Книга: Блокадная книга - Даниил Гранин

Конечно, это книга не такая захватывающая, как огромное множество книг, но мне кажется она и не должна быть такой, у книги другая задача - рассказать как это было.

Думаю каждый решает сам, что читать, а что нет. Для меня очевидно, что это та книга, которую стоит прочитать, чтоб знать, и не забывать, что люди перенесли в блокаду. 

Откладывала чтение, тянула, думала, что приберегу "вкусное" на потом, что знакомство будет шикарным и я узнаю что-то новое из жизни моего города.

Начала читать и поняла, что это мне не интересно, более того - неприятно, порой даже противно и вот почему:

читателю конечно же нужны, интересны прежде всего те, кто сам всё эо пережил, люди-свидетели, люди-документы. Мы это сознавали, да и поневоле немеешь перед их правдой и судьбой. Свою авторскую задачу и роль мы видели в том, чтобы дать ленинградцам возможность встретиться друг с другом на страницах нашей работы, в главах блокадной книги. У этих сотен столь разных людей судьба одна - ленинградская, блокадная. У них столько общих мыслей, чувств, неуходящих образов, картин - одно потянется к другому, голос отзовётся на голос, боль, слеза - на боль и слезу, гордость, что всё же выстояли, - на гордость... Что из этого отобрать, оставить? Есть факты явно невыносимые, есть истории легендарные, которые и не проверить... Мы опускаем сотни страниц того, что так старательно искали, записывали, расшифровывали, если эти страницы не выдерживают соседства других страниц, рассказов, судеб. Надо было оставить самое значительное и самое обыденное. Хотелось сохранить и всю индивидуальность и "неправильность" рассказа, "голоса" в ущербам любым литературным соображениям. Литература (и хорошая) уже была. И ещё будет. Всему своё время и место. У литературы свои преимущества и возможности. Но и своя ограниченность, если имеешь дело со страданиями. Пусть на этих страницах выговорится память блокадная - её языком и "стилем". Поэтому мы просим принять неправильности и повороты живого рассказа.Скорее попросим извинить нас за некоторые поправки, сокращения, за наши вторжения и комментарии, за невольные "разрывы" житейских и семейных судеб...

Я споткнулась об эту мысль, зацепила её для себя из текста и задумалась, перечитала раз, другой, третий и постепенно (да извинят меня поклонники этой книги) поняла, что же не так.

А вот что - мы возьмём ваши рассказы, вашу живую память о тех днях, но скомпонуем её, эту вашу память так, как мы видим, как лучше будет издать, как лучше будет для читателя и что-то опустим, разорвём, поменяем местами. Страшно стало: вот сдаётся им рассказ-воспоминание, а они берут его и переделывают так, как лучше им, не тем, кто пережил те дни, не тем, кто жил и сама жизнь была подвигом. Нееет, им, авторам этой книги, этого не надо!

Мы опускаем сотни страниц того, что так старательно искали, записывали, расшифровывали, если эти страницы не выдерживают соседства других страниц, рассказов, судеб. Надо было оставить самое значительное и самое обыденное. Хотелось сохранить и всю индивидуальность и "неправильность" рассказа, "голоса" в ущербам любым литературным соображениям.

Т.е. мы лучше знаем, какую правду говорить, а о какой умолчать? О чём читатель должен знать и о чём ему знать не следует? Так что ли? Но разве ж это правда? Это игра в правду, это попытка подогнать правду в рамки, которые кому-то удобны, выгодны и необходимы.

Сказать, что я зла? О нет, я не злая, я откровенно не понимаю такой восхищения этой книгой. Да и знать не хочу.

А хотите узнать правду о войне, как это было? Тогда вот: В. Колесов, Зоя Пивень, Л. Дробинская - Товарищ военврач , живые свидетельства врачей войны, блокада, холод, голод, смерть, Невский пятачок, сражения; Н. Михайлов - Лахта. Пять веков истории. 1500-2000 , та часть, где автор пишет о блокаде Ленинграда, опираясь на рассказы людей и документальные источники и пишет так, как есть, не сокращая, всю правду.

Да что там книги, прислушайтесь к рассказам тех, кто пережил войну, они, дети войны, дети, на чьи судьбы выпала блокада Ленинграда, ещё живы, прислушайтесь к ним. Как слушаю их я, живую память о войне.

Героические люди Ленинграда. 

Грела душу мысль, что мой 18-летний дедушка, где-то там у границ города сражался и отстаивал этих бедных людей. Ленинград- великая веха Великой Отечественной войны. 

Спасибо авторам за такую память и наследие.  

По факту - само существование подобного рода литературы крайне проблематичное явление во всей мировой культуре. Дело в том, что Адамович и Гранин своей чисто публицистической и во многом эпистолярной работой идут вразрез со всеми художественными стандартами, которые стремились, и до сих пор стремятся, изображать войну и все с ней связанное под определенным углом. В данном случае же, авторы являются просто режиссерами документалистами, не направляя и не формируя мнения читателей, но лишь изредка вставляя в текст то или иное собственное суждение, тут же оговариваясь, что они не претендуют на постижение сущности вещей. Возможно, их попытка увидеть нечто в блокаде напрямую, без экивоков и отступлений - явление беспрецендентное и уже, увы, неповторимое вообще в мировой культуре. Ведь ни один город мира во всю человеческую историю, что можно утверждать совершенно точно, не претерпел таких длительных мучений, ожесточенных и изматывающих страданий, кажется изобретенных специально в самой преисподней. Но как передать хотя бы отголосок того эха бесконечной смерти, которая накрыла собой почти три миллиона человек на безграничные девятьсот дней?

Всякая форма передачи не просто искажает собой первоначальный посыл, но в большинстве случаев попросту подменяет его тем, который для нее более удобен. Никакой фильм никогда не выразит сполна суть нарратива, к каким бы выразительным средствам он не прибегал, никакая книга никогда не опишет скрытый смысл, который бы так хотелось донести автору и даже никакая рассказанная история никогда не представит тот факт, о котором повествует, в полном объеме. Поэтому, фактически, сказать что-то о таком явлении как блокада попросту невозможно - опыт никогда не передастся на словах, а последние только загонят в вербальные рамки какое-то неповторимое чувство окончательного слияния последней грани ужаса и высшей человечности, рождающееся на улицах и в квартирах практически мертвого города. И тут стоит отметить еще один подвиг ленинградцев - спустя десятки лет они не только воскрешают в памяти похороненный ужас, но зная о том, сколь ничтожны, лживы и изворотливы любые речи идут на очередную жертву для памяти своих потомков. Как отмечают авторы - многие блокадники так и не раскрыли врат своей памяти, отказываясь впускать туда пытливых исследователей, но еще большее количество людей, вопреки всему, все-таки решились рассказать о своей нелегкой судьбе, вероятно сознавая какое-то чувство высшего долга, хотя должны, конечно, вовсе не они, а им.

Наверное понятно, что присутствие на обложке фамилий авторов носит чисто номинальный характер - их роль сводится к двум вещам, первой из которых является строгий отбор и систематизация, а второй, куда более важной - быть проводниками этого нелегкого во всех отношениях произведения, на дорогу к общественному сознанию и принятию. И тут также стоит отметить, что не только интервьюируемые, но и сами интервьюеры совершили правильный, но тяжелый поступок - на момент написания книги, отраженная в ней сухая, голая, но сшибающая с ног правда, конечно же, должна была подвергаться жесткой редактуре и цензуре. По мнению большинства культурных просветителей того времени, героический образ советского гражданина еще нуждался в стимулировании и приукрашиваниях. Стоит упомянуть, что с официальной политикой партии книга попала в ритм, только когда первая уже устремилась навстречу полной свободе - в середине восьмидесятых. Но тут, конечно, произошла крупная ошибка. Ни атома чего-то порочащего честь как страны, так и Ленинградцев в книге нет. Ее истинность, откровенность, реализм, верность исключительно документальной форме стоят вообще выше каких-то моральных или любых других оценок. Это просто совершенно иная категория, как по форме, так и по содержанию, поэтому дать какой-то анализ или оценку книге в целом или чему-то в ней описанному так же сложно как безоблачному небу.

Вообще даже что-то говорить или писать относительно этой книги как-то совестно. Что можно сказать там, где все слова уходят умирать в ночь? Что мы являемся частью этой истории, ее будущим? Но у нас уже другая история, которая к сожалению, совсем не оправдала надежд героев этой книги. Что мы бесконечно чтим всех людей, прошедших через эти бескрайние трудности - но для этого не обязательно бить себя в грудь и устраивать из всего столь любимые нами шоу. Даже если сказать, что эта книга затрагивает какие-то струны в сердце - то и в этом будет больше пафоса, чем реальности. Скорее она могильным голодным холодом незаметно заползает куда-то в душу и показывает, что вся реальность всех сегодняшних вещей - абсолютное ничто, усредненный фарс и что именно люди из этой "блокадной книги", вероятно, лишь одни по-настоящему понимают, что же это такое - Жизнь. А нам никогда не перебраться за эту стену слов. К счастью для нас.

Что же касается формы повествования, то стоит отметить удачную двухчастную структуру книги. В первой, блокадные жители Ленинграда делятся своими воспоминаниями "вживую", т.е. здесь и сейчас, вторая же половина целиком посвящена, если можно так выразиться, дневниковым архивам блокадного Ленинграда. Блокада тут предстает по-настоящему трагически-монументально в своей цепенеющей повседневности. Дневник шестнадцатилетнего подростка Юры Рябинкина - нечто, что сложно хоть как-то описать. Он не только подробнейше, до самой смерти документирует все происходящее, но на пути к неминуемой гибели, о чем сам прекрасно понимает, проделывает огромнейшую духовную работу, занимаясь кропотливейшим и сверхвзыскательным самоанализом, подчас много раньше времени погребая себя под титаническим весом глыбы совести. Нельзя читать это без слез горя и какого-то бескрайнего уважения перед здравостью суждений, волей и по-настоящему невозмутимого, стоического понимания всей трагичности ситуации. Кажется, в последних записях Юры содержится вся мудрость тысячелетий, которую выстрадало человечество за свою кровавую историю. И в конце этих записей брезжит не холод могилы, но память потомков о силе духа, поправшего этот холод. Но что тут вообще опять-таки можно сказать и как это оценить? Пожалуй все-таки правильно делают, что память умерших почитают молчанием...

"Чуть ли не последняя запись в дневнике. Боюсь, что и она-то... и дневник-то этот не придется мне закончить, чтобы на последней странице написать слово «конец». Уже кто-нибудь другой запишет его словами «смерть». А я хочу так страстно жить, веровать, чувствовать! Но... Да, смерть, смерть впереди. И нет никакой надежды, лишь только страх, что заставишь погибнуть с собой и родную мать, и родную сестру. А время тянется, тянется, и длинно, долго!.. "