним словом, он не желает, чтобы она сеяла смуту в городе.

– Уймись, Шарон, так будет лучше для всех. Они могут вышвырнуть тебя из колледжа, – не раз уговаривала ее Тана, но не преуспела в этом. Шарон не имела выбора: она считала, что должна делать именно это.

Накануне решающего дня она повернулась к подруге, прежде чем они выключили свет на ночь. Выражение ее глаз было столь необычно, что Тана почти испугалась.

– Что-то случилось, Шар?

– Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Если ты откажешься, я не обижусь, обещаю тебе. Ты вправе поступить как знаешь. Договорились?

– О’кей. Но в чем дело? – Тана молилась про себя, чтобы Шарон не попросила ее смухлевать на экзамене.

– Мы говорили сегодня с доктором Кларком и пришли к выводу, что, если в нашей завтрашней акции примут участие белые, это произведет гораздо большее впечатление. Мы хотим войти в церковь для белых.

– О господи! – Тана была потрясена услышанным. А Шарон лишь усмехнулась.

– Он недалек от истины. Его преподобие доктор Кларк обещал подумать, кого он может вовлечь, а я... не знаю, Тэн... может, я допускаю ошибку, но я хочу попросить тебя. Подумай хорошенько: если тебе не хочется, то не надо.

– Но что из того, что я войду в церковь для белых? Ведь я – белая.