Текст книги "Замурованная царица"

VIII
«Прежде ослепить льва…»

В это время из-за пирамиды Хефрена показались две парные колесницы. Они, по-видимому, возвращались из пустыни, из Долины газелей. На каждой колеснице было по два воина. Они прямо направлялись к «великому сфинксу». По одежде можно было заметить, что там были и не воины.

– Это, должно быть, охотники, – сказал, заметив их, старый жрец. – Там много газелей, и эти воины по примеру покойного царя Тутмеса – да веселится он вечно в жилище отца своего, бога Хормаху! – вероятно, охотились на этих невинных животных.

Колесницы все приближались. Жрец оттенил рукою глаза, чтобы всмотреться в лица незнакомцев.

– Да это, если глаза меня не обманывают, мои приятели, ближайшие слуги дома царицы, Пилока и ливиец Инини, – сказал жрец.

– Как! Пилока и Инини, уроженец Либу? – обрадовался путник, который был в рабстве у троянского царя Приама. – Я их когда-то хорошо знал.

Колесницы приблизились совсем.

– А! Да это святой отец Имери в гостях у своего бога, – сказал один из подъехавших, что был не в одеянии воина, а в остроконечной шапке с длинными воскрыльями и без панциря.

Это был чернокожий ливиец Инини. Тип другого, не воина тоже, был чисто египетский. Воины в шишаках и кожаных панцирях с медными круглыми бляхами тоже изобличали египтян. Остановив лошадей, все четверо сошли с колесниц. Воины остались при конях, а Пилока и Инини подошли к жрецу и его спутнику.

– Вот счастливая встреча, – сказал Пилока, худой и загорелый египтянин лет тридцати пяти. – Недаром нам бог Хормаху помогал и на охоте.

– А что? – спросил жрец.

– Да мы убили отличного, громадного льва и несколько газелей, – отвечал Пилока, пристально, хотя как будто украдкой, всматриваясь в незнакомца во фригийском колпаке.

– Ты не узнаешь меня, Пилока, и ты, Инини? – сказал этот последний.

– Адирома! – воскликнули оба в один голос. – Откуда ты? Из царства мертвых! О боги!

– Да, – улыбнулся тот, кого назвали Адирома. – Истинно из царства мертвых.

– Но ведь говорили, что ты утонул в битве при Просописе, вместе с кораблем и всеми воинами, – сказал Пилока.

– Да, сначала погрузился в море, а потом вынырнул, совсем обессиленный; меня подхватили финикияне на свой корабль, – отвечал Адирома.

– А вот я так не узнал тебя, – обратился жрец к Адироме, – стар становлюсь.

– А я сам боялся признаться тебе, святой отец, хотя и узнал сразу, – сказал Адирома, – думал, что я так изменился на чужбине и в рабстве, что меня и родные мои не признают за своего.

Начались расспросы: где он был, что это за Троя такая, далеко ли за великим морем Уат-Ур, какова была его жизнь в рабстве, похожи ли тамошние цари на египетских, какие там боги и храмы, как пала Троя, кто были ее герои и как спасся он сам? На все это ответил им Адирома, хотя сам не успел да и боялся задать им вопрос – единственный вопрос, который труднее всего сходил с уст. Но он подошел к нему окольным путем.

– А что в Фивах? – спросил он наконец.

– В Фивах, сын мой, новый фараон, Рамзес Третий, – отвечал жрец.

– Я это слышал в Мемфисе, – сказал Адирома. – А что там мои – жена, дочь, отец? – спросил он нерешительно.

– Отец твой, благодарение богам, здравствует: бодрый старик; а из дочки твоей вышла славная вострушка, любимица богов.

– О великий Хормаху! – с благодарной мольбой поднял Адирома глаза на сфинкса. – А жена?

– Мудрые боги взяли ее в свои обители, их на то воля была, – отвечал жрец, поднимая глаза к небу. – Решения их – тайна для смертных. Когда в Фивы дошла весть, что ваш корабль погиб при Просописе и все воины с ним, тогда, сын мой, жена твоя, убитая горем, поболела душою с год, а потом отошла в область бога Озириса, на запад, за великую реку, и погребена в своем вечном жилище.

Адирома закрыл лицо руками.

– Не скорби, сын мой, не нам судить веления богов, – сказал жрец наставительно, – она была оплакана в продолжение семидесяти дней плача по закону наших богов.

Зная, что утешения для Адиромы были бы теперь бесполезны, Пилока и Инини старались свести разговор на другую почву. Они велели своим воинам-возницам приблизиться.

– Полюбуйтесь нашей добычей, – сказал Пилока.

На одной колеснице лежал, прикрепленный к ней ремнями, огромной величины мертвый лев; на другой – несколько газелей.

– Как вы могли осилить такое чудовище? – удивился жрец, подходя и осматривая льва.

– Мы молились богу Монту, и он помог нам, – отвечал добродушно Инини.

– Бог Монту и опытность нашего друга Инини совершили это чудо, – сказал Пилока. – Вот этими медными стрелами, – он снял с плеч колчан и положил на колесницу, где лежал лук, – нечего и думать сразу положить на месте этого фараона пустыни, – он указал на льва, – а не сразил его одним ударом, тогда сам прощайся с жизнью – прямо отправляйся к Озирису. Вот Инини и говорит: чтобы победить сильнейшего врага, надо его прежде ослепить – так у нас, говорит, в Ливии и Нубии, в стране Куш, побеждают крокодилов и бегемотов, – ослепим, говорит, и мы льва. И вот, помолившись богу Монту, мы приступили к делу. Мы раньше разведали, что лев каждое утро ходит на водопой к великому озеру Таше[24]24
  Меридово озеро. – Д. М.


[Закрыть] по одной и той же тропе, через прибрежные высокие тростники. Тогда, оставив колесницы и коней с возничими у дальней пирамиды Менкаура[25]25
  Микерин. – Д. М.


[Закрыть], мы взяли с собой одну убитую газель и пошли с нею в тростники, окружающие с той стороны великое озеро. Достигнув тропы льва, мы положили на самой тропе газель так, как будто бы она спала, а сами, впереди нее, ближе к озеру, засели в тростнике, я – по правую сторону тропы, а друг Инини – по левую, и условились так: известно, что лев при восходе солнца всегда приветствует восхождение бога Ра громким рыканьем; услыхав этот рев, мы догадались, что лев идет, и сказали друг другу: он будет идти по этой тропе и, увидав нечаянно спящую газель, удивится и остановится, чтобы приготовиться к прыжку; он будет пристально глядеть на нее; тогда по знаку, по легкому свисту, мы разом должны спустить натянутые тетивы, и наши стрелы должны вонзиться ему в глаза: моя – в правый глаз, его – в левый. Мы так и сделали. По шороху и треску тростника мы догадались, что лев приближается. Скоро мы увидели его, и он моментально остановился, увидев впереди себя, не далее как на один прыжок, спящую газель. Глаза его сверкнули зеленым огнем, он пригнулся, чтобы сделать прыжок… Свист – и стрелы вонзились ему в оба глаза! Надо было слышать его рев, его стон, надо было видеть его страшный прыжок вверх! Он упал навзничь и стал лапами выбивать стрелы из глаз… В этот момент мы разом метнули в него свои тяжелые медные копья – и они угодили ему под левую лопатку, рядом, копье к копью, – и прямо в сердце… Лев задрожал весь и в судорожных конвульсиях вытянулся. Он был мертв, он был наш!

Адирома тоже подошел к мертвому льву.

– Так это его рев я слышал сегодня на заре, – сказал он задумчиво.

– Вероятно, его, – отвечал Инини. – Но какая величина! Знаешь, друг, что мы сделаем с этим львом? – обратился он к Пилоке.

– А что?

– Мы его шкуру подарим нашей доброй царице, госпоже Тиа.

– Правда, мысль хорошая: пусть она топчет своими ногами шкуру фараона…

Он не договорил и лукаво взглянул на жреца.

– Да, шкуру фараона… пустыни, – добавил Имери тоже не без лукавства. – Так прежде надо ослепить врага? – многозначительно взглянул он на Инини.

– Ослепить… а потом в сердце, – отвечал тот.

– Но прежде надо газель убить, – добавил Пилока.

– Да, да… и положить ее на тропе к водопою, – согласился Инини.

– Ну, газель нелегко убить, – заметил старый жрец.

– Нет, отчего же? Нам нетрудно… пробраться в стадо газелей, – загадочно проговорил Пилока, обменявшись с Инини мимолетным взглядом.

– Да, правда, на то мы записные охотники, – согласился последний.

Адирома не понимал, о каком «враге» идет речь и что это за «газель», которую следует убить. Ясно, что они говорили намеками, и все трое понимали друг друга. Очевидно, у них была какая-то тайна, и, вероятно, серьезная, если в нее, по-видимому, посвящена такая почтенная личность, как старый жрец бога Хормаху. Да и Пилока и Инини занимали очень солидные места в государственной иерархии Египта: первый был советником и секретарем казнохранилища фараонов, а последний – советником царского двора. Вероятно, что-нибудь затевается при дворе – что-то похожее на заговор. Неужели против Рамзеса? Недаром они говорили о льве как о «фараоне пустыни». Не он ли «враг»? Только кто же его противник? И кто эта «газель»? Адирома так долго находился в отсутствии, что для него совершенно неизвестно было настоящее политическое состояние Египта. Очевидно, в стране образовались партии, и одна партия что-то замышляет против Рамзеса.

Адирома, однако, не высказал своих подозрений, тем более что при нем говорили намеками, загадками, не посвящая его в свою тайну, хотя для заговорщиков и говорили слишком откровенно. Без сомнения, они не боялись Адирому или уверены были, что он сделается их союзником.

– Когда же ты в Фивы, сын мой? – спросил его жрец.

– Сегодня, святой отец, – отвечал Адирома. – Нынче к вечеру отходит туда судно очень удобное, поместительное.

– О да, сегодня отходит в Фивы большой корабль, «Восход в Мемфисе», – заметил Пилока, – на нем и мы отправляемся.

– Тем лучше, – сказал Инини, – значит, все вместе. А ты, святой отец?

– И я тоже еду, – отвечал Имери. – У меня есть дело до верховного жреца богини Сохет.

– Это Ири? Достойный старец, – заметил Пилока, – он наш разум и свет.

IX
Лаодика, дочь Приама

Через несколько часов после этого и жрец Имери, и Адирома, а равно и Пилока с Инини были уже на пристани, на берегу Нила. Медная корабельная труба кормчего уже два раза прозвучала в воздухе, возвещая о скором отплытии корабля. Матросы густились около снастей и парусов, перекидываясь остротами и бранью. По сходням толпились пассажиры и рабы, нубийцы, финикияне, фригийцы, пафлагоняне, ахеяне и данаи, таская на корабль тюки с товаром, отправляемым в Верхний Египет, в Фивы и в попутные по Нилу города. Пронесли туда же и шкуру убитого утром около Меридова озера льва, а равно пожитки старого жреца, Пилоки и Инини. За пожитками и сами они последовали на корабль.

В это время к корабельным сходням подъехали две колесницы, с которых сошли: с одной – молодой египтянин в богатом одеянии, с золотыми обручами на голых кистях и такою же цепью на шее, с другой – старая негритянка, обитательница земли Куш, а с нею молодая, стройная девушка под прозрачным покрывалом; негритянка несла за ней опахало из страусовых и павлиньих перьев, которое держала над девушкой как щит от солнца.

– О боги! Неужели это ты, добрая Херсе! – воскликнул Адирома при виде негритянки.

– Адирома! – воскликнула в свою очередь последняя в величайшем изумлении.

Девушка под покрывалом вздрогнула от этих возгласов и остановилась.

– Кто с тобой, добрая Херсе? – спросил Адирома, глядя на девушку.

Последняя несколько приподняла покрывало с лица, и на изумленного египтянина глянуло прелестное личико с золотистыми волосами Ганимеда.

– О Горус! – с еще большим изумлением воскликнул египтянин. – Богоравная Лаодика, дочь божественной Гекубы и Приама!

Но в третий раз прозвучала медная труба кормчего, и надо было торопиться на корабль. Молодой египтянин с золотой цепью на шее повелительным жестом приказал негритянке и той миловидной девушке, которую Адирома назвал Лаодикой, дочерью Приама и Гекубы, следовать за собою на корабль. За ним рабы несли тюки и связки с пожитками.

– Кто эта белая девушка? – спросил у Адиромы Пилока, тоже спеша на корабль.

– О друг Пилока! – грустно отвечал Адирома. – Какая превратность судьбы! Это младшая дочь троянского царя Приама – да будет чтима его память вовеки! Но как юная царевна попала в Египет вместе со своей няней-рабыней – я, видят боги, не постигаю… Я помню только тот ужасный час, когда по Трое разнеслась весть, что из деревянного коня, из его утробы, неожиданно вышли данаи – Одиссей, Менелай, Неоптолем, сын Ахилла…

– Из какого деревянного коня? – спросили и жрец и Инини.

– Да, вы же ничего не знаете, – спохватился Адирома, – десять лет данаи напрасно осаждали Трою; много храбрых мужей пало с той и с другой стороны – Патрокл, Гектор, Ахилл; напоследок коварные данаи по совету хитроумного Одиссея, царя Итаки, соорудили огромного деревянного коня и в утробу его пустую, с потайной дверью, посадили несколько сот своих храбрейших витязей и, показывая вид, что совсем снимают осаду, отплыли от Трои, чтобы поблизости укрыться со своими кораблями. Тогда троянцы, видя деревянного коня, оставленного врагами, и думая, что это – жертва богам, имели неосторожность ввести это чудовище в стены города…

– Боги их ослепили, – заметил жрец, – боги их безумны, как и они сами.

– Что же было дальше? – спросил ливиец Инини.

– Так когда ввели в город этого деревянного коня, – продолжал Адирома, – то, едва настала ночь, спрятанные в утробе коня данаи тотчас вышли из своей засады, и тогда началось ужаснейшее дело: Троя запылала со всех концов; данаи нападали на обезумевших от неожиданности и страха троянцев, беспощадно убивали их, а сокровища их и женщин выносили за город, куда уже подоспели с кораблями и другие скрывавшиеся поблизости, их союзники. Это была страшная ночь! Пламя пожара освещало соседние горы и море; кровь в городе лилась потоками; стоны и вопли доходили до самого неба… Кто мог спастись – убегали в другие ворота, обращенные к горам… Я видел, как на моих глазах один за другим падали доблестные защитники Трои. Везде при зареве пожара сверкали медные шлемы, копья и щиты сражавшихся. Я видел, как погибли все шестьдесят сынов Приама и все мужья его дочерей-царевен.

Корабль между тем отчалил от берега. Северный ветерок надувал парус, и «Восход в Мемфисе» тихо шел вверх, словно гигантская птица, рассекая грудью мутные воды Нила. Высившиеся вправо на горизонте пирамиды, казалось, медленно двигались на север.

– А это его же дочь? – спросил Пилока, указывая на Лаодику. – Царевна?

Лаодика сидела на палубном возвышении у ног молодого египтянина с золотой цепью на шее. Над ними рабы держали опахала в виде зонтиков, для защиты от солнца. Негритянка Херсе заботливо навевала прохладу своим опахалом на юную царевну.

– Царевна эта – младшая дочь Приама и Гекубы, – отвечал Адирома.

– А что сталось со стариком Приамом? – спросил жрец.

– Не ведаю, святой отец, – отвечал Адирома, – я видел только, как увлекали в плен двух его дочерей, Кассандру-прорицательницу…

– Прорицательницу? – перебил его Имери.

– Да, святой отец: она имела дар пифии – она предрекала гибель Трои из-за Елены.

– А кто была эта Елена? – спросили Пилока и Инини.

– Елена была женой могущественного царя Менелая, красавицей; но ее пленил один из сыновей Приама – Парис, и она убежала с ним от мужа в Трою. Так вот из-за нее-то и возгорелась война между данаями и троянцами.

– О, красота женская! – вздохнул старый жрец. – Сколько в ней есть пагубного!

– Что ж, отец святой, – возразил Пилока, – красота – создание богов; вечные боги знали, для чего сотворили красоту: без красоты род человеческий бы прекратился, и некому было бы молиться и приносить жертвы богам… Красота – великий дар земли бога Амона-Ра и богини Сохет.

Жрец грустно покачал головой: он вспомнил, что и в его жизни красота женщины играла роковую роль…

– Так Елену отняли у троянцев? – спросил Инини.

– Отняли; я видел, как ее уносили из пылавшей Трои вместе с царевной Лаодикой.

– Вот этой самой?

– Да.

– Боги! Как она прекрасна! – тихо проговорил Пилока. – Но как она попала сюда и кто этот молодой богатый египтянин? Вероятно, он купил ее где-нибудь.

– Не знаю, – отвечал Адирома.

– А кто эта старая негритянка, с которой ты говорил и которая, по-видимому, знает тебя? – спросил снова Пилока. – Она назвала тебя по имени.

– Это рабыня царя Приама и воспитательница Лаодики: она ходила за маленькой царевной с колыбели. Херсе – так зовут негритянку – наша, египтянка, из племени Куш, и была взята в плен финикийцами лет тридцать тому назад и продана в Трою. Там она взята была ко двору царя Приама, где и я с нею познакомился, будучи рабом в этом же царском доме. Херсе научила говорить по-египетски и свою питомицу-царевну, а теперь это очень пригодится царевне, раз она попала в Египет, – сказал Адирома.

Молодой богатый египтянин, со своей стороны, по-видимому, расспрашивал черную рабыню, кто этот Адирома, который заговорил с нею, потому что и египтянин и Херсе часто поглядывали на него и на его собеседников.

Наконец молодой египтянин встал и направился в сторону последних. Подойдя к ним, он сказал всем привычное обиходное приветствие и обратился к Адироме.

– Боги да даруют тебе здоровье и счастье, благородный Адирома! – сказал он. – Моя рабыня говорит, что она была в чужих странах вместе с тобою и что ты взят был в плен при Просописе в морской битве.

– Она сказала правду, – отвечал Адирома.

– А на каком корабле ты сражался? – снова спросил египтянин.

– На корабле «Ибис», – был ответ.

– О боги! – воскликнул молодой египтянин. – Значит, ты знал моего отца.

– А кто твой отец? – спросил Адирома.

– Он был начальником корабля «Ибис» в морской битве при Просописе: имя моего отца Аамес.

– Я знал благородного Аамеса, – сказал Адирома, – он был моим начальником.

– Но «Ибис» был потоплен финикиянами?

– Да, это было ужасное наказание, посланное нам немилосердным богом Сетом, грозным сыном Озириса.

– И мой отец погиб тогда, утонул?

– Не знаю, мой молодой друг, – отвечал Адирома.

– Но как же ты спасся? – спрашивал молодой египтянин.

– Великий Озирис сжалился надо мною: меня выбросила морская пучина, и я взят был пленником на финикийский корабль, – отвечал Адирома.

– Но, быть может, великий Озирис помиловал и моего отца? Быть может, что и он взят был в плен? – продолжал спрашивать молодой египтянин.

– Не знаю, сын благородного Аамеса, – отвечал Адирома, – я его потом нигде не видел.

Сын Аамеса постоял, подумал и хотел было уйти, но остановился.

– Так ты, благородный Адирома, знавал и мою молодую рабыню? – спросил он.

– Да, знал, – был ответ.

– И действительно она дочь троянского царя Приама?

– Да, она царевна из несчастной Трои. А как она тебе досталась?

– Я купил ее на рынке в Цоан-Танисе вместе со старой негритянкой: она мне понравилась своей красотой – таких белых кошечек у нас в Египте нет… Любопытно иметь наложницей такую беленькую кошечку, – цинично сказал сын Аамеса, скаля свои белые зубы.

Глаза Адиромы сверкнули гневом, но он сдержал себя.

– Юная царевна достойна лучшей участи, – сказал он. – Боги велят нам уважать несчастье.

– Какое же это несчастье – разделять ложе с сыном славного Аамеса? – высокомерно возразил молодой египтянин.

– Но прелестное дитя могло бы быть и женой, – заметил как бы про себя жрец, все время молчавший. – Женой царя.

– Да, святой отец; но кувшин без воды, как бы ни был хорош, все же пустой кувшин, – возразил сын Аамеса, – а жена без приданого – тот же пустой кувшин.

Жрец пожал плечами. Молодой египтянин хотел было уйти, но опять остановился в нерешительности.

– Я не знаю, как же быть с гробом отца? – сказал он, глядя на Адирому.

– А что? – спросил тот неохотно.

– Да вот в чем дело: отправляясь в поход из Цоан-Таниса, отец мой заказал там для себя, по обычаю предков, гроб и продиктовал сам мастеру искусства изображений знаков Амона то, что именно он должен был вырезать на гробе. Его воля была исполнена; но он с похода не воротился – быть может, утонул или взят в плен. Теперь, согласно договору отца с мастером, я должен был взять гроб, – он давно был готов – и вот везу его с собой в нашу родовую усыпальницу, в город Нухеб. Как же мне быть с этим гробом, если отец не воротится из плена, чтобы снизойти в подземный мир в нашей усыпальнице, или если его тело не будет отыскано? – вопросительно обратился молодой египтянин к жрецу.

– А где этот гроб? – спросил Имери.

– Вон там, стоит под пологом.

Жрец, а за ним и другие пошли к кормовой части корабля, где они увидели богатый гранитный саркофаг, весь исписанный красивыми иероглифами.

– А прочитайте, какие подвиги совершил мой отец, – хвастливо проговорил молодой египтянин.

Жрец стал читать вслух:

– «Умерший начальник корабельного экипажа Аамес, сын Абана, говорит так.

Я говорю к вам, всему народу, и объявляю о почетной награде, мною полученной.

Я восемь раз был одарен золотым даянием перед лицом всей страны, и рабами, и рабынями в великом множестве.

Я владел многими полями земли. Наименование “храбрый”, которое я заслужил, никогда не забудется в этой земле.

Я провел свою молодость в городе Нухебе. Отец мой был военачальником покойного царя Рамзеса II Миамуна.

И сделан я был начальником на его место на корабле “Телец” во время господина земли Минепты II Хотепхимы.

Я был еще молод и не женат и опоясан одеждой молодежи… Но после того как я приготовил тебе жилище, я был взят на корабль “Север”, поэтому я был силен.

Должность моя была сопровождать великого господина – жизнь и счастье и здоровье да будут его уделом – пешком, когда он ездил на колеснице.

Обложили город Аварис. Служба моя была пребывать пешком перед его святейшеством.

Тогда я был переведен на корабль “Восход в Мемфисе“…»

– Этот самый, на котором мы плывем, – пояснил молодой египтянин.

Жрец продолжал читать:

– «Сражались на воде, на озере Пацетку, близ Авариса. Я сражался врукопашную и взял одну руку. Это было сказано докладчику царя. Мне дали золотой дар за храбрость.

Потом возгорелся на этом месте новый бой, и я снова сражался врукопашную и взял одну руку. Мне во второй раз дали золотой дар.

Сражались при местности Такем на юг от города Авариса. Здесь я взял живого пленного, взрослого человека. Я влез в воду, и, ведя его, чтобы остаться в стороне от пути, ведущего к городу, шел я водою, держа его крепко. Обо мне сказали докладчику царя. Тут я получил еще раз золотой дар.

Взяли Аварис. Я взял там пленных – взрослого человека и трех женщин, всего четыре головы. Его святейшество отдал мне их в собственность как рабов.

Обложили город Шерохан. Его святейшество взял его. Там я взял добычу – двух женщин и одну руку. Мне дали золотой дар за храбрость. К тому отданы были мне пленницы как рабыни.

После того как его святейшество искрошил сирийцев земли Азии, поехал он вверх по Нилу в Хонт-Хон-Нофер, чтобы разбросать горных жителей Нубии. Его святейшество весьма много поразил между ними. И я там взял добычу: двух женщин, двоих живых взрослых людей и три руки. И мне снова дали золотой дар, к тому дали мне двух рабынь.

И его святейшество поехал вниз по реке. Сердце его было радостно по храбрым и победоносным делам. Он взял во владение земли юга и севера.

Тогда пришел враг с юга и приблизился. Его преимущество заключалось во многочисленности его народа. Божества юга были против его силы. И его святейшество нашел его при воде Тент-та-тот. Его святейшество увел его в плен живым. Все люди царя возвратились с добычей. Я увел двоих молодых людей, отрезав им отступление от корабля. Мне дали пять голов кроме удела в пять мер пахотной земли, которые дали мне в моем городе. То же самое дали и экипажу корабля.

Тогда пришел тот же враг – имя ему Тетаан. Он собрал около себя шайку злых людей. Его святейшество уничтожил его и слуг его, так что не стало их. Тогда были мне даны трое людей и пять мер пахотной земли в моем городе.

Я вез водою покойного царя Сети II Минепту, когда он ехал вверх по реке против Куша, чтобы расширить границы Египта. Он поразил нубийца в среде его воинов. Загнанные в теснину, не могли они бежать. В замешательстве стояли они, как будто они были ничто. Я тогда стоял впереди наших воинов и сражался как следовало. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял две руки и принес их к его святейшеству. Разыскивали жителей нубийца и его стада. Я привел живого пленника и привел его к его святейшеству.

Я привез его святейшество в два дня в Египет от верхнего колодца Хнум-хирт. Тогда подарили мне золотой дар. Тогда я привез двух рабынь кроме тех, которых я тогда привел перед его святейшество. И я был возвышен на степень витязя царя.

Я вез покойного царя Сетнахта-Мерер-Миамуна, когда он ехал водою в Хонт-Хон-Нофер, чтобы подавить распрю между жителями и чтобы отразить нападение со стороны суши. И я был храбр перед ним на водах. При нападении на корабли было нам плохо вследствие перемены ветра. Я был возвышен на степень начальника корабельных экипажей.

Снова встали презренные жители страны Куш. Тогда возгорелся гневом его святейшество, как пантера, и он бросил свою первую стрелу, которая осталась в теле неприятеля, который упал без чувств перед его царским венцом. И тогда произошло великое поражение неприятеля, и увели весь народ в плен живыми.

И поехал вниз его святейшество. Все народы были в его власти. И этот презренный царь нубийских народов был привязан к носу корабля его святейшества и выложен на землю, в городе Фивах.

После того отправился его святейшество в страну Рутенну, чтобы охладить жар своего мужества на жителях страны той. И достиг его святейшество земли Нахараина. Его святейшество – да будет жизнь, счастье и здоровье его уделом – нашел этих неприятелей. Он назначил порядок битвы. Его святейшество нанес великое поражение им.

Бесчисленно было множество живых пленных, которых его величество увел победами своими. И вот я был впереди наших воинов. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял и увел военную колесницу с конями и того, который на ней находился, живым пленным и представил их его святейшеству. Тогда я был одарен золотом».

– Здесь он велел оставить место для будущих дел своих и подвигов, – заметил молодой египтянин.

– Да, – иронически вставил слово Инини, – здесь придется вырезать: «При Просописе я погиб вместе со своим кораблем».

Но сын храброго Аамеса не понял иронии.

– А вот и конец подписи, – показал он внизу гробовой доски.

– «Я сделался высокоуважаемым, – прочел жрец, – и достиг старости. Со мной будет то, что есть удел всех людей на земле. Я снизойду в подземный мир и буду положен во гробе, который я сам для себя велел сделать»[26]26
  Эта замечательная эпитафия – не измышление автора. Ее до сих пор можно видеть в Верхнем Египте, в Эль-Кибе, в гробничном покое Аамеса. Это целый некролог, и некролог хвастливый, от своего лица. А разве «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – не то же самое? Не то говорят надписи на памятнике Гамбетты в Париже, против Лувра. – Д. М.


[Закрыть].

Жрец кончил и задумался.

– Кого же ты положишь в этот богатый гроб, если твой отец съеден акулами «Великой зеленой воды»? – спросил он сына Аамеса.

– Не знаю, святой отец, – отвечал молодой египтянин.

– Надо будет положить его изображение, исполнив над ним все похоронные обряды бога Озириса, – сказал жрец.