Текст книги "Татуированная кожа"

– Все понятно? – весело спросил лейтенант, вскакивая на ноги.

Ответом было молчание.

– Ты понял теперь, что это такое? – повернулся инструктор к Иванникову.

– П-понял… – ответил тот, разминая шею. – Оружие…

– Точно! И я научу вас им пользоваться…

Шнур полетел в сторону. Чуть присев, лейтенант привычно расстегивает клапан вытянутого кармана-ножен на голени комбеза. Матово отблескивает тусклая сталь.

– А вот так держат нож – двумя сжатыми в кольцо пальцами. Двумя! В них вся сила захвата, остальные только придерживают рукоятку, направляют клинок, перебрасывают его из прямого хвата в обратный и наоборот…

Нож прыгает в руке Пригорова, как живой.

– Наиболее эффективны колющие удары в горло, в живот и сердце, рубяще-режущие удары обычно наносятся по рукам – запястьям и локтевым сгибам… Вот так! Вот так!

* * *

– Самое главное уложить купол…

Старшина Пряхин не похож на лучшего парашютиста бригады. Низкорослый, сутуловатый, с морщинистой шеей и лицом пахаря, на миг оторвавшегося от сохи. Портрет на Доске почета как будто делался с другого человека. Говорит он тихим голосом, убежденно, хотя и довольно косноязычно.

– Если правильно уложил – лети спокойно и ни о чем не думай. А неправильно – разбился и больше прыгать не будешь.

– Совсем не будешь? – озабоченно спросил Серж. – Ни одного разочка?

Но Пряхин подначки не понял.

– Разбитый как попрыгаешь… Помрешь ведь. Похоронят – и всего делов. Потому смотрите опять, как показываю, потом сами начнете… Энтот угол сюда, а тот – туда, волнами… И внимательно надо – что внутрях… Раз репейник попал, волны и склеил, вот те и ноги в голове!

– Товарищ старшина, а если кто не прыгнет, что будет? – напряженно спросил Вишняков. Прыжков боялись все, но большинство это скрывало.

– А ничо не будет. Все прыгнут, никто не останется, – старшина тщательно складывал шелковое полотнище.

– Почему все? А если кто забоится? – не отставал Вишняков.

– Боись не боись, в подсрачник сапогом получишь – и полетишь, никуда не денешься…

* * *

– Кто следующий? – майор Шаров пристально осматривает строй. – Вольф, твоя очередь. Обыщи Ваню, посмотри, что у него есть интересного.

Ваня – это манекен в форме неизвестного государства. Он весь перепачкан кровью, а под одежду напиханы кишки и другие внутренние органы свиньи. Где-то там, в потрохах, может быть что-то спрятано. Документы, карта, чертежи, нож, какой-нибудь камень… Может и ничего не оказаться, но, чтобы узнать это наверняка, надо произвести полный шмон. Без противогаза и, разумеется, голыми руками – перчатки разведчику для таких ситуаций не положены.

– Есть!

Вольф с трудом выходит из строя. Ноги не идут, все в нем протестует. Иванников делает это легко, Серегин тоже, даже у Вишнякова не возникает больших проблем, только Лисенков выблевал два раза подряд…

Ваня выглядит очень натурально, приходится убеждать себя, что это имитация – человекоподобный манекен сам по себе, а внутренности свиньи – сами по себе. Так легче. Но все равно нервная система защищается: сознание раздваивается, и получается, что Вольф как бы со стороны наблюдает за другим Вольфом, который и выполняет грязную работу.

Кишки скользят, вываливаются между пуговицами, густой дух крови и сырого мяса вызывает рвотный рефлекс, но мозг контролирует положение, потому что это не та кровь и не то мясо… В мягком месиве попадается наконец что-то твердое, красные руки достают какую-то металлическую пластину…

– Товарищ майор, обнаружена деталь неизвестного предназначения!

– Молодец, Вольф! – хвалит Шаров. – Это кодовая плата засекречивающей аппаратуры противника. С ее помощью можно произвести расшифровку всех радиоперехватов.

Конечно, это обычная железка, но таким образом майор ободряет каждого, кто справился с заданием. Особо важные документы, уникальные чертежи, вы будете представлены к награде… Закрепляется стимул для неприятной работы. Пока – на игровом уровне.

Занятие заканчивается.

– Ваня – это первый этап, – объявляет майор Шаров. – Второй – поиск предметов в только что забитой свинье. Третий – забой свиньи. Цель тренингов – выработка психологической устойчивости и подавление естественных тормозящих реакций организма…

Майор не шутит. Молодые уже знают, что каждый день для питания личного состава закалывают несколько свиней с подсобного хозяйства. Путь несчастных животных от свинарника до кухни проходит через спецполигон…

– Все, кроме Лисенкова, получают зачет, – объявляет майор Шаров. – Лисенков остается и работает с Ваней до тех пор, пока не перестанет блевать…

* * *

– …А этот генерал проверки устраивал так – выберет солдатика позачуханней и спрашивает: «Мол, кто ты есть такой?»

Если ответит: «Рядовой Вооруженных Сил СССР» или – «Военнослужащий доблестной и непобедимой Советской Армии, защитник Родины и народа» или что-то в этом роде – значит, политработа на высоте. Но чмошники обычно стоят, молчат или промямлят фамилию, и все… Тогда он дерет нещадно и командира и замполита…

Дневной зной спал, но спасительная вечерняя прохлада не наступила: сегодня ветер дул не со стороны гор, а из пустыни – словно из духовки, от духоты усталые тела покрывались липким клейким потом. В тусклом свете маломощной лампочки под грубо сколоченным зеленым грибком вокруг пустой черной бочки для окурков на низких скамейках сидели курильщики и просто любители вечернего трепа – босиком, голые по пояс – в одних брюках. Находиться на территории части в штатском или раздетыми запрещалось, а невиданные в обычных армейских подразделениях камуфлированные, со множеством карманов штаны, создавали видимость соблюдения уставных требований к форменной одежде.

Как всегда, в центре внимания находился сержант Шмелев – гитарист, мастер всевозможных подначек и розыгрышей, к тому же нашпигованный тысячами армейских историй, баек и анекдотов. Но молодые знают – иногда в нем что-то переключается, и он превращается в безжалостного садиста.

– …И вот генерал подходит к тумбочке, а там стоит узкоглазый – то ли туркмен, то ли казах, – тычет его пальцем в грудь: «Ты кто такой?»

Гитару Шмелев положил рядом на скамейку, а в руках держал «мастырку»: «беломорину» с закрученным в хвостик кончиком – верный знак того, что табак перемешан с анашой, которую, не очень скрываясь, продавали из-под полы на рынке близлежащего поселка колоритные старики в халатах и тюбетейках. В открытую они торговали фруктами, лепешками и серо-зеленым остро пахнущим порошком – насваем, насыпанным в маленькие и обычные стаканы – как семечки в средней полосе России. Местное население жевало его так же обыденно, как жители Рязанщины или Тамбовщины щелкали подсолнухи.

– А тот отвечает: «Я чурка долбаный, товарищ генерал!»

Курилка грохнула хохотом. Довольный Шмелев щелкнул зажигалкой и сделал затяжку – не как обычно, а через кулак: мундштук папиросы зажал мизинцем, а губами приложился к кольцу из большого и указательного пальцев. Загнутый книзу крупный нос явно мешал этой процедуре.

– Зачем он так? – спросил Вольф у Серегина. Они доедали овощной салат, купленный в складчину за сорок семь копеек в гарнизонном магазине. Несмотря на усиленную норму питания, есть хотелось всегда, а консервированные овощи и взятый в хлеборезке хлеб позволяли заглушить голод.

– Чтобы дым с воздухом перемешался, – пояснил Серегин и вытряхнул остатки салата из банки прямо в рот. – Так сильней забирает.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Несмотря на небольшую разницу в возрасте, Серегин был осведомлен об окружающем мире гораздо больше, чем Вольф. Например, он знал, что за анашу можно загреметь в дисбат или в самую настоящую тюрьму, а за насвай не сажают, что гонорею можно поймать и через рот, а лечат ее тремя уколами, и множество других столь же необычных, сколь и малоизвестных широкому кругу их сверстников вещей. Причем об источниках своих познаний никогда не распространялся. Он вообще был немногословен. Хотя они уже давно держались вместе и даже вроде дружили, ели из одного котелка и спали на соседних койках, Вольф так и не узнал, почему товарищ ушел с третьего курса института. «Это долгая история», – отвечал Серегин и переводил разговор на другую тему.

– Генерал спрашивает: «Откуда ты это взял?» А солдатик отвечает: «Старшина Иванов всегда так говорит»… – давясь от смеха, закончил Шмелев свою байку.

«Мастырку» он передал Кире, а тот, в свою очередь, Иванникову, который всячески старался сдружиться со старослужащими. В известной степени ему это удалось, но все равно придуманная Вольфом кличка Бритый Гусь приклеилась к нему намертво.

– Ша, Чувак идет! – сказал Шмелев, и Иванников, сделав длинную затяжку, швырнул окурок в бочку.

– Зачем, салабон, там еще оставалось! – возмутился Киря.

– Правильно сделал, – процедил сержант. – Что-то он часто к Семенову бегает…

И, схватив гитару, громко, с «артистическими» интонациями объявил:

– Песня стиляги и тунеядца!

Отвернувшись в сторону, Шмелев ударил по струнам и ерническим голосом запел:

 
И работать мне не положено по праву,
Я ношу сверхатомный пиджак.
Ничего, друзья, что он немного длинен,
Зато все говорят, что я ЧУВАК!
 

Та-та-та!

Киря засмеялся, несколько человек прыснули в ладонь, Вольф и Серегин усмехнулись. Только Бритый Гусь сохранил серьезное и даже несколько скорбное выражение физиономии: старший сержант Чувак подошел уже вплотную. После завершения карантина он два месяца провел на дальнем полигоне, а вернувшись, получил еще одну лычку и стал заместителем Деревянко вместо ушедшего на дембель Синюхова.

– Что за песни? – недовольно спросил замкомвзвода, скрывая раздражение. Со Шмелевым он старался не связываться.

– О, кто к нам пришел! – радостно воскликнул Шмелев и, надев на лицо благостную улыбку, повернулся к Чуваку. Тот был одет по всей форме, только лишняя пуговка на рубашке расстегнута. – Здравствуйте, товарищ старший сержант, присаживайтесь с нами. Мы тут тунеядцев осуждаем. Клеймим, так сказать, позором…

– Позором, говоришь…

Чувак принюхался и встрепенулся, как напавший на след сеттер.

– А что это за дым тут?!

– Обычный дымок, папиросный, – Шмелев полез под лавку. – Сейчас я вас угощу…

Он достал пачку «Казбека» и с несколько напряженной улыбкой протянул замкомвзвода.

– Закуривайте, не стесняйтесь.

– А если я тебе его за шиворот посажу? – Чувак ударил по протянутой руке, пачка упала на землю и приоткрылась, оттуда выскочил крупный мохнатый паук. Замкомвзвода мгновенно раздавил его ногой.

– Не обижайтесь, товарищ старший сержант, это шутка. Они сейчас не ядовитые.

– За такие шутки можно и на гауптвахту! Курите здесь черт-те что, непотребные песни поете, командиру пауков подсовываете! – Чувак разозлился не на шутку.

Шмелев медленно встал и расправил плечи. Тон его из слащаво-уважительного стал вызывающе-дерзким.

– Ты что хипешишься? Ты же не сверхсрочник, не офицер… Мы из одного призыва, ты такой же сержант, как я! Нечего из себя командира корчить!

– Товарищ сержант, как вы разговариваете со старшим по званию и по должности? Устав забыли? Я вам его напомню! – щекастая физиономия Чувака побагровела.

– Вначале в училище поступи да получи звездочки на погоны, тогда и будешь напоминать!

Шмелев презрительно сплюнул.

– Второй взвод – через пять минут построиться на плацу для подготовки к вечерней поверке! – в ярости рявкнул Чувак и, круто развернувшись, растворился в темноте.

– Иди, иди, – бросил ему вслед Шмелев. – А то Вольф с тобой опять балетом займется – будешь вензеля крутить до самой казармы!

– Я и с Вольфом разберусь! – дрожащим от гнева голосом отозвался замкомвзвода.

Наступила напряженная тишина.

– Зря ты так, – наконец сказал Киря. – Зачем на рожон лезть?

Шмелев отмахнулся.

– Хера он мне сделает! Кишка тонка…

Бритый Гусь беспокойно зашевелился.

– Надо идти строиться.

Бойцы второго взвода нехотя поднялись и пошли в сторону плаца.

* * *

Рохи Сафед – обычный прокаленный солнцем среднеазиатский поселок. Для Вольфа здесь все в диковинку: и вросшие в землю белые домишки с плоскими, поросшими травой глиняными крышами, и узкие бетонные канавки с мутной водой вдоль улиц – те самые знаменитые арыки, которые он представлял совсем другими, – широкими и глубокими, как оросительные каналы в тиходонских степях, и огромные чинары, отбрасывающие живительную тень на края базарной площади у чайной – двигается тень, и вместе с ней передвигаются степенные старики в стеганых халатах и обязательных тюбетейках, пьющие обязательный в этих краях горячий чай, который по российским меркам совершенно невозможно пить в такую жару.

Нарушая ленивую полуденную тишину, на площадь с ревом выкатывает бронетранспортер и тормозит между чайной и гипсовым памятником Ленину, украшающим чахлый скверик возле сельсовета.

– Перекур десять минут! – командует Шмелев и спрыгивает на землю, с интересом оглядывая проходящих мимо двух женщин – в платках и выглядывающих из-под длинных платьев шароварах они похожи на бесформенных кукол. У той, что помоложе, кисти рук как будто выкрашены желтой краской.

Сержант поворачивается за ними, как радар за целью, молодцевато оглаживает усы, сплевывает, звонко хлопает ладонями по голому загорелому животу. Он явно хочет «приколоться» или, на худой конец, отпустить одну из своих многочисленных соленых шуток. Но сдерживается: здесь подобных вольностей не понимают, а висящие на поясах местных мужчин пчаки – национальные ножи с узкими ручками и широкими, бритвенной заточки клинками, годятся не только для того, чтобы порезать чурек, распустить дыню или перехватить горло обреченно оцепеневшему барашку…

К чайной пристроена хлипкая, крытая шифером времянка, там братья-репатрианты из Турции готовят неизвестное в России блюдо – шаурму. Трое русских мужиков-шабашников стоят у окошка раздачи, нетерпеливо покручивая в руках зеленую бутылку с пробкой-бескозыркой. Шмелев заходит прямо внутрь, как хозяин, и вскоре выходит явно довольный – с набитым ртом и огромной порцией шаурмы в руках. Дождавшись своей очереди, Вольф и Серж протягивают деньги в узкое окошко. Черный горбоносый Ахмед длинным ножом срезает поджаренный край с вращающихся над раскаленными углями аппетитных шматков дурманяще пахнущей баранины, ловко ловит обрезки в лепешку, поливает соусом, перчит, посыпает кусочками лука и порезанной зеленью… У Вольфа выделяется слюна. Ахмед очень вкусно готовит шаурму. А у его брата Махмуда она получается пресной, хотя он вроде бы делает все то же самое.

Солдаты едят так, что за ушами трещит. Все хорошее кончается очень быстро, и вскоре о проглоченном лакомстве напоминают только жирные пальцы.

– Эще хатитэ? – улыбается Ахмед. Улыбка выходит зловещей. И вообще в исходящей от мангала жаре человек не может существовать. Красноватые блики углей напоминают о преисподней, а сам он кажется дьяволом.

– Денег нет, – разводит руками Вольф. На месячное жалованье рядового можно купить ровно четыре шаурмы. А ведь еще паста, мыло, нитки, конверты… Родители иногда вкладывают в письма по рублю, но деньги не всегда доходят, да лишний рубль и не решает дела.

– Нэ нада дэнег. Угасчаю. Бэсплатна!

Ахмед улыбается еще шире.

– Это как? – хмуро спрашивает Серж. Он не верит в доброе отношение чужих людей.

– Патрон принэсеш и всо. Простой, нэ сэкретный. Очэн логкое дэло. Одын патрон – одын шаурма. Сколко прынэсеш – всэ возму. И дэньгами заплачу тожэ…

Разведчики отшатываются от окошка, Серж быстро оглядывается на сидящих неподалеку строителей.

– Ты что, очумел?! – Вольф крутит пальцем у виска. – Я пока еще туда не хочу!

Он показывает на юго-запад. Там, в трех километрах от Рохи Сафед, находится колония строгого режима. Иногда солдаты конвойной охраны встречаются в поселке со спецназовцами, почти всегда вспыхивают драки.

Ахмед от души смеется.

– Да я пошутыл! Правэрить вас хатэл. Маладцы! Еште, еште, угосчаю!

Он действительно протягивает им по свернутой лепешке, из которой торчат кусочки сочного светло-розового мяса. Уплетая за обе щеки дармовое угощение, ребята направляются к БТРу.

– Что-то тут не так, – вслух рассуждает Вольф. – На всех постах в бригаде у часовых обычные «акаэмы». У патрулей тоже. Откуда же он знает, что есть еще секретные патроны?

– Они тут все знают. Ты думаешь, он действительно шутил? Посмотри на Шмеля – когда мы выезжали из части, у него не было ни копейки…

Серж усмехается и отправляет в рот последний кусок шаурмы.

От полупустых торговых рядов вразвалку шагает Шмелев, размахивая наполненным пластиковым пакетом. В левой руке он держит папиросу и довольно улыбается. За ним идет худенькая босая девочка лет двенадцати в ветхом ситцевом платьице. Она по очереди грызет яблоко и местное лакомство – склеенный медом цилиндрик из воздушной кукурузы.

– Всем по местам! – строго кричит сержант. Серж с Вольфом запрыгивают на броню, Сидорук вяло вылазит из куцей тени бронетранспортера и, кряхтя, протискивается в люк к месту водителя – он второй день мается животом и потерял интерес ко всему окружающему.

– Видишь, Леночка, – меня все слушаются! Залазь, мы тебя домой отвезем!

По дороге к рембазе Шмелев весело напевает. Девочка доела сладости и сидит молча, безразлично глядя перед собой. Пальцы с обгрызенными ногтями крепко вцепились в стальную скобу. По обе стороны узкой дороги расстилаются хлопковые поля.

– А что, Леночка, мама все пьет? – участливо спрашивает сержант.

– Пьет, – девочка кивает.

– И все деньги пропивает?

– Пропивает, – эхом повторяет она.

– А отец с заработков не приехал?

– Какие там заработки! Вранье это все. Он пьянь и никогда не зарабатывал. А теперь вообще убежал, нас с мамой бросил, – «взрослым» тоном говорит девочка и плотно сжимает губы.

– Это ничего, – Шмелев гладит ее по нечесаной голове. – Мы командира попросим, станешь дочерью полка. Кормиться в нашей столовой будешь, платье тебе купим…

Вольф не верил своим глазам. Он никогда не ожидал от глумливого сержанта такой заботливости.

– Платье у меня есть. Мне больше туфли нужны. И портфель. Только это тоже вранье.

– Ты что! – обиделся Шмелев. – Я же тебя накормил! Свои деньги потратил, не пожалел. А ты мне не веришь. Нехорошо. Пойдем вниз.

– А масло есть? – отпустив скобу, девочка послушно поползла к проему люка. Вольф обратил внимание на ее черные потрескавшиеся пятки.

– Чего нет, того нет.

– Тогда опять не влезет.

– Ничего, слюнями смажешь, как в тот раз…

– Нет, так мне больно…

Шмелев с Леночкой скрылись в чреве БТРа.

* * *

– …Наземная РЛС[12]12
  РЛС – радиолокационная станция.


[Закрыть] при отсутствии осадков обнаруживает боевую машину десанта на расстоянии десять километров, при моросящем дожде – на восьми, при ливне – только на одном…

– …Дымовая шашка создает облако длиной до двухсот и шириной до сорока метров, дымовая машина за 5–7 минут ставит непросматриваемую завесу длиной не менее километра…

– …Разведывательными признаками ракетных частей и соединений являются: сигарообразная форма ракеты, наличие пусковых установок, стартового и вспомогательного оборудования, усиленная охрана…

– …И, оседлав спину противника, резко скрутить ему голову встречным движением рук. Левая толкает затылок от себя, правая тянет подбородок на себя и вверх… В вертикальном положении это делать сложнее, для облегчения задачи следует приподнять голову, растягивая шею и ослабляя соединение шейных позвонков…

– …Сигаретный дым можно почувствовать за сто метров, запах пищи и пота – со ста двадцати, одеколон – со ста пятидесяти…

– …»Потрошением» называется проводимый в полевых условиях допрос высокой степени интенсивности, позволяющий в кратчайший срок получить стопроцентно достоверную информацию…

– …Разведывательные признаки ядерной ствольной артиллерии…

Премудрости спецназа конспектируются в толстых тетрадях с пронумерованными страницами, прошитых и опечатанных. Секретчики выдают их перед занятиями, а потом уносят обратно в спецбиблиотеку. Но специфические знания остаются в стриженых головах молодых людей. Считается, что они не могут вызывать возражений.

– Полная скрытность – залог выполнения задания. Поэтому, если в поиске группу обнаружат, свидетели подлежат безусловной и немедленной ликвидации…

Специальную разведподготовку ведет лично майор Шаров. Форма на нем тщательно отглажена, в треугольном вырезе на груди проглядывает свежая тельняшка. Майор недавно вернулся из страны «А»[13]13
  В первые годы афганской войны, когда все с ней связанное окутывала завеса секретности, так называли в армии театр военных действий.


[Закрыть], и чувствуется, что ему приходилось делать все, о чем он сейчас говорит.

Вольф поднимает руку.

– А если это не солдаты противника, а мирные жители? Да еще старик, или женщина, или ребенок?

Майор Шаров смотрит на него, как на идиота.

– Ваша цель – шахта МБР. Если операция сорвется, ракета уничтожит крупный город – несколько миллионов жителей, заводы, электростанции, воинские части. Поэтому свидетели подлежат безусловному и немедленному уничтожению. Такие категории, как старик или ребенок, в специальных операциях не используются. Вам ясно?

– Никак нет!

Теперь Шаров смотрит внимательно, будто целится.

– Что неясного?

– Кто сможет такое сделать?

Майор усмехается.

– Сейчас посмотрим. Кто готов выполнить эту работу – поднять руку! Раз, два, три…

Руки подняли все, кроме Лисенкова и Вольфа.

Шаров усмехается еще раз.

– Вот так! Причем делать это надо быстро, пока свидетель не опомнился и не стал молить о пощаде. Так будет лучше – и для него, и для вас. Ясно, рядовой Вольф?

– Ясно…

Убежденности в голосе нет, это формальный ответ, чтобы отстали.

– Хорошо. И имейте в виду – специальные операции не проводятся в белых перчатках! Когда дойдем до темы «Потрошение», вы в этом убедитесь.

Помолчав, Шаров задумчиво добавляет:

– Впрочем, думать, что вы можете это, – одно, а реально сделать – совсем другое… Поэтому меня поднятые руки не очень-то убеждают. И те, кто их поднял, – имейте в виду мои слова… Перекур!

Когда-то давно Вольф завидовал Еремину, которого научили полезным для мужчины боевым премудростям: прыгать с парашютом, стрелять на ходу с бронетранспортера, убивать голыми руками… Так казалось: взяли и научили.

Но когда инструктор по специальному курсу рукопашного боя лейтенант Пригоров дал ему в руки обычный штык-нож и поставил в восьми метрах от деревянного человеческого силуэта, стало ясно: никто никого не учит, да и не может научить. Показать – да! Лейтенант метал штык и рукояткой вперед, и вперед клинком – в девяти случаях из десяти оружие втыкалось в цель. Никаких секретов в этом деле не было – как сказал сам Пригоров, надо бросить три тысячи раз, и все получится. А если бросить пять тысяч раз – научишься попадать в любую точку мишени, на выбор. А уж если десять тысяч – станешь мастером.

Лейтенант показал и перешел к другому бойцу, а Вольф вертел грубый, совершенно неприкладистый нож и понимал, что научиться метать придется ему самому и Пригоров в этом деле не помощник.

Еще большее отчаяние вызывала саперная лопатка. Инструктор показал им, где надо просверлить отверстие – в одной трети от конца рукоятки. Туда просунули отрезок крепкого шнура, надежно завязали концы – на этом превращение землеройного инструмента в оружие завершилось.

– Когда обучитесь, заточите края, как бритву, – сказал лейтенант, поигрывая висящей на запястье лопатой словно шашкой на темляке. – Раньше не надо – покалечитесь. А теперь смотрите…

Он колол манекен, рубил его ударами сверху, сбоку и снизу, потом метнул лопату с десятка шагов, и та послушно воткнулась в иссеченную поверхность мишени.

И снова Вольф остался с инструментом один на один. «Ничему нельзя научить, но всему можно научиться», – вспомнил он вычитанную невесть где мудрость, прикинул, где находится центр тяжести, и принялся поудобней устраивать лопату в ладони.

И в грохочущий проем самолетного люка надо было шагнуть самому – никакой инструктор не преодолеет твой страх, разве что даст пинка, когда ты раскорячишься в светлом овале, намертво вцепившись в обшивку… Потому что, если человек поднялся и не прыгнул, вернулся на землю в самолете, а не под шелковым куполом, – он не прыгнет никогда.

И змею никто за тебя не съест, а если съест, то ты погибнешь от голода, потому что другая змея уже может и не попасться. Впрочем, змея – деликатес, она чистая, хуже, если надо есть мышей или крыс, предварительно дождавшись, чтобы они остыли – только тогда вши и другие паразиты выпадут из шерсти…

Вольф научился всему, что от него требовалось.

Когда нож или лопатка летели к цели, ему казалось, что он, как оператор ПТУРСа[14]14
  ПТУРС – противотанковый управляемый реактивный снаряд.


[Закрыть], управляет ими до самого последнего мгновения, что под его взглядом оружие послушно корректирует свою траекторию, пока не вонзится прямо в цель. И настоящим ПТУРСом наловчился с двух километров попадать в амбразуру дзота.

– Ты меткий парень! – похвалил Деревянко. – Давай-ка пройдем снайперскую подготовку!

Несколько месяцев Вольф не расставался с мощной СВД[15]15
  СВД – снайперская винтовка Драгунова.


[Закрыть], лягавшейся как разъяренная лошадь. За это время он сжег две тысячи патронов и превратил правое плечо в сплошной кровоподтек, но теперь безошибочно выполнял нормативы стрелка первой категории. Они были просты: на ста метрах попасть в винтовочную гильзу, на двустах – уложить десять пуль в силуэт спичечного коробка.

Учебные рукопашные схватки Пригоров проводил очень жестко: работали в полную силу руками и ногами. Единственное отличие от боевых – зашитные шлемы на головах и запреты на удары в пах, солнечное, переломы шеи и конечностей. Привыкший держать удар Вольф чувствовал себя как рыба в воде. К тому же у него была отменная интуиция: по взгляду противника предвидел его следующее движение и опережал – уклонялся, захватывал на излом бьющую руку или ногу, с трудом сдерживая азартный порыв довести прием до конца…

Самое страшное испытание – прыжки. Бритый Гусь намертво вцепился побелевшими пальцами в кромку люка, но Пряхин, проявив неожиданную ловкость, привычным пинком выбросил его из самолета. Вольфу в первом прыжке удалось преодолеть страх, потом был пятый, десятый, затяжной, ночной, высотный, на воду, на лес…

Во время одиночного марша на выживание ему повезло – попалась большая ящерица, а вот Серегину пришлось съесть огромную сороканожку – ударил тварь о ботинок и впился ртом в волосатое студенистое тело…

«Маскировка», «Передвижение в тылу противника», «Подрывное дело», «Выживание в экстремальных условиях», «Топография и ориентирование» – эти важнейшие дисциплины Вольф сдал на «пять». По психологической подготовке не поднимался выше «четверки».

– Ты меньше рассуждай, – посоветовал лейтенант Деревянко. – Дали вариант решения – исполняй! А ты задумываешься – как лучше! Чувак жалуется: мол, умным хочешь быть…

– Да не хочу я быть умным!

– Умными пусть командиры будут, они пусть думают! А у тебя раздумья в регламент не заложены! Может, лучшее решение и найдется, да время уйдет, и вся группа погибнет…

Вольф молчал. В чем-то лейтенант был прав, но эта правота его не привлекала.

– Это же не гражданский институт, а спецназ, – продолжал увещевать офицер. – Тут главное – быть как все и, не задумываясь, выполнять приказы. Что получится, если в рукопашке твоя рука или нога станут задумываться – как им поступать?

– Так я же не нога…

– Это и плохо! – поморщился взводный. – Посмотри на ребят – они же отключают голову и действуют четко по приказу!

– А это хорошо? – печально усмехнулся Вольф.

– Конечно! – убежденно кивнул взводный. – Иначе будет не боевая группа, а полный бардак!

Вольф прекратил спорить, сделав вид, что согласился с командиром. Но хотя боевая работа ему нравилась, многое ей сопутствующее он не воспринимал.

– Вы должны одним своим видом запугать противника, парализовать его способность к сопротивлению, – говорил лейтенант Пригоров, выпячивая нижнюю челюсть и страшно оскаливаясь. Взвод повторял гримасы вслед за ним, и Вольф повторял тоже. Но ребята вызверялись друг на друга и после занятий – в курилке, по дороге в столовую, на прогулке. А Иванников и Вишняков корчили рожи и наедине с собой – перед зеркалом в умывалке: им нравилась злобная и устрашающая маска вместо лица!

– Каждый спецназовец – это самостоятельная боевая единица, способная противостоять взводу противника и самостоятельно выполнить боевую задачу, – любил говорить полковник Чучканов.

В прошлом он занимался штангой, но с годами расплылся и зарос жиром так, что даже перестал прыгать. А это, по его собственным словам, означало смерть спецназовца. Собственную кончину он пытался маскировать: надевал парашют, поднимался с очередной прыжковой группой, но, выпустив всех, сам оставался в самолете. Иногда парашют опускался далеко в стороне, но все были уверены, что полковника подменял майор Шаров, который находился при нем безотлучно.

Слова полковника запомнились накрепко: каждый боец изначально рассчитывал только на себя, и каждый постепенно становился боевым механизмом, мощным живым оружием. И, как казалось Вольфу, каждый при этом утрачивал что-то человеческое.

Помощник инструктора по прыжковой подготовке старшина-сверхсрочник Пряхин был наиболее выраженным примером такого перевоплощения. На Доске почета, вопреки внешности забитого сельского мужичка, он выглядел мужественным красавцем. Наверное, этот отлакированный облик отражал его заслуги: за плечами почти три тысячи прыжков, звание мастера спорта и множество чемпионских титулов… Но в обычной жизни он был каким-то убоговатым: держался всегда обособленно, говорил косноязычно, друзей и приятелей не имел, заглазно все называли его не иначе, как Вонила.

Однажды, зайдя в парашютный склад, Вольф увидел, что Пряхин привычно закладывает в штаны клеенку и несколько пеленок.

– Зачем это вы? – оторопел он.

– Да, черт, обсираюсь, – буднично пояснил старшина.

– Как?!

– Обычно, по-большому…

– А почему?

Пряхин пожал плечами.

– Кто ж его знает… Рефлексы. Первый раз, наверно, со страха, а потом страх прошел, а рефлекс остался. Врачи так говорят…

Заправившись, он надел парашют и прыгнул, как всегда, точнее всех. Но Вольф начисто утратил к нему интерес и после того разговора старался близко не подходить. А проходя мимо портрета, запечатлевшего Пряхина после рекордного прыжка, он невольно представлял, что творится у того в штанах, и брезгливо морщился.

Мужская работа, азарт и риск Вольфу нравились, но он не хотел становиться боевой машиной.

* * *

Письма им писали на «почтовый ящик» в Московскую область, естественно, родители считали, что там и расположена часть.

«Не мерзнешь ли ты в такие холода? – тревожилась мать. – Хочу прислать шерстяные носки и теплое нижнее белье, но не знаю, дойдет ли посылка…»

Вольф усмехнулся. По телевизору говорили, что в Москве доходит до минус тридцати, здесь же в самый холодный день января было плюс пятнадцать.

Несмотря на однообразное питание и нередко ощущаемое чувство голода, за прошедшие полгода он окреп, раздался в плечах и даже на два сантиметра подрос – сыграли роль режим и постоянные физические нагрузки. Вольф уже адаптировался к службе, выполнял все нормативы и ходил по территории части уверенно и спокойно, как Шмель или Киря.