Текст книги "Ирод"

II

От храма Озириса надвигалась встречная процессия вместе с Аписом.

Шествие открывал верховный жрец, который сжигал благоухание на богатом золотом треножнике, несомом служителями Аписа.

За ним двадцать других жрецов несли священные предметы богослужения – сноп пшеницы, золотой серп, систры, сосуды с елеем, благовонными маслами, золотую клетку с четырьмя священными птицами, изображения священных жуков, пчел, кошек, змей, ибиса.

Следующие за ними жрецы, числом более тридцати, несли на руках изображения фараонов, предков Клеопатры, которые должны были принимать участие в своем семейном и всенародном торжестве.

Клеопатра с умилением и грустью смотрела с высоты своего трона на этот сонм приближавшихся к ней предков.

Впереди всех – изображение первого фараона имени Птолемеев – Птолемея I Сотера Лага, полководца и сподвижника Александра Македонского.

Как часто, еще маленькой девочкой, в сопровождении своего учителя, верховного жреца Озириса, и братьев Клеопатра посещала храм этого бога, где стояли изображения ее предков, все деяния которых она так хорошо изучила при помощи своего наставника, а потом дополнила эти знания, прочитав в дворцовой библиотеке уже взрослой девушкой семейную хронику Птолемеев! Как при этом она полюбила некоторых предков и как возненавидела других!

Вот рядом с отцом сын Лага – Филадельф. Как любила она этого славного фараона! Он расширил богатую библиотеку ее родного города. К нему, к его двору, стекались ученые, философы и поэты всего мира. Его могущественный флот доходил до Индии.

Вот Птолемей Эвергет, походы которого в Сирию и Персию так восхищали мечтательную девочку.

А вот его жена – красавица Береника. Для маленькой Клеопатры это был образец женщины. Какой ум! Какая красота! А какая дивная коса! Недаром астрономы перенесли эту чудесную косу на небо и дали одному созвездию название Волос Береники. Маленькая Клеопатра любила отыскивать это созвездие на небе, недалеко от Арктура, и часто засматривалась на него.

– Ах, если бы у меня была такая коса! – мечтала удивительная девочка и страстно желала, чтобы и ее имя впоследствии прославилось так же, как имя ее прабабушки.

Бедная девочка не знала, что имя ее будет греметь на земле целые тысячелетия, тогда как имя Береники останется только на картах звездного неба да в каталогах небесных светил… Бедная девочка не знала этого… Бедная Клеопатра!

– Гнусный убийца! – невольно шептали теперь ее губы при виде изображения Птолемея IV Филопатора. – Ты отравил своего славного отца, Эвергета… Ты убил свою мать, божественную Беренику! Ты умертвил своего брата, свою жену Арсиною! И я должна теперь смотреть на твое изображение.

Перед нею все тринадцать Птолемеев с их женами, детьми.

Взор Клеопатры остановился на изображении последнего Птолемея – ее отца, Птолемея XIII Авлета.

– Бедный, бедный! – шепчут ее губы. – Как он меня любил и ласкал: «Пальмочка моя гибкая! Змейка нильская! Нежный цветочек лотоса!..»

За этими мыслями она и не заметила, как остановилось ее шествие ввиду приближения самого божества. Статуя его возвышалась на носилках, еще богаче, чем ее собственные. Носилки покоились на плечах жрецов, которые махали над божеством опахалами из страусовых перьев и ветвями деревьев, перевитых цветами.

За этими носилками, на довольно значительном расстоянии, шел сам Апис, массивный белый бык, перед которым также курили фимиам.

При виде этого живого бога и Клеопатра и Цезарь немедленно сошли с носилок.

Но что вдруг сделалось с Аписом? До сих пор бык шел медленной, грузной, ленивой походкой. Добрые, простодушные глаза животного кротко смотрели и как бы робко спрашивали шедших около него жрецов: скоро ли ему дадут есть? Где тот вкусный сноп свежей пшеницы, которой его всегда кормили во время этих скучных церемоний? То ли дело в храме, в своем стойле! Жуй пшеницу и всякое зерно сколько душе угодно. А тут – на! Жди, голодай да еще нюхай этот проклятый дым благоуханий… Уж этот ему дым! Уж эти противные жрецы! А ничего не поделаешь: нюхай вонючий дым, иди, куда тебя ведут, а иначе не дадут даже соломинки. А у бога с голоду брюхо подводит. Шутка ли! Со вчерашнего вечера не кормили…

И вдруг жрецы замечают, что кроткие глаза Аписа превращаются в злые. Бык, глядя вперед, сердито трясет головой. Хвост его беспокойно бьется о жирные бедра, о ноги… Бык начинает упираться.

Жрецы в недоумении, в страхе… Что с ним сделалось? Божество гневается… И это во время такой торжественной процессии!..

Волнение жрецов переходит в народ… Все со страхом переглядываются…

Апис, видимо, свирепеет… Он остановился, нагнул свою громадную голову и начинает потрясать страшными рогами…

Клеопатра побледнела… Что с ним? Что с богом? Он не признает ее…

Животное начинает злобно реветь, рыть ногами землю… Вот-вот бросится!..

– О! О! – пронесся ужас в толпе. – Бог гневается! О, горе, горе! Горе Египту!

– Я говорил вчера, что божество этого не потерпит… Великий Апис не хочет видеть нечестивых римлян… Недаром филин кричал на пирамиде Хеопса…

В этот момент к Цезарю подходит один старый центурион.

– Скинь тогу, великий Цезарь, – шепчет он, – видишь, глупый бык не выносит красного цвета пурпура твоей тоги… Я служил в войсках Сертория, в Иберии (Испании), так знаю этих глупых животных… Всякий красный лоскут приводит их в ярость.

– Хорошо, спасибо, – улыбнулся Цезарь презрительной улыбкой и движением обеих рук перекинул тогу за плечи, – пурпур и животным страшен…

Движение Цезаря не скрылось от Аписа. Он разом весь дрогнул. Стоявшие впереди его жрецы испуганно бросились в сторону, уронив на землю изображения некоторых фараонов и священные предметы.

– О великие боги! Милосердный Озирис! Матерь Изида! – прошел стон по толпе зрителей.

– Горе земле фараонов! Погибель Египту!

Но разъяренный бык вдруг успокоился. Закинутые за спину полы тоги, закрыв пурпур ее каймы, открыли грудь Цезаря, закованную в блестящие латы. Апис глядел на него изумленными, но не злыми глазами. Жрецы ободрились. Толпа облегченно вздохнула.

– Бог успокоился… Он простил дерзких иноземцев.

– Нет, римлянин чарами ослепил великого Аписа-Озириса.

Клеопатра все еще испуганно озиралась. Но Цезарь успокоил ее.

– Не бойся, царица, – тихо сказал он. – Это мой пурпур встревожил так божество Египта, но не я лично.

Прервавшаяся было церемония продолжалась снова. Верховный жрец, овладев своим волнением, громко возглашает гимн божеству. Тогда по его знаку другие жрецы, которые несли священные предметы – сноп пшеницы, золотой серп, сосуд с елеем, клетку со священными птицами и т. д., и те, которые несли изображения предков Клеопатры, делают полукруг около Аписа, который не сводит умильных глаз со снопа сочной пшеницы и тоже поворачивается вслед за жрецами и вкусной приманкой – соблазнительным снопом.

Теперь Клеопатра и Цезарь очутились позади Аписа и последовали за ним по направлению к храму Озириса. За ними двинулись Антигон, идумей Антипатр с сыном Иродом, Митридат пергамский, эрисы и римские знаменосцы с легионными орлами, с царскими носилками и, наконец, войска и народ, который, впрочем, уже опережал процессию и нестройными толпами спешил к храму, спотыкаясь о попадавшиеся на пути сфинксы, падая, славословя своих богов, толкая друг друга и бранясь на всех языках Египта, Нубии, Финикии и Сирии.

Голова процессии достигает, наконец, храма и останавливается, не вступая в него. Жрецы со священными предметами и с изображением предков Клеопатры располагаются полукругом, так что Клеопатра и Цезарь остаются в голове этого полукруга. В центре же его становится золотая клетка со священными птицами, а перед нею – Апис рядом с верховным жрецом. По другую сторону клетки, лицом к Апису и ко всему сонму присутствующих, помещаются два жреца, из которых у одного в руках сноп пшеницы и золотой серп.

Апис, окончательно успокоившийся, продолжает смотреть на пшеницу. Он умный бог и ждет теперь терпеливо. Он знает, что, как только выпустят птичек из клетки, ему тотчас же дадут эту вкусную пшеницу. Недаром же жрецы целую неделю подготовляли его к этой церемонии – репетировали с ним обряд венчания на царство, – что делать? – надо ждать, надо покоряться жрецам, хоть он и бог…

– Вы, чада великого Озириса, гении и покровители четырех стран света! – возглашает между тем верховный жрец. – Несите на ваших легких крыльях радостную весть всему миру, поведайте востоку и западу, северу и югу до крайних пределов земли, что божественная дочь великого фараона Авлета – да живет он вечно в жилище Озириса! – юная Клеопатра венчается венцом Верхней и Нижней стран фараонов.

При этом он открывает, одну за другой, четыре дверцы золотой клетки, по дверце на каждую из четырех сторон света, и четыре священные птицы одна за другой выпархивают и, испуганные возгласами толпы, быстро разлетаются в разные стороны. Из толпы раздаются радостные крики.

– Смотрите! Эта полетела к Чат-Ур, на «Великие зеленые воды» (Средиземное море). Вон, все выше и выше поднимается посланец великого Озириса.

– А та полетела на Хоннор (Сахара) и Катабатмос – на запад земли.

– А эта в страну Куш и Тахонт (Эфиопия и Судан).

– Нет – в «священную страну Пунт», откуда привозятся благовония.

– А где четвертая? Ее не видать.

– А вон, вон смотрите! Она понеслась на Мафку (часть Аравии).

– А теперь повернула к великому морю, к синим водам Секота.

– Венчают! Венчают! Несут венец фараонов! Что это? Передают его римлянину?

Действительно, один из жрецов подходит к Цезарю и подносит к нему на блюде изящную золотую коронку – венец Верхнего и Нижнего Египта. Цезарь делает знак великанам-скифам, которые и подходят к нему с легионными орлами.

– Именем сената и народа римского склоните орлов Рима над венцом фараонов! – торжественно возглашает Цезарь. Легионные орлы склоняются над венцом. – Как осеняют эти золотые птицы венец фараонов, так непобедимые легионы Рима будут осенять и защищать от всех врагов прекрасную страну фараонов! – снова возглашает Цезарь.

Потом он берет с блюда венец и передает его верховному жрецу.

– Именем сената и народа римского я повелеваю возложить венец фараонов на священную голову дочери последнего фараона, Клеопатры, – говорит он и велит склонить легионных орлов над ее хорошенькой головкой. Смуглые щечки Клеопатры вспыхнули заревом, когда верховный жрец надел на ее голову золотую, сверкавшую драгоценными камнями Индии корону ее предков.

При виде этой сцены юный, честолюбивый идумей Ирод положил в своей душе завет, что и он будет царем Иудеи, Самарии и Галилеи во что бы то ни стало.

«По рекам крови и по грудам трупов дойду до царского трона…»

Теперь Клеопатра, приблизившись к жрецам, державшим сноп пшеницы и золотой серп, взяла последний из рук жреца и срезала несколько колосьев пшеницы, сколько могла захватить ее маленькая ручка. Морда Аписа жадно потянулась к этой горсти сочного корма. «А! Теперь-то дадут! Весь сноп дадут!» – казалось, говорили его повеселевшие глаза. И ему дали, и он жадно жевал сочные, зрело налившиеся колосья пшеницы.

– Бог принял жертву! – пронесся радостный говор в толпе. – Апис-Озирис кушает… Урожай пшеницы будет обильным.

– Слава великому Апису-Озирису! Слава новому фараону – царице Клеопатре! – кричали египтяне.

– Слава сенату и народу римскому! – возглашали воины Цезаря. – Слава великому триумвиру Юлию Цезарю!

«И мне так будут кричать иудеи и самаряне!» – думал Ирод, жадно внимая этим кликам.

III

Хотя Ирод был родом идумей, однако он при всей своей молодости играл очень влиятельную роль в управлении Иудеей.

В то время, когда начинается наше повествование (48–49 гг. до Христа), Иудея была обуреваема внутренними смутами. Цари ее, потомки славных Маккавеев, если чем и прославились, то только своей бездарностью и злодеяниями. Когда Цезарь возлагал на хорошенькую головку Клеопатры венец фараонов, с ним в Александрии находились, как мы видели, Антигон, последний потомок Маккавеев, и два идумея, Антипатр и его сын Ирод. Антигон был сыном последнего царя Иудеи, Аристовула, отравленного приверженцами Помпея за то, что он принял сторону Цезаря. Но кроме сына Антигона у него оставался еще брат Гиркан, носивший сан первосвященника иудейского народа.

Антипатр же хотя не был природным иудеем, однако, можно сказать, играл судьбами Иудеи. Его громадное богатство, обширные связи и знакомства в Риме и Египте, его родство с Аретой, царем каменистой Аравии, на сестре которого, по имени Кипра, он был женат, делали его всемогущим властелином Иудеи. От Кипры у него было четыре сына – Фазаель, Ирод, Иосиф и Ферор и дочь Саломея – красавица и демон Иудеи, если можно так выразиться.

Когда в Александрии кончились празднества в честь коронования Клеопатры, Цезарь принимал у себя во дворце Митридата, пергамского царя, иудейского царевича Антигона и Антипатра с сыном Иродом. Всемогущий триумвир встретил их ласково, даже дружески. Несмотря на то что он был теперь полновластным господином и повелителем величайшей и могущественнейшей в мире державы, он был чужд малейшего высокомерия и показной важности. В нем было слишком много внутреннего содержания и ума, чтобы прибегать к пошлому проявлению величия, на что способны натуры неглубокие, мелкие. Это был скорее философ-полководец, даровитый писатель, скромный до величия. Притом он помнил, что явившиеся к нему высокие гости сделали для него очень многое: без их помощи его гениальная, рано облысевшая голова, быть может, так же покоилась бы на одном из блюд дворца фараонов, как недавно на одном из таких блюд ему поднесли голову великого Помпея. Ведь когда Цезарь, явившись в Александрию всего только с пятитысячным войском, был окружен со всех сторон египтянами, напавшими на него под предводительством старшего брата Клеопатры, только эти трое, Митридат, Антипатр и Ирод, вынули гениальную голову римлянина, можно сказать, из петли. Митридат, прибывший со своим войском из Сирии, а Антипатр и Ирод – из Иерусалима, повели такую бешеную атаку на египтян, что часть их бросилась в Нил и потонула вместе с братом Клеопатры, а остальная часть бежала, преследуемая Иродом.

– Я рад вас видеть, – сказал Цезарь, обращаясь преимущественно к Митридату и Антипатру с Иродом и, по-видимому, мало замечая Антигона.

Последний понял это. Он знал, что Антипатр, угрожая Риму, ищет одного – оттеснить от власти последних потомков Маккавеев, которым дорога независимость Иудеи. Он знал, что властолюбивому идумею не дает покоя иерусалимская корона – быть хоть рабом в Риме, но царем в Иудее.

Дрожа от волнения, он выступил вперед.

– Всемогущий повелитель, – начал он со слезами в голосе, – рассуди нас с Антипатром и его сыновьями. Я – потомок царей Иудеи и сын последнего царя Аристовула. – Он говорил медленно, как бы задыхаясь и с трудом подбирая слова. – Его отравили приверженцы Помпея за то, что ты освободил его из мамертинской тюрьмы, с почестями и с двумя легионами отправил в Сирию против Помпея… Да, его отравили за преданность тебе, Цезарь. Бедный отец! Бедный царь Иудеи! Его тело даже лишено было погребения в родной земле… Верные слуги царя долго сохраняли его царственное тело в меду, пока Антоний не приказал отослать его в Иудею для того, чтобы оно нашло свое вечное успокоение в наших царских гробницах… О великий Цезарь! Слезы мешают мне говорить… Прости… За отцом вслед погиб и мой брат Александр-царевич: по повелению того же Помпея ему отрубили голову… О Иегова! Ты видел эту прекрасную голову не на блюде, как голову его убийцы, а в прахе, под ногою палача…

Цезарь незаметно вздрогнул. Он вспомнил голову Великого Помпея на блюде… Что ждет его самого?

– Голова за голову – таков суд Иеговы, – продолжал Антигон, нервно утирая слезы. – И что же? Мы, цари Иудеи, потомки славных Маккавеев, изгнанники! Нас, как бродяг, как нищих, великодушно принял Птолемей, владетель Халкиды… И вот я перед тобой, великий Цезарь, я – жалкий проситель за себя, за мать свою, за братьев, за сестер… А тот, который из лести подвязывал ремни у сандалий Помпея, тот, который…

Антипатр не выдержал. В нем заговорила идумейская кровь. Ирод тоже схватился под плащом за свой дамасский меч. Но отец предупредил его. Несмотря на присутствие Цезаря, он заметался, как тигр, и стал срывать с себя одежду.

– Смотри! – захрипел он злобно, показывая на свои раны. – Чтобы доказать мою верность великому Цезарю, я не буду прибегать к словам; если я даже буду молчать, мое тело слишком громко говорит за меня.

Он стоял страшный, обнаженный до пояса. Все мускулистое смуглое тело его было в рубцах. Иные раны были свежеперевязанные.

– Смотри, – продолжал он, – это раны свежие, которые еще не затянулись… Их обмывали воды в тот день, когда великий Цезарь вводил Клеопатру во дворец ее предков. Из этих ран еще сочилась свежая кровь, когда из Нила вынули мертвое тело Птолемея, противника великого Цезаря. А кто загнал его в Нил? Вот этот идумейский меч, который иззубрен о доспехи египтян. А ты что делал в это время?

– Но у меня не было войска, – отвечал Антигон, – оно оставалось в Иерусалиме, у моего дяди, у первосвященника Гиркана.

– Да! – возразил Антипатр. – Но дядя не прислал этого войска племяннику, Гиркан доверил его мне, идумею, а не потомку Маккавеев. Мало того, он через меня писал египетским евреям, чтобы они приняли сторону Цезаря, а не сторону Птолемея.

– Вот его письмо, – сказал Ирод, показывая сверток. – Повелитель! – обратился он к Цезарю. – Позволь мне к словам моего отца присоединить и мое слово. Когда мы вместе с этим человеком, – он указал на Антигона, – учились в Риме эллинской и римской мудрости и однажды спускались с высоты Капитолия на Форум, этот человек, остановившись перед изображением волчицы, кормящей Ромула и Рема, сказал: «Вот Рим, детище волчицы, в каждом римлянине течет кровь волка, и оттого ненасытный Рим жаждет пожрать вселенную; теперь Цезарь пожирает Галлию и Британию, Серторий – Иберию, Помпеи – Сирию; они пожрали Грецию, скоро пожрут Египет. Но Иегова не допустит их пожрать Иудею с народом избранным: ему уготовано владычество над миром, а мы, Маккавеи, посланники Иеговы. Как Иисус Навин остановил солнце, так мы остановим римских орлов – ни шагу далее». Вот его слова, великий Цезарь.

Цезарь слушал молча, как беспристрастный судья слушает тяжущиеся стороны. Антигон был бледен.

– Да, – сказал он глухо. – Да, Ирод, мы вместе с тобой учились у Цицерона красноречию, и ты теперь доказал, что ты его ученик. Но если бы бронзовая волчица, о которой ты говоришь, слышала тебя теперь, то бездушная медь, наверно, воскликнула бы: «Ты лжешь, Ирод, перед лицом Цезаря!»

Тогда выступил Митридат.

– Нет, лукавый иудей, – сказал он, – если бы ты повторил эти слова перед бронзовой волчицей, то ее металлическая лапа дала бы тебе пощечину. Не ты ли, встретив меня у Пелузиума, когда я спешил на помощь к Цезарю, сказал окружавшим тебя онийским евреям: «Вот идет евнух Цезаря!» – и при этом воскликнул: «О Сион! Да будет бесславие Пергама тебе уроком! А ты, евнух римского волка, – крикнул он мне, – иди и скажи этому волку, что Иегова не позволит ему ворваться в овчарню избранного народа; уже подали ему на блюде голову другого волка – Помпея! Скоро и его плешивая голова будет гнить на том же блюде».

– Это он говорил так дерзко потому, – пояснил Ирод, обращаясь к Цезарю, – что тогда прошел слух, что римляне будто бы заперты в Брухиуме и скоро все римляне будут перерезаны, а за твою голову, повелитель, будто бы Птолемей обещал золота весом, равным весу головы.

– Маловато, – улыбнулся Цезарь, – мою голову, когда я был еще почти мальчиком, пираты оценили в двадцать талантов, а я им дал пятьдесят.

Антигон был уничтожен. Он стоял бледный, растерянный.

– Успокойся, потомок Маккавеев, – обратился к нему Цезарь, – римский волк не только не ворвется в овчарню Иеговы, но он даже прикажет ее починить… Какая часть иерусалимских стен разрушена Помпеем? – спросил он Антипатра.

– Разрушена часть северных стен и башня, – отвечал последний.

– Хорошо. От имени сената и народа римского я позволяю возобновить разрушенные стены, – сказал Цезарь.

Антипатр и Ирод поклонились в знак благодарности.

– Гиркана же я утверждаю в сане первосвященника иудейского народа. Я знаю – народ его любит. Сам же он, по кротости характера и по благочестию, достоин быть судьею своего народа. Ты же, достойный вождь Иудеи, – обратился Цезарь к Антипатру, – избери высокий пост по твоему собственному желанию. Какой именно?

Антипатр уклонился от прямого ответа. В душе он лелеял царский венец.

– Великий Цезарь! – отвечал он после недолгого молчания. – Позволь мне предоставить меру награды самому награждающему.

Цезарь, немного подумав, сказал:

– Ты заслужил высшей награды, какую только может предоставить тебе Рим: именем сената и народа римского я назначаю тебя прокуратором над всей Иудеей. Этот акт дружеского союза с Иудеей я отправлю в Рим, дабы вырезан был на медной доске и поставлен в Капитолии вместе с другими государственными актами.

Ирод, отошедший в эту минуту за колонны, поддерживавшие передний купол дворца, появился оттуда, держа в руках массивный золотой щит художественной чеканки.

– Щит этот, работы иерусалимских художников, подносит Иудея Риму как эмблему того, что последний с этого знаменательного дня станет навсегда несокрушимым щитом первой, – сказал Антипатр, передавая щит Цезарю.

– Что же мне остается от наследия моих предков? – в порыве отчаяния воскликнул Антигон. – Права рождения… царственная кровь, текущая в моих жилах… великие заслуги Маккавеев перед иудейским народом… все это попрано, забыто!

– Нет! – строго отвечал Цезарь. – Права рождения, царственная кровь в твоих жилах, древность рода – все это остается при тебе; заслуги Маккавеев также почтены иудейским народом и историей. Но где твои личные доблести? Что ты сделал для Иудеи? Царские дети, как и дети рабов, не рождаются в порфире и со скипетром в руке. То и другое они должны заслужить сами. Наследие отцов – это пагуба для их детей. Богатство отцов, слава их имени, власть, скипетр, переходя по наследству к детям, только развращают их, делают беспечными к оказанию личных доблестей.

В это время в перспективе между колоннами дворца показалась блестящая группа. То Клеопатра, в сопровождении многочисленной свиты из придворных и рабынь, направлялась на половину Цезаря.

Неразгаданная улыбка скользнула по серьезному лицу завоевателя.

«Какие доблести совершила эта блестящая куколка? – казалось, говорила неразгаданная улыбка. – Что сделала она для Египта?.. А между тем…»

Цезарь вспомнил что-то, и на его морщинистом, цвета старого пергамента лице показалась краска.