Текст книги "Татуированная кожа"

Елизавета Григорьевна запнулась. Она хотела еще назвать немецкого коммуниста Тельмана, но забыла, как его звали, а без имени получалось слишком фамильярно. От этой неловкости она разозлилась по-настоящему.

– Убирайся, я не хочу тебя видеть! Завтра же пусть отец придет в школу!

* * *

В классе уже никого не оказалось. На парте Вольфа одиноко валялся выпотрошенный и перевернутый портфель. По проходу веером разбросаны книжки и тетрадки. На каждой обложке нарисована свастика. Синими и фиолетовыми чернилами. Шерстобитову кто-то помогал.

Володя тяжело вздохнул и стал собирать опоганенные учебники и тетради. Больше всего ему хотелось выбросить их в мусорник. Но приходилось, отряхивая смятые листы от оранжевой мастики, складывать все обратно в портфель. Он знал, что резинкой стереть эти позорные знаки не удастся. Поэтому достал ручку и стал обводить их квадратом – получались окошки, какие он рисовал на домиках еще до школы, совсем маленьким. И вспомнил, как отец учил его рисовать окна побольше:

– Вроде дом как дом, а похож на тюрьму, не жалей света!

Теперь такими окошками изрисовано все – и книги, и тетради, и листы ватмана, и стены подъезда рядом с квартирой. Их ничем не сотрешь. А если сотрешь – появятся новые. Десятки, сотни окон. Но свет сквозь них не проникает, наоборот – вязко продавливается мрачная и плотная чернота, наполняющая душу отчаянием. Наверное, дядя Иван прав – лучше жить там, где ты такой же, как все вокруг. Тогда никто не поставит тебе позорное клеймо!

Он вышел на школьный двор. Дул холодный осенний ветер. Домой идти не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Даже жить. Он чувствовал, что попал в невидимую, но клейкую и очень прочную паутину, придающую его словам совершенно другой, очень опасный смысл. Он запутался в ней, выпачкался липкой грязью, и отмыться невозможно… Выход один – побежать по крутому спуску к Дону и прыгнуть с длинного причала в быструю серую воду… А лучше – с высокого моста, тогда точно не выплывешь…

В поредевших кустах, за гипсовым памятником пионерам-героям, кучковались незнакомые пацаны.

– Кончайте, дураки, пойдем в овраг за школу! Говорю – она сама вспыхнет! Без всяких спичек!

– Чо ты тулишь? – один из компании явно работал под блатного: развязные дерганые движения, косой, спадающий на глаза чубчик, наглый вызывающий тон. – Марганец, кислота… Туфта все это. Если не зажечь, ничего и не будет… Ну-ка, дай сюда!

– Кончай, говорю!

Резко размахнувшись, чубатый бросил бутылку прямо в памятник. Раздался звон стекла, гулко хлопнуло, вырываясь на свободу, пламя.

– Атас! – ломая кусты, пацаны бросились врассыпную.

Вязкая, чадно горящая жидкость стекала по выкрошенному бетону, растекалась по асфальту, а огонь, набирая силу, с шумом рвался ввысь. Черными клубами валил густой, удушливый дым. Треща, загорелись сложенные грудой высохшие венки. Павлик Морозов и Валя Котик оказались в костре, как жертвы инквизиции на публичном аутодафе.

Володя огляделся по сторонам – двор был пуст, лишь вдали сидели на скамейке несколько девчонок. Напряженный взгляд выхватил истрепанную мешковину на мусорном баке, Вольф схватил ее и бросился к пожару.

– Вот вам! Вот вам! Вот вам! – он остервенело лупил по пламени, а может быть, по собачьей морде Псин Псиныча, продувной физиономии Коли Шерстобитова, ледяной отчужденности Елизаветы Григорьевны, по нестираемым свастикам, по невидимой липкой паутине, по стене отчуждения, отделяющей его от сверстников…

Жар обжигал лицо, дым выедал глаза и черным горьким комом забивал горло, летящие во все стороны искры прожгли рукава куртки, брызги горящего бензина больно обожгли руки. Огненные струйки обтекали ботинки.

– Вот вам! Вот вам! Вот вам! – ничего не видя и задыхаясь, Володя махал тряпкой, не боясь смерти, напротив – желая погибнуть, чтобы тем самым доказать всем, что никакой он не фашист, не ганс и не волк, а самый обычный советский пионер, такой же, как все.

– Ты что, пацан! Назад, сгоришь! – сильные руки выдернули его из огня. Главное было уже сделано: сбитые с постамента венки догорали на асфальте – сухие цветы скручивались и корежились вокруг проволочного каркаса. Пионеры-герои остались невредимыми, только белые гипсовые ноги слегка закоптились. Мешковина в руках горела, и Володя отбросил ее в бессильно всхлипывающее внизу пламя. – Ты что, с ума сошел? – это кричал Фарид, дворник. – У тебя же ботинки горят! Так и на тот свет попасть недолго! – Вокруг толпились неизвестно откуда взявшиеся люди – взрослые и школьники, испуганно смотрели подбежавшие девчонки, властно отдавала команды Елизавета Григорьевна. Потом чужие и знакомые лица завертелись вокруг, пионеры-герои перевернулись, и Вольф потерял сознание.

* * *

Неделю он пролежал в больнице: ожоги рук, ног, отравление дымом. Случай наделал шуму и привлек внимание общественности. По радио передали про героизм школьника, фактом заинтересовался корреспондент городской газеты. В районо сказали, что Вольфу положена медаль «За отвагу на пожаре». Теперь Елизавете Григорьевне следовало проявить рассудительность и гибкость, чтобы не испортить впечатления о школе.

– Поступок, конечно, патриотический, но этот мальчик не совсем в ладах с дисциплиной, – комкая кружевной платочек во влажных ладонях, честно рассказывала она в райкоме партии. Это называлось «посоветоваться». – Недавно избил ученика… Правда, тот обзывал его немцем и фашистом…

– Вот видите! – секретарь по идеологии – озабоченный вид, костюм, галстук, пробор – понимающе развел ладони. – Значит, у ребенка были причины! Это, конечно, промах в воспитательной работе, но спасение памятника перевешивает мальчишескую драку. А вам надо усилить интернациональное воспитание в школе!

– Конечно, обязательно! – истово кивала Елизавета Григорьевна, как будто сама превратилась в старательную ученицу перед строгим учителем. Происшедшее накануне в директорском кабинете сейчас выглядело совершенно по-иному, и высказывать какие-либо догадки об «антисоветских намеках» было совершенно невозможно: клейкая паутина сгорела в дымном огне у памятника пионерам-героям.

– А этот подвиг мы широко обсудим – в классах, на школьной линейке. И даже… Хочу с вами посоветоваться: может быть, представим мальчика к медали? Ведь он действительно рисковал здоровьем… Как вы считаете?

Благородный пафос звучал в голосе директрисы, глаза горели возвышенным стремлением к справедливости.

– К медали? – секретарь на миг задумался. – А что, он действительно настоящий немец?

– Чистокровный. И отец немец, и мать, – пафос в голосе исчез, глаза погасли. – Из поволжских, потом были в ссылке в Караганде…

– Тогда не стоит перегибать палку. Ведь настоящего пожара и не было. Так, костер… Просто воздать должное смелому мальчику – этого достаточно. Подвиг должен быть типичным – думаю, у нас достаточно своих героев. Вы меня понимаете?

– Конечно, – убежденно кивнула Елизавета Григорьевна.

– И надо отыскать тех негодяев, которые подняли руку на наши святыни! А всем руководителям удвоить бдительность и непримиримость к враждебным вылазкам!

– Обязательно надо! – кивнула Елизавета Григорьевна еще раз.

* * *

Маленький Вольф об этом разговоре не узнал, хотя в полной мере ощутил его последствия. На следующий день после перевязки озабоченный врач отвел его в кабинет заведующего отделением. У Володи испортилось настроение: он решил, что раны заживают не так как надо и долгожданная выписка откладывается. Но главного ожоговика в кабинете не оказалось – на его месте сидел незнакомый мужчина средних, по оценке пятиклассника, лет. Он был в темном костюме, белой сорочке и черном галстуке. Наблюдательный Володя обратил внимание на гладко выбритое лицо, аккуратный пробор в густых черных волосах и пронзительный взгляд серых глаз.

– Здравствуй, герой! – приветливо улыбнулся незнакомец и протянул через стол сильную руку. – Меня зовут Александр Иванович. Садись, поговорим немного. Если, конечно, у тебя есть время и желание.

– Есть, – ответил Вольф. У Александра Ивановича была открытая улыбка, и с первых минут общения он вызывал симпатию и расположение. – Только о чем говорить?

– О тебе и о том, что произошло. Ты молодец и совершил героический поступок. Но ведь ты тушил пожар, который вспыхнул не сам по себе…

Улыбка исчезла, лицо Александра Ивановича стало строгим.

– Это поджог! Враги подожгли пионерский памятник. И тебя подожгли, из-за них ты лежишь в больнице!

– Да какие враги, – Володя отмахнулся забинтованной рукой. – Никаких врагов там не было. Просто пацаны баловались. Дураки…

– Может, и так, – легко согласился Александр Иванович. – Что за пацаны? Ты их знаешь?

Вольф покачал головой.

– Они не из нашей школы. Да и не из нашего квартала. Я их никогда раньше не видел.

– А узнать сможешь?

Володя сосредоточился.

– Одного, наверное, смогу. Того, кто бросал. А вы кто? Из милиции?

Александр Иванович снова улыбнулся.

– Нет, Володя. Я из горкома комсомола. Но нас такие ребята интересуют не меньше, чем милицию. Ведь они будущие комсомольцы, и мы должны удерживать их от вредного баловства. Поэтому, когда ты выпишешься, я попрошу тебя поискать этих «шалунов». Они живут и учатся где-то поблизости, ведь не стали бы они тащиться с зажигательной бомбой через весь город. Правда ведь?

– Правда, – подтвердил Вольф.

– Покрутись возле соседних школ, походи по дворам, паркам, ну где обычно собираются пацаны… Если встретишь, виду не подавай, постарайся узнать – как зовут, где живут, где учатся… И скажешь мне.

– А где я вас найду?

– Я тебе дам свой телефон…

Александр Иванович на миг задумался.

– Нет, пока лучше так: я сам тебя найду. Дней через десять. Хорошо?

Приобняв Володю за плечи, Александр Иванович проводил его до двери.

– Выздоравливай, парень, – тепло сказал он на прощанье. – Рад был с тобой познакомиться. Думаю, мы подружимся.

Вконец очарованный Вольф уже переступал через порог, когда новый знакомый придержал его за локоть. Он вновь стал строг и серьезен.

– Будь взрослым, Владимир, следи за своими словами. И выбрось из головы глупости насчет кличек. Запомни, клички бывают только у собак и врагов!

Мальчик замер. Сердце в груди тревожно забилось.

– Откуда вы знаете?

– Сорока на хвосте принесла. А вообще-то, я все про тебя знаю. Ну ладно… Забыли. Мы же друзья!

И он улыбнулся своей замечательной улыбкой.

* * *

Еще через день в больницу прибыла целая делегация из школы: одноклассники в парадной форме «белый верх, черный низ» и отутюженных пионерских галстуках, официально – торжественная Елизавета Григорьевна с черной «бабочкой» на белоснежной блузке и свежей, волосок к волоску, прической и Константин Константинович, непривычно выглядящий в костюме и вычищенных туфлях. Замыкал шествие школьный фотограф дядя Сеня в своем обычном затрапезном виде. Смущенный Володя съежился и по горло натянул одеяло.

– Как ты? Молодцом? – Елизавета Григорьевна дружески потрепала его по голове. – Держись. Пионер – всем ребятам пример!

Константин Константинович с улыбкой выложил на тумбочку кулек яблок и несколько бутылочек яблочного сока. Председатель совета отряда Симонова, розовея лицом, сунула в перебинтованные руки коробку конфет. Сердце у Вольфа заколотилось: Симонова ему нравилась, но была далекой и совершенно недоступной, а тут вот она – рядом, да еще и конфеты дарит.

– Дорогой Володя, мы гордимся твоим поступком, это настоящий подвиг, – заученно заговорила девочка. Дядя Сеня, меняя ракурсы, щелкал видавшим виды «ФЭДом». Сердце героя колотилось еще сильнее.

– Весь класс ждет твоего скорейшего выздоровления и… И мы все будем брать с тебя пример!

Симонова перевела дух и оглянулась на директора.

– Теплей надо, Катюша, сердечней.

Елизавета Григорьевна одобрительно улыбнулась и перевела взгляд на классного. Константин Константинович откашлялся.

– Что было, то быльем поросло, – сказал он. – Кто старое помянет – тому глаз вон. А сейчас…

Все повернулись к высокой обшарпанной двери, она открылась, и в палату как-то бочком вошел Коля Шерстобитов с распухшим носом и вздувшейся верхней губой. Володя решил, что их будут мирить и ему придется извиниться. И был готов это сделать. Происходящее расстрогало мальчика и смягчило душу. Он не привык к вниманию и заботе со стороны посторонних людей, не привык к подаркам. А оказалось, что его не забыли, о нем думают, беспокоятся. Елизавета Григорьевна – добрая и ласковая женщина, да и Константин Константинович совсем не такой противный, как казалось раньше… Да и этот Колька… Все-таки он сильно ударил его мордой о парту, вон, расквасил все…

– Извини меня, Володя, я больше не буду тебя обзывать, – прогундил Шерстобитов, глядя в пол. – И кресты рисовать не буду…

– Ты в глаза смотри, когда извиняешься, в глаза! – строго приказал Константин Константинович. Шерстобитов поднял голову.

– Извини… Я больше не буду…

В глазах у него была ненависть и страх. Расслабившийся было маленький Вольф вновь сжался, как почуявший опасность ежик.

Шерстобитов повернулся к Елизавете Григорьевне.

– Не надо меня исключать из школы… Я не против Клары Цеткин… И не против Интернационала…

Он разрыдался.

Последняя сцена произвела на Володю угнетающее впечатление. Когда все ушли, он еще долго лежал под одеялом, будто надеясь таким образом отгородиться от несправедливостей и лжи окружающего мира.

– А чего этот сопляк с разбитой мордой про Интернационал оправдывался? – спросил сосед слева, пожилой маляр, неосмотрительно бросивший окурок в банку с ацетоном. – Он антисоветчик, что ли? Ну и дела! Еще ж молоко на губах…

Вольф закрыл глаза и не ответил. Клейкая паутина никуда не исчезла, просто сейчас ее перебросили с него на Шерстобитова. И уже на том висит пугающий ярлык, уже тот оправдывается, извиняется, и уже того хотят исключать из школы… А ведь ничего не изменилось. Просто одни и те же вещи можно оценить и так, и этак – в зависимости от того, как это выгодно оценивающему. Это открытие никак не укладывалось в маленькой голове.

– Заснул… – маляр вздохнул. Он выздоравливал, и ему было скучно, хотелось поболтать, почесать язык. – Молодец Вовка, во как его уважают: и директор пришел, и учителя, и пионеры…

– А толку? – отозвался сосед справа, парень лет двадцати пяти, по пьянке схватившийся за высоковольтный кабель и потерявший кисть. – Сгорел бы – и все это уважение ему до жопы! Сдуру в огонь полез… Ну чего этому памятнику сделается?

Так же считали и родители.

– И пусть бы эти гипсовые истуканы горели! – плакала, причитая, Лиза. – Им ведь не больно! А у тебя и ножки, и ручки обожглись, осунулся весь, губку закусил…

– А директор меня хвалила, и классный, и ребята… Даже Колька Шерстобитов извинился… И Александр Иванович сказал, что я героизм проявил.

– Какой Александр Иванович? – вскинулся отец.

– Из горкома комсомола.

– Они чужие, им тебя не жалко, – продолжала причитать мать. – Им герои нужны, а живые или мертвые – все равно!

Генрих молча горбился на неустойчивой табуретке, мрачнел лицом, кашлял в собранные у рта ладони.

– Оно, конечно, лучше не лезть бы, – тихо проговорил он, когда мать вышла. – Только… Елизавета ваша сказала: если б ты в огонь не бросился – выгнали бы из школы. Вроде как искупил вину. Хотя не такая тяжкая твоя вина, что б за нее гореть да дымом травиться. Не надо нам таких искуплений!

– Да ладно, ничего. Обошлось ведь. Ты мне тетрадки принес? Буду уроки делать, чтобы не отставать.

Отец оглянулся по сторонам и перешел на шепот.

– Будь умнее, не связывайся со всяким дерьмом, терпи. Нам нельзя влипать в истории… Имей в виду: если выгонят из школы – потом уже остановки не будет, они любят из рук в руки передавать… Так и догонят до самого конца!

– Кто любит? – ничего не понял Володя. – В какие руки? До какого конца?

Отец пошарил за пазухой и вынул две тетради – по русскому и по математике. Обложки были разрисованы свастиками, обведенными квадратиками. Он молча сложил тетради корешком к корешку. Получилась глухая серая стена с большими и маленькими решетчатыми окнами.

* * *

Вскоре его выписали, но ожоги на ногах долго не заживали, мать каждый вечер мазала их жирной, остро пахнущей мазью и накладывала свежую повязку. Наконец раны затянулись розовой, туго натянутой кожей, которая постепенно огрубела, но не сравнялась по цвету с обычной – так на теле мальчика появились первые шрамы.

Героем Володя пробыл недолго: через неделю стенгазету сняли и все забылось, он снова стал рядовым учеником. Впрочем, свастики рисовать на тетрадях перестали, да и в подъезде новые не появлялись. Это, несомненно, было победой. Но победил не сознательный пионер второго звена Вольф, потушивший пожар и добившийся уважения своих товарищей. Победил отчаюга-Волк, которому один черт – что морду кому-то на уроке разбить, что в огонь кинуться. Кстати, сам Володя отметил, что и в том и в другом случае им руководило одно и то же чувство: смесь злости и обреченной решимости – будь что будет!

Он многократно мысленно возвращался к происшедшему, анализировал все события, свое поведение, реакцию окружающих. И совершенно ясно понял две вещи. Первое: независимо от того, какой ты есть на самом деле, из тебя могут сделать хорошего или плохого – такого, каким тебя считают люди, облеченные властью и правом решать чужую судьбу. И второе: слова ничего не значат, ровно ничего, это просто сотрясение воздуха. Решают все дела или даже не сами дела, а твоя готовность и способность сделать что-то резкое и необычное.

Ну разве можно было уговорить Шерстобитова не рисовать эти кресты, и вообще – не быть таким гадом? Если он сморкается в пальцы, потом вытирает их о чужой портфель и с радостью наблюдает, как одноклассник, вляпавшись, брезгливо трясет рукой и лихорадочно ищет, чем обтереться, – ну что надо делать? Подойти и вежливо попросить: «Коля, пожалуйста, не надо так больше»? Их учат поступать именно так, но этот правильный поступок вызовет у Шерстобитова только глумливый идиотский смех. А он, Вольф, поступил неправильно, зато теперь Колька обходит его стороной и даже старается не встречаться взглядом. Больше того, в его присутствии он и другим не пакостит!

Значит, пакостникам надо не давать спуску и всегда призывать к ответу! Таков был третий вывод, и сразу же появилась мысль: найти того приблатненного гаденыша, который бросил бутылку с бензином, и отомстить за свои ожоги. Раньше эта мысль не пришла бы ему в голову, но симпатичный Александр Иванович просил о том же и даже подсказал, как это сделать.

И Володя приступил к поискам. Как раз в это время он увлекся Шерлоком Холмсом и теперь пытался подражать великому сыщику. После занятий, подняв воротник курточки, он обходил окрестные школы: стоял неподалеку от входа и вроде бы безразлично поглядывал по сторонам, а на самом деле внимательно фиксировал лица подходящих по возрасту и манерам мальчишек. Увидев схоронившуюся за спортплощадкой расхристанную компанию курцов, вроде бы невзначай подошел к турнику, зацепился с прыжка, подтянулся несколько раз, спрыгнул, отряхнул руки и пошел обратно, убедившись, что того, с чубчиком, среди них нет.

Вольфу нравилось, что никто не догадывается о его истинных целях, и вначале хотелось выглядеть таинственно и значительно, но потом он понял, что любое отклонение от серой повседневности выдает его тайную миссию. После этого Володя опустил воротник и набил карман семечками: когда их лузгаешь, то вроде бы у тебя есть какое-то дело, с одной стороны, оправдывающее топтание на месте, а с другой – настолько обыденное и привычное, что рассеивает любые подозрения.

Обход школ ничего не дал, и методы Холмса тут помочь не могли: хоть шрам на лице рисуй, хоть рыжий парик надевай, хоть отмычками в замках ковыряйся – толку никакого не будет. Сейчас на улицах Тиходонска под пронизывающим ветром и колючей снежной крупой арсенал приемов лондонского сыщика вообще казался Вольфу нежизненным, подходящим только для книжек. Другое дело – умозаключение Александра Ивановича: с зажигательной смесью никто не попрется через весь город, значит, искать нужно поблизости… Вроде просто, а как точно! Такая простота выводов вряд ли приходит сама по себе, скорее она входит в систему каких-то специальных наук, только почему их учат в горкоме комсомола?

– Здорово, Вовка! – раздался из-за спины знакомый голос. – Чего ты тут делаешь?

Вольф обернулся. Перед ним стоял одноклассник Саша Погодин.

– Да вот, семечки щелкаю…

Погодин улыбнулся.

– Брось! С чего это вдруг ты сюда пришел семечки щелкать? Я тебя из окна увидел, ты уже минут сорок здесь отираешься. Ждешь, что ли, кого? Давай вместе подождем, веселей будет.

Погодин был нормальным парнем, и Володя решил рассказать ему некое подобие правды.

– С моего соседа какие-то пацаны шапку сняли. Вроде здесь учатся.

– Запросто может быть. Эта школа шпанистая, меня родители сюда не отдали, хотя живем через дорогу… А как они хоть выглядят?

Вольф описал приметы.

– Пойдем к гаражам, там такие всегда собираются. Может, они и шапку продавать будут. Только…

Погодин остановился.

– Что мы им сделаем?

Володе понравилось это «мы» – Саша был готов разделить его проблему на двоих.

– Да пока ничего. Просто найти их надо. А там видно будет.

На пустыре у ржавых железных гаражей кучковались несколько компаний подростков. Они курили, играли в «орлянку», пили из горлышка дешевый портвейн, рассказывали матерные анекдоты, смачно плевали и громко хохотали.

– Сколько их сегодня. Давай обойдем, – нервно предложил Погодин. – Еще привяжутся…

– Если захотят пристебаться, то как ни иди… – буркнул Вольф, который тоже чувствовал себя неуютно.

Они шли по легкой, разметаемой ветром пороше, Саша смотрел под ноги, а Вольф разглядывал завсегдатаев пустыря. И тем это не понравилось.

– Чего зыришь? – раздался угрожающий выкрик. – Щас шнифты выну!

– Пошли быстрее! – Погодин втянул голову в плечи и ускорил шаг. Володя тоже прибавил ходу. Хотелось побежать, но оба понимали, что этого делать нельзя: догонят и станут бить. Потому что по уличным законам – раз бежишь, значит, виноват.

– А ну стойте! – приказал тот же голос.

Ослушаться – значит дать повод к расправе. Пришлось остановиться и обернуться. Их догоняли трое расхристанных пацанов лет четырнадцати-пятнадцати, первый – толстомордый в засаленной фуфайке и солдатской шапке с вырванной кокардой многозначительно размахивал палкой. Пацаны держались очень уверенно – может, оттого, что были постарше и покрепче, может, чувствуя поддержку за спиной, а скорей всего – от привычности происходящего.

Володя ощутил неприятную пустоту в желудке и сильные удары сердца под горлом. В следующую секунду сердце забилось еще быстрее: вторым шел гаденыш-поджигатель, только сейчас блатной чубчик прятался под сдвинутую на глаза суконную кепчонку. Эх, был бы здесь Александр Иванович! Но симпатичного комсомольского работника не было, и Вольф не испытывал радости оттого, что нашел негодяя. Да и неизвестно, кто кого нашел…

– Какого хера здесь ошиваетесь? – злобно спросил тот, что с палкой. У него были маленькие свиные глазки и шелушащиеся губы. – Чего вынюхиваете? Или в рог хотите?

– Мы ребят ищем, – сказал Саша. В голосе чувствовался испуг.

– Каких ребят?! – злости в голосе прибавилось, и Володя понял, что тот нарочно распаляет себя, упрощая переход к предстоящему избиению. Сейчас, когда внимание опасной троицы было приковано к Погодину, он почувствовал, что сможет убежать – наверняка не погонятся: накинутся на Сашку всем скопом, им ведь все равно, кого бить…

– Вот у друга шапку сняли… Мы и ищем…

– Так вы лягавые! – радостно изумился поджигатель. – С мусорами заодно!

– Да нет, мы просто шапку хотим назад попросить, – пробормотал Погодин, но его оправдания никого не интересовали: повод был найден.

– Глуши их! – скомандовал гаденыш. Палка взметнулась вверх.

– Погодь, – внезапно сказал третий – угрюмый малый в мятом выношенном пальто, с красными головками прыщей на тестяного цвета лице. – Я его знаю. У тебя отец в депо работает?

– В депо… – с надеждой кивнул Погодин. – Мастером…

– С моим батей вместе! – подвел итог угрюмый, и всем стало ясно, что Погодина глушить нельзя. Жадное внимание переключилось на Вольфа.

– А у тебя отец кто? – спросил тот, что с палкой. Лениво спросил, от нечего делать. Потому что всем понятно: раз за одного заступились, надо глушить другого. И Вольфу это было ясно тоже. Сейчас он уже пожалел, что не убежал. Эх, был бы у него отец начальник милиции… Или хотя бы дядя Коля Лопухов – его тоже вся шпана боится…

– Мой отец немец, майор эсэс! – неожиданно для самого себя взвизгнул он, вцепился в палку, сильно рванул и вырвал из рук опешившего толстомордого. – У него есть «парабеллум», он придет и всех вас перестреляет! Тебя, тебя и тебя! Не подходи!

Отскочив, Вольф стал размахивать палкой.

– Гля, псих припадочный! – поджигатель вытаращил глаза. – Вы слыхали? Отец у него эсэсовец! Да за такие слова… Совсем дурак, что ли?

Расхристанная троица переглянулась. Настроение у нее явно изменилось, и причиной тому была, конечно, не палка.

– Ну его на год, бешеного, еще покусает, – толстомордый поправил шапку и обнял поджигателя за плечи. – Пошли, Жека! А вы дергайте отсюда! Еще раз поймаем – не обрадуетесь…

Недоумевающе переглядываясь и матерясь, пацаны побрели обратно к гаражам. Вольф и Погодин быстро пошли своей дорогой. На ходу Саша, понизив голос, спросил:

– Слышь, Володя… А у тебя правда отец… Это…

Вольф возмущенно выпучил глаза.

– Ты что! Ему семь лет было, когда война закончилась… Это я, чтоб отвязались… А этот, прыщавый, он кто?

– Скворцов? Да я его плохо знаю… Как-то отец меня на демонстрацию взял, и он там был со своим паханом, тот потом напился до блевоты… Хорошо, что вспомнил, а то бы отлупили ни за что! Вот гады…

– Жалко, по правде «парабеллума» нет. Ткнешь в брюхо, если что – никакая сволочь не полезет…

– Говорят в Майском парке, на танцплощадке ребята продают пистолеты, – оживился Саша. – Прям распахивает пальто, а за поясом и «ТТ», и «вальтер», и «наган»… Выбирай! По четвертаку штука… Плюс две обоймы патронов!

– И что, любому продают?

– Конечно! Только вначале деньги проверят. Если есть, тогда товар покажут.

Вольф с сомнением покачал головой. Подобная простота казалась ему неправдоподобной. Если любой знает, кто и где торгует пистолетами, то милиция и подавно бы узнала… Скорей всего отберут денежки и по голове настучат…

– Я слышал, на набережной, возле водохранилища, есть полузасыпанный вход под землю, – в свою очередь, рассказал он. – В ледники. До войны там лед для всего города хранили. Пацаны вроде вход разгребли, протиснулись, потом по длинному коридору в зал высоченный прошли… А там оружия полно – и пистолеты, и автоматы, и гранаты… А посередине, в бассейне – эсэсовец в полной форме!

– Живой?!

– Да нет, он же под водой, на дне. Просто вода холодная, ему ничего и не сделалось…

– Чего ж не растащили оружие? – недоверчиво спросил Погодин.

– Не знаю, – Вольф пожал плечами. Он тоже мало верил в эту историю. – Давай лучше на бокс запишемся! – предложил он. – Без всякого пистолета – кулаком бац! И он с копыт!

– Мне нельзя, – отказался Погодин. – Зрение слабое, врачи специально предупреждали – ни боксом, ни борьбой… Не бойсь, я поговорю с ребятами насчет Майского. Скинемся пополам – и купим «вальтерок»… День ты носишь, день я…

Двадцать пять рублей – это треть отцовской зарплаты, сумма совершенно невероятная. На завтраки мать давала Володе бутерброды, реже – десять копеек. Надо полгода копить… Но вдаваться в такие тонкости не хотелось, ребята пожали друг другу руки и расстались в приподнятом настроении.

– Папа, а правда в Майском можно пистолет купить за двадцать пять рублей? – с порога закричал Володя.

– Что за глупости! – недовольно ответил отец. – Ты лучше поздоровайся с гостем!

У них опять был дядя Иоган. Он сидел на своем обычном месте у окна и многозначительно улыбался.

– Зачем тебе пистолет, Вольдемар? Что ты собираешься с ним делать? Ведь это не игрушка, это такая вещь, с помощью которой что-то меняют. Что ты хочешь поменять? Что тебе не нравится?

– Опять ты за свое! – поморщился отец. В растянутых трикотажных штанах и майке, обнажающей далеко не атлетическую фигуру, он совсем не был похож на грозного эсэсовского офицера.

– Не превращай детские выдумки во что-то большее!

– Как знать, Генрих, во что вызревают детские выдумки, как знать! – дядя Иоган встал и добродушно потрепал Володю по голове. – Подрастешь, нам будет о чем поговорить!

Как обычно отец и дядя Иоган шушукались допоздна, а Володя долго ворочался и не мог заснуть. С одной стороны, он вроде нашел гада-поджигателя, а с другой – вроде и нет… Где он учится, где живет – неизвестно, а опять идти на поиски страшновато… Надо бы спросить у Александра Ивановича, но где того искать?

Однако на следующий день Александр Иванович сам нашел его, будто мысли прочел. Вольф шел из школы по пустынной улочке, как вдруг сзади его окликнули. Высокий человек в модной дубленке и пушистой меховой шапке показался незнакомым, но стоило ему обаятельно улыбнуться, и мальчик немедленно узнал комсомольского работника.

– Я его нашел, – едва поздоровавшись, выпалил Вольф. – Возле сорок третьей школы, на пустыре. Наверное, там и учится, зовут Жека. Жаль, фамилии не знаю… Но его товарища Скворцов фамилия. Прыщавый весь, отец в депо работает. Могу пойти еще поразузнавать!

Сейчас все страхи забылись, и он ради Александра Ивановича был готов на любой риск. Но тот покачал головой.

– Больше ничего не надо, спасибо, ты мне здорово помог.

Тяжелая рука опустилась на хрупкое мальчишеское плечо.

– Как учеба, нормально? Как дома дела?

– Учусь. Пятерку по рисованию получил, – похвастал Володя. – И дома нормально. Сейчас вот дядя Иван в гости приехал. Отцов товарищ. Вообще-то его Иоган зовут, он тоже немец…

Они прошли вместе до конца квартала, Вольфу очень хотелось, чтобы кто-то из мальчишек увидел его со старшим товарищем, но, как назло, никто не попадался на пути.

– Он тоже слесарь?

– Кто, дядя Иоган? Нет. Он за немецкую республику борется. Ну, чтобы все немцы вместе жили. Это разве плохо?

– Да нет, хорошо…

Рука погладила его по спине. Даже сквозь пальто Володя ощутил тепло могучей ладони. И на душе сразу потеплело. Хорошо иметь такого большого и сильного друга!

– А я на бокс хочу записаться, – неожиданно сообщил он. – Чтоб драться научиться. А то лезет всякая шпана…

И рассудительно добавил:

– На танцах в Майском парке можно пистолет купить. Но где двадцать пять рублей взять? И в милицию попадать неохота. А кулак-то всегда с собой!

– Бокс в жизни пригодится, – серьезно кивнул Александр Иванович. – А от пистолетов держись подальше, от них одни неприятности. Немного подрастешь, я тебе кой-какие приемчики покажу. Надо уметь за себя постоять. И за Родину, если придется!